Текст книги "Одиночество Мередит"

Сегодня у Джеймса насморк, у Матильды лезет новый зуб, а у Сэди похмелье.

– Мы ненадолго, – уверила она, пока они разбрасывали шапки, пальто и ботинки по всему коридору. Фред не очень любит детей, поэтому он спрятался под кроватью.

– Чем занималась? Ты какая-то измотанная. – Мы дружим всю жизнь, так что я могу позволить себе подобное замечание. – А вообще-то… – я вглядываюсь ей в лицо, – выглядишь потрясающе. Глаза аж сияют.

– Я кое-кого встретила, – прошептала она, не в силах сдержать улыбку. Бросила на меня взгляд, означающий, что разговор не для детских ушей.

Пока она высыпа́ла на пол в гостиной мешок с игрушками и разворачивала печенье каждому из отпрысков, я заварила чай и наполнила любимую винтажную тарелку – одно из моих лучших приобретений на интернет-аукционе – лакомствами для взрослых.

– Я ничего не могу есть, – пожаловалась Сэди между глотками чая. – Правда, выглядит очень аппетитно, разве что кусочек. – Она откусила брауни с арахисовым маслом. – Мер, вкус просто сказочный.

– Да ладно, расскажи лучше про своего «кое-кого».

– Колин.

Клянусь, когда она произнесла его имя, ее щеки вспыхнули, а глаза засверкали.

– Познакомились две недели назад в интернете. У нас было три свидания. Никогда раньше никого похожего не встречала. – Она потянулась через стол и взяла меня за руку. – Я так счастлива, Мер.

После двух чашек чая я узнала, что Колину сорок два, он столяр, разведен, детей нет, но он ничего не имеет против встреч с матерью-одиночкой («В отличие от большинства идиотов, которые мне попадаются», – добавила она). Он высокий, щедрый, веселый, не лишен самоиронии, и ему абсолютно плевать на футбол. В общем, идеальный мужчина по меркам Сэди.

– Он совершенно не похож на Стива, – заключила она. – Мер, мне кажется, я правда могу в него влюбиться. Представляешь?

Мне передалось ее радостное возбуждение, я улыбнулась. И тут же осознала, что сама лишена этой части спектра человеческих эмоций. Когда я думаю о Гэвине, то вспоминаю, что была в отношениях, но не помню, что при этом чувствовала. Как будто кто-то просто мне об этом рассказал. Моя жизнь разделена на «до» и «после», и «до» мне по-прежнему недоступно.

В кухню вбежала Матильда, по ее лицу был размазан шоколад. Она бросилась ко мне и спрятала голову у меня в коленях.

– О боже, ты вся в шоколаде! – Сэди вскочила. – Сейчас возьму салфетки. Тилли, иди сюда, маленькая негодница.

– Сэди, все в порядке. – Я взъерошила кудряшки, которые щекотали мне подбородок. Уже давно никто не подходил ко мне настолько близко.

Я приобняла извивающуюся Матильду, с наслаждением вдыхая ее сливочный аромат. Я знала, что уже через минуту она переключится на что-нибудь другое. Пока Сэди рылась в куче сумок, оставленных в коридоре, я любовалась крошечными ножками Матильды, обтянутыми полосатыми колготками, ее испачканными в шоколаде пальчиками. Я щекотала ее круглый животик, и она хихикала. Я тоже засмеялась, а она подняла на меня лукавый взгляд.

– Покажи-ка мне свои зубки, – сказала я, и она широко открыла рот, запрокинув голову, чтобы я могла получше рассмотреть.

– Ух ты! Сколько у тебя больших зубов!

Она восторженно закивала, не закрывая рта. Голубые глаза не отрывались от моих, и она оставалась на удивление неподвижной до тех пор, пока Сэди не вернулась в комнату.

– Ой, посмотрите-ка на эту парочку! – воскликнула Сэди, тут же подхватила Матильду на руки и унесла в гостиную, а я поняла, что для меня все закончилось.

Мне внезапно стало холодно без теплого тельца рядом. Я спрятала ладони в рукава свитера и скрестила руки на животе, пытаясь найти в себе тепло, которого никогда ни от кого не получала, и сидела так до прихода Сэди, замерзшая и понурая, с неприятным комком в горле.

* * *

Час спустя, когда мои гости простились, я обошла дом, подметая крошки, стирая с поверхностей следы шоколада и возвращая вещи на их законные места. Я знаю, Сэди трудно расслабиться, когда она здесь с детьми. Думаю, она считает, что беспорядок, который они устраивают, меня раздражает, но это не так. «У тебя безупречно чистый дом!» – всегда говорит она. Иногда это звучит как обвинение.

Это правда, но как иначе? В доме только я и уникальный рыжий кот, невероятный чистюля, который вылизывается несколько раз в день. Мытье одной тарелки и одной вилки не занимает много времени. Чтобы заполнить корзину для белья, мне требуется больше чем два-три дня. Мусора у меня очень мало. И вообще, я во всем люблю порядок. Бардак меня бы очень напрягал.

Другое дело беспорядок, устроенный детьми. Он напоминает мне о том, что в моей жизни есть люди, которым не все равно. Люди, которые будут приходить ко мне в дом, пока я в нем живу, и будут оставлять после себя следы. Убирая за ними, я могу вообразить, каково это – быть матерью. Когда от тебя зависят чистота, тепло, счастье и безопасность маленьких человечков. Мне больно думать об этом слишком часто.

Я убирала посуду с кухонного стола и вспоминала, как Сэди лежала, свернувшись калачиком, на диване и с улыбкой смотрела в телефон. Читала сообщения, от которых в самом начале отношений всегда екает сердце. Я не знаю, будет ли мое сердце снова так екать.

Убирая совок и щетку в шкафчик под раковиной, я заметила желтый поильник Матильды в большом цветочном горшке в углу кухни. Интересно, почему она решила спрятать его именно сюда? Сначала я хотела оставить все как есть, чтобы в следующий раз Матильда нашла его на том же месте, но потом унесла находку в гостиную и поставила на стеллаж с книгами. Хочу поглядывать на нее вечерами, когда собираю пазл или читаю книгу. В комнате бутылочка выглядела чужеродным, но в то же время абсолютно уместным предметом.

День 1222
Четверг, 22 ноября 2018

Том снова был у меня в гостях: та же широкая улыбка и тот же дафлкот.

– Прошу прощения, Мередит, – сказал он, садясь на диван, – я забыл вашу книгу.

Мое сердце сжалось. Если бы не книга, я бы вообще отменила сегодняшнюю встречу. Том мне нравится, но вчера я работала допоздна, и сейчас была совершенно не настроена общаться.

– Ничего страшного, не переживайте, – произнесла я деревянным голосом. – Заварю чай.

Пока закипал чайник, я смотрела на свое отражение в дверце духовки. Интересно, такой вариант зеркала старит? Я понятия не имею, но сегодня на моем лице явно были видны следы, которых я раньше не замечала. Через несколько месяцев мне исполнится сорок. Единственный мужчина в моей жизни сидел сейчас здесь, потому что он заводит дружбу с незнакомыми людьми, пока не найдет нормальную работу.

Я налила чай, положила на тарелку печенье и поплелась обратно в гостиную, где увидела Фреда, который лежал на коленях у Тома, поджав лапы и громко мурлыча. Очевидно, он был очень рад гостю.

– Разве он не любит, когда ему чешут живот? – с улыбкой поинтересовался Том.

Я поставила поднос на столик. Фред бросил взгляд в мою сторону, а затем снова переключил внимание на своего нового друга.

Иуда, подумала я.

– Как прошла неделя, Мередит?

Я пожала плечами:

– Как обычно.

Том потянулся за чаем, и Фред спрыгнул на пол. Описал восьмерку вокруг моих ног, и я наклонилась погладить его в знак прощения за этот мелкий адюльтер.

– А давайте соберем пазл? – вдруг предложил Том. – Я с детства этим не занимался и не помню, как у меня получалось, но сейчас хочу попробовать. Как вам идея?

Я вдруг подумала, что вообще-то ничего не имею против. Я закончила «Поцелуй», но еще не приступила к мозаичному орнаменту. И пазл как минимум сможет отвлечь Тома от его дурацких вопросов.

– Хотите выбрать? – Я кивнула на коробки, лежащие на нижних полках стеллажа.

Он быстро, наобум, вытащил одну – Санта-Мария дель Фьоре великолепный собор Флоренции, тысяча элементов.

– Это сложно, – предупредила я. – Много деталей.

– Люблю сложные задачи. К тому же у меня в команде профессионал.

Я переставила поднос с чаем на пол и высыпала содержимое коробки на столик.

– Всегда начинайте с рамки, – посоветовала я. – Но прежде разберем по цветам. Так будет намного проще.

Несколько минут мы возились в тишине, сортируя крошечные фрагменты флорентийской достопримечательности. Он отбирал светлые детали, я – темные.

– Его строили более ста тридцати лет, – поделилась я своими знаниями. – Огромный купол был задуман изначально, но потребовалось время, чтобы понять, как его возводить, поэтому собор много лет стоял открытым.

– Надо же! Вид сверху, наверное, потрясающий.

– Теперь собираем рамку, – сказала я, а сама представила, как поднимаюсь по сотням узких ступенек на вершину собора.

Какой крошечной я бы казалась на фоне флорентийского горизонта и какое сильное чувство испытала, добравшись наконец до вершины! Как тогда, в детстве, на огромных американских горках в парке Камелот. Мы болтали голыми ногами на самом верху, и Фи нравилось показывать, кого она видит на земле, хохоча над тем, какие все малюсенькие. А мне хотелось смотреть только на небо.

Мы потеряли счет времени, и Том остался дольше чем на час.

– Простите, Мередит. У вас, наверное, есть дела.

– Все нормально. Когда строишь собор, время летит незаметно.

Я взглянула на нашу работу: рамка собрана, и сверху начинает вырисовываться облачное небо.

Он громко рассмеялся – непривычный звук в моем тихом доме.

– Мередит, с тобой весело.

Я сделала вид, что вожусь с подносом, стараясь спрятать неловкость.

– Мне никто никогда раньше этого не говорил.

– Люди порой не замечают очевидного. В отличие от меня – это одно из моих лучших качеств. – Он подмигнул мне. – Еще раз прошу прощения за книгу. Хочешь, могу завтра сунуть ее под дверь, когда буду проезжать мимо.

Я на мгновение задумалась.

– Не стоит беспокоиться. Просто принеси на следующей неделе.

День 1225
Воскресенье, 25 ноября 2018

Меня часто спрашивают, не тянется ли время слишком медленно. Клянусь, нет. По моим представлениям, не медленнее, чем у других. Иногда дни, недели и месяцы утекают как песок сквозь пальцы. В сутках у меня столько же часов, сколько у всех, но нет мужа или детей, которые бы их отнимали. Чтобы добраться до работы, я трачу около трех минут в день, а не три часа, как некоторые. Но все равно бывает, что к концу недели у меня не вычищены деревянные жалюзи в гостиной, с ногтей на ногах не стерт облупившийся лак, не разобрана стопка почты, растущая на подоконнике. Всегда есть дела, до которых не доходят руки, например, обновить силиконовые швы в ванной или разложить одежду по сезонам. Уединенная жизнь с редкими гостями не обязательно добавляет продуктивности. Иногда я даже душ принять не успеваю.

Воскресенье – самый трудный день, но я изо всех сил стараюсь заполнить пустоту. Беру свежие газеты, разделяю на страницы и раскладываю на кухонном столе. Пеку булочки и наполняю чайник, хотя в доме одна только я. Полдюжины булочек, тарелки, ножи, салфетки – вот и подобие стола для семейного завтрака. Тянусь за разворотом со спортивными новостями и за глянцевым приложением. Передвигаю масленку и оставляю крошки в малиновом варенье. Из приглушенного радио доносятся болтовня и смех. Интересно, что сегодня делает Фи, думает ли она обо мне? Может быть, она, Лукас и мама вместе едят булочки и пьют чай. Или у них, как положено, воскресный обед в пабе. Я не хочу составить им компанию, но хочу, чтобы Фи была здесь, со мной. По крайней мере, прежняя Фи. Та, с которой я большую часть жизни делила спальню, а иногда и кровать. Которую вела к алтарю, с которой чувствовала себя защищенной – до определенного момента. Мне так хочется увидеть сестру, что больно в груди. Но потом я вспоминаю, почему ее нет рядом, и булочка во рту превращается в камень.

1993 год

– Почему у нас нет ни одной фотографии, где мы совсем маленькие? – спросила я Фиону.

– Есть, – ответила она.

– Правда?

– У мамы в шкафу есть коробка со старыми снимками. Полароидными. На одном из них мы с тобой в ванне. Ты там такая толстушка!

– Хочу посмотреть. – Я проигнорировала обидное замечание.

Мне было четырнадцать, у меня только что начались первые серьезные отношения с парнем, и, проводя много времени с его семьей, я стала присматриваться к своей собственной. Оказывается, болтать за завтраком – нормально. Нормально говорить правду, даже если она задевает. Нормально, когда есть семейные фотографии.

У мамы Джейми фотографии были повсюду: на камине, на дверце холодильника, в альбомах – разложенные с любовью и извлекаемые при каждом удобном случае, чтобы повеселиться или подразнить детей. На стене вдоль лестницы она устроила целую галерею, аккуратно развесив фотографии (семейные портреты, фото с выпускных и свадеб) в подходящих серебристых рамках. Всякий раз, поднимаясь или спускаясь по лестнице, она что-то там поправляла. Больше всего меня восхищали профессиональные портреты. Мне никогда не приходило в голову, что можно платить кому-то, чтобы тебя сфотографировали в твоей лучшей одежде, с уложенными волосами на фоне стены в пастельных тонах. Фотография малыша Джейми, сидящего у отца на коленях, рядом с мамой и старшей сестрой, дала мне возможность увидеть совершенно другую семью. Их лица сияли от радости. Никаких пустых глаз. Никакой затаенной обиды.

Я долго не могла порвать с Джейми (хотя уже следовало), потому что общение с его семьей приносило мне огромную радость. Когда мы наконец расстались, я скучала по его маме больше, чем по нему. По дороге в уличное кафе, где я подрабатывала, я порой делала крюк, чтобы пройти мимо их дома. Даже когда шторы в гостиной были задернуты, я чувствовала исходящее оттуда тепло. Как же мне его не хватало!

– Расскажи мне про фотографии, – потребовала я, выключая телевизор.

Сидящая на диване Фиона раздраженно вздохнула, но повернулась ко мне, скрестив на груди руки.

– Зачем тебе? Это обычные старые снимки.

Она явно притворялась равнодушной. Ей льстило, что она знает что-то, чего не знаю я. Тогда у нас еще почти не было секретов друг от друга. Мы всегда жили в одной комнате. Я знала, что в пятницу она надевает свой лучший лифчик (фиолетовый, с кружевом). Знала, что иногда она плачет, лежа в постели, когда думает, что я сплю.

Я пожала плечами, решив поиграть в ту же игру.

– Неважно. Пойду посмотрю сама.

Сестра вскочила с дивана:

– Я покажу.

Мы прокрались наверх. Не знаю, чего мы боялись, ведь мама играла в бинго и должна была вернуться лишь через несколько часов. И все же ее присутствие чувствовалось – в скрипе ступенек на лестнице, в дребезжании окон. Ее не было, но одновременно она была повсюду.

Я не заходила в ее спальню уже несколько месяцев. Там пахло лаком для ногтей и табаком, зеркало туалетного столика было покрыто пылью. Я отвернулась – ощущения были странные. В этой комнате я никогда не чувствовала себя желанной гостьей. Когда я писалась в постель или мне снились кошмары, я шла не сюда, а к Фионе.

– Давай быстрей. – Сестра нетерпеливо потянула меня к шкафу. Она встала на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки, и вытащила старую обувную коробку.

Я рассчитывала внимательно рассмотреть содержимое, но у Фионы были другие планы. Она сняла крышку и перевернула коробку, разбросав по полу бумажки и фотографии.

– Зачем ты это сделала? – закричала я, опускаясь на колени, чтобы все собрать.

Фиона рассмеялась.

– Вот, смотри. – Она сунула фотографию прямо мне под нос. – Толстушка в ванне.

Я выхватила снимок и увидела на нем двух маленьких девочек в нашей ванной комнате цвета авокадо, какой она была в восьмидесятых. Я в ванне, мои пухлые ручки и круглый животик блестят от воды. Взгляд устремлен не на того, кто снимает, а на сестру, и я смеюсь. Фиона стоит напротив с поднятыми руками, изображая фотографа. Я была низенькой и толстенькой, она – рослой и худой. В моей памяти возникла картина: мы вдвоем сидим перед электрическим камином, завернутые в теплые полотенца, и пьем что-то сладкое из кружек. Потом Фиона роняет полотенце и, пританцовывая на месте, требует: «Посчитай мои ребра! Посчитай мои ребра!

Я не могла вспомнить, ко мне она обращалась или к кому-то другому. Очевидно, сами приготовить себе горячий шоколад мы еще не могли. Должно быть, кто-то согрел полотенца и завернул нас в них, превратив в подобие буррито. Но тут у меня полный провал в памяти.

Мне не захотелось выяснять у Фионы про горячий приторный напиток и электрический камин. Вместо этого я спросила:

– Ты помнишь, как это снимали?

– Нет.

Фиона явно скучала, перебирая косметику на мамином туалетном столике. Она выкрутила до конца тюбик красной помады и медленно провела ею по губам, пристально глядя на себя в зеркало.

Я отложила фотографию в сторону, решив забрать ее себе. Невозможно было представить, чтобы мама когда-нибудь стала просматривать эти напоминания о прошлом, не говоря уже о том, чтобы заметить пропажу. Я почувствовала, как запылали щеки: я разозлилась. Фотографии нельзя запихивать в старую обувную коробку и прятать в глубине шкафа. Их следует расставлять в рамках на каминной полке, крепить на дверцу холодильника или раскладывать по альбомам, которые всегда под рукой. Интересно, зачем она вообще их хранит? Сама фотографировала? Я не помнила, чтобы она уговаривала нас пошире улыбнуться или нараспев давала команду: «Скажите “сыр!”» Не помнила, чтобы мы дружно склонялись над полароидными снимками, наблюдая, как проявляются очертания наших лиц и тел. Вообще не могла вспомнить, чтобы мы делали что-то такое, что стоило бы увековечить как знаменательное событие. Или просто как самый обычный день со всеми его приятными мелочами, которые, в конце концов, и имеют значение.

Я снова вернулась к фотографиям. Там было много черно-белых снимков незнакомых людей. Имена и даты, оставленные на обороте некоторых из них тонким витиеватым почерком, уже начали выцветать. Мое внимание привлекла красивая женщина в свадебном платье под руку с высоким сияющим мужчиной. На обороте были только цифры – 1948. Я быстро подсчитала. Мама родилась в 1957 году.

– Кажется, я нашла наших бабушку и дедушку.

Фиона перестала прихорашиваться и опустилась рядом со мной на колени. От нее пахло маминым «Шалимаром». Я ненавидела этот запах: меня от него тошнило.

– Ее звали Мария. – Фиона провела по изображению невесты пальцем.

– Правда? Откуда ты знаешь?

Меня злило, что Фиона знает то, чего не знаю я. Она знала о фотографиях, знала, как звали нашу бабушку. Что еще ей было известно?

– Я однажды слышала, как мама о ней говорит, – сказала она и пожала плечами. – Может, мне это приснилось.

Я хотела было рассердиться на нее за то, что она, в отличие от меня, не воспринимает это всерьез, но не смогла. Я и сама мало что могла вспомнить, а редкие воспоминания казались очень смутными. Я понятия не имела, что было реальностью, а что нет.

– Ты помнишь, как мы пили что-то горячее и сидели перед электрокамином, завернутые в полотенца?

Фиона посмотрела на меня со странным выражением лица.

– Да. Да, помню. Кажется, горячий шоколад. – Что-то в ее взгляде, слегка расфокусированном, убедило меня, что она не врет.

Я улыбнулась:

– Вспомнилось только что.

– Мы всегда так делали после ванны. Сидели у камина, в тепле. Вообще-то все было не так уж плохо.

Я ничего не сказала, ведь я этого не помнила. Но разрешила себе понежиться в воспоминаниях сестры, представляя, как заботливые руки вытаскивают нас из ванны, притягивают ближе, укутывают, наливают горячую воду в чашку с шоколадным порошком и размешивают, включают камин. Я закрыла глаза и попыталась вызвать в памяти образ мамы, но вспомнила лишь костлявую коленку сестры у себя на бедре, ее длинные пальцы ног, дергающиеся рядом с моими короткими пальчиками, когда мы грели ступни у каминной решетки.

* * *

В течение следующих нескольких недель, когда мама играла в бинго или была в пабе с тетей Линдой, я пробиралась в ее спальню и рассматривала фотографии из коробки. Наших с Фионой снимков было совсем немного, мы всегда вместе, не считая двух фото мамы с новорожденным младенцем: видимо, одно с сестрой, другое со мной. На одном снимке она стоит в незнакомом саду перед розовым кустом. Лица ребенка не разглядеть, видна только крошечная ножка, торчащая из складок одеяла. Мама в туфлях на высоком каблуке и в больших солнечных очках, худая, с сигаретой в руке. Улыбается краешком губ.

На другой фотографии она сидит на коричневом диване, откинувшись на оранжевые подушки. На этот раз лицо ребенка, красное и сморщенное, видно отчетливо. Мама смотрит в сторону, лицо бледное, волосы взлохмачены. Она выглядит уставшей. Не думаю, что в тот момент она хотела, чтобы ее фотографировали.

Я не знала, кто из младенцев – я, а кто – Фиона. Мы родились с разницей всего в полтора года, так что мама не успела сильно измениться. Я решила, что довольная, улыбающаяся и с сигаретой она держит Фиону, а бледная и уставшая – меня. Мама всегда говорила, что я трудный ребенок, так что вполне логично, что красное сморщенное лицо принадлежало мне.

Однажды вечером я снова пробралась в мамину комнату, пока Фиона смотрела хит-парад. Открыв дверцу шкафа, я сразу поняла: что-то изменилось. Вещи лежали иначе, тут явно навели порядок. И коробка исчезла. К счастью, фотографию, где мы с Фионой в ванной, я успела спрятать под свой матрас. Оставила себе маленький кусочек нашего детства. Маленький кусочек счастья.