Текст книги "Дни чудес"

– Кто-кто появился в театре? – резким тоном, совершенно ему несвойственным, прервал меня Тед.

Я сразу понял, что, скорее всего, облажался.

– Появился оценщик недвижимости. Он сказал, что его прислал муниципалитет. – Атмосфера неожиданно накалилась, и я решил, что договорю до конца. – Я подумал, это какая-то ошибка. То есть котел здесь совсем ни при чем, верно? Муниципалитет никогда не реагирует так быстро. Так ведь? Ох, блин! Вы считаете, я должен им позвонить?

– Да, следует позвонить в этот чертов муниципалитет! – завопила Салли.

– Есть одна-единственная причина, по которой они прислали к нам оценщика, и дело тут явно не в том, что они намерены построить нам новую оранжерею, – добавил Тед.

Я достал свой телефон, взял листок бумаги, который оставил оценщик, и неловко набрал номер. Казалось, телефон звонит несколько минут. Я включил динамик, чтобы все слышали.

– Коммерческий офис, – произнес женский голос на другом конце провода.

– Да, говорит Том Роуз из театра «Уиллоу три». Могу я поговорить с советником Дженкинсом?

– К сожалению, его нет на месте. Вы можете оставить сообщение.

– Утром к нам приходил инспектор, сказал, что его прислали оценить стоимость здания. Сказал, его нанял ваш отдел.

Наступила пауза. Я слышал постукивание пальцев по клавиатуре.

– Пожалуйста, не вешайте трубку, – произнес голос.

На несколько секунд повисла звенящая тишина, потом зазвучала бодрая музыка – плохая запись «Испанской блохи» в исполнении Герба Алперта. Казалось, играет неопытный юношеский джазовый оркестр, запертый в грузовом контейнере, полном пчел. На другом конце линии раздался раздраженный женский голос:

– Вы должны были получить официальное письмо.

– Я ничего не получал, – ответил я.

И тут я вспомнил про то письмо официального вида, которое пришло на днях – в день происшествия с Ханной. Я предпочел не упоминать о нем. На другом конце линии прозвучало нечто напоминающее глубокий вдох.

– Коммерческий отдел рассматривает возможность продажи ряда объектов недвижимости в нашем регионе как средство получения капитала для выполнения предписанных законом обязательств, – монотонно произнесла она, словно читая отрывок из письма, которое я не получил – или получил, но не распечатал. – Театр – один из таких объектов.

– Вы намерены продать театр? – спросил я.

– Не думаю, что решение уже принято. Я не состою в правлении. Вам следует поговорить с…

– Но я управляющий. И когда вы собирались сообщить мне?

– Как я уже сказала, вы должны были получить письмо с подробным описанием ситуации.

– Я его не получил, – настаивал я на своем.

В горле у меня застрял ком, и я говорил с трудом. На какую-то долю секунды в голове у меня мелькнул образ маленькой Ханны, танцующей на сцене.

– Я пришлю копию, – сказала женщина. – И попрошу советника Дженкинса перезвонить вам. До свидания.

Линия замолчала. Я снова приложил телефон к уху, а потом потряс его, как будто это помогло бы продолжить разговор.

– Они хотят продать театр? – ловя ртом воздух, спросила Салли.

Мы все уставились друг на друга, как незадачливые грабители банка, по ошибке нажавшие кнопку вызова полиции.

– Продать театр? – повторила Наташа, словно эти слова казались ей полной чепухой. – Но они же не могут так сделать, да?

Посмотрев на нее, Тед пожал плечами. Некоторое время мы подавленно молчали. Салли обхватила голову.

– Странно, что этот тип появился сразу после страховщика, – сказала она. – Думаете, это просто совпадение?

– Нет, – ответил Тед. – Я так не думаю. Может быть, искали предлог, чтобы продать. Может, как раз и нашли.

– Ну что ж, неделя выдалась интересной. – Я считал своим долгом сохранять позитивный настрой. – Пожалуй, открою вторую пачку печенья.

Я взглянул на Теда, и он посмотрел на меня в ответ. На его лице безошибочно читался страх. Неподдельный, унизительный страх. Тут уж никакое печенье не поможет. Я уже давно не видел в его глазах такого выражения. И этот страх моментально передался мне.

Моя милая Уиллоу!

Хочу рассказать тебе о пьесе, которую мы поставили на мое восьмилетие, но сначала выслушай предысторию. Прошу, имей терпение.

Можно сказать, что сборник комиксов «Лига справедливости Америки», который папа купил мне в мои семь лет, изменил мою жизнь. С этих комиксов начиналась история команды супергероев. Замечательный писатель Грант Моррисон решил представить Супермена, Чудо-женщину, Бэтмена и их сторонников в виде пантеона всемогущих греческих богов, которые сражаются против величайших угроз человечеству. В то время я не понимала всего этого, но колоритные персонажи и взрывная сила историй будоражили мой крошечный умишко.

Эти комиксы поставили Чудо-женщину в один ряд с главными супергероями Вселенной DC, и она показала, на что способна. Прошло два года с момента моего диагноза, и я хотела быть такой же храброй и непобедимой, как она. Поэтому в тот год на мой день рождения мы должны были ставить «Снежную королеву», эту удивительную волнующую сказку Ханса Кристиана Андерсена о юной смелой Герде, пожелавшей спасти своего друга Кая из полного опасностей ледяного замка. Припоминаю, что это была самая претенциозная наша постановка. Папа взял в аренду снежную пушку и гигантский вентилятор, чтобы путешествие Герды через Финляндию к Северному полярному кругу выглядело как настоящее. В качестве замка Снежной королевы, в котором держат Кая, Камил соорудил нечто невероятное из панелей с зеркалами и белого плексигласа.

Я пришла в неописуемый восторг и сказала папе, что на этот раз хочу участвовать в спектакле, а не просто сидеть и смотреть.

– Я знаю, кого ты хочешь играть, – сказал он. – Маленькую разбойницу.

Папа был прав. Во время путешествия Герды на север ее захватывают разбойники, но одна буйная девчонка из шайки жалеет Герду и разрешает ей переночевать в их замке. У этой маленькой разбойницы есть северный олень по кличке Бэй, прикованный цепями в ее спальне, и сотни птиц в клетках. Там была сцена, в которой девчонка хватает одного из голубей, трясет его, пока тот не начинает хлопать крыльями, и с воплем «поцелуй его» швыряет в лицо Герде. Разбойница спит с кинжалом за пазухой, которым постоянно угрожает своей пленнице. Я считала разбойницу замечательной. Она была бесстрашной и необузданной, а когда она дала Герде своего северного оленя, Герда заплакала благодарными слезами, и маленькая разбойница сказала ей: «Мне не нравится твое хныканье». Помню, как повторяла эту строчку папе и вопила: «Это должно быть в нашей пьесе!» Я была весьма требовательным соавтором.

Я понимала, что это история о любви и дружбе и что эти вещи часто предполагают некую отвагу, о которой не принято говорить. И конечно, мне запомнились только отдельные моменты спектакля. Герду играла Рейчел. Закутанная в шубку, освещенная холодным голубым светом прожекторов, она пробивалась сквозь метель. Снежная королева – Маргарет – восседала в санях в белом развевающемся платье и с меховым шарфом на шее. Она напоминала Круэллу Де Виль на сноубордном празднике.

Но больше всего мне запомнился не сам спектакль, а генеральная репетиция. Тед с папой были на сцене, помогая установить освещение. Ричард смастерил оригинальный комплект многоцветных вращающихся желатиновых фильтров, поместив их на два прожектора, направленные на задник. При переключении прожекторов получались красивые кружащиеся цветные лучи. Северное сияние.

Тед поднял глаза, сначала с удивлением, но потом его лицо вдруг вытянулось. С таким видом, словно увидел призрака, он пробормотал:

– Никогда я не окажусь ближе к северному сиянию.

Папа отложил сценарий и подошел к другу:

– Это неизвестно. Сестра Анджелы может поправиться. Еще есть время.

Тед покачал головой:

– Иногда приходится принимать вещи такими, какие они есть. Доживешь до моих лет, поймешь… что мечты улетучиваются. Поначалу этого не замечаешь, но это так. Они ускользают прочь.

– Ты будешь там, – похлопал его по спине папа. – Я по-прежнему мечтатель. У меня сотни мечтаний. Не сдавайся.

Тед улыбнулся и стал смотреть на световое шоу. Папа, заглянув в список неотложных дел, собрался уходить, но Тед снова повернулся к нему:

– Спасибо.

– За что?

– За то, что взял к себе старого занудного бухгалтера. За то, что сделал меня частью всего этого. Я всегда мечтал работать в театре.

– Вот видишь, – сказал папа. – Твоя мечта сбылась.

Потом он спрыгнул со сцены и с улыбкой прошел мимо меня.

Ричард увидел, что папа уходит, и крикнул ему из задней части зрительного зала:

– Выключить сияние?

Но тут вмешался Тед:

– Нет, оставь еще ненадолго.

В одиночестве стоя на сцене, он смотрел на кружащиеся лучи.

Да, действительно. Я многое узнала из «Снежной королевы». Узнала, что эскапизм в театре разными людьми понимается по-разному. Я хотела стать Чудо-женщиной, а Тед – обрести свободу.

Том

На следующий вечер мы снова встретились в крошечном пабе «Белая лошадь», что на главной улице, заговорщицки собравшись вокруг старинного дубового стола. Присутствовала старая гвардия в лице Теда, Салли и Маргарет, были также Наташа, Шон и еще несколько участников драмкружка. Ханна осталась отдыхать дома. К этому моменту я успел посмотреть почту, выяснив, что письмо из муниципалитета действительно касалось визита оценщика. Меня уверяли, что решение еще не принято, и просили позвонить советнику Дженкинсу, если возникнут вопросы – понимаете, вопросы по поводу уничтожения театра, управлению которым я посвятил последние четырнадцать лет своей жизни. Кроме нас, в пабе никого не было, но обшитое панелями помещение казалось таким маленьким, что выглядело наполовину заполненным. Прежде на стенах висели картины Викторианской эпохи с изображением охоты на лис, однако нынешний владелец не пожелал поощрять кровавые виды спорта, поэтому их сняли и заменили на безвкусные акварели местных художников-любителей. Маргарет сказала, что сможет примириться с этим, только если активно займется дыхательными упражнениями и не станет смотреть по сторонам.

– Значит, нас подставили? – спросила Салли.

– Ну… – начал я, – я бы не сказал, что подставили. Есть шанс, что это небольшое затруднение представляет некоторую угрозу будущему театра.

– То есть все-таки подставили, – повторила Салли.

– На данном этапе они собираются просто оценить здание, – сказал Тед. – Вероятно, они делают это постоянно, просто чтобы понять, чем владеют и что можно изменить, если возникнет необходимость. Сейчас у нас большая проблема с затоплением. Если они смогут доказать, что на обслуживание здания потребуются дополнительные расходы, – что ж, это может вызвать сложности.

Такого Теда я хорошо знал – деловитого, здравомыслящего, рационального.

– Не думаю, что театр снесут, – произнес Шон.

Наконец-то, подумал я, хоть одна оптимистичная нота.

– Дело в том, что здание почти наверняка забито асбестом. Очень дорого расчищать, – продолжил Шон и оглядел испуганные лица. – Все хорошо, пока не начнешь сносить дом. Достаточно одной частички этой пакости в легких, и…

– Спасибо за информацию, Шон, – сказал я, стремясь увести дискуссию от темы канцерогенов или сноса зданий.

– Вряд ли они захотят закрыть театр, если только это не принесет большую финансовую выгоду, – заявил Тед. – Плохой пиар.

– Театр, в котором я работала в начале семидесятых, как-то попытались закрыть, – вмешалась Маргарет, сделав большой глоток из второго стакана дюбонне с лимонадом. – Мы устроили у театра акцию протеста в голом виде. Прибыли полицейские и сказали, что не знают, что делать с тридцатью голыми актерами. Повсюду мелькали сиськи и пенисы, дорогие мои. Как на вечеринках у Фредди Меркьюри. Нас показывали в лондонских вечерних новостях.

Шон подмигнул Наташе, которая похлопала его по руке. Салли закатила глаза.

– Спасибо, Маргарет, – сказал я. – Будем иметь это в виду.

– Том, пожалуйста, не устраивай протест в голом виде. У Ханны и так жизнь не сахар, – попросила Наташа.

– Есть еще какие-то дела? – поинтересовался я, к этому моменту твердо решив сменить тему.

– Приближается фестиваль Юго-Западной Англии. – Салли быстро перелистала свой блокнот. – Перейдем к этому вопросу?

Это был удачный ход – переключить внимание на что-то позитивное и волнующее. Художественно-музыкальный фестиваль Юго-Западной Англии, или Вестфест, ежегодно проводился в окрестностях Шептон-Маллета. Обычно приглашались местные театральные труппы, которые показывали сцены из спектаклей и увеселительные концерты, но в этом году ожидались небольшие изменения. Как намек на восхитительную новую эру айподов каждую труппу попросили поставить по три отрывка из различных пьес. Отрывки должны быть выбраны из разных периодов истории театра. Салли выбрала фрагменты из «Деревенской жены» Уильяма Уичерли (сочная классика, идеальна для фестиваля), «Чайки» (добрый старый Чехов) и «Шума за сценой» Майкла Фрейна (поскольку в этой пьесе говорится о провальной постановке, то она сгодится даже в случае фактического провала).

В день фестиваля нас в произвольном порядке будут вызывать на сцену для представления одного из отрывков, потом пригласят другую труппу и так далее – что-то вроде театрального микса. Похоже, организаторы считают, что подобный подход «апеллирует к молодежи», хотя на самом деле молодые соберутся у палатки с сидром, или будут смотреть выступления местных групп на другой сцене, или – что наиболее вероятно – станут хмуро бродить вокруг в поисках зоны приема своих мобильников. Тем не менее участникам выплатят гонорары, которые будут очень кстати на случай отмены спектакля и ремонта после потопа.

– Итак, – начала Салли, – репетиции проходят хорошо, мы взяли напрокат мини-автобус, и нам выделили две большие палатки. Однако мне необходимо оговорить основные правила проведения этого мероприятия, и первое из них касается потребления алкоголя.

– Я закуплю спиртное, – сказал Тед. – Правда, Анджела хочет, чтобы я вернулся до десяти. Она беспокоится, если я прихожу поздно. Всем то же самое?

– Анджела всегда беспокоится, – съехидничала Маргарет.

До конца вечера при обсуждении предстоящего выступления на фестивале нам удавалось избежать темы продажи театра. Но она маячила на заднем плане, словно злодей в пантомиме. Как раз перед уходом Теда я вспомнил о другом важном вопросе, который хотел обсудить вместе со всеми:

– Вы ведь знаете, что еще нам предстоит. Возобновление спектакля на день рождения Ханны! У меня появилось несколько идей, а пока я заказываю кое-какой реквизит. Мы с Камилом работаем над амбициозной сценографией.

Настал один из тех моментов наших разговоров в пабе, когда все умолкают, как в «Американском оборотне в Лондоне», когда два парня спрашивают про звезду на стене паба «Агнец на заклание».

– Ну конечно, – сказал Тед в подкупающе примирительной манере. – Но давайте посмотрим на это в перспективе. Перед тем как строить большие планы, надо выяснить, что произойдет с нашим зданием.

– Со зданием ничего не произойдет, – произнес я чуть громче, чем собирался. – Ты сам сказал, что они лишь оставляют себе пространство для маневра. Ты так сказал, Тед.

– Знаю, но…

Может быть, дело было в угнетающем жаре от дровяной печки, стоящей в углу, или в том телефонном звонке, или я чувствовал свою вину из-за пропущенного письма. Как бы то ни было, я вдруг рассердился:

– В чем дело, Тед? У нас осталось мало времени, разве не понимаешь? У нас должно получиться хорошо. Этот спектакль должен стать нашим шедевром!

Сидящие за столом обменялись слегка озадаченными взглядами. Тед покраснел. Шон смотрел в пространство между нами, как зритель теннисного матча. Я уже собирался что-то сказать, но тут в паб ворвался Себ с прогулочной коляской, в которой вопил их сын.

– Я как раз проходил мимо, пытаясь усыпить его. Решил заскочить, сказать «привет», а заодно испортить вам вечер.

– Все это хорошо, милый, но где другая?

– Другая?

– Эшли, наша дочь.

Несколько мгновений его лицо выражало искреннее удивление.

– В гостях! – наконец сказал он. – Ее оставили ночевать в гостях. Господи, у меня чуть сердце не остановилось!

– Мы, наверное… самые плохие родители на свете, да?

Напряжение сразу же спало. Наташа обняла мужа и посадила сына к себе на колени. Они явно наслаждались обществом друг друга. Я смотрел на Себа с Наташей, на то, как они нянчатся с ребенком, как вместе смеются. Казалось, они запомнят эти мгновения навсегда. Оглядываясь назад, я осознал, что теряю эти мимолетные воспоминания, теряю ощущение – саму идею – быть рядом с кем-то. О господи, похоже, я превращаюсь в Филипа Ларкина!

На улице, когда все стали расходиться, Салли остановила меня под старым викторианским фонарем, неподалеку от освещенной вывески паба.

– Тяжелое время, – сказала она.

– Муниципалитет не закроет театр, теперь я в этом уверен.

– Я говорю не об этом. Я о Ханне.

– Мы потрясены. Могу лишь догадываться, как она сейчас себя чувствует. Раньше я это знал. Правда знал.

– Вот каково быть родителем, – вздохнула Салли. – Пока дети маленькие, они наши лучшие друзья. Они льнут к нам, делают то, что им скажут. Но потом вдруг оказывается, что это незнакомцы в дорогой одежде, которые съедают всю нашу еду и говорят нам, чтобы мы отстали. Невозможно их удержать, как бы мы ни старались. Ханна взрослеет, Том.

– Знаю.

– Она не захочет долго тусоваться с нами, скучными актерами-любителями.

– Именно поэтому я и хочу в последний раз возобновить нашу старую традицию с днем рождения. Потому что потом будут мальчики, и вечеринки, и театральные группы тинейджеров с их неустойчивым настроением. Этим я и займусь. Уж не знаю, как посмотрит на это Ханна.

– Все же тебе стоит с ней поговорить. Просто спроси у нее, чего она хочет.

– Я знаю, чего она хочет.

– Том, просто… прислушайся к ней.

По пути домой я прошел мимо театра. Темный и молчаливый, он неясно вырисовывался наподобие устрашающего правительственного учреждения или гигантской гробницы. Несложно было представить его навсегда закрытым и заброшенным, как в его уродливые стены ударяется разрушительный снаряд. При этой мысли я похолодел от ужаса. Если театр закроют, все будет кончено. Как мы сможем поставить пьесу на шестнадцатилетие Ханны? С этим местом связано так много воспоминаний – наши жизни, наши мечты. Если театра не будет, как сохранить их живыми? Куда денемся мы сами?

Я с дрожью отвернулся от здания. Температура на улице явно упала. Так неожиданно…

Ханна

Я сижу с Маргарет в партере, мы смотрим репетицию Вестфеста. Я не принимаю участия в этом проекте, потому что, понимаете, подготовка к экзаменам, курсовая работа, опасное для жизни заболевание сердца и прочая фигня. Так что я бездельничаю здесь, в прохладном полумраке зрительного зала, пытаясь читать с помощью фонарика материалы к экзамену по английскому и одновременно отвечать на эсэмэски от Дженны и Дейзи, которые задают дурацкие вопросы про Кэллума, который здесь вообще ни при чем.

Интересно, чем он сейчас занимается? Интересно, где он живет и сидит ли сейчас где-то за чтением текстов к экзамену? Интересно, почему я думаю о парне, которого не знаю и до которого мне дела нет?

Между тем папа сидит с Салли в первом ряду. У обоих на коленях кипы сценариев, при этом они постоянно заглядывают в папин ноутбук, болтают и хихикают, как дети. В зале находится большинство членов театральной труппы, включая Рейчел, нашу неуловимую великолепную суперзвезду. Она у нас уже много лет, но порхает с места на место, поскольку занимается еще примерно в десяти других театральных, танцевальных и вокальных кружках. Она вознамерилась во что бы то ни стало сделаться знаменитой, и мама водила ее на все прослушивания для «Поп-идола» и «Икс-фактора». Она ведет себя как настоящая дива: опаздывает на репетиции и обычно появляется в окружении друзей и родственников. Своим великолепием она вызывает благоговение, и ей все сходит с рук.

Они с Шоном как раз начинают ту сцену обольщения из «Деревенской жены», когда входит Джеймс, играющий в пьесе пылкого викария-атеиста. На нем белая полотняная рубашка и хлопчатобумажные брюки, выглядит он обалденно. Джеймс замечает меня и Маргарет и, пройдя вдоль ряда сидений, плюхается в соседнее кресло. Боже мой! Не знаю, каким лосьоном после бритья он пользуется, но ничего более приятного я не нюхала. Господи, как мне теперь сосредоточиться на «Джейн Эйр»?!

– Что происходит? – шепотом спрашивает он.

– Шон и Рейчел репетируют сцену обольщения из «Деревенской жены».

– О-о, прикольно.

– Да уж…

– Почему ты здесь, а не где-нибудь на парковке с пластмассовой бутылкой белого сидра?

Я смеюсь, но меня раздражает, что он видит во мне только глупую малолетку. Господи, он всего на десять лет старше меня! Интересно, есть ли у него подружка? Он никогда не рассказывает о своей личной жизни. Он такой загадочный. Я знаю, что он работал кем-то вроде кодировщика WebCoder и в восемнадцать основал собственную компанию, потому что уже тогда зарабатывал до хрена денег. Он переехал в Лондон, купил выпендрежную квартиру, но вскоре произошел крах дотком-компаний, и он вернулся к родителям. Джеймс говорил мне, что клиенты в Лондоне водили его в Национальный театр, «Донмар» и «Ройал-Корт». В «Глобусе» он смотрел Шекспира. А по возвращении поступил в драмкружок. Какое падение! Они с Наташей часто рассказывают о своей бурной жизни в большом городе – каждый вечер новый бар или шикарная гостиница, вечеринки с кокаиновым подогревом на туристических теплоходах, курсирующих по Темзе. Сейчас Джеймс кажется каким-то потерянным.

Я заговариваю с ним, но сразу умолкаю, потому что он явно поглощен происходящим на сцене, что странно, поскольку действие остановилось. Рейчел пьет минералку из бутылки, закрыв глаза и выгнув спину. Салли вскочила с места и показывает Шону, где стоять, положив ладонь на его руку с татуировкой. Джеймс с восхищением смотрит на сцену. Я поворачиваюсь к Маргарет, которая, пряча улыбку, тоже наблюдает за Джеймсом.

– Что это? – шепчу я ей.

– Мне издавна знаком сей взгляд, – с пафосом говорит она, указывая на Джеймса. – Наш мужчина потерял голову. – И снова смотрит на сцену.

Черт побери, Рейчел!

Я не успеваю предаться убийственно ревнивым мыслям, потому что в задней части театра с силой распахивается дверь. Она с таким треском бьется о стену, что все находящиеся на сцене, включая папу, умолкают и оборачиваются. В дверях стоит Филип, муж Салли. На нем плохо сидящие шорты с накладными карманами и розовая рубашка поло. Лицо у него красное – видимо, от смущения, вызванного его шумным появлением. Широко улыбаясь, он машет в сторону сцены, потом замечает Салли и энергичным жестом приветствует ее.

– Вы позволите мне украсть мою жену? – оживленно произносит он.

Салли спрыгивает со сцены и бодрым шагом направляется к выходу. Она кажется мне какой-то смущенной или типа того. Не могу понять. Я вижу, что и папа наблюдает за ней. Салли выходит вслед за Филом в фойе и, вернувшись примерно через минуту, с беспомощным выражением пожимает плечами, глядя на папу. Он улыбается ей с сочувствующим видом. Она заталкивает листки со сценарием в сумку и буквально строевым шагом идет по проходу к сцене.

– Всем спасибо! – кричит она. – К сожалению, мне придется уйти, так что на этом остановимся. Извини, Джеймс, твою сцену пройдем в следующий раз.

С этими словами она поворачивается и почти выбегает из зрительного зала. Шон и Рейчел, приоткрыв рты, смотрят ей вслед. Они быстро поворачиваются к папе. Тот пожимает плечами и принимается собирать свои бумаги. Пока актеры болтают на сцене, он встает и идет в мою сторону.

– Привет, – говорит па, садится в ряд передо мной, глядя через мое плечо на дверь.

– Привет.

Несколько мгновений мы сидим в молчании. Я жду, когда он скажет что-нибудь еще, но он только хмурится и молчит. Я совсем не понимаю происходящего. Вздохнув, я возвращаюсь к книге. Как поступила бы в этой ситуации Джейн Эйр?

– Ну, я пойду, – говорит Джеймс.

Он бросает взгляд на сцену. Интересно, он заглядывается на Рейчел? Может, собирается пригласить ее на кофе? Стерва! Но потом Джеймс вдоль кресел начинает пробираться к выходу. Я бы выпила с тобой кофе, Джеймс.

– Так вот… – наконец произносит папа. – Вся эта фигня со знакомствами… Ты бы… Тебе показалось бы странным, если бы я это сделал?

Я закрываю книгу и с выражением поддельного ужаса хлопаю ею по коленям:

– Папа, это была моя идея!

Не обращая на меня внимания, он продолжает:

– Уже много времени прошло с тех пор, как ушла твоя мама, и, быть может, мне следует, как говорится, вернуться в строй.

– Папа, именно это я тебе и говорила.

– Мне пришло в голову, что, в сущности, несправедливо чересчур полагаться на тебя.

Боже, какой же он типичный мужик!

– Скажи, – говорю я, – почему ты подумал об этом именно сейчас?

– Не знаю. Я не молодею.

Молчание. Вдруг я замечаю стоящую в проходе Маргарет, которая смотрит на нас. Папа оглядывается по сторонам и тоже замечает ее.

– До свидания, Маргарет, – произносит он.

Прищурившись, она с сомнением смотрит на нас:

– Нужно было поставить шекспировскую «Бурю». Чехов такой ужасный зануда! Когда-то я встречалась с русским. Красивое лицо, милые манеры, но он пил как сапожник, и от него так же разило. Внешность бывает обманчива, верно? В особенности когда дело касается мужчин. – Произнеся это все на одном дыхании, она уходит.

Слегка ошарашенные, мы с папой обменивается взглядами.

– Ну и какой будет следующий шаг? – спрашиваю я.

– Не знаю. Может, нам следует сдать ее в психушку?

– Не Маргарет! Следующий шаг с твоими знакомствами!

– Понятия не имею. Что делают люди в наше время? Идут в бар отеля и заговаривают с кем-нибудь?

– Ну нет! Папа, ты управляющий театром, а не Джеймс Бонд. И не последний придурок.

– Что тогда? Где взрослые люди знакомятся с другими взрослыми в маленьком ярмарочном городке?

– Честно говоря, я тоже не знаю, но мы что-нибудь придумаем… К тому же я могла бы посоветоваться с Салли.

– Ханна!

– Она знакома с кучей женщин!

– А другие не знакомы, что ли? О господи, ты ничего не сказала Маргарет?

– Нет! Папа! Я не совсем чокнутая!

– Ладно-ладно. Я догадывался, но хорошо, что это подтвердилось.

Я выбираюсь из скрипучего театрального кресла и кладу руку ему на плечо:

– Мы справимся.

И выхожу из зрительного зала, вся такая целеустремленная и решительная, как Эмма у Джейн Остин. Или даже Алисия Сильверстоун в «Бестолковых». Что-нибудь у нас получится. Что-нибудь непременно должно получиться.

Том

Через месяц после того рокового визита к терапевту, когда наш врач-мизантроп впервые диагностировал у Ханны шумы в сердце, я сидел с пожилым кардиологом в небольшом процедурном кабинете больницы. Серьезным и спокойным тоном он объяснил мне, что у Ханны кардиомиопатия и что утолщение сердечной стенки может затруднить для сердца прокачку крови по организму. Я послушно кивнул, бросив взгляд на дверь. Через стеклянную панель то и дело было видно Ханну, играющую с медсестрой. Врач сказал, что люди с этим заболеванием часто не имеют симптомов и живут в блаженном неведении, но состояние Ханны несколько более серьезно. Я не понимал того, что он пытался мне растолковать, я ничего не понимал, пока не услышал выражение «потенциальное ограничение продолжительности жизни». Даже в тот момент его голос был мягким, слова взвешенными, и я не вполне понял их смысл. Я снова кивнул.

Я не стал спрашивать: «Сколько ей осталось?» Эти слова, выражающие суть всякой трагической голливудской сцены, в которой говорится о прогнозе заболевания, в тот момент не пришли мне в голову. Они возникли гораздо позже. На секунду или две я забыл свою роль.

Потом я нетвердыми шагами вышел в суету отделения, сжимая в руке рецепт бета-блокаторов и брошюру с изображением сердца на обложке. Я подумал, что обычно этот символ обозначает любовь. Увидев меня, Ханна подбежала ко мне, и я обнял ее, приподняв над полом.

– Мы уже можем уйти? – спросила она. – Можно мне теперь мороженого?

– Да, все, что угодно, – ответил я.

– Опусти меня, мне больно.

– Прости, Ханна, – сказал я, опуская ее на пол. – Мне очень жаль.

– Ты такой увалень. Пойдем. – И она побежала к двойным дверям.

– Подожди меня, маленькая шалунья! – крикнул я, устремившись за ней с раскинутыми руками.

Она рассмеялась, я тоже. Я уже начал ей лгать.

Услышав, как открывается, а потом громко захлопывается входная дверь, я подскочил от неожиданности. Я лежал на диване в нашей гостиной в окружении кип пожелтевших бумаг. На полу стояли две большие коробки, набитые папками и скоросшивателями из театра. Тед велел мне начать поиск официальных муниципальных документов, которые могли бы разъяснить, как театр был приобретен и как им управляли. Целый день я просматривал бумаги, надеясь найти какой-нибудь ключевой ограничительный договор от семидесятых годов, подтверждающий бессрочное владение театром независимо от любых прибыльных сделок застройщиков, могущих произойти в последующие сорок лет. Но пока я обнаружил лишь множество счетов за коммунальные услуги, несколько старых программок, десятилетний контракт с организацией по борьбе с вредителями, всю корреспонденцию по поводу нелицеприятного диспута в 1986-м с гастролирующей труппой кукольного театра, письмо из детской передачи «Синий Питер» с поздравлением предыдущему управляющему по поводу успешной распродажи, а также сотни выписок из банковских счетов, успевших заплесневеть и выцвести. Переписка с муниципалитетом затрагивала лишь годовые отчеты и пару контрактов по завершению обновления – ничего, что говорило бы о нашем намерении снести здание.

Ворвались Ханна и Салли. Они принесли огромную коробку с пиццей и две бутылки красного вина. У меня возникло странное ощущение, что моя вечерняя программа радикально меняется.

– Ладно, – сказала Салли, положив пиццу на небольшой обеденный стол, – где твой ноутбук?

– А что? Что вообще происходит?

– Мы провели расследование, – объявила Ханна, оглядываясь по сторонам в поисках моего компьютера. – Мы выбрали лучший сайт знакомств и хотим помочь тебе определиться.

– Почему это звучит как угроза? – спросил я.

Салли открыла одну из бутылок и лихо налила вино в три бокала, протянув Ханне самую маленькую порцию.

– Не волнуйся, – сказала она. – Мы профессионалы.

Ханна нашла ноутбук на буфете и положила его на стол рядом с пиццей, придвинув стул для меня и ставя в ряд с ним два других. Все происходило на турбоскорости, словно у них было пять минут на подготовку профиля знакомств, а иначе весь мир взорвется.

– Серьезно, что нашло на вас обеих?

– Мы были в кафе и там занялись подготовкой, – объяснила Ханна. – У нас сильная мотивация и много идей. Так что давайте действовать. Садись сюда, это быстро.