Текст книги "Книги крови. Запретное"

Убежище нашлось в крошечной комнатке, располагавшейся в конце одного из коридоров. Среди картотечных шкафов и кип документов слегка пахло сыростью. Чарли, сам того не зная, отыскал дорогу в мемориальное крыло. Семиэтажная глыба была построена по воле покойного магната Фрэнка Чейни, а всю работу выполняла, согласно завещанию, его же строительная фирма. Та использовала некачественные материалы, а дренажная система не действовала вовсе (благодаря такому подходу Чейни и умер миллионером), и крыло разрушалось начиная с фундамента.

Проскользнув в холодную влажную нишу между двумя шкафами, – подальше от посторонних глаз на случай, если кто-нибудь войдет, – Чарли присел на корточки и принялся допрашивать свою правую руку.

– Ну? – спросил он рассудительным тоном. – Объяснись.

Рука прикидывалась дурочкой.

– Не сработает, – сказал он. – Я тебя раскусил.

Кисть продолжала болтаться, невинная как младенец.

– Ты пыталась убить меня… – предъявил ей Чарли.

Ладонь чуть приоткрылась – безо всякого усилия с его стороны – и мельком на него взглянула.

– Ты ведь можешь еще раз попытаться, правда?

Она принялась зловеще сгибать пальцы, словно пианист, который готовится к особенно трудному пассажу. «Да, – говорила рука, – могу. В любое время».

– На самом деле, я едва ли сумею остановить тебя, да? – произнес Чарли. – Рано или поздно ты застанешь меня врасплох. Никто не сможет присматривать за мной всю оставшуюся жизнь. Так что же мне остается, спрашиваю я себя? Мне не жить, верно?

Ладонь слегка закрылась: складки на пухлой плоти чем-то напоминали довольную улыбку. «Да, – говорила рука, – с тобой покончено, дурак несчастный. И ты ничего не можешь сделать».

– Ты убила Эллен.

«Да», – ухмыльнулась рука.

– Ты отрубила мне вторую руку, чтобы та смогла сбежать. Я прав?

«Прав».

– Знаешь, я ее видел, – сказал Чарли. – Видел, как она убегала. И теперь ты хочешь того же, правильно? Ты хочешь уйти.

«Правильно».

– И не оставишь меня в покое, пока не получишь свободу?

«Тоже верно».

– Итак, – произнес Чарли, – думаю, что мы понимаем друг друга, и я готов заключить с тобой сделку.

Ладонь заговорщицки подползла по пижаме к его лицу.

– Я тебя отпущу, – сказал он.

Рука добралась до шеи. Ее хватка была не слишком крепкой, но достаточно уверенной, чтобы заставить понервничать.

– Я найду способ, обещаю. Гильотину, скальпель – что угодно.

Теперь рука гладила его, терлась, словно кошка.

– Но сделаем все по-моему. И тогда, когда я скажу. Ведь если убьешь меня, у тебя тоже не останется шансов выжить, так? Тебя просто похоронят вместе со мной, как случилось с руками отца.

Ладонь перестала его гладить и принялась взбираться по стенке картотечного шкафа.

– Мы договорились? – спросил Чарли.

Но рука не обращала на него внимания. Она внезапно потеряла всякий интерес к сделке. Будь у нее нос, то она принюхивалась бы. За несколько мгновений все переменилось – договор был расторгнут.

Чарли неуклюже поднялся и подошел к окну. Изнутри стекло было грязным, а снаружи покрылось многолетним слоем запекшегося птичьего помета, но сквозь него можно было разглядеть парк. Тот тоже разбили в соответствии с завещанием миллионера: парк в английском стиле должен был стать таким же памятником хорошему вкусу старика, как здание – монументом его прагматизму. Но поскольку крыло начало разрушаться, парк забросили. Немногочисленные деревья либо засохли, либо сгибались под тяжестью необрезанных ветвей. Торчали квадратные ножки опрокинутых скамеек. Края газона покрылись сорняками, и лишь сам он был подстрижен – жалкая видимость ухода. Некто – доктор, нашедший минутку, чтобы спокойно покурить, – бродил среди заросших дорожек. Больше в саду никого не было.

Но рука Чарли уже тянулась к стеклу, скребла, царапала ногтями, тщетно пыталась выбраться наружу. Очевидно, там было что-то помимо запустения.

– Хочешь выйти, – сказал Чарли.

Ладонь прижалась к окну и начала ритмично стучать по стеклу, словно барабанщик невидимой армии. Чарли оттащил ее, но не знал, как поступить дальше. Если отвергнуть ее требования, она может причинить ему вред. А если согласиться и выйти в парк, то неизвестно, что там обнаружится. С другой стороны, разве у него есть выбор?

– Ладно, – произнес он, – мы уходим.

В коридоре царила паника, и на Чарли почти не обращали внимания, хотя он по-прежнему был босой и в пижаме. Трещали звонки; по громкоговорителям вызывали то одного, то другого врача; исполненных горя людей водили между моргом и туалетом. Кругом говорили о жутком несчастном случае, о парнях без рук. Дюжинах парней.

Чарли пробирался сквозь толпу слишком быстро, чтобы разобрать хоть одну связную фразу. «Лучше всего выглядеть деловито, – думал он, – как будто идешь с какой-то целью». Потребовалось время, чтобы найти выход в парк, а его рука уже начинала терять терпение. Она сжималась и разжималась, подталкивала вперед. Под указателем «Мемориальный парк фонда Чейни» Чарли свернул в безлюдный боковой коридор, в дальнем конце которого была дверь, ведущая наружу.

В парке было очень тихо. Ни птиц в воздухе, ни гудящих среди клумб пчел. Даже доктор ушел. Видимо, вернулся к своим операциям.

Рука Чарли пребывала в экстазе. С нее капал пот, а кровь отлила настолько, что кожа побелела. Казалось, рука больше не принадлежит Чарли. Это было отдельное существо, соединенное с ним по какой-то злополучной причуде анатомии. Чарли с радостью избавился бы от нее.

Трава под ногами была влажной от росы, а в тени семиэтажного здания оказалось прохладно. Время едва перевалило за половину седьмого утра. Возможно, птицы еще спали, а пчелы нежились в своих ульях. Возможно, в парке и не было ничего страшного, лишь сгнившие бутоны роз да червяки, кувыркающиеся в росе. Возможно, его рука ошиблась.

Пройдя чуть дальше, Чарли заметил следы доктора, темневшие на серебристо-зеленом газоне. Но добравшись до деревьев, где вся трава сделалась красной, он понял, что отпечатки ботинок вели только в одну сторону.

Босуэлл, пребывая в желанной коме, ничего не чувствовал и был этому рад. Он смутно сознавал, что может очнуться, но мысль была настолько расплывчатой, что ее легко было отбросить. Время от времени осколки реального мира (боль, усилия) скользили под его веками. Вспыхивали на миг и улетали прочь. Босуэлл ничего этого больше не хотел. И не хотел приходить в сознание. Он догадывался, что именно пытается его разбудить, что поджидает его, пиная своими пятками.

Чарли посмотрел вверх, на крону дерева. Плоды, висевшие на нем, были двух разных – и совершенно невообразимых – сортов.

Один оказался человеческим существом. Тем самым хирургом с сигаретой. Мертвым. Его шея застряла в развилке двух ветвей. Кистей у него не было. Руки оканчивались круглыми срезами, из которых на траву все еще стекали алые сгустки. Ветви над головой доктора кишели плодами другого сорта – еще более противоестественного. Руками. Казалось, они повсюду. Сотни рук, перестуком обсуждавших в своем ручном парламенте руководство к действию. Всех оттенков и форм, они сновали вверх и вниз по раскачивающимся веткам.

При виде них рассыпались любые метафоры. Никаких иллюзий не оставалось: это было не что иное, как человеческие руки. В том-то и заключался весь ужас.

Чарли хотел сбежать, но правая рука и слушать об этом не желала. Здесь собрались ее апостолы, они ждали притч и пророчеств. Чарли посмотрел на мертвого доктора, затем на смертоносные руки и подумал об Эллен, о своей Эллен, не по его вине убитой и уже окоченевшей. Они поплатятся за это. Все до одной. Он заставит их расплачиваться, пока остальные части тела повинуются ему. Теперь Чарли понимал, что трусостью было торговаться с раковой опухолью на своем запястье. Она и ей подобные – это чума. Им нет места в жизни.

Армия увидела его, весть о его появлении лесным пожаром разнеслась по рядам. Руки помчались вниз по стволу, некоторые, словно созревшие яблоки, падали с нижних ветвей, торопясь обнять Мессию. Через несколько мгновений они набросятся на Чарли. Тогда преимущество будет утрачено. Сейчас или никогда. Он отступил от дерева прежде, чем правая рука успела ухватиться за ветку, и в поисках вдохновения взглянул на мемориальное крыло Чейни. Оно нависло над парком: окна отражали небо, двери были закрыты. Ничего утешительного.

Позади Чарли услышал шорох травы, которую топтали бесчисленные пальцы. Руки уже догоняли, исступленно следуя за своим лидером.

«Конечно! Они пойдут за мной, – догадался он. – Куда бы я их ни повел, они пойдут». Возможно, их уязвимость и заключалась в слепом обожании, которое они испытывали к оставшейся у него руке. Чарли снова отчаянно осмотрел здание, и его взгляд наткнулся на пожарную лестницу, которая зигзагами вела на крышу. Он рванул к ней, удивляясь собственной скорости. Не было времени оглянуться и проверить, следуют ли за ним мятежники, приходилось верить в их преданность.

Через несколько шагов его разъяренная рука вцепилась в шею, грозя вырвать горло, но Чарли мчался вперед, не обращая внимания на ее хватку. Он добрался до нижней части лестницы и, пружиня от адреналина, запрыгал через две-три металлические ступеньки. Удерживать равновесие, не касаясь руками перил, оказалось нелегко, но, пусть он хоть весь покроется синяками, это ведь всего лишь тело.

На площадке третьего этажа он рискнул взглянуть через решетку вниз. Руки ковром свежих цветов устилали землю и тянулись вверх. К нему. Они прибывали сотнями, изголодавшейся массой ногтей и ненависти. «Пусть идут, – подумал он, – пусть идут, ублюдки. Я это начал – я и закончу».

В окнах мемориального крыла Чейни появилось множество лиц. С нижних этажей доносились полные паники и недоверия голоса. Слишком поздно рассказывать им историю своей жизни. Придется самим собирать ее по частям. Какой отличный пазл получится! Быть может, пытаясь понять произошедшее, они найдут какой-нибудь правдоподобный ответ, объяснение, которого он не увидел. Но все же Чарли в этом сомневался.

Четвертый этаж. Дальше, еще дальше, к пятому. Правая рука впилась в шею. Наверное, он истекает кровью. А может, это дождь. Теплый дождь хлещет его по груди и ногам. Еще два этажа – и крыша. Ниже металлические конструкции загудели от бесчисленных тварей, карабкавшихся к нему. Чарли рассчитывал на их обожание и не ошибся. До крыши осталась дюжина шагов. Он рискнул еще раз взглянуть вниз (никаким дождем его не поливало). Кисти рук сплошным слоем покрывали пожарную лестницу, будто тля – стебель цветка. Нет, опять лирика. Довольно.

Наверху дул ветер. Он сулил прохладу, но у Чарли не было времени оценить его обещания. Он перелез через двухфутовый парапет и оказался на покрытой гравием крыше. В лужах валялись трупики голубей, по бетону змеились трещины, лежало на боку ведро с надписью «Грязный перевязочный материал» и позеленевшим содержимым. Чарли начал пересекать эту пустыню, когда через парапет перебрался первый солдат восставшей армии.

Боль в горле добралась до бешено работавшего мозга лишь тогда, когда предательские пальцы впились в трахею. После гонки по пожарной лестнице у Чарли едва оставались силы, чтобы добраться до противоположной стороны крыши (и рухнуть оттуда прямо на бетон). Он споткнулся раз, другой. Ноги стали ватными, вместо связных мыслей голова наполнилась чепухой. Коан, буддийская загадка, которую он однажды увидел на обложке книги, зудела в мозгу.

«Как звучит…» – начиналась она, но, сколько ни старался, Чарли не мог закончить фразу.

«Как звучит…»

«Забудь о загадках», – приказал он себе, заставляя дрожащие ноги сделать шаг, потом еще один. Чарли почти рухнул на парапет с противоположной стороны крыши и уставился вниз. Отвесное падение. Перед зданием располагалась автостоянка. Пустая. Чарли наклонился еще ниже, капли крови срывались с его разорванной шеи, быстро уменьшались и разбивались о землю.

– Я иду, – сообщил он гравитации и Эллен, подумав, до чего славно было бы умереть и никогда больше не волноваться из-за того, что кровоточат десны, или раздалась талия, или красотка, чьи губы он хотел бы поцеловать, но не поцелует, прошла мимо. И тут на него набросилась армия, в пылу победы карабкаясь по ногам.

– Вы пойдете, – произнес Чарли, когда безрассудные в своем энтузиазме твари полностью облепили его тело. – Пойдете за мной, куда бы я ни шел.

«Как звучит…» – фраза вертелась на кончике языка.

Ах да, теперь до него дошло. «Как звучит хлопок одной ладони?» Так приятно вспомнить то, что упорно пытаешься откопать в своем подсознании. Все равно что найти безделушку, которая казалась потерянной навсегда. Довольный трепет подсластил последние мгновения. Чарли бросился в пустоту. Он все падал и падал, пока не наступил внезапный конец и гигиене зубов, и красоте молодых женщин. Твари дождем летели за ним, бросались вниз, стремясь за своим Мессией, и волна за волной разбивались о бетон.

Для столпившихся у окон пациентов и медсестер это была сцена из мира чудес. В сравнении с ней и дождь из лягушек показался бы обычным делом. Зрелище внушало скорее благоговение, чем ужас. Оно было невероятным. И слишком быстро закончилось, а примерно через минуту несколько смельчаков отважились выйти и взглянуть поближе. Нашли они немало, но все-таки пустяки. Конечно, увидишь такое нечасто и подобный ужас не забудешь. Но особого смысла в нем нет. Всего лишь реквизит для небольшого апокалипсиса. Оставалось только прибраться, и руки людей, неохотно подчинившись, каталогизировали мертвецов и упаковывали их для дальнейшего изучения. Некоторые из участников улучили момент и помолились за то, чтобы это происшествие разъяснилось. Или, по крайней мере, сны обошлись без сновидений. Даже немногочисленные среди персонала агностики удивлялись тому, с какой легкостью их ладони складываются вместе.

Босуэлл пришел в себя в отдельной палате реанимации. Он потянулся к кнопке звонка и нажал, но никто не отозвался. Хотя рядом кто-то был – прятался за ширмой в углу. Босуэлл слышал шарканье ног.

Парень снова нажал на кнопку. По всему зданию раздавались трели, но, казалось, на них никто не отвечал. Воспользовавшись тумбочкой вместо рычага, Босуэлл подтянул себя к краю кровати, чтобы лучше разглядеть прятавшегося в палате шутника.

– Выходи, – прошептал он пересохшими губами. Но ублюдок выжидал. – Выходи… Я знаю, что ты здесь.

Парень сдвинулся еще немного и внезапно понял: его центр тяжести радикально изменился, у него нет ног, и он сейчас свалится с кровати. Босуэлл выставил перед собой руки, чтобы не удариться головой об пол. Удалось, но дыхание вышибло. Ошарашенный, он лежал там же, где упал, и пытался сориентироваться. Что вообще случилось? Где его ноги? Во имя Джа, где его ноги?

Налитые кровью глаза оглядели комнату и остановились на голых ступнях, которые теперь находились в ярде от носа. Бирка на щиколотке указывала, что их отправляют на кремацию. Босуэлл поднял голову. Перед ним стояли его собственные ноги. Отрезанные между пахом и коленом, но по-прежнему живые и брыкающиеся. На миг парню показалось, что они собираются причинить ему вред. Но нет – дав знать о своем присутствии, ноги оставили его, вполне удовлетворенные своим освобождением.

А что, если их свободе завидуют и глаза, гадал парень, или языку не терпится вырваться изо рта и убраться прочь? Что, если каждая из частей тела на свой коварный манер готовится оставить его? Он был союзом, скрепленным слабеньким перемирием. Прецедент уже был. Сколько времени осталось до следующего восстания? Минуты? Годы?

С бьющимся где-то в горле сердцем он ждал падения империи.

Нечеловеческая Доля
(пер. Марии Акимовой)

– Значит, это ты? – требовательно спросил Рэд, стиснув плечо бродяги в изношенном плаще.

– О чем вы? – ответило покрытое грязью лицо.

Взглядом затравленного грызуна бродяга обвел загнавших его в угол четверых парней. Туннель, где они нашли его справлявшим нужду, не оставлял надежды на спасение. Им об этом было известно, и ему, похоже, тоже.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Ты показывал себя детям, – сказал Рэд. Мужчина затряс головой, слюна полетела с губ на спутанные заросли бороды.

– Я ничего не сделал, – убеждал он.

К мужчине неторопливо подошел Брендан, его тяжелые шаги гулко отдавались в туннеле.

– Как тебя зовут? – с обманчивой обходительностью осведомился он. Хотя ему не хватало роста и командных замашек Рэда, шрам, пересекавший щеку Брендана от виска до подбородка, говорил о том, что парню известно и как испытывать боль, и как ее причинять. – Имя. Я не собираюсь спрашивать дважды.

– Поуп, – пробормотал старик. – Мистер Поуп. Брендан ухмыльнулся:

– Мистер Поуп? Так вот, мы слышали, что ты показываешь свой вонючий мелкий хер невинным детям. Что скажешь?

– Нет, – Поуп снова затряс головой. – Это неправда. Я никогда подобного не делал.

Он насупился, и грязь на его лице треснула, будто взбесившаяся мостовая или вторая кожа из накопившихся за много месяцев нечистот. Если бы не запах алкоголя, который заглушал вонь тела, стоять в ярде от старика было бы почти невозможно. Этот тип был отбросом, позором для рода человеческого.

– Чего с ним возиться? – произнес Карни. – Он смердит.

Рэд бросил взгляд через плечо, веля тому умолкнуть. В свои семнадцать лет Карни был самым молодым и по негласной иерархии квартета едва ли заслуживал права голоса. Осознав ошибку, тот утих, давая Рэду вновь сосредоточиться на бродяге. Вожак швырнул Поупа в стену туннеля. Старик ударился спиной о бетон и завопил. Эхо подхватило его крик. По прошлому опыту зная, что произойдет дальше, Карни отошел в сторону и стал изучать золотистое облако мошкары на выходе из туннеля. Хоть ему и нравилось болтаться с Рэдом и остальными – чувство локтя, мелкие кражи, выпивка, – эта игра никогда не была ему по вкусу. Карни не видел ничего забавного в том, чтобы отыскивать пьяные развалины вроде Поупа и выбивать остатки здравого смысла из их полоумных голов. Это заставляло парня чувствовать себя грязным, и он не хотел в этом участвовать.

Рэд оттащил Поупа от стены и разразился потоком ругательств прямо ему в лицо, а когда не получил полноценного ответа, снова швырнул старика – на этот раз гораздо сильнее, – после чего схватил за лацканы и тряс до тех пор, пока тот не захрипел. Поуп бросил полный паники взгляд на тропинку. Когда-то через Хайгейт и Финсбери-парк проходила железная дорога. Пути давно исчезли, а территория превратилась в общественный парк, популярный среди любителей ранних пробежек и припозднившихся парочек. Но сейчас, в разгар промозглого дня, тропинка была пустынна.

– Эй, – произнес Кэтсо, – не разбей его бутылки.

– Верно, – согласился Брендан. – Надо откопать выпивку, прежде чем проломить ему голову.

Заслышав, что у него отнимут алкоголь, Поуп начал вырываться, но ерзанье только разозлило его мучителя. Рэд был в отвратительном настроении. День – как и большинство дней наступившего бабьего лета – выдался влажным и скучным. Неприметный огарок растраченного лета – делать нечего, денег нет. Нужно было как-то развлечься, и Рэд забавлялся с Поупом, будто лев с христианином.

– Станешь сопротивляться – будет больно, – предупредил Рэд. – Мы просто хотим посмотреть, что у тебя в карманах.

– Не ваше дело, – отрезал Поуп, на миг заговорив как человек, привыкший, что ему повинуются.

Эта вспышка гнева заставила Карни отвлечься от мошкары и взглянуть в изможденное лицо старика. Деградация лишила его достоинства и силы, но что-то там еще оставалось, мерцало под слоем грязи. «Кем же был этот мужик? – подумал Карни. – Банкиром? Судьей, навсегда потерянным для закона?»

В драку уже вмешался Кэтсо: он обыскивал одежду Поупа, пока Рэд прижимал пленника за горло к стенке туннеля. Старик изо всех сил отбивался, размахивал руками будто ветряная мельница, а его глаза становились все более дикими. «Не сопротивляйся, – внушал ему Карни, – тебе же хуже будет». Но старик, казалось, почти впал в истерику. Его тихое протестующее хрипение походило скорее на звериное, чем на человеческое.

– Кто-нибудь, придержите его, – велел Кэтсо, уклоняясь от атаки Поупа.

Брендан схватил бродягу за запястья и поднял его руки над головой, чтобы облегчить обыск. Даже теперь, безо всякой надежды на освобождение, Поуп продолжал извиваться. Ему удалось крепко пнуть Рэда в левую голень. Последовал ответный удар в лицо. Кровь хлынула из носа старика и потекла ему в рот. Карни знал, что там, откуда она бралась, хранилось еще больше разных цветов. Он видел достаточно фотографий выпотрошенных людей – сверкающие грозди кишок, желтый жир, пурпурные легкие. И все это великолепие было заперто в сером мешке тела Поупа. Карни не понимал, почему подобная мысль вдруг пришла ему в голову. Она его расстроила, и парень попытался снова отвлечься на мошек, но Поуп опять привлек к себе внимание, издав страдальческий крик, когда Кэтсо разорвал один из его жилетов, стараясь добраться до нижних слоев одежды.

– Ублюдки! – визжал старик, не заботясь о том, что оскорбления приведут к новым побоям. – Уберите свои поганые руки, или я убью вас. Всех вас!

Кулак Рэда положил конец угрозам. Снова брызнула кровь. Поуп тут же плюнул ею в своего мучителя.

– Не искушай меня, – голос старика снизился до шепота. – Я тебя предупреждаю…

– Ты пахнешь дохлой псиной, – сказал Брендан. – Ты, выходит, дохлая псина?

Поуп не удостоил его ответом. Глаза бродяги пристально следили за Кэтсо, который, деловито опустошая карманы пальто и жилета, бросал один за другим на пыльный пол туннеля жалкие сувениры.

– Карни, – рявкнул Рэд, – погляди, что там? Есть что-нибудь стоящее?

Тот уставился на пластиковые безделушки, грязные клочки, изодранные листы бумаги (был ли этот человек поэтом?) и бутылочные пробки.

– Один хлам, – сказал он.

– Все равно погляди, – велел Рэд. – Может быть, в эту дрянь деньги завернуты.

Карни не сдвинулся с места.

– Давай же, черт тебя дери!

Парень неохотно присел на корточки и принялся рыться в куче мусора, которая благодаря Кэтсо продолжала расти. Карни с первого взгляда понял, что там нет ничего ценного, хотя, возможно, некоторые предметы – потрепанные фотографии, почти неразборчивые записки – могли дать ключ к тому, что за человеком был Поуп, пока пьянство и подступающее безумие не стерли его воспоминания. При всем своем любопытстве Карни хотел проявить уважение к частной жизни старика, ведь больше у того ничего не осталось.

– Пусто, – объявил парень после беглого осмотра.

Но Кэтсо еще не закончил поиски. Чем глубже он закапывался, тем больше слоев грязной одежды попадалось в его нетерпеливые руки. Карманов у Поупа оказалось больше, чем у фокусника.

Карни оторвал взгляд от кучки невзрачных предметов и, к своему неудовольствию, обнаружил, что старик смотрит на него. Измученный и избитый, он уже оставил свои протесты. Вид у него был жалкий. Карни раскрыл ладони, показывая, что ничего не взял. В ответ Поуп слегка кивнул.

– Нашел! Мать его, нашел! – торжествующе завопил Кэтсо и вытащил наружу бутылку водки.

Поуп то ли слишком ослаб, чтобы заметить кражу выпивки, то ли слишком устал, чтобы беспокоиться об этом. В любом случае, пока у него забирали спиртное, он не издавал ни единого недовольного звука.

– А еще? – Брендан захихикал; пронзительный звук его смеха предупреждал о нараставшем возбуждении. – Может, там, откуда взялась эта, у псины есть еще.

Он отпустил руки Поупа и оттолкнул в сторону Кэтсо. Последний не возражал – он заполучил бутылку и был доволен. Кэтсо отбил горлышко, чтобы не заразиться, и принялся пить, сидя на корточках среди грязи. Стоило Брендану перехватить инициативу, как Рэд отпустил Поупа. Игра явно наскучила вожаку. Брендан же, напротив, только начинал входить во вкус.

Рэд подошел к Карни и носком ботинка расшвырял вещи бродяги.

– Отстой, – равнодушно констатировал он.

– Ага, – сказал Карни, надеясь, что разочарование Рэда положит конец унижениям старика.

Но Рэд бросил Брендану кость, и лучше было даже не пытаться ее вырывать. Карни уже видел, какими талантами к насилию обладает приятель, и не имел ни малейшего желания наблюдать их снова. Вздохнув, он встал и повернулся к происходящему спиной. Однако эхо в туннеле отчетливо доносило звуки ударов и сдавленную ругань. Судя по опыту, ничто не остановит Брендана, пока его ярость не иссякнет. И любой, у кого хватит глупости вмешаться, окажется следующей жертвой.

Рэд прошел вглубь туннеля и, закурив, с безразличием наблюдал за расправой. Карни оглянулся на Кэтсо. Тот сполз на землю и зажимал бутылку водки между вытянутых ног. А еще усмехался, оставаясь глух к умоляющему лепету, который срывался с разбитых губ бродяги.

У Карни свело желудок. Скорее для того, чтобы отвлечься от избиения, чем из искреннего любопытства, парень вернулся найденному в карманах старика хламу, покопался и взял одну из фотографий. На ней был ребенок, хотя о семейном сходстве догадаться было невозможно. Теперь лицо Поупа было почти не узнать: один глаз уже начал заплывать синяком. Карни бросил снимок к остальным сувенирам. И тут заметил длинный узловатый шнурок, на который прежде не обращал внимания. Парень снова взглянул на Поупа. Заплывший глаз уже закрылся, другой казался незрячим. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Карни вытащил шнур, свернувшийся среди хлама, будто змея в гнезде. Узлы всегда его завораживали. Хоть он и не умел решать научные загадки (математика, как и тонкости языка, оставались для него тайной), но питал интерес к более осязаемым головоломкам. Заполучив узел, пазл или железнодорожное расписание, Карни с удовольствием растворялся в них на несколько часов. Этот интерес возвращал его в детство. В одинокое детство. Когда нет ни отца, ни братьев с сестрами, чтобы занять тебя, то лучшим другом становится головоломка.

Карни снова и снова крутил шнурок, рассматривал три узла, расположенных посередине, в дюйме друг от друга. Большие и асимметричные, они, казалось, не служили никакой видимой цели, кроме разве что увлечь кого-то, похожего на него. Как еще объяснить такую хитроумную конструкцию, если не тем, что вязальщик изо всех сил старался создать почти неразрешимую задачку? Пальцы Карни пробежали по поверхности узлов, инстинктивно отыскивая слабину, но те были настолько здорово продуманы, что даже самой тонкой иголке не удалось бы протиснуться между пересекающимися нитями. Слишком заманчивый вызов, чтобы его игнорировать. Карни снова взглянул на старика. Заметно уставший Брендан швырнул Поупа в стену туннеля. Тело свалилось в грязь и осталось лежать. От него воняло, как из канализации.

– Это было хорошо, – произнес Брендан, будто человек, принявший бодрящий душ. Румяное лицо покрывали капли пота, улыбка растянулась от уха до уха. – Дай-ка мне водки, Кэтсо.

– Она кончилась, – пробормотал Кэтсо, переворачивая бутылку. – Там и был-то всего глоток.

– Дерьмо ты лживое, – ухмыльнулся Брендан.

– А что, если и так? – Кэтсо отшвырнул пустую бутылку. Та разбилась. – Помоги мне встать, – попросил он приятеля.

Тот, пребывая в добродушном настроении, помог Кэтсо подняться на ноги. Рэд уже выходил из туннеля, остальные последовали за ним.

– Эй, Карни, – бросил через плечо Кэтсо, – ты идешь?

– Конечно.

– Может, ты хочешь поцеловать псинку? – предположил Брендан.

Услышав это, Кэтсо едва не умер от смеха. Карни ничего не ответил. Он встал и, вглядываясь в неподвижно лежавшую фигуру, попытался заметить хоть проблеск сознания. Но ничего не увидел. Он посмотрел вслед остальным. Троица уходила прочь по тропинке.

Карни быстро спрятал в карман шнурок с узелками – кража заняла всего секунду – и тут же ощутил прилив торжества, совершенно несоразмерного ценности добычи. Он уже предвкушал часы радости, которую подарят ему узлы. Время, когда он сможет забыть о самом себе и своей пустоте, забыть о бесплодном лете и лишенной любви зиме впереди, забыть о старике, лежащем в ярде от него в луже собственных нечистот.

– Карни! – окликнул Кэтсо.

Карни развернулся и зашагал прочь от тела Поупа и его вещей. Когда до конца туннеля оставалось несколько шагов, старик что-то забормотал в бреду. Слов было не разобрать, но стены по какой-то причуде акустики усиливали звук. Голос Поупа разносился из одного конца туннеля в другой, наполняя шепотом все пространство.

Лишь поздно ночью, когда Карни сидел один в своей спальне, а за стеной во сне рыдала мать, у него нашлось время изучить узлы. О краже шнура он никому не рассказал. Это был такой пустяк, что его бы высмеяли за одно упоминание. Кроме того, узлы бросали вызов ему лично, и справиться с ними – а может, потерпеть неудачу – следует наедине.

После недолгих споров с самим собой Карни выбрал, на какой узел наброситься первым, и принялся за дело. Полностью поглощенный задачей, он почти сразу утратил всякое чувство времени. Часы блаженного отчаяния летели незаметно, а Карни исследовал переплетения, разыскивая какой-нибудь ключ к скрытой системе завязывания. И ничего не находил. Если в схеме расположения петель и было какое-то логическое объяснение, то оно оказалось за пределами его понимания. Единственное, на что он мог надеяться, так это на решение методом проб и ошибок. Рассвет грозился снова засиять над миром, когда парень наконец бросил шнурок, чтобы урвать несколько часов сна. За ночь узел удалось лишь совсем немного ослабить.

За следующие четыре дня проблема превратилась в идею фикс, в одержимость, к которой Карни возвращался при любой возможности. Он ковырял узел пальцами, которые начали все чаще затекать. Загадка увлекла как никогда в жизни. Трудясь над узлом, он становился глух и слеп к окружающему миру. Ночью в освещенной лампой комнате или днем в парке Карни почти физически чувствовал, как его затягивает в самый центр запутанного узла, а разум его был настолько сосредоточен, что мог проникнуть туда, куда не добирался свет. Но, несмотря на настойчивость, распутывание шнура оказалось делом небыстрым. В отличие от большинства попадавшихся Карни узлов, которые, чуть их ослабь, уступали, конструкция этого была так ловко устроена, что распусти в одном месте – и он запутается и затянется в другом. Хитрость, как начал догадываться парень, состояла в том, чтобы работать со всех сторон, ослабляя узел по кругу с одинаковой скоростью. Такое планомерное вращение хоть и утомляло, но постепенно начало давать результаты.

В то время Карни не виделся ни с Рэдом, ни с Бренданом, ни с Кэтсо. Их молчание наводило на мысль, что его отсутствие тоже не вызывало особых слез. Поэтому Карни удивился, когда в пятницу вечером к нему заявился Кэтсо. Тот пришел с планом. Они с Бренданом нашли подходящий для ограбления дом и хотели, чтобы Карни постоял на стреме. Парень уже проделывал подобное пару раз. В обоих случаях это был мелкий взлом с проникновением: первый принес много ходовой ювелирки, второй – несколько сотен фунтов наличными. Однако теперь работать предстояло без их вожака: он все сильнее увлекался Аннелизой, а та, по словам Кэтсо, заставила Рэда поклясться оставить мелкое воровство и приберечь свои таланты для чего-то более амбициозного.