Текст книги "Фонари зажигаются в полночь"

Фонари зажигаются в полночь
Клара Кёрст

© Клара Кёрст, 2016

ISBN 978-5-4483-2232-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поздней ночью в дом торговца скобяными изделиями постучался странный господин. Марта, допоздна завозившаяся на кухне с выпечкой, накрыла противень полотенцем и на цыпочках подкралась к глазку. Свет фонаря, соседствовавшего высокому дубу, мигал, но хозяйка смогла разглядеть на пороге высокого, худого мужчину в длинном черном плаще. В его руках была зажата трость с набалдашником в виде керосиновой лампы. Марта тихо отодвинула засов и, осторожно приоткрыв дверь, высунула наружу нос.

– Мое имя Миралем, я директор фабрики Света, – представившись, мужчина почтительно наклонил голову. – Я насчет комнаты.

Марта Бале недоверчиво осмотрела гостя. Последний жилец ославил их дом на весь город, заявив, что в нем якобы живут призраки. Неблагодарный постоялец покинул дом торговца скобяными изделиями в одном халате, одном носке, крича срывающимся голосом, чтобы его чемоданы выслали на городской почтамт, где он на следующий день устроил скандал, настаивая на тщательной проверке клади на наличие эфирных субстанций.

– Вы немного припозднились, – неуверенно проговорила она. – И мы сдаем только чердак.

На Марту ночной гость произвел скорее приятное, чем неприятное впечатление – черные волосы зачесаны назад, на висках серебрятся белые нити. На ее взгляд мужчина был несколько бледноват, губы были немного тонковаты, а нос, наоборот, немного великоват, но большие карие глаза под округлыми бровями придавали его лицу трогательное выражение.

– Меня это устроит.

Уверенность господина победила сомнения Марты, и она впустила нежданного гостя внутрь.

Темная небольшая прихожая и неширокая деревянная лестница, ведущая наверх, были освещены рассеянным светом небольшого светильника – ручного фонаря с шестью гранями, висевшего на стене. На вешалках пузырилась одежда, на верхней полке вповалку валялись шляпы. Обувь: и женская, и мужская были перемешаны меж собой в замысловатом танце.

Хозяйка, осматривая это безобразие, наморщила лоб, как будто впервые его заметила. Поправив прическу, она сняла фонарь со стены и предложила Миралему следовать за ней. Но прежде, чем занести ноги, Марта повернулась к гостю и громко прошептала:

– Если вы будете ступать след в след, то, возможно, сегодня мы не услышим песню этих старых ступенек.

Миралем молча положил руку на гладкие перила и скользнул по ним, точно погладил.

– Мы живем просто, как видите. На первом этаже – лавка мужа, на втором этаже – спальные комнаты.

Выйдя на втором этаже, они прошли мимо череды жилых комнат, и уперлись в узкую лестницу, выглядевшую куда менее надёжной, чем предыдущая. Это была лестница, ведущая на чердак. Марта, придерживая юбки, поднималась первая. Маленький источник света отбрасывал на стены узловатые тени.

– Чердак мы оборудовали для жилья, получилась очень даже приличная комната, – точно оправдываясь, проговорила женщина. – Если вы со столом, то выйдет дороже, но, а вообще даже по средним меркам, у нас очень недорого, – Марта вставила ключ в дверь и трижды провернула.

– Конечно, ведь у вас тут живут призраки, – спокойно проговорил гость, и если бы не насмешливые искорки, заплясавшие в его больших карих глазах, можно было подумать, что он говорит всерьез.

Марта вспыхнула, ее скулы заострились, брови высоко взлетели вверх, нос выступил далеко вперед, и она резко толкнула дверь:

– Можете осмотреться, если вас устроит, обсудим договор о проживании завтра, если нет, вы знаете, где выход.

Она с громким стуком поставила фонарь на пол и, не глядя на Миралема, степенно удалилась.

***

– Вам не мешали спать приведения? – ехидно спросила Марта, когда Миралем следующим утром спустился на кухню. Было видно, что Марта давно ожидала возможности произнести сочиненную ночью колкость.

– Я их всех распугал своих храпом, – чуть улыбнувшись ответил Миралем. Он крепко пожал руку Карлу, коренастому лысому мужчине, хозяину лавки с массивным подбородком и пышными черными усами, и его соседу, плотному молодому человеку, немногим старше Миралема. Карл крепко схватил его руку и потряс над кувшином с молоком, а молодой человек вяло обхватил поданную ладонь и сжал двумя пальцами. На носу у молодого человека сидело пенсне в черепаховой оправе, а на упитанном теле – льняной костюм и безупречно белоснежная рубашка.

– Это сын моего покойного компаньона – Эдуард. На счет комнаты вы приняли верное решение, – прогудел Карл, погладив по часовой стрелке лысую голову. – Мы рады видеть вас за нашим столом. Марта, неси уже сырники, а то опять подгорят. Я не хочу мучиться изжогой весь день, слышишь, не желаю!

На кухню вошли заспанные дети хозяев – мальчик и девушка. Родительские черты – крепкий подбородок отца и высокие скулы матери прочно утвердились на их лицах. Эдуард пристально проследил за девушкой, и, лишь оглядев ее с ног до головы, вновь спрятался за газетой, чтобы поглядывать за ней из-за свободно провисающего края еженедельника.

– А, вот и дети проснулись, знакомьтесь, дети, это наш новый жилец – Миралем. Томак и Серафима, оболтус и оболтуска, – представил своих чад недовольный отец. – Чего разоспались, ить не в княжеском тереме живем?

Серафима – невысокая крепкая русоволосая девчушка с энергичным выражением лица, темными бровями, россыпью родинок у правого глаза, чуть вздернутым носиком и маленьким красным кукольным ротиком, оставила реплику отца без внимания и в упор посмотрела на Миралема.

Сообразив про себя какое-то скучное мнение, она потеряла к нему интерес и, аккуратно разрезав бублик, размазала по нему сливочное масло, тишком и с придыханием придвинутое Эдуардом. Девушка не удостоила его даже взглядом.

Томак, самый младший из «детей» скосил глаз на Мирлема и тихо пробрался за спиной сестры и спрятался от отца на дальним концом стола. Его приподнятые домиком брови, терявшиеся в разлохмаченных светлых волосах, и надутые детские щечки свидетельствовали, что слова отца его сильно задели.

Наконец появилась Марта с кастрюлей, доверху набитой пухлыми желтыми сырниками в коричневую пятнышку. Она села напротив мужа, держа спину прямой, а губы сжатыми. Карл покрутил ручку самовара и по столу пошли гулять стаканы, пока каждый из них не обрел хозяина.

– Апчхи, – издал громкий чих Карл, – Проклятая аллергия, вчера увидел в саду рыжую кошку, теперь чихаю день и ночь, – энергично вытирая скатертью нос и начал светский допрос:

– Марта мне сказала, что вы директор фабрики Света, не поясните нам, как это понимать?

– Мы изготовляем фонари для городов и населённых пунктов, – охотно пояснил Миралем, разрывая на части творожное изделие.

– Не молоды ли вы, чтобы возглавлять подобное предприятие? – проворчал Карл, а Эдуард облизнулся, прикусив кончик языка.

– Я большой специалист в своей области, – ничуть не рисуясь и без лишней скромности заявил Миралем, отковыривая поджарку от сырника. – Моя фабрика отличается от других тем, что при ней учреждено учебное заведение, где мы обучаем будущих фонарщиков. Не удивляйтесь, – пояснил постоялец, – я знаю, что ныне не употребляется данное название профессии, но, по сути, электрики те же фонарщики, только фонарщики звучит более солидно, чувствуется преемственность поколений. Вот вы разве не почувствовали дыхания старины?

– Я чувствую, что у моей жены снова подгорело тесто, – капризно заявил Карл, придирчиво перерывая кастрюлю, чтобы отыскать сырник, не отмеченный черной кляксой.

– Я бы хотел учиться в вашем училище! – с волнением в голосе воскликнул Томак, подпрыгнув на стуле. В один момент он позабыл, что прячется от отца.

– Двери моего училища всегда открыты для желающих, – дружелюбно проговорил Миралем, широко разводя руки в приветственном жесте.

– Мы совсем не нуждаемся в этом, – холодно заявила Марта, бросая на сына крающие инициативу взгляды.

– Правда? А тот факт, что вы сдаете чердак говорит об обратном, – Миралем повернулся к хозяйке и фамильярно подмигнул ей. Марта оскорблено отвернулась от постояльца и повернулась к дочери, демонстрирующей скорее отсутствие, чем присутствие.

– Сколько можно таскать мяса и пить молока, не девушка, а тигрица, – одернула она Симу.

Эдуард придирчиво осмотрел девушку, желая самостоятельно убедиться, что его невеста, действительно, не превратилась в тигрицу.

– По правде говоря, вы удивительно вовремя, мой отец сказал, что если я до окончания лета не найду себе занятия, то я должен буду работать младшим приказчиком в его лавке. От меня отказались все мастера в этом городе, и, должен сказать, вы появились в нужное время, Миралем! – не унимался Томак, игнорируя знаки матери и тяжелое сопение отца.

Карл насупился.

– Еще бы, у тебя же не руки, а клешни, не голова, а чан с капустой. Миралем, должен вас предупредить, этот бездельник – ленивый и неуклюжий, он вам там затмение устроит, и вы прогоните его поганой метлой, лучше сэкономьте время, пусть учится делать в моей лавке то, что надо, а не что взбредет в голову! То есть нашей лавке, – голос Карла неожиданно сорвался, хозяин обернулся на Эдуарда, тотчас же вынырнувшего из-за газеты, и поправился: – То есть лавки Бале и Краге.

Миралем хмыкнул, переводя взгляд с одного владельца на другого, и просто ответил:

– Если бы я делал преждевременные выводы, то сейчас не занимал бы свой пост. Я буду в городе еще пару дней, у тебя, Томак, будет время принять решение.

Карл издал глубокомысленный звук «Гм» и поднял пухлые ручки к верху.

– Ну что же дело ваше. Только не жалуйтесь и не присылайте потом чеки, дескать, ваш сын попортил, извольте платить. Я вас честно предупреждал.

Карл зыркнул на сына и, наклонившись над столом так, что его пузо чуть не вылизало тарелку, угрожающе погрозил пальцем:

– А ты приходи сегодня в лавку во второй половине дне, нам привезут новую партию товара, и берегись, если не придешь снова, выпорю тебя ремнем с самой широкой пряжкой. Не заставляй меня запирать тебя в комнате.

Томак испугано округлил глаза и тихонечко произнес:

– Только на речку схожу, искупнусь.

– Один вихор здесь, другой там. Не опаздывай мне!

Томак что-то пробормотал в знак согласия и поспешно выскочил изо стола.

– Вы же знаете, что он не придет, зачем отпускаете? – проговорил Эдуард, старательно выскребая из масленки остатки масла.

Карл тяжело опустился на стул.

– Будешь отцом, Эдуард, тогда поймешь.

Эдуард покосился на Симу, встряхнувшую челку и затянувшую бантики, и решительно ответил:

– Ваши отцовские чувства плохо сказываются на наших финансах. Этот мальчишка – сущее бедствие, мы разоримся только на одних его причудах и выкрутасах, было бы дешевле платить за то, чтобы он вообще ничего не делал.

– Не учи меня вести дела, мальчик, когда мы с твоим отцом начинали, ты пускал пузыри да агукал, – грозно заявил Карл.

– Насколько известно мне, вы вложили только капитал, а мой отец построил бизнес, который вы успешно развалили после его смерти. Одному провидению известно, удастся ли мне залатать этот протекающий во все щели корабль. Вы демонстрируете такое отсутствие торгового чутья и элементарной смекалки, что поразительно, как вам удалось сохранить хотя бы дом моих родителей, после того как вам пришлось распрощаться с вашим собственным!

Карл съежился, каждое слово было сущей правдой, но он нашел в себе силы собраться и даже стукнул кулаком по столу:

– На чьи деньги ты учился, юноша, не на те, что я заработал в лавке после смерти твоего отца? Не разгибая спины, без роздыху, как ломовая лошадь, чтобы сын моего лучшего друга получил достойное образование!

У Карла на глазах выступили крупные слезы и стремительно оросили пышные усы.

Эдуард примирительно похлопал Карла по руке и мягко произнес:

– Не будем сориться, это же лавка Краге и Бале, а партнеры не должны ругаться, идемте, нам предстоит много работы, сегодня товар новый придет, заказы надо отложить, а потом опять же необходимо весь товар сосчитать.

Приобняв постаревшего на глазах Карла, Эдуард увел своего патрона в лавку, оставив на своем месте аккуратно сложенную газету.

Женщины слушали перепалку, опустив глаза в тарелку. Длинный нос Марты вздрагивал, реагируя на повышение тона, а Сима хмурила темные брови и щурила левый глаз, отчего родинки собирались в тучку. Когда Эдуард и Карл ушли в лавку, Марта, звеня вилками и ложками, принялась собирать тарелки.

– Сима, ты сегодня убираешь дом от чердака до подвала или мы с тобой едем выбирать свадебное платье? – бесстрастно спросила Марта Серафиму, допивавшую чай.

– Убирать дом, – выпалила девушка.

– Ну что ж посмотрим, надолго ли тебя хватит.

– Посмотрим, – безразлично ответила Серафима.

– Кто счастливчик? – поинтересовался Миралем, отодвигая стул.

– Швабра и ведро.

– Эдуард Краге, разумеется.

Мать и дочь ответили одновременно, с вызовом глядя друг на друга.

– Завтрак был бесподобен, прошу меня извинить, – откланялся Миралем, оставив женщин наедине, заканчивать давнишний спор.

***

Томак, сидя на толстой ветке дерева, качал ногами и пытался найти в сложившейся ситуации положительные стороны, но как нарочно, куда не глянь – стороны были сплошь отрицательными, минусы показывали языки и делали нос.

Он опять забыл про обещание данное отцу, помочь в лавке. Точнее он поздно вспомнил о нем, для того чтобы успеть во время, но слишком рано, чтобы идти с повинной, ведь товар во дворе еще разгружали. Томак до вечера тянул с возвращением домой, но чем больше он оттягивал, тем больше переживал. Карл набросился на сына сразу, как только он появился на горизонте, смущенный, с порванной майкой и чумазый до невозможности. Отец объявил его обормотом, сказал, что сын ни на что не годен, и что ему остаеться только сапоги ваксой чистить на улицах города.

Сегодня отец особенно раздухарился, даже вынул ремень и махал им в воздухе, пока пряжкой больно не ударил себя по руке. Айкнув, он перестал махать «шашкой», но не перестал браниться, а даже усилил натиск.

Марта вышла на крыльцо и, кутаясь в шаль, попыталась утихомирить мужа, но тот все больше расходился, его лицо багровело, а удары тяжелых ботинок о крыльцо чуть не проломили толстые доски.

Родители начали сориться, выясняя в кого же Томак такой неумеха, и мальчик незаметно отступил на пару шагов, потом еще на пару, и вот – он уже в зоне недосягаемости родительского гнева. Пока родители тыкали друг в друга пальцами, он забрался на высокий дуб, растущий перед окнами дома, и затерялся в густой листве.

Когда отец громыхнул дверью, мать огляделась. Томак жадно вгляделся в ее строгое лицо.

– Томак, иди домой. Будем ужинать. Товара-то всего пару коробок было, иди домой, а то еда остынет! – неуверенно оглядываясь, проговорила она.

Томак замер, как полевой зверек. Ему надо было подумать. Мать горячим шоколадом и теплыми пирожками усыпила бы его бдительность, разморила, а потом, когда бы он разнежилась, опять сказала бы:

– Знаешь милый, тебе надо пойти на уступки, ведь он твой отец, он хочет для тебя лучшего, он хочет научить тебя всему, что знает, как учил его отец, а твоего деда его отец. Пообещай мне, Томак!

Томак каждый раз обещал матери, а на следующее утро не мог выполнить обещанного. Он был слишком непоседлив, часто отвлекался, не любил скучать, а кропотливая работа, в которую он вникал пусть тщательно, но абсолютно бесполезно, была ему противопоказана. Его внимание быстро ослабевало, и он все путал, ломал, опрокидывал, приводя отца в бешенство.

– Ну что я за мальчишка? – спрашивал он себе. – Почему нельзя иметь хоть одну разнесчастную склонность к чему-нибудь?

Томак весь вечер ломал голову, разыскивая в себе подходящую склонность. И надо сказать находил, например, бегать за воздушным змеем, собирать камни на пляже, наблюдать за кроликом в лесу, лазать по крышам, спускаться с горы, но за все эти ребячьи проказы никто не хотел платить не гроша. До чего же обидно, что все эти потрясающие занятия не оплачиваются. Услышав его мысли, папа бы рассердился, а мама рассмеялась и сказала бы, что от этих занятий нет проку.

Томак бы не согласился, но вряд ли сумел бы объяснить пользу веселья и задорного смеха. Ведь когда на душе хорошо, ты будто паришь над землей. Нет, решительно, его родители не могли этого понять.

Солнце исчезло в тучах, и на улице резко стемнело. Дверь медленно отъехала и на крыльцо, потирая лысый кумпол, вышел отец. Жалобным и немного извиняющимся голосом он позвал сына и сказал, что тот может идти домой, и он не будет ни откручивать ему уши, ни драть его как сидорову козу.

Но Томак бесповоротно решил отсидеться на дереве. Мальчишка точно знал, что когда он спустится утром, какое-то время про его преступное поведение из деликатных соображений никто вспоминать не будет. Мать напоит его горячим молоком с маковым бубликом, отец потреплет по голове и звонко поцелует в затылок.

Посвежело. Томак быстро озяб. Время от времени ему приходилось растирать плечи и руки, чтобы окончательно не окоченеть. Глаза слипались, ресницы хлопали вхолостую. Фонарь рядом с его убежищем усыпляюще мигал. Во всех комнатах, кроме комнаты Серафимы погас свет. Томак видел, что сестра увлеченно читает какую-то книгу и изредка проводит пальцами по висящей над столом карте.

Томак задумался о сове, виденной им однажды днем во фруктовом саду, позади дома. Она, нахохлившись, сидела на ветке, встряхиваясь, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, и пережимала когтистыми лапками ветку. Мальчик подумал, что пролетай сейчас эта сова мимо него, она смогла облететь высокое дерево, в ветвях которого застрял мальчик, и посмеяться над ним, как он посмеялась над ней. Томак резко прервал свои размышления о смеющейся сове, потому как заметил, что внизу под деревом движется тень. Он сначала не мог понять, откуда она взялась, но потом его осенила странная догадка. Тень отбрасывал человек на дереве. И тень эта не принадлежала Томаку! Тень продолжала двигаться. Какой-то человек, едва шелестя листьями, ловко передвигался по дереву, приближаясь к затаившемуся мальчику. С невероятной легкостью таинственный акробат перескакивал с ветки на ветки. Когда человек добрался до Томака, он разглядел молодого мужчину, а таинственный акробат заметил мальчика.

Томак удивленно захлопал глазами. Перед ним стоял Миралем, в черном плаще и с тростью с набалдашником в виде керосиновой лампы в руках.

– Здесь не занято? – серьезно спросил Миралем.

Томак придвинулся ближе к стволу дуба и молча покачал головой, чтобы клацанье зубов не выдало его страх.

Легко и непринужденно Миралем перешагнул с одной ветки на другую, будто перешагнул со ступеньки на ступеньку. Заняв место рядом с Томаком, он внимательно уставился в единственное освещенное окно.

– Чего ты там выглядываешь? – решился задать вопрос любопытный мальчик.

– Слонов, они так уютно смотрятся в свете настольной лампы, – просто ответил Миралем, указывая на коллекцию розовых слоников на подоконнике Серафимы.

– Сестра помешана на цирке и собирает всякую дрянь, – проворчал Томак, разочаровавшись безыскусностью ответа.

– Ты я погляжу не в духе. Отец тому причиной?

– Очень проницательно, – буркнул Томак. – Лучше, чем в душу лезть, почини мигающий фонарь, директор фабрики Света.

– Можешь называть меня просто фонарщиком. И в данный момент я как раз и пытаюсь починить фонарь.

– Сидя с мальчишкой на дереве? – насмешливо фыркнул мальчик.

– Что ты знаешь о фонарщиках, Томак? – задал вопрос Миралем, еще выше поднимая брови, но как только мальчик решился ответить на этот более чем очевидный вопрос, мужчина продолжил: – Полагаю ничего из того, что на самом деле имеет значение. Фонарщики – это рыцари света, они борются с тьмой, спасая людей для жизни. Они живут во мраке и борются с мраком. Каждую ночь мы следим, чтобы каждый фонарь города исправно работал, чтобы как можно меньше кашмариков-полуночников пробрались в город. Если же фонарь мигает, – Миралем показал тростью на фонарь, – значит, дом который стоит рядом, «инфицирован ночью».

Томак от неожиданности широко открыл рот, показав зуб с отбитым уголком.

– У тебя много вопросов Томак, и я отвечу на все. Инфицироваными ночью, мы называем людей, которые видят вещи и людей не такими, какими они есть на самом деле, а какими они их вообразили. Если человеком завладевает тьма, если он поддается ей, отчаивается, перестает верить в себя и других людей, если надежда на лучшее гаснет, значит, этому человеку не хватило света, зато мраком он насытился в избытке.

И хотя фонарщики следят, чтобы фонари, отгоняющий мрак от домов, горели всю ночь, иногда бывает так, что человек сам приглашает тьму войти к себе в дом. Такой человек поддается дурным мыслям, перестает сопротивляться, сдается на милость обстоятельств, становится ворчлив и раздражителен, его утомляет любое движение, и он хочет только одного – свернуться на своей кровати калачиком и сладко спать. В дом проникают кошамарки-полуночнкии – маленькие черные пушистые существа с острыми ушками, тоненькими лапками, большущими носами и маленькими глазками бусинками. Они забираются на дальние полки шкафов, закатываются в темные углы, обвивают провода, ныряют в горы тряпья и залезают в старые коробки. Именно из-за кашмариков гаснут фонари, где они, там нет места свету. Кошмарики отравляют своим ядом дом, наполняют его холодом и скукой. И тогда фонарь начинает мигать. Если всего один фонарь в городе начнет мигать, то световая сеть города будет прорвана, и каждую ночь с неба, из космической темноты будет спускаться все больше и больше кошмариков. И все больше и больше людей будут отравлены, заражены ночью. Будешь ли ты спорить с утверждением, Томак, что по ночам проще врать, проще безобразничать, озорничать, чем при свете?

– Ты хочешь сказать, что кто-то в нашем доме болен, инцифирован?

– Если в доме есть хоть один «инфицированный ночью», то опасности подвергаются все.

– И кто же это? Может, пресловутые приведения? – сделал попытку пошутить Томак, в глубине души надеясь, что Миралем разыгрывает его.

– Глупости, дружище Томак, в вашем доме нет призраков.

– А когда ты найдешь этого инцифированного, что ты с ним сделаешь? – опасливо спросил Томак, поглядывая на Миралема.

Миралем успокаивающе улыбнулся.

– Попытаюсь вылечить. Я погляжу, ты немного сомневаешься в моих словах. Пойдем со мной, я покажу тебе кошмариков-полуночников, и ты убедишься в моей правоте сам.

Томак, зачаровано глядя на собеседника, кивнул.

Миралем положил одну руку Томку на плечо, другой рукой раскрутил набалдашник на трости в виде керосиновой лампы и прошептал:

– Свет души – огонь в ночи.

Томак почувствовал на своем лице дуновение ветра, потом задуло сильнее и сильнее, и мальчик с удивлением понял, что из ниоткуда взявшийся ветер дует прямо из полой трости фонарщика. И прежде чем он успел произнести хоть слово, его подняла неведомая сила и засосала в трубу.

Трость Миралема была узкой и прямой, а извилистая труба, по которой скользили как с ледяной горы фонарщик и мальчик, была широкой и длинной.

Томак, не сдерживаясь, кричал во все горло. Миралем по-восточному сложил ноги и улыбался. Труба выплюнула их. Томак грохнулся о булыжную мостовую. Фонарщик приземлился на ноги и ловко поймал на лету трость. Дом торговца скобяных изделий, дуб, сад и фонарь – все исчезло.

– Как ты это сделал?

– Я – фонарщик, я умею еще и не такое.

Томак потер ногу и обиженно покосился на спутника. «Дескать, умею еще и не такое, а Томака от синяка не уберег». Неподалеку виднелись очертания пустых ярмарочных палаток, а впереди высилась громада моста. Ночь мягко сплела вокруг них свой кокон. Фонари мигали, как будто жмурились.

– Здесь тоже мигают фонари, – шепотом произнес мальчик.

– Точно подмечено, дружище Томак. Когда кошмариков слишком много, они точно съедают свет. Они любят прятаться в подворотнях и заброшенных местах, пока не найдут дом, а в этом доме людей, которые отчаялись и борются со мраком. Ты замечал, Томак, что ночью неприятности всегда выглядят более устрашающими, чем при утреннем свете. Кошмарики под покровом ночи обступают уставших людей, лишают их надежды, отнимают веру в собственные силы, подменяют радость равнодушием, безнадежностью и слабостью. Полуночникам нравятся дома, в которых люди опустили руки, где время замерло, а тишина звенит, и где люди все время спят. Такая среда для них самая питательная…

Миралем поманил мальчика за собой и бесшумно зашагал к мосту, Томак старался не отставать от него и не шуметь. Подкравшись к арке, они спрятались за каменным выступом. Миралем приложил тонкий палец к губам и достал из широкого кармана плаща желтый камень.

– Осколок разбившейся звезды, – таинственно прошептал Миралем.

Отвинтив наконечник трости, Миралем бросил в полую трубу тускло блестящий шарик.

– Жди здесь, – велел он мальчишке и нырнул под мост, вооружившись поднятой кверху «палкой».

Томак, прячась и прислушиваясь, различил шум плещущейся воды, звук засасывающей трубки, писк, схожий с писком птенцов, и успокаивающий голос Миралема:

– Ну будет, будет, не возитесь.

Когда все стихло, Миралем выскочил из темного проема и, вытирая лицо рукавом, устало проговорил:

– Когда звезды остывают, кошмарки отрываются и прыгают на землю. Самые молодые и глупые первым же делом ищут влажное и темное место, например как это. Приходя сюда каждую ночь, я всегда собираю богатый улов.

– Ты же сказал, они поглощают свет, зачем им прятаться в темноте?

– Представь себе дорогой Томак, что ты долго-долго качался на карусели, тебя укачало, у тебя все плывет перед глазами, и ты не чувствуешь ног. Ты любишь кататься, но разве ты можешь кататься без остановки?

– Можно я посмотрю на них? – Томак в нетерпении хлопнул ладошками.

– Терпение, дружище, терпение.

Миралем отвинтил крышку с набалдашником в виде керосиновой лампой и предложил мальчику заглянуть внутрь. Томак нагнулся и как в подзорную трубу увидел запертых сеткой существ – кругом пушистых с большущими подвижными мокрыми носами и бегающими глазками размером с бусинку. Они скакали мячиками, бегали по кругу, то и дело сталкиваясь друг с дружкой.

– Фонарщики занимаются работой погрязнее, чем чистка фонаря. Например, отловом вот этих вредителей. Не стоит их трогать, – остановил он Томака, протянувшего к решетке палец.

– На вид так они совершенно безобидны.

– Они забирают свет из людских душ. Они крадут самое светлое в человеке – веру, надежду и любовь, отравляют воспоминания, укрощают мечты. Они отнимают силы, заслоняют радость и счастье, они питаются человеческим разочарованием, злостью, ненавистью, ревностью, заставляя несчастного становится еще несчастней. Именно из-за кошмариков гаснут фонари, где они, там нет места свету.

– Они такие маленькие и пушистые… Я бы даже рискнул назвать их симпатичными, – задумчиво проговорил Томак, ероша свои волосы. – Как ты поступишь с ними?

Миралем загадочно указал тростью в небо и длинными шагами быстро оставил мост далеко за спиной. Мальчик вприпрыжку побежал за фонарщиком. Миралем вышел на свободное пространство и, запрокинув голову, поднял руку с тростью и стал целиться.

– Не эта звезда, не эта, о, вот эта, – выбрав подходящую, он нажал на набалдашник.

Трость загудела и выстрелила, по крайней мере, Томак явственно расслышал глухой хлопок, но ничего не увидел, как не услышал гулкого звука падения.

– На звезду, – пояснил Миралем, увидев удивление в глазах мальчика. – Звезда – это скопление горячих газов, они успокаивают и вводят кашмариков в транс, но когда газ остывает и звезда распадается, кошмарики выбираются на свободу.

– Если они такие вредители, если они приносят несчастья и беды, не проще ли их было бы изничтожить? – Томак смотрел на темное небо, где, как ему казалось, он мог теперь разглядеть миллиарды кашмариков, облепивших звезды.

– Нет, Томак, убивать кашмариков нельзя, ты разве не видел какие у них носы? Разве кашмарики не живые, разве они не чувствуют? Единственное, что мы можем сделать, это отправить на звезды, где они не смогут причинять вред. Когда они вернуться, мы снова поймаем их. Иногда их засасывает в черные дыры, и они исчезают навсегда. Там, где искажено пространство и время, сложно кому-нибудь навредить.

– Я тоже хочу стать фонарщиком как ты.

– Что жь, я уважу твою просьбу, но сначала ты выполни мою.

– Какую?

– Когда отец следующий раз попросит тебе помочь ему в лавке, приходи, даже если немного опоздаешь.

Томак сконфузившись, опустил голову, потом смущенно улыбнулся и сделал попытку оправдать свой поступок:

– Миралем, какой из меня торговец, ведь каждый раз, пересчитывая монеты, я насчитываю разные суммы! Отец не понимает этого.

– Тебя никто не может заставить быть тебя тем, кем ты не являешься. Я прошу лишь, чтобы ты помогал отцу, когда он тебя об этом просит. И всегда помни о звездах. Договорились, дружище Томак?

– На что не пойдешь, чтобы быть фонрщиком, договорились, дружище Мирлем! – воскликнул Томак, его лицо озарила широкая улыбка.

В ответ Миралем пожал ему руку и сдержанно улыбнулся.

***

Вторую ночь подряд в дверь дома торговца скобяных изделий постучали. Встревоженная Марта поспешила открыть дверь. Ее чердачный постоялец, Миралем, директор фабрики Света держал на руках мирно посапывающего Томака.

– Я нашел его спящим под деревом, – пояснил он, внося в дом спящего мальчика. Марта, забыв о неприязни к Миралему, засуетилась, прижимая руки к груди, боясь прикоснуться к сыну, чтобы не разбудить его.

– Отнесите его в спальню, – сказала она и пошла впереди, чтобы осветить путь.

Миралем, сделав шаг вглубь дом, шепнул мальчику:

– Не дом, а ледник. Смотри, Томак, в каждом углу притаились кашмарики, они облепили провода, попрятались в полуоткрытых шкафах, завернулись в теплые шерстяные вещи и свили себе уютные гнезда. Если ты не можешь видеть кашмариков, их присутствие довольно просто определить. Если провести рукой по дальней стороне полок, и они полны пыли, если одежда в шкафу скомкана, а вещи в комнатах навалены друг на друга, будь уверен, дружище Томак, в этом доме живут тысячи кашмариков.

– Почему ты не можешь просто переловить их всех, как под мостом?

– В этом доме кто-то приручил, накормил и приласкал их. Выгоню одних, завтра явятся другие. Кошмарики как черные кошки проникли в ваш дом, они уже стали его неотъемлемой частью. Даже тебе, живущему здесь, покажется без них непривычно. Человеку, «инфицированному ночью», нужно показать свет, если он пойдет следом за ним, он выйдет на просторную, залитую солнцем поляну, и поймет, что тьма не нужна ему, а вместе с ней и кошмарики. Полуночники не живут там, где живет свет, и вынуждены будут уйти. Когда они выйдут из своего «убежища» поодиночке я их запросто переловлю, поманив светом разбитой звезды, и отправлю на небо, туда, где они заснут, убаюканные звездным светом и свистом космического ветра.