Текст книги "Пара из дома номер 9"

12

Саффи

Пока мы едем к бабушке, мама ведет себя непривычно тихо. Она смотрит в окно, пока мы проезжаем мимо деревенской площади, «рыночного креста» и кафе «Чаша нищего». За окном в лучах яркого солнца блестит шпиль церкви. Ночью прошел дождь, и воздух свежий, как будто только что отмытый, отчего все вокруг выглядит ярче и четче. Может быть, мама думает об Альберто? Она почти не упоминала о нем. Вчера я провела большую часть дня, показывая ей деревню; мы вспоминали бабушку. Том со Снежком незаметно отстали. Мама, казалось, инстинктивно знала дорогу к кафе, а когда она поднялась по выщербленным каменным ступеням «рыночного креста», то сказала, что у нее возникло ощущение дежавю.

– Вот, – произнесла она, указывая на небольшое здание возле церкви. – Я уверена, что здесь была игровая, или воскресная школа, или что-то в этом роде.

Я записала нас на воскресный обед в паб «Олень и фазан», зная, что ей там понравится: моя мама – самый большой гурман из всех, кого я знаю, а паб не раз получал награды за свою кухню. Пока мы шли по мощеным улицам, она казалась необычайно взволнованной и все время спрашивала, насколько легко добраться до леса, расположенного позади коттеджа. Мама очень редко волнуется настолько сильно. Она позитивный человек и всегда ищет светлую сторону любой ситуации. Когда я спросила ее, что случилось, она замотала головой, неистово раскачивая своими огромными серьгами, и взяла меня под руку.

– Ничего, девочка моя. Мне нравится быть здесь с тобой. А теперь покажи мне, где находится этот чудесный гастропаб. Я не прочь прикончить хороший ростбиф.

– Ты в порядке? – спрашиваю я и сейчас, когда мы выезжаем из деревни по направлению к трассе M4.

Она поворачивается ко мне, сверкая ослепительной улыбкой. Но под искусно нанесенным макияжем лицо ее выглядит усталым.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

Потому что ты не выпаливаешь двадцать слов за десять секунд, как обычно.

– Просто ты немного… тише, чем обычно, – вместо этого говорю я, желая быть дипломатичной.

– Я беспокоюсь, как там твоя бабушка, вот и все. Будет ли она достаточно в ясном уме для сегодняшнего расспроса?

Солнце внезапно заходит за тучу, и все вокруг омрачается.

– Я тоже беспокоюсь об этом. Я не хочу, чтобы ее напугали, но, по крайней мере, они решили сделать это в доме престарелых. И хорошо, что ты не уезжаешь до субботы, так что сможешь увидеться с бабушкой перед отъездом.

Мама ерзает на своем сиденье и поправляет одежду. На ней джинсовая блузка в обтяжку, которая слегка тесна ей в груди, белые джинсы и босоножки цвета загара, на высоких каблуках. Ногти у нее на ногах свежевыкрашены в цвет фуксии. Я не красила свои с Рождества. Не то чтобы это имело значение, поскольку я не вылезаю из кед, даже в такую жару. А если и надеваю сандалии, то это мои верные «биркенстоки», которые мама всегда считала откровенно уродливыми.

– Я думаю остаться здесь еще на некоторое время. – Она делает паузу. – Если ты не против.

Я гадаю, почему мама решила продлить свое пребывание в Англии. Я думала, что недели ей будет более чем достаточно. Мне казалось, что за неделю она уже соскучится по Альберто и пляжу.

– Конечно, я не против, – отвечаю, хотя это не совсем так. Мамино присутствие наполняет коттедж так, что он кажется еще меньше. Она не может не брать на себя обязанности – готовит для нас, даже если мы не голодны, или, как только мы собираемся расслабиться на диване, затевает стирку и сортирует вещи, которые нужно положить в машинку. Я чувствую себя виноватой, когда мама начинает мыть посуду, и чувствую, что должна помочь, хотя мы с Томом обычно оставляем это до следующего дня, предпочитая расслабиться перед телевизором. Том прекрасно с ней ладит, но вчера вечером я видела напряжение на его лице, когда она разговаривала с ним, пока он пытался смотреть «Айтишников». – А как же твоя работа?

– Я могу взять небольшой неоплачиваемый отпуск. В любом случае начальство должно мне целую кучу выходных.

– Ладно. Ты знаешь, что можешь оставаться здесь сколько угодно, но мне нужно работать. У меня есть крайние сроки сдачи, – говорю я чистую правду и надеюсь, что она поймет: у меня нет времени сидеть и болтать с ней весь день.

Мама протягивает руку и ласково похлопывает меня по колену, ее браслеты звенят.

– Тебе нет нужды беспокоиться обо мне. Просто делай то, что ты делаешь обычно, и притворись, что меня здесь нет.

Мне хочется смеяться. С моей мамой это просто невозможно.

– Альберто не будет возражать?

Она пренебрежительно машет рукой, кольца и браслеты блестят на свету.

– Предоставь это мне. Все будет хорошо.

Я подавляю беспокойство. Не могу отделаться от мысли, что мама убегает от своей жизни в Испании, от проблем, которые у нее, несомненно, есть в отношениях с Альберто. Я чувствую себя виноватой, что у меня есть Том и скоро будет ребенок, а мама так и не смогла устроиться в жизни.

С ее губ слетает резкий смешок, заставляя меня вздрогнуть.

– Милая, у тебя невероятно серьезный вид. Перестань волноваться.

– Я не волнуюсь.

– Ты опять кусаешь губу. Ты всегда так делаешь, когда волнуешься. Я взрослая женщина. Со мной все будет хорошо. Тебе не нужно беспокоиться обо мне… Это мне нужно беспокоиться о тебе.

Я хмурюсь.

– Почему тебе нужно беспокоиться обо мне?

– Я имею в виду… – Мама крутит на указательном пальце кольцо – подарок моего отца. Оно с сапфиром, очень красивое, и, хотя мои родители расстались много лет назад, мама никогда его не снимает. – Ну, это просто общий момент, понимаешь? Материнский долг.

Почему у меня такое чувство, будто она что-то недоговаривает?

Солнце вырывается из-за туч, яркое и слепящее, и мне приходится опустить козырек. Но мама права. Я волнуюсь. Я волнуюсь из-за того, что меня тошнит даже от чая без кофеина и половинки тоста, я волнуюсь из-за встречи с полицией, из-за бабушкиного допроса. Я волнуюсь о том, что она скажет.

* * *

Когда мы приходим, бабушка сидит в своем обычном кресле в углу комнаты дневного отдыха. Солнце проникает сквозь стекло, и кажется, что здесь слишком жарко и душно. Высокие окна плотно закрыты, а бабушка одета в розовый джемпер. Как она еще не сварилась?

Сегодня бабушка не собирает пазл. Вместо этого она, глубоко задумавшись, смотрит на сады за окном. Интересно, о чем она думает?

– Боже, – шепчет мама, прижимая руку к горлу. – Она так похудела и постарела с тех пор, как я видела ее в последний раз… – Ее голос срывается.

Я заставляю свои нервы уняться и смотрю на часы. Уже десять. Полиция сказала, что они прибудут около десяти тридцати.

Джой, директор дома престарелых, худая строгая женщина лет пятидесяти, подходит к нам – мы все еще стоим в дверях комнаты.

– У Роуз хороший день, – сообщает она. Она улыбается, но эта улыбка не отражается в ее глазах, смотрящих из-за очков в роговой оправе. У нее всегда такой вид, как будто она ждет неприятностей. – Я дам вам знать, когда приедет полиция. Не хочу, чтобы они приходили сюда и отвлекали других обитателей нашего дома.

Мама кивает, благодарит Джой, и мы идем к бабушке. Рядом с ней стоит двухместный плетеный диванчик, и мы вместе опускаемся на него.

Бабушка не поднимает глаз, когда мы садимся рядом с ней, – продолжает смотреть вдаль. Сегодня она надела свои вставные зубы. Я так привыкла видеть ее без них, что сразу замечаю, как они меняют форму ее лица, подчеркивая линию челюсти и делая ее взгляд более суровым.

– Привет, ба, – начинаю я, подавшись в ее сторону. Я сижу ближе к ней.

Мама перегибается через меня и протягивает руку, чтобы взять бабушкину ладонь.

– Рада тебя видеть, мама. Ты хорошо выглядишь.

Но бабушка поворачивается и хмуро смотрит на маму. Ее взгляд пуст.

– Кто ты?

Мое сердце замирает.

– Я Лорна. Твоя дочь.

Мамин голос дрожит. На лице бабушки отражается мимолетная паника.

– У меня нет дочери.

Мои глаза наполняются слезами при виде сокрушенного выражения на мамином лице, и я быстро моргаю, чтобы не дать им пролиться. Слезами тут не поможешь. Мама быстро приходит в себя.

– Конечно, есть. И внучка тоже.

Но она убирает свою руку от бабушкиной.

Бабушка поворачивается ко мне, в ее глазах вспыхивает искорка узнавания.

– Саффи!

Я улыбаюсь, стараясь не смотреть на маму.

– Привет, бабушка.

– Как поживает твой прекрасный мужчина?

– С ним все в порядке.

– Надеюсь, ты хорошо кормишь его.

Я смеюсь. Мама откидывается на спинку дивана, совершенно подавленная.

– Сегодня не четверг. Обычно ты приходишь ко мне в четверг.

Иногда меня потрясает то, какие мелочи помнит бабушка. А иногда мне кажется, что кто-то пробрался в дом престарелых поздно ночью и стер ей память. Это выглядит еще более жестоко сейчас, когда она не может вспомнить маму, но так разумно говорит о других вещах.

– Сегодня понедельник, ты права. Но сегодня приезжает полиция. Помнишь, на прошлой неделе я рассказывала тебе о трупах в саду?

Бабушка напрягается, а мама выжидательно подается вперед.

– Зачем я понадобилась полиции?

– Они просто хотят задать тебе несколько вопросов, вот и все, потому что ты раньше жила в этом доме.

Она нервно щурится.

– Просто постарайся ответить на них как можно яснее. Ты… в прошлый раз ты упоминала о Шейле. И о Викторе.

– Шейла. Злая маленькая девочка.

Кто эта Шейла, о которой она постоянно упоминает? Как бы я ни хотела узнать больше, мне нужно заставить ее сосредоточиться на конкретной теме.

– Ты можешь вспомнить свою жизнь в коттедже, бабушка?

Бабушка выпрямляется.

– Конечно, могу. Я же не безмозглая идиотка.

Я ошеломлена. Бабушка никогда раньше так со мной не разговаривала, и я никогда не слышала, чтобы она ругалась.

– Я знаю, что ты не идиотка, – тихо говорю я.

Мама вклинивается в нашу беседу:

– Я думаю, нам следует оставить допросы полиции, Саффи.

– Я не собираюсь никого допрашивать, – отвечаю я, бросая на маму сердитый взгляд. Хотя знаю, что допрашиваю. Но мама не понимает, как вести себя с бабушкой. А я понимаю. Мы втроем погружаемся в молчание. Я знаю: мама молча размышляет о том, что бабушка забыла, кто она такая. И я понимаю, как это обидно, но иногда бабушка забывает даже меня. Мама нечасто навещала бабушку с тех пор, как ее поместили в дом престарелых. Я должна была предупредить ее, что так бывает.

– Джин ударила ее, – внезапно произносит бабушка, нарушая тишину.

Я наклоняюсь к ней.

– Кто такая Джин?

– Джин ударила ее. Джин ударила ее по голове, и она упала на землю.

Я задерживаю дыхание, не желая прерывать поток ее сознания. Я чувствую напряжение, исходящее от мамы.

Может быть, бабушка все-таки что-то знает о трупах?

Мы ждем… одно мгновение, два… Мама открывает рот, и я качаю головой. «Нет, – безмолвно умоляю я ее. – Не говори ничего».

– Я не знала, что делать. Все говорили, что она злая. Все говорили, что она плохо поступает. Виктор пытался навредить нам.

Я осторожно наклоняюсь вперед, чтобы не сбить ее с мысли.

– Бабушка… ты говоришь, что кто-то по имени Джин убила женщину в Скелтон-Плейс? – Я поворачиваюсь и в ужасе смотрю на маму.

– Виктор… Шейла…

Я потираю виски, чувствуя, как начинает болеть голова. Бабушка ничего не понимает, и я тоже. «Это просто голос деменции», – говорю я себе. До моего прошлого визита я никогда не слышала, чтобы бабушка упоминала эти имена.

К счастью, в этот момент к нам подходит Джой.

– Приехала полиция, – шепчет она, оглядываясь по сторонам, дабы убедиться, что другие жильцы дома престарелых ее не слышат. – Полагаю, всем вам следует пройти со мной.

13

Лорна

Они следуют за Джой в комнату рядом с вестибюлем – в этой комнате есть камин, а рельефные обои цветом напоминают голубое утиное яйцо. Саффи держит бабушку за руку, и сердце Лорны тихо разрывается. Разрывается не только от вида матери, выглядящей намного старше, чем в прошлый раз, когда она навещала ее полгода назад, но и от шока, что та ее не узнает. Лорна знает, что не навещала ее так часто, как следовало бы. Из Испании до Англии добираться долго. Во всяком случае, так она всегда себе говорила. Но в глубине души она признает, что могла бы делать это чаще, если бы действительно хотела. Это всего лишь девяносто минут полета на самолете. Но было проще не думать о своей матери, которая угасала в доме престарелых, теряя здравый рассудок. Вместо этого было проще играть в любовь с нелепо накачанными и совершенно не подходящими Лорне мальчиками. Теперь ее гложет чувство вины. Она оказалась ужасной дочерью.

В двух креслах с цветастой обивкой по разным сторонам от камина сидят мужчины в рубашках с расстегнутыми воротниками и отглаженных форменных брюках. На их лицах блестят капельки пота. Здесь еще жарче, чем в комнате дневного отдыха. Старший из них – лет сорока, на взгляд Лорны, с редеющими волосами, голубыми глазами и четко вылепленной челюстью – встает, когда они входят. Мужчина помоложе – около тридцати лет, невысокий и коренастый, с всклокоченными волосами мутновато-коричневого цвета – остается сидеть. Он пьет из прозрачного старбаксовского стаканчика что-то похожее на шоколадный молочный коктейль.

– Я детектив-сержант Мэтью Барнс, – представляется старший, протягивая руку поверх кофейного столика. – А это мой коллега, детектив-констебль Бен Уортинг. Мы из уголовного розыска полиции Уилтшира.

Бен кивает им всем. Лорна замечает, что его взгляд задерживается на Саффи.

Сержант Барнс возвращается на свое место, а Джой суетится вокруг, усаживая женщин в кресла напротив офицеров и спрашивая, не принести ли им чая или кофе. Лорна и Саффи садятся по бокам от Роуз, которая выглядит очень маленькой в кресле с высокой спинкой и очень смущенной. Ее пальцы сцеплены на коленях, взгляд мечется между двумя мужчинами, как у испуганного ребенка. Лорна тянется к матери и берет ее за руку, чтобы успокоить. Она испытывает облегчение, когда Роуз позволяет ей это сделать.

– Мы не хотим волновать вас, Роуз, – доброжелательно начинает Барнс. – Это неформальная беседа. На данный момент мы просто собираем информацию. Мы беседуем со всеми, кто как-либо связан с этим владением.

На столе перед ним лежат папка и блокнот. Сержант открывает блокнот и снимает с ручки колпачок, приготовившись записывать.

Ее мать ничего не говорит, вместо этого смотрит вперед, потягивая чай, который Джой любезно принесла.

– Итак, для начала могу я получить некоторую информацию, Роуз? Например, дату вашего рождения?

Ее мать внезапно впадает в панику и опускает кружку на стол.

– Моя… э-э-э… Июль… нет, август… кажется, тысяча девятьсот тридцать девятого…

– Ты родилась в сорок третьем году, мама, – поправляет ее Лорна. Она поворачивается к сержанту Барнсу. – Двадцатого марта тысяча девятьсот сорок третьего года.

– Ах, да… да, сорок третий. В середине войны, знаете ли.

Ее мать делает еще один глоток чая и причмокивает губами. Лорна смотрит поверх ее головы на Саффи, которая отвечает ей встревоженным взглядом.

Это ни к чему не приведет. Как они могут продолжать расспросы, если ее мать даже не может вспомнить дату своего рождения?

– И у вас диагностировали болезнь Альцгеймера? – спрашивает сержант Барнс.

Роуз ничего не говорит, поэтому Лорна отвечает вместо нее:

– Да, прошлым летом.

Саффи ерзает в своем кресле. Лорна замечает, что она почти не притронулась к своему стакану с водой.

– Спасибо, Лорна, – говорит сержант Барнс, кивая ей, но не улыбаясь. – Итак, Роуз, согласно моим записям, вы начали сдавать коттедж в аренду в апреле тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

Она качает головой.

– Я… не знаю.

Он сверяется со своим маленьким черным блокнотом.

– Нам известно, что ваши первые арендаторы появились в июне тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Пара, которая снимала у вас дом в течение десяти лет. Мы уже говорили с ними. Но до этого вы жили в этом доме почти четыре года. Кто-нибудь жил с вами?

– У меня… да, я сдавала комнату.

Для Лорны это новость. Она садится прямее. Замечает, что Саффи делает то же самое.

– У вас был жилец? Мужчина или женщина? – спрашивает сержант Барнс.

– Квартирантка. Дафна… Дафна Хартолл. – Она произносит это имя почти с наслаждением, как будто не произносила его уже очень давно и теперь смакует каждый его звук.

Ее мать никогда раньше не упоминала о Дафне.

– Вы можете вспомнить, в каком году это было? – интересуется сержант Барнс.

– Кажется, в семьдесят девятом. Нет, в восьмидесятом. – Роуз шумно отхлебывает чай, проливая часть его на свой розовый джемпер. Саффи держит руку поближе к кружке, готовая помочь бабушке. – В последний год, когда я жила в коттедже.

– И сколько лет было Дафне?

– Она была… она была одного возраста со мной, мне кажется. Лет тридцать. Или… может быть, сорок… Я… – Ее взгляд мечется из стороны в сторону. – Я не могу точно вспомнить…

– И что с ней случилось?

– Я… не знаю. Она уехала. Мы потеряли связь.

– Вы были подругами?

– Да. Да, мы с ней дружили. – Теперь ее голос звучит недовольно. Таким же тоном она говорила с Лорной, когда та спрашивала о своем отце.

– А у кого-нибудь из вас были друзья-мужчины в то время?

Ее мать делает резкое движение, чай выплескивается из кружки и течет по ее лицу.

На лице Саффи появляется страдальческое выражение.

– Бабушка, позволь мне взять кружку, – просит она и вздыхает с облегчением, когда кружка оказывается в ее руках, а потом на столе.

– Роуз… – напоминает сержант Барнс. – К вам приходили в гости мужчины?

Ее мать вздрагивает.

– Нет. Нет, нам было страшно… Виктор.

Лорна хмурится. Опять Виктор. Кто этот Виктор?

– Чего вы боялись, Роуз? – мягко спрашивает сержант Барнс.

– Виктор хотел навредить ребенку. – Она трогает свой мягкий живот, словно вспоминая, каково это – быть беременной.

«Она имеет в виду меня? – гадает Лорна. – Она не может иметь в виду меня. Она сказала мне, что мой отец умер до моего рождения».

Пока Лорна росла, мать проявляла излишнюю заботу о ней: настаивала на том, чтобы каждый вечер встречать ее со школьного автобуса, в то время как всем ее друзьям разрешалось идти домой самостоятельно. Мать никогда не позволяла ей забредать далеко, всегда выспрашивала, куда Лорна идет и во сколько вернется, и если она когда-нибудь опаздывала, то мать обзванивала родителей ее друзей, и это было так неудобно, что Лорна старалась неизменно возвращаться домой вовремя. Неужели причина в этом? В том, что мама боялась человека по имени Виктор?

Сержант Барнс хмурится.

– Кто такой Виктор? Вы можете вспомнить его фамилию?

Роуз качает головой.

– Это все было так давно… – Она поворачивается к Саффи и говорит: – Я не хочу больше отвечать на вопросы. Я хочу посмотреть «Охоту за сделками».

– Потерпи чуть-чуть, бабушка, – ласково просит Саффи, беря ее за руку. – Осталось совсем немного, да, детектив?

Сержант Барнс кивает.

– Еще пара вопросов, прошу вас, Роуз. Вы можете вспомнить что-нибудь еще о Викторе? Он когда-нибудь приходил в коттедж?

– Нет. Я не знаю. Я… – Она часто моргает. – Я не могу вспомнить.

– Можете ли вы рассказать мне что-нибудь еще о Дафне?

– Нет. Как я уже сказала, она жила в коттедже со мной некоторое время. Год, кажется. А потом уехала. Переехала. Да… да, она переехала.

– А были ли у вас другие жильцы в то время?

– Нет. Ах, да, да, была одна. До Дафны. Но она прожила недолго.

– Вы можете вспомнить ее имя?

– Нет…

Сержант Барнс тяжело вздыхает.

– Ясно. Что ж, нам придется выяснить это. А вы никогда не видели, чтобы в коттедже кто-нибудь пострадал?

– Джин ударила ее по голове.

Сердце Лорны сжимается. Сержант Барнс смотрит на своего коллегу, а затем снова на мать Лорны.

– Джин? Кто такая Джин, Роуз?

– Джин ударила ее по голове, и она больше не встала.

Сержант Барнс ставит ноги ровно, лицо его ничего не выражает, но Лорна видит, как подрагивают от волнения уголки его рта.

– Джин ударила по голове Дафну?

– Нет.

– Тогда кого?

На лице матери мелькает замешательство. Она выглядит усталой, вокруг глаз темные круги.

– Я не знаю.

– Думаю, с моей матери уже достаточно, правда? – встревает в допрос Лорна. Ей кажется, что происходящее – это какая-то ошибка. Как можно верить всему, что говорит ее мать?

Сержант Барнс кивает, признавая свое поражение.

– Хорошо. – Он поворачивается к Лорне: – Но если ваша мать вспомнит что-нибудь еще, что-нибудь, каким бы незначительным это ни казалось, пожалуйста, сообщите нам.

* * *

Лорна стоит в коридоре и смотрит, как Саффи и Джой сопровождают ее мать в комнату дневного отдыха. Роуз рассуждает о сериале «Охота на сделки», и, даже когда она сворачивает за угол, Лорна все еще слышит ее голос, в котором даже спустя столько лет сквозит сильный акцент кокни. Похоже, что особого вреда этот допрос не причинил, но Лорна все еще зла на сержанта Барнса. Она хочет высказать ему все, что думает.

Лорна стоит в коридоре, пока он не выходит из комнаты, Бен Уортинг идет следом. Она забрасывает сумочку на плечо и делает шаг к ним.

– Это действительно было необходимо? Она старая женщина с деменцией, черт возьми! Надеюсь, вы не восприняли всерьез ее болтовню о каких-то Викторе и Джин? Она не в своем уме, вот и все. Она сама не знает, что говорит.

Сержант Барнс, похоже, ошеломлен ее вспышкой.

– Мы должны опросить всех, кто жил в коттедже в тот период, – спокойно говорит он. Она не может себе представить, чтобы он когда-нибудь повысил голос. – Это серьезное преступление, и нам нужно собрать как можно больше информации. Но да, я понимаю, что у Роуз деменция. Я не буду принимать все, что она говорит, за чистую монету. Однако в том, что она говорит, может крыться что-то важное, и я должен это расследовать – это моя работа.

– Моя мать ничего не знает. Вы сказали, что разговаривали с людьми, которые снимали у нее дом. Они прояснили что-нибудь из того, что там было?

Сержант вздыхает.

– На данный момент – нет. Но, как я уже сказал, на данном этапе мы просто пытаемся выяснить как можно больше о том, кто и когда жил в этом доме. Мы также усердно работаем над идентификацией тел. Как только узнаем, кто они были и когда именно умерли, будет легче…

Их прерывает хлюпанье жидкости, всасываемой через соломинку, и они, обернувшись, видят констебля Уортинга, допивающего молочный коктейль. Лорна смотрит на него в упор, и ему хватает такта принять пристыженный вид.

– Встретимся в машине, шеф, – говорит он и выбегает из здания.

Шеф? Что, он в самом деле так сказал? Лорна закатывает глаза. Видимо, сержант Барнс замечает это, поскольку поясняет бесстрастным голосом:

– Он новенький. Думаю, он посмотрел слишком много серий «Суини».

Губы Лорны подергиваются, но она не дает волю смеху. Он не отделается так легко.

Она переступает с ноги на ногу. Задник одной из босоножек задевает свежую водяную мозоль.

– И что дальше?

Барнс смотрит на нее долгим взглядом, который Лорна не может расшифровать. Она задается вопросом, не жалость ли сквозит в его глазах.

– Мы будем на связи.