Текст книги "Кошки на обочине, или Золотые правила охоты"

Кошки на обочине, или Золотые правила охоты
Клара Кёрст

© Клара Кёрст, 2016

ISBN 978-5-4483-0788-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Гата стояла у окна. Окно было маленьким и узким, чтобы ни одна вражеская стрела не смогла проникнуть в господскую башню. Мутные стекла отражали свечу, оплывшую салом на деревянном столе позади девушки. На расшатанном столе все еще стоял нетронутый обед – сморщенное зимнее яблоко, тарелка желтого пшена, черный зерновой хлеб и кусок золотистого сыра. На свое отражение Гата не смотрела, оно не интересовало ее с тех пор, как ее перестали называть медноволосой красавицей Гаторией.

Раньше, когда мать расчесывала ее медные кудри, гладила выступающие скулы и тонкие брови, наряжала ее хрупкую фигурку в зеленые или ярко-синие парчовые платья с золотыми и серебряными поясами, она чувствовала себя красивой и находила в этом радость. «Мама», – прошептала Гата, чтобы воскресить свои чувства, на мгновение ожить ими, но она ровным счетом ничего не почувствовала.

Девушка поднесла палец к закопченному стеклу и провела по нему ровным, красивым ногтем. Раздался мерзкий скрип. Гата даже не поморщилась. За окном, словно в ответ, заскрипела высокая виселица, на которой болталось высохшее тело женщины.

Гата закрыла глаза, и против ее воли в ушах заговорили, захрипели, завопили люди: «Ведьма, ведьма, ведьма!»

Разве ее мать была ведьмой? Нет, просто она не была человеком. Она любила мягкую траву, напоенную солнцем, любила высокий колокол неба, любила белые стволы берез и их высокие гибкие ветви. Она не знала злобы, ненависти, гнева. Она напевала своим чарующим голосом песни, успокаивала и врачевала раны души. Люди улыбались и кланялись ей, они целовали край ее одежд, плели ей венки, и они же, они же оказались убийцами. Убийцами ее матери. Нет, мать не была человеком или все остальные не были людьми.

Гата жила в главной башне замка, крепости в крепости, держась ото всех подальше. Здесь не было жилых комнат, лишь кладовые да запертые оружейные. Барон все-таки боялся или по крайней мере опасался ее. Гата при этой мысли слабо улыбнулась.

Где-то в отдалении запел рог, сливаясь с завываниями осеннего промозглого ветра. Гата прижалась к стеклу, ожидая, что когда мост опустится, по нему проедет он, барон замка.

Грузный, брюхастый с крепкими толстыми ногами, легко управляющий своим массивным рыцарским конем, облаченный в тяжелые доспехи, он поднял забрало. Чего ему опасаться дома?

У Гаты задрожали руки от нетерпения, она жадно вглядывалась во тьму. В стекле отразился голубой глаз, устремленный вдаль, и голубой карбункул на черной повязке, прикрывающий другой.

– Поднять мост, – пронзительно в тишине раздался голос дозорного.

Загремели цепи подъемного моста. Гата тревожно вслушивалась в трескучую музыку железа.

На мосту, тускло освещенным редкими факелами, показалась кавалькада. Барон ехал не один. Он всегда терпеть не мог одиночества, не мог вытерпеть себя сам. Барон по прозвищу Крат слыл одним из самых отвратительных и безжалостных наемников. Он не гнушался любой работой, выполняя ее исполнительно и дотошно, до последней женщины, до нерожденного ребенка. Король хоть и морщился иногда от гадливости, но такие люди как барон были ему необходимыми. Кто-то ведь должен доходить до конца, если он не хочет или не может.

Цокот копыт, тяжелый звук опускающейся решетки, громкие приветствия слуг и вульгарный смех барона, предвкушавшего после тяжелого пути отдых и еду. «Хозяин в замке. Крыса в ловушке», – с этой мыслью в голове у девушки прояснилось.

Гата отошла от окна и присела на скамью. Она сидела с прямой спиной и ждала гонга, возвещающего, что ужин готов, и что обитателям замка пора развлекать гостей.

Дождавшись звука, мягкими волнами, достигшими ее ушей, она поднялась. Надев на свои руки перчатки, прячущие ее уродство (на левой руке у нее не было пальцев), она осмотрела свое платье в отражении, проверяя в порядке ли ее наряд. Завернутая в гофрированное серое платье с простым желтым узором, Гата была похожа на бабочку приколотую иглой к картонке. Она, как сумела, спеленала желтой лентой волосы в толстую косу, но непослушные медные кудри то и дело выбивались из прически.

Сжав рукой юбку, девушка спустилась по узким лестницам и через окованную дверь проникла в коридоры замка. В донжоне было сухо, по углам висела паутина с огромными пауками, а в замке по стенам сочилась вода, и руки, прикасаясь к ней, скользили.

Когда Гата вошла в зал, пиршество было в самом разгаре, барон повелительно указал жирным пальцем на стул подле него. Главный стол, покрытый белоснежной узорчатой скатертью, был длинный, от него ножками буквы «П» отходили более худосочные столы. Там обычно сидели клирики, случайные путники, скороходы и прочий бродяжий люд. Те, кого барон выделял лично, сидели за главным столом. Гате всегда за ним находилось место. Слева барон сажал свою жену, Клариссу, худую женщину с впавшей грудью и лихорадочным румянцем, сегодня выглядывающую из шелкового красного платья, отороченного мехом. На ее мышиных волосах сиял серебряный обруч, на поясе сверкали алмазы и изумруды, а длинные рукава платья то и дело мешали попыткам дотянутся до очередного блюда (она много не могла есть, но от всего ей нужно было отщипнуть кусочек). А справа от себя барон по праву опекуна держал Гату, он опекал ее и ее обширные земли. Остальные рыцари приветствовали Гату поднятыми бокалами (барон знаком показал, чтобы те не вставали, да и не так-то это было и просто, встать отяжелевшим и осоловевшим из стола, отодвинув тяжелый стул). Только двое или трое поднялись со своих мест, как того требовали приличия при появлении дамы. По этикету девушка должна была поклониться им, слегка опустив голову. Гата опустила голову, но, казалось, только для того, чтобы посмотреть наступает ли она на хвосты огромным мастиффам, дежурившим под столом.

Подошел прислужник с тазом для умывания и полотенцем, Гата отослала его, обнаруживать уродство перед гостями барона было не в ее правилах.

Девушка с высокомерной близорукостью оглядела присутствующих, освещенных свечами, выстроившимися в круг на канделябре. Она могла видеть лишь туманные очертания фигур, слышать громкие голоса, улавливать запахи жареного мяса. Ненавистный ей запах копченой плоти!

Барон жадно кусал мясо жареного оленя, капли горячего перцевого соуса падали на подбородок и густую бороду, он вытирал его рукавами. В эту минуту чувство ненависти к нему у Гаты было разбавлено презрением, растоптано омерзением. Эта свинья, сидевшая рядом с ней, барон, как его звали с ухмылкой слуги, был бастардом, сыном кухарки. И только потому что у его отца не было других детей, барон унаследовал замок. Ублюдок до того не любил своего отца, что после его смерти повесил все фамильные портреты в уборную. Сенешаль распорядился о жареных павлинах и лебедях, а стольник о меде, пиве и вине.

Барон махнул рукой, сверкающей от жира и драгоценных камней, менестрелю. В руках музыканта жалобно содрогнулась струнами лютня. Его голос печальный, исполненный вечной, не убывающей грусти, пел:

 
На далеких лугах, в далеких морях,
Жили великаны в великих краях.
Они играли камнями, не знали слов,
Жили в мире с людьми, имели улов.
Так долго длилось, бежали дни,
Пока однажды они не ушли,
Сном вечным забыться пришла им пора,
И они навечно закрыли глаза.
И только ресницы сомкнули они,
Как пуганой стаей взлетели орлы,
Их гнал ветер и извечный враг
Племя драконов усилило шаг.
Драконы поселились в южных горах,
Свили гнездо и посеяли мрак,
Жрали людей, крали скот,
Люди пытались уйти от невзгод:
Разбудить великанов, заставить уйти
Крылатых тварей, прогнать с их земли,
Ведь нет им жизни, нет счастливых забот,
Пока в горах, над морем, сидит Ламот.
Ламот вкушает, Ламот хрустит
Костями, мясом и жилами их
И нет им спасенья, нет жертвам числа,
Великаны, о великаны, проснитесь от сна!
 

Гата, забывшись, с блаженной улыбкой слушала песню, и отстукивала такт, едва прикасаясь к скатерти костяной ручкой острого ножа.

– А что у вас правда есть дракон? – откинувшись на стуле, спросил гость барона с гладко выбритым лицом (один из тех, чье воспитание оказалось тяжеловеснее съеденной пищи), когда песня закончилась.

– Брехня старых слуг, там течение и острые камни, вот тебе и дракон, – сиплым голосом от пойла, которое называли в его замке приличной выпивкой, сказал барон.

– О, у нас есть и почище драконов, ведьмы, например, – елейным голосом произнесла баронесса, поглядывая с удовольствием на худощавого гостя, вызывая его внимание на себя. А привлекать Лура было из-за чего – волосы у него были зачесаны назад, обнажая глубокие височные впадины, длинный нос с горбинкой, вжавшиеся узкие ноздри и длинные рот над крепким подбородком.

Клариссе было не больше 30 лет, но она так ссохлась, законсервировалась болезнью, что теперь не могла ни стареть, ни выглядеть моложе. Ее глаза, обращенные к Луру, были как у голодной кошки, выпрашивающей кусок мяса.

Барон метнул яростный взгляд на жену. Гата плотно прижалась к спинке стула, чтобы найти твердую опору. Она отставила руку с ножом острием вверх. Кончик ножа дрожал.

Лур вытянул свои длинные ноги и, подняв голову с длинным носом, тонкими губами улыбался.

– Ведьмы, драконы да ты Крат просто притягиваешь чертовщину? – он хотел вызвать барона на разговор, дабы хозяин по обычаю гостеприимства развлёк гостя.

Крат запихнул пальцами в рот кислую капусту, и, роняя красную клюкву на стол, тыкнул пальцем в направлении духовника Клариссы, чтобы тот разъяснил Луру суть вопроса.

– Дракон – это местный водоворот. Ни один корабль не может причалить к нашему берегу, чтобы не сесть на мель или не разбиться о подводные рифы, а если и это его не добьет, то это сделает Дракон, затянет его в свою глотку. Кто заплывает к горам посреди моря, никогда уже не возвращается, – пояснил тот высоким дребезжащим голосом.

– Что тому причиной? – удивился Лур, он отложил нож и приготовился насытить ум, быстро насытившись пищей.

– Все ведьмы, чертово племя, – выругался барон, не желая объясняться, и шумно отхлебнул из огромного кубка.

– Мой муж хотел сказать, – решив взять на себя труд, встряла баронесса. Она низко наклонилась над столом, чтобы показать свои чахлые груди, похожие на побитые градом лопухи, – что рифы и прежде были и опасны, и остры для тех, кто не знал дороги, но теперь, после казни колдуньи, удивительное совпадение, не правда ли, Гата? – обратилась она неожиданно к девушке.

Гата не отреагировала, она немигающе посмотрела на Клариссу, уловки этой предсказуемой женщины не могли застать ее врасплох.

Жена барона несколько разочаровано продолжила:

– Теперь после казни колдуньи никто не возвращается живым, будто место заколдованно. Когда собирается гроза, тучи над горами принимают облик дракона с раскрытыми крыльями, а гром напоминает драконий рев, молнии – пламя из пасти зверя, и поскольку водоворот регулярно собирает жертвенную жатву, мы называем водоворот Драконом.

Лур удивило, что Кларисса недвусмысленно обвиняет присутствующую даму, члена семьи, поэтому он решил перевести разговор в другое русло. Обострять семейные проблемы не входило в его планы, ему были не интересны мелкие семейные дрязги. Он поел и хотел насладиться жаром камина, мягким стулом, приятным чувством насыщения и интересной беседой.

– Мне нянька предсказывала смерть от дракона. Я ей сказал, хорошо, что они все мертвы, – добродушно рассмеялся он.

– А вы не отличаетесь доблестью, – едко заметила Гата, подняв на него глаза, но совершенно не видя его.

Лур посмотрел на девушку с медными волосами, на повязку на ее глазу, к которой был прикреплен голубой камень, он отметил ее невидящей взгляд, словно она смотрела мимо него. Девушка была бледной, молчаливой и злой. Ненависть он сразу уловил на ее неподвижном лице и в тихом голосе с плохо спрятанной издёвкой.

– Простите, герцог, она у нас не воспитана, ее мать повешена как ведьма, но ее эта зараза не затронула. Она почти безобидна, если не считать яда, капающего у нее с языка, – сказала баронесса и зашлась в безостановочном кашле. Ее щеки разгорелись красными маками, они лихорадочно расцветали и гасли. Отпив из стакана воды, Кларисса захлебнулась и долго-долго не могла отдышаться.

Барон, равнодушно и даже с неприязнью глядя на ее мучения, сказал Луру:

– Вы не обращайте внимания на леди Гаторию, она скоро исправится, вот выдадим ее замуж, муж-то ее и приструнит.

Гата, сверкнув единственным глазом, с холодной ненавистью посмотрела на барона и тихо, но отчетливо проговорила:

– Вы так ловко управляете моими землями, что боюсь вам, будет трудно со мной расстаться.

Барон шарахнул кулаком по столу, опрокинув миску с бобами. Они валко покатились по столу, и жидкость, извиваясь, потекла под стол. Сделав это, он успокоился, но прежде чем продолжить поглощать пищу, обратился к Гате:

– Не смотри на меня так злобно, змееныш, я и тебе выдерну жало, если потребуется, – в бешенстве он перевел глаза на свинью, запеченную с яблоком во рту, вывернув ей ногу, а лебедю – крыло, барон принялся яростно жевать.

Лур, приподняв свои широкие темные брови, решил все же ответить девушке. Гата после взрыва барона опустила глаза, но не опустила напряженных плеч.

– Миледи, вам уже лучше? – спросил сначала Лур Клариссу, остановившую кашель и теперь бледневшую неестественным цветом лица. Когда она кивнула с достоинством и признательностью, молодой человек повернулся к девушке.

– Если позволите леди Гата, я отличаюсь здравомыслием, это несколько важнее отчаянной бесбашенности. Если бы драконы существовали, я бы попытал счастья только разве ради прекрасной дамы. Я не стремлюсь навстречу смерти, но если встречу – не побегу от нее.

При словах молодого рыцаря девушка вздрогнула, забыв о его существовании и о своей нелестной ремарке.

– Неплохой девиз? – хмыкнул барон. – Что до меня, – произнес он, старательно проглатывая бифштекс из кабана с кровью, то я думаю, зачем искать смерть, когда она сама тебя найдет. Нужно ли ей облегчать жизнь? Ха-ха! Жизнь смерти, какой каламбур!

***

– Гнусная девчонка, вечно все портит, – ругался барон, едва переставляя свои ноги (усиленно стараясь в них не запутаться). На стенах шипели факелы, но в комнатах было темно, поэтому Лур нес подсвечник. Крат источал алкогольные пары, и во избежание порчи баронской бороды молодой человек сразу забрал у него источник огня и света.

– А что с ее землями? – спросил он, зная, пьяный не соврет о том, что трезвый не скажет.

Барон ухмыльнулся и, масляно заглядывая Луру в глаза, сказал:

– Ну, ты же знаешь, как это бывает. Его величество за хорошую службу наградил меня угодьями, а в придачу дал хорошенькую девчушку. Да, она зла как черт, но она также хороша, у нее рыжие кудри, упругая молодая грудь, – он сладострастно осклабился. – Когда Кларисса отдаст Богу душу, я женюсь на Гатории. Я бы ее и раньше оприходовал, но тут вечно под ногами путается духовник жены. Как-то неудобно при священнике лопать эту кисло-сладкую ягодку, понимаешь?

Лур молчал. Барон хлопнул его по плечу, принимая молчание за одобрение, и невнятно проговорил:

– Завтра на охоту!

Барон на ощупь побрел в свою опочивальню, забыв указать Луру дорогу. Молодой рыцарь смотрел на толстую шею барону, опускающуюся все ниже при приближении к комнате. «До кровати его светлость будет добираться ползком», – подумал он. Свет факелов падал на влажные каменные стены и мокрый пол, причудливо извиваясь. Где-то вороньим карканьем закашляла Кларисса. Лур подумал, что нигде так хорошо не узнаешь человека, как наблюдая его в домашней обстановке.

****

Утро было туманным. Белесый, плесневелый свет плескался в лесной чаще и стелился паутинным покрывалом по зеленой траве. Далекое солнце светило холодно и уныло. Когда Лур вышел из замка, то увидел, что мост уже опущен и на нем собрались разгоряченные предвкушением охотники. Весь замок суетится и шумел, готовясь к охоте.

Лур любил охотиться, но предпочитал это делать в одиночестве со своими собаками. Он отправился в конюшню выбрать лошадь порезвее и повыносливее, но маршала, управляющего конюшней, не обнаружил, обращаться к конюхам, занятым собиранием лошадей для хозяев, счел неблагонадежным.

В конюшне, в деннике кобылы редкой изабелловой масти он увидел Гату. Девушка положила руки на длинную, изящной формы, морду лошади. Та смотрела на нее своими огромными голубыми, как у хозяйки, глазами, опушенными светлыми ресницами и редко моргала.

– Как будто разговаривают, – усмехнулся про себя Лур.

Положение Гаты, конечно, возмутило его, но не больше чем вся остальная несправедливость мира. Он давно привык, что существующий порядок не одинаково хорош для всех. Кто-то непременно бывает обижен. И это неизбежно. Слишком разны или, что хуже, слишком одинаковы у людей желания и представление о том, как и чем нужно жить. Кроме того, он понимал, что самое главное в человеке, его определяющее свойство, это страсть в исполнении его желаний. То чем он живет, что помогает человеку с удовольствием вкушать жизнь. Однако эти желания нередко приводят к тому, что другие люди от них страдают, но изменить это, считал Лур, было невозможно, не превращая людей в сломанных безжизненных кукол.

Итак, ему было жалко девушку, как раздавленную на обочине кошку. Увидев маленькое изящное существо на обочине, он испытывал мимолетное чувство сожаления, раздумывая о быстротечности жизни и о нелепости смерти. Знакомство с девушкой не дало ему ничего нового. Он считал, что Гатория напрасно сопротивляется обстоятельствам. Женщины ведь ко всему привыкают и даже находят в самых трудных обстоятельствах себе отдушину. Они живучи, как кошки, и у них 9 жизней. Он смотрел на высокий лоб девушки, мрачный глаз, с вспыхивающими недобрыми огнями, медленные движения рук, колыхание огненных кудрей, и думал о том, что в такой ситуации надо действовать либо смириться и терпеть.

Но было похоже, что Гата ежедневно раздувала огонь своей ненависти и подбрасывала туда дрова. И сегодня девушка выглядела усталой и изможденной. Под глазами залегли синие тени, четче обозначился нос, и уголки губ немного опустились оттого, что она плотно сжимала губы.

Она, казалось, ничего не видела и не слышала. Лур тихо подошел к ней и, огладив коня, сказал:

– Редкий конь.

Гата, словно очнувшись ото сна, вздрогнула и, посмотрев на него, тихо ответила:

– Да.

– Не поможете мне выбрать лошадь?

– Берите Ворона, вон того, что слева от Изи, он хороший ходок, его не любят за то, что он закидывает голову и поначалу козлит под всадником, но вы, должно быть, справитесь, – она равнодушно оценила его фигуру, окинув его быстрым взглядом.

Как и все мужчины, он был одет узкие зеленые штаны, темный плащ, а на ногах позвякивали золотые шпоры.

– Вы больны? – неожиданно спросил он ее, заметив пепельный оттенок на лице.

– Какое вам дело? – резко ответила она, отворачиваясь.

– Ровным счетом никакого, кроме элементарной вежливости, – Лур не уловил перехода настроения Гаты и не понял, чем была вызвана ее грубость.

Пока он думал, она бросила ему, кивнув кому-то позади него:

– Приберегите светскость для баронессы, вот и она, легка на помине.

К ним подбиралась миледи Кларисса, одетая в охотничий мужской костюм, штаны ловко сидели на ее худых ногах, впалую грудь прикрывала та же мужская котта. На руке у нее трепыхался ястреб, перебирая от нервозности своими крапчатыми крыльями.

Лур вежливо поклонился. Гата быстро вывела оседланную Изи, чтобы присоединится к нетерпеливым охотникам. На Изабо Лур приметил женское седло, а на девушке амазонку, дамский охотничий костюм.

– Прекрасный день для охоты, миледи.

– О да, такой какой нужно. Не холодно, не жарко. Не была ли с вами груба моя падчерица? Знаете, у нее ведь тяжелый характер. Эта история с матерью – ведьмой тяжелое испытание и, кроме того, Гата увечная, бедняжка, – заговорила она обеспокоенным тоном, потому что Лур проводил девушку долгим взглядом и так мало обращал внимание на ее ноги.

Лур изобразил непонимающий взгляд.

– О, мужчины такие ненаблюдательные! Уродство на руке, рука у нее, знаете ли, как у крота, пальцы сцеплены вместе, – она передернула плечами от омерзения, и показала, любуясь, свои руки с длинными, тонкими пальцами.

– Нет-нет, она была столь добра, что помогла выбрать мне коня, вот этого, красавца, Ворона.

– О, поберегитесь, хотя вы должно быть хороший наездник, – она жадно оглядела его фигуру.

Когда Лур смог, наконец, вывести своего гривастого друга из конюшни, успев наслушаться вдосталь и кашля, и разговоров о ястребах, то все охотники уже были готовы.

Тяжелый барон восседал на гнедом ахалтекинце. Его жирные ноги обхватывали узкие штаны, на шее на золотой цепи висел рог из слоновой кости, к седлу была приторочена пика и рогатина. На поясе висел кинжал, широкий нож для ошкуривания, огниво, а на голове небольшая шляпа с игривым павлиньим перышком. Он громким голосом командовал и вертелся на коне, демонстрируя власть над животными и людьми. Свора собак надрывно лаяла на поводках, егерь с трудом удерживал их на месте. Уши гончих взлетали в воздух, как и их шелковистая шерсть, они припадали на лапы и всячески выказывали нетерпение.

Гата сидела на спокойной Изабо и своими невидящими глазами смотрела в направлении леса, откуда тяжело подымалось солнце. Собачий лай, крики людей, бряцание шпор и оружия, звон колокольчиков ловчих птиц ее уже изрядно утомил.

Конь, некоторое время поплясав под Луром перед конюшней, вскинул передние и задние ноги, но потом, под тяжелой рукой угомонился, изредка всхрапывая. Молодой рыцарь подъехал к Гате, поблагодарить за точную характеристику коню.

– Вы любите охоту? – спросил он, изучая ее отстраненное лицо.

– Нисколько, но я предпочитаю мясу курицы – мясо куропатки, мясу свиньи – мясо кабана, – она отвечала на его вопросы, как на неизбежные, стараясь при этом, довольно точно выражать свое отношение.

– Позвольте мне сопровождать вас, говорят, что вы лучше всех знаете лес, – Лур не хотел навязываться, но у леди Гаты все равно должен быть спутник, и он не видел причины, почему это не мог быть он.

– Еще бы, это же охотничьи угодья моего отца, – проговорилась она, и тут же внутренне отчитала себя. Гата не думала, что чужое, мужское внимание к ней, может расстроить ее сосредоточенность. Она-то всегда думала, что молчит, потому что ей так больше нравиться, а не потому что ее никто на самом деле не слушает. Ей эта мысль не понравилась.

– Как вам будет угодно, – сухо сказала она и зачем-то поправила перчатки на увечной руке.

Лошади тронулись и быстро покинули пределы замка, унося на своих спинах охотников. Барон, сделав небольшой крюк, крикнул:

– Эгей, Лур, егерь говорит, что в милях двух отсюда залегает крупный хряк! Встряхнем его хорошенько до самых кишок! – он захохотал и снова вырвался вперед.

– Поратоборствуем Крат! – ответил ему в спину Лур, отмечая, что барон впился в него своими глазами, приметив, что он сопровождает ни его засохшую женушку, а меднокудрую Гату. «Он, небось, забыл, о чем вчера мы с ним говорили», – подумалось молодому человеку.

– Уступишь мне его на правах гостя? – вдруг приподнявшись в стременах, выкрикнул Лур.

– Еще чего! Кто первый настигнет, того и добыча. Золотое правило охотника, – громогласно ответил Крат.

Лур в ответ рассмеялся, девушка смотрела на него с неприязнью, словно ненависть, которую она испытывала к барону, отсветом упала и на молодого рыцаря.

«Зачем он со мной едет, ехал бы со своим бароном или с баронессой, бросающей на него жадные кошачьи взгляды (одним глазом в могиле, а все туда же)», – думала она про себя, но прогонять его не стала.

Они сначала ехали медленно, собаки никак не могли взять след, но потом, когда свора взвизгнула и, не отрывая носа от земли, ринулась вперед, вся охотничья кавалькада с шумом и криками бросилась в погоню. Охотники догадались, что собаки напали на след кабана. След и вправду обнаружился, «дьявольски огромный», как сказал предовольный Крат.

Любимая собака Крата – Бонар, бросалась и лаяла, сдавливая горло ошейником, и гончую спустили с поводка. Барон мысленно потирал руками, вот он, тот самый миг! Охотничий азарт бил в нем ключом. Ведь он тащился по мокрым травам, среди деревьев и кустов, внимательно приглядываясь к собакам и выпуская ловчих птиц на куропаток, вспугиваемых время от времени терьерами.

Разве эта охота, нет, это вялое колебание крови! Но кабан! О, сойтись бы со зверем один на один, с пикой наперевес, вогнать ему острие в плечо, и одним ловким движением перерезать кинжалом горло, чтобы хлынула черная кровь. Вспороть живот, собакам бросить кишок, облизать нож и стать сильнее-сильнее, впустив в себя дух сильного животного. Лоб в лоб, глаза в глаза. Встать перед массивным зверем, покрытым жесткой щетиной, вглядеться в его злобные маленькие глазки, оказаться перед острыми клыками, проникнуть в его тупую голову – вот это охота, вот где крови разгуляться!

Лошади рвались вперед, их перегонял только ветер да Бонар. Поджарый, с мощной грудной клеткой, легкий, неудержимый, он бежал вперед, едва касаясь лапами земли. Он нырнул в перелесок, оттуда раздался следом лай, а потом дикий и быстро оборвавшийся визг. Барон потемнел лицом. Его лучшая гончая.

– Там земляной вал и сваленные деревья, с другой стороны водопад, это тупик, ловушка для кабана, – крикнул егерь. Собак все еще удерживали на поводках. Барон не любил терять собак понапрасну, тем более что там он не мог видеть их смерти. А их жизнь, как и смерть, принадлежала ему.

Он спешился и, тяжело ступая по земле, крикнул остальным:

– Я войду один.

– Ваша милость, барон, мы его выкурим…

– Он – мой, а вы ждите здесь!

– Я всегда знал только эту его сторону. Он груб, жесток, но он всегда храбр, этого у него не отнять, – в задумчивости произнес Лур, придерживая коня. Он все еще размышлял над превратностями домашнего очага барона. Сам он не собирался лезть к кабану в логово только потому, что барон совершенно очевидно дал понять, кто охотник, кто зритель, а кто преследуемый.

– Да, этого не отнять, – повторила за ним девушка, она прищурила глаза, стараясь проникнуть через стволы деревьев взглядом.

– Думаю, этому кабану не жить, при таком раскладе я бы его не выпустил, – спокойно проговорил Лур.

– Этого никто не знает, – девушка подалась вперед, но на лице ее не было выражения затаенной надежды, сопровождающейся нечаяной и поспешной радостью.

«Нет, – подумал Лур, – девчонка не хочет смерти барону, не рассчитывает она на чудесное избавление».

– Если бы кабан сейчас распорол барону брюхо, ваши земли остались бы вашими, – решил подразнить он ее, чтобы понять.

Она с неприязнью посмотрела на него, собираясь сказать этим, что она всего лишь терпит его присутствие и вовсе в нем не нуждается.

– Эти земли принадлежат королю, он ими распоряжаемся. Я никогда не смогу ими владеть.

«Разумно, – подумал Лур. Так неужели это все-таки безысходность так чадяще горит в ней?»

Небо неожиданно потемнело, словно серые облака, разбросанные по небу лоскутами, решили собраться воедино. Собравшись, они каленым щитом закрыли собой солнце. Капнули первые капли. Запахло сыростью и сразу стало неуютно и зябко.

– Будет сильный дождь или гроза, – сказала девушка, оглядывая небо. Оно отразилось в ее глазу, сделав его таким же серым. В отдаление прогрохотало.

– Что он так долго возится? – с нетерпение сказал Лур, перехватывая покрепче поводья. Ворон танцевал под ним.

Гром ударил ближе, сверкнула молния, разрезав правую часть небесного полотна.

– Гроза, – подтвердила свои опасения девушка.

Из рощи выскочил кабан. Он был огромен, с толстыми кривыми желтыми клыками, в широких шрамах на твердой шкуре. Он ринулся прямо на собак и на людей, те в страхе и от неожиданности попятились и отскочили кто куда.

Из рощицы прихрамывая, показался барон. Кабан его уронил, просто смахнул с дороги, как былинку, и Крат не смог ему причинить ни малейшего вреда.

– Вот это зверь, – успел крикнуть Лур барону.

Тот, ругаясь на все и всех, вскочил на коня и сильно пришпорил его, отступать из-за грозы и первой неудачи, он был не намерен. Свору свою он приказал спустить. Значение теперь имел только кабан, и пусть собаки все до одной полягут, только бы добыть его могучую голову.

– Тут есть место, где переждать грозу? – спросил девушку Лур. Охотники бросились кто за бароном, кто, припадая к гриве коней, домой, в замок, подальше от страшной грозы, громившей небо.

– Неподалеку есть пустая хижина браконьеров. Барон недавно повесил хозяев, вольных стрелков, для затравки он лично ослепил их и переломал им ноги, – она испытующе посмотрела на него.

– Он поступил по закону, – сказал Лур, пожимая плечами, он не собирался ей в угоду оценивать поступок барона.

Гата прикрыла глаза от вспыхнувшей ненависти и отвернулась.

Дождь хлестал все сильнее, у нее вымокло все платье, волосы и повязка на глазу.

В сторожке была проломлена крыша, на полу валялись сухие ветки и осенние разноцветные листья. Заведя лошадей внутрь и разместив так, чтобы на них не попадала влага, Лур собрал все до последней щепки, чтобы разжечь костер. Сырые ветки коптили и не хотели разгораться.

– Очаг это женское дело, – сказала хмурая девушка, повелительно протягивая руки за кресалом, трутом и кремнем.

Лур не без недовольства протянул ей огниво и отсел, с любопытством глядя на нее. Она заворковала что-то нежным голосом, сложила ветки домиком, положила на них хлопковую тряпицу, чиркнула по кремню кресалом, вспыхнула яркая искра, и дрова взялись огнем.

Лур ничего не сказал и принялся стаскивать с себя плащ, чтобы просушить его. Рубашка и штаны тоже были весьма мокрыми, но он рассудил, что лучше им остаться все же на нем. Он грустно поглядел на девушку, которой в платье с многочисленными складками было вероятно еще хуже.

Молчание при взаимной недоговоренности становилось нетерпимым, и Гата, не удержавшись, спросила:

– Зачем вы рассказали за ужином о предсказании вашей няни? – поймав его удивленный взгляд, она развила более подробно свою мысль. – Такие вещи нельзя говорить, их нужно скрывать, вы разве не знаете? Вы рассказали про смерть от дракона рядом с водоворотом Дракон. Вы не боитесь разбудить лихо?

Лур смотрел в огонь, так разговаривать было легче, а то от всполохов ненависти и презрения на ее лице рябило в глазах.

– Дело в том, что это предсказание всем широко известно. Мой отец считал, что меня никто не может победить, потому что драконов больше нет. Считал это своего рода иносказанием. Он так часто говорил это, что даже я запомнил.