Текст книги "Дневник жертвы"

– Н-н-не т-т-трогай ее! У-у-у-убирайся отсюда! – заикаюсь я, хотя у меня никогда в жизни не было заикания.

– Рэйф поужинает с нами, – говорит Ровена и отодвигает для тебя соседний стул.

Рэйф? Откуда она вообще знает твое имя? Это просто абсурд какой-то.

– Ни за что!

– Это я его пригласила, – отвечает она и берет тебя за руку. Ты высвобождаешься, но она этого, похоже, не замечает. – Присаживайся, Рэйф.

После своего выкрика я уже была готова сорваться с места. Но я не могу оставить тебе Ровену, а она явно не настроена вот так внезапно уйти вместе со мной.

– Ну, если ты этого хочешь…

Официант пытался забрать у тебя пальто, но ты не позволил; теперь ты вешаешь его на спинку стула. Ты, конечно, не хочешь, чтобы кто-нибудь заглянул в твои карманы и увидел то, что там лежит. И потом, твои вещи должны быть рядом на случай, если я сбегу, чтобы ты мог тут же схватить их и броситься за мной.

– Но я не понимаю… – Я неотрывно смотрю на Ровену, словно она спасательный круг, до которого мне нужно дотянуться.

– Мы хотели сделать тебе сюрприз, – отвечает она, поправляя свои тщательно прокрашенные каштановые волосы.

Приказываю себе думать. Я обязана догадаться, как ты вышел на Ровену. Кажется, поняла: это все из-за той церемонии награждения успешных бизнес-леди. Восемь лет назад. Ровена тогда уже рассталась с первым мужем, поэтому с ней пошла я. Когда объявили ее имя, я так сильно хлопала, что у меня ладони заболели. А потом весь вечер так широко улыбалась, что даже челюсть заныла. Они сфотографировали нас вместе и поставили на снимке наши имена. Этот снимок – единственное, что выдает Интернет в ответ на запрос с моим именем.

– Мы думали, ты будешь в восторге оттого, что мы знакомы, – продолжает она обиженно.

Ужас, который ты у меня вызываешь, пересиливает мою обычную готовность утешать и подбадривать Ровену.

– Но как? – Мне ничего не видно, в этой дурацкой темноте все расплывается. – Как вы познакомились?

– Ну, офлайн мы впервые встретились сегодня за обедом. Но переписываемся уже два месяца. Просто удивительно, как иногда сближает Интернет! – Она отсылает подошедшего официанта. – Рэйф подписан на мой бизнес-блог. И рекомендует его своим студентам, потому что хочет повысить их профессиональную востребованность на рынке. Он прочитал о моих творческих планах у меня в профайле и решил со мной связаться. Теперь он дает мне советы насчет мемуаров, которые я всегда мечтала написать.

Кровь стучит у меня в висках.

– Это называется виртуальное преследование!

– Зачем все передергивать? Паранойя какая-то. – Она поворачивается к тебе: – Кларисса просто неудачно выразилась.

– Нет, удачно!

Я вижу только неясные тени. Мотаю головой, чтобы там немного прояснилось. Потом заставляю себя взглянуть тебе прямо в лицо. Ненавижу это делать.

– Ты ни черта не знаешь о мемуарах. Ты просто литературный критик, – последние два слова я выговариваю так, будто это самое страшное оскорбление.

– У меня много талантов, о которых тебе пока неизвестно, Кларисса.

Ну вот, опять. Ты опять используешь мое имя вместо точки. В каждом предложении. Ты маньяк. Неужели Ровена не видит, как это нелепо? У меня вырывается короткое рыдание.

– Ровена, он тебе не нужен! Ты можешь пойти на писательские курсы. Он использовал тебя, чтобы подобраться ко мне!

– Не надо думать, что все вертится вокруг тебя! Удивительная самонадеянность. – Вот она наконец, настоящая, без жеманства, Ровена, в этой вспышке гнева. – Чтобы не сказать, нелепая. Мы с Рэйфом всего пару недель назад обнаружили, что оба тебя знаем.

Зажмуриваю глаза, потом снова открываю их. Плевать, как это выглядит со стороны.

– Какое совпадение!

– Не правда ли, Кларисса? – отвечаешь ты.

– Мы так о тебе беспокоимся, – продолжает Ровена.

– Очень беспокоимся, – подпеваешь ты.

– А он не рассказал тебе про сегодняшнее утро? Про то, как караулил меня у дома, прекрасно зная, что я не желаю его видеть? Про то, как таксистка пригрозила ему полицией?

Ты печально качаешь головой, изображая боль и непонятость. Ты фальшив насквозь – это видно даже сквозь плотный туман, в который погрузился этот мерзкий зал.

– О, Кларисса, – повторяешь ты. – О, Кларисса! Как ты могла подумать такое!

Я едва удерживаюсь, чтобы не схватить кувшин и не выплеснуть всю воду со льдом тебе в лицо.

– Рэйф переживает за тебя. – Рука Ровены касается твоей. – Вот почему я здесь.

Значит, это благодаря тебе она объявилась после двухлетнего молчания? Какая ирония…

Ровена смотрит на меня неодобрительно:

– Он сказал, что в последнее время ты сама на себя не похожа, что ты странно ведешь себя на работе, и я попросила его присмотреть за тобой, пока я не приеду. Вот уж не думала, что ты встретишь его так грубо!

Кровь стучит у меня в голове. С ужасом осознаю, сколько времени у тебя ушло на подготовку; сколько усилий ты потратил, чтобы все заранее спланировать, сколько лгал, манипулировал и с каким напряжением заставлял себя спокойно ждать сегодняшнего вечера. Ровена оказалась идеальной жертвой: она уязвима и несчастна, она страдает, и это страдание написано у нее на лице и выгравировано на новенькой груди. Ты ухаживал за ней. Очаровал ее. А потом заставил плясать под свою дудку.

«Если у вас есть общие друзья, он будет настраивать их против вас. Он может просто отрицать все ваши обвинения, а может сам обвинить вас в неадекватном поведении по отношению к нему».

Ты как будто прочитал все брошюрки о преследовании. И теперь используешь их против меня. Ты познакомился с Ровеной, чтобы у нас появились общие друзья.

Я чувствую комок в горле. Но зрение проясняется.

– Все совсем не так!

На твоем лице самодовольная ухмылка. Еще бы: женщины из-за тебя сцепились! Ты загнал меня в угол, и я больше не могу не обращать на тебя внимания. Я просто вынуждена смотреть на тебя и разговаривать с тобой. Из-за тебя мне пришлось нарушить обет молчания, а ведь я дала его только сегодня утром!

– Как ты можешь мне не верить, Ровена?

Если даже моя подруга верит тебе больше, чем мне, если даже она считает твою версию убедительной, – значит, у меня нет никакой надежды. Как и у мисс Локер. Полиция никогда не воспримет меня всерьез.

У тебя во рту оливка. Ты обсасываешь ее, пристально глядя мне в лицо. Потом неторопливо и чувственно вынимаешь изо рта косточку. На губе поблескивает капля масла. Меня передергивает. Быстро отвожу глаза, проклиная свое вдруг ставшее чересчур острым зрение.

Ровена похлопывает меня по руке:

– Давай сменим тему, Кларисса. Начнем вечер заново! Ты ведь всегда побуждала меня к творчеству? Ну так вот, для начала я решила написать о своем детстве. Рэйф меня уговорил. Я подумала, тебе будет приятно. Я рассказала ему, чем мы с тобой любили заниматься, когда были подростками. Сейчас я как раз пишу о том, как тебя тогда на набережной девчонка ударила. Помнишь мерзкую полисменшу, которая тебя допрашивала?

Я дрожу, несмотря на шерстяное платье и горячую батарею за спиной. По рукам бегают мурашки. Тот, с кем я ни за что не стала бы откровенничать, во всех подробностях знает историю, которой я никогда бы ни с кем не поделилась. Открываю было рот – но не могу произнести ни звука.

– Весь секрет в том, чтобы писать максимально откровенно, – щебечет Ровена, ничего не замечая. – Вот чему учит Рэйф. Помнишь, как я привела тебя домой и помогала прийти в себя?

– Конечно, помню, – отвечаю я спокойно. – Никто не сумел бы помочь мне лучше, чем ты.

– Ты пишешь великолепно! Кларисса будет гордиться тобой, когда прочитает.

Пнуть бы тебя так, чтобы под стол свалился. Жаль только сапоги об тебя марать. И потом, я не собираюсь помогать тебе убеждать Ровену в том, что у меня с головой не все в порядке. К моему удивлению, ты встаешь. На секунду меня охватывает отчаянная, безрассудная надежда: я на самом деле верю, что ты сейчас уйдешь. Но это, конечно, невозможно. Ты просто идешь в бар.

Я чувствую себя так, словно Ровена показала тебе мое нижнее белье. Но, если я хочу до нее достучаться, надо держать себя в руках. Я набираю в легкие воздуха, как только ты отходишь за пределы слышимости.

– Я не хочу, чтобы ты обсуждала меня с ним. Пожалуйста, не надо!

– Но это моя биография! Просто ты тоже в ней оказалась. Ты не имеешь права мне указывать.

– Ты, может, и хочешь его видеть, а я нет. И на этот счет я выразилась абсолютно ясно. Любой нормальный мужчина на его месте проявил бы уважение к моим желаниям, неужели ты не понимаешь?

Она не отвечает. На секунду мне кажется, что она со мной согласна: у нее краснеют уши, а это происходит всякий раз, когда она расстроена. На красном фоне около ушей белеют шрамы. Отвожу глаза. Не хочу, чтобы она заметила, как я ее разглядываю.

– Он обманом заманил меня сюда. Я бы ни за что не пришла, если бы ты предупредила меня, что он тоже будет. И он прекрасно это знал. Тебе не кажется странным, что он попросил тебя хранить это в секрете?

Она колеблется; но потом одним махом отметает все сомнения на твой счет, которые у нее наверняка начали зарождаться.

– Нет, – отрезает она.

Не хочу этого говорить. Но мне придется.

– Ты его совершенно не интересуешь.

Ее глаза недоверчиво округляются.

– Ты, кажется, думаешь, что все мужчины на свете в тебя влюблены! – выкрикивает она трясущимися от ярости губами. – Но всех ты не уведешь!

Она вполне могла догадаться насчет Генри. Или узнать все от тебя. Вероятно, ты просто упомянул об этом вскользь, как бы к слову, – это в твоем стиле.

Стараюсь говорить как можно мягче. Как можно спокойнее.

– То, что он делает, – это не любовь, а что-то абсолютно противоположное. Он как будто пытается меня присвоить. А сейчас он хочет украсть у меня еще и тебя.

– Я тебе не принадлежу, так что украсть меня нельзя. Мне кажется, что я тебя совсем не знаю. Сплошные секреты. Ты столько лет не была со мной откровенна! – с надрывом говорит она.

– Я знаю, Ровена. Я очень сожалею. И так хочу загладить вину! Чтобы нас снова ничего не разделяло! Но сейчас для меня главное – не обидеть тебя. Только поэтому я до сих пор здесь, хотя на самом деле хочу только одного: бежать отсюда со всех ног. И он это знает. Ради чего все и устроил.

Ровена отдергивает руку.

– Как благородно и самоотверженно с твоей стороны, – холодно отчеканивает она. – Он тебе не нужен? Тогда отдай его мне.

– Но он опасен! Из-за него моя жизнь превратилась в ад! Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. Знаешь, мне очень непросто кому-то довериться. Я могу прямо сейчас вызвать полицию и заявить на него – при условии, что ты меня поддержишь. Но ты ведь этого не сделаешь?

– Кларисса, не истери. Он же наш гость! У тебя точно что-то с головой. Я лично собираюсь узнать его получше.

– Ты понятия не имеешь, на что он способен! Он использует тебя, чтобы шпионить за мной.

– Ты эгоистка, каких поискать!

Ты возвращаешься. Вместе со своей ухмылкой.

– Персиковый «Беллини»! – гордо объявляешь ты. – Коктейль дня. Здешний бармен просто великолепен, поэтому я и предложил сюда пойти.

Ровена снова расцвела:

– Обожаю «Беллини»!

Ты и правда вскружил ей голову. Пытаюсь увидеть тебя ее глазами. Генри называл тебя фигляром, хотя и признавал, что студентки время от времени на тебя западают. Сегодня ты пришел в черных джинсах и темно-синей рубашке навыпуск. Ночная синь. Мой любимый оттенок синего. Мне действительно нравится, как ты одет. Я вдруг понимаю, что иногда так одевался Генри. Ты копируешь его, причем вполне осознанно.

Ты ставишь на стол два коктейля. Себе ты принес бутылку французского пива.

– Почему бы нам всем не повеселиться как следует?

Ну, ты-то сам уже вовсю веселишься. Такого веселья у тебя, наверно, с ноября не бывало.

– Надеюсь, тебе коктейль тоже понравится, Кларисса.

Ты смотришь мне в лицо и тут же переводишь взгляд на рисунок, который висит у нас над столом. Обнаженная женщина сидит на табуретке; колени сведены, иначе это выглядело бы вульгарно. Весь ее наряд составляют чулки с поясом и туфли на высоких каблуках. На коленях лежит хлыстик. Ты указываешь на картину, изобразив на лице крайнюю степень смущения:

– О, простите. Я совсем забыл, какой здесь антураж.

Мы оба знаем, что тебя заводит эта прилюдная порнография. Что ты теряешь голову, когда видишь меня в окружении подобных картин. Вот почему ты предложил сюда пойти.

– По-моему, это очень красиво. Изысканно, – говорит Ровена и протягивает руку к бокалу.

Я снова спрашиваю себя, что за вино ты дал мне выпить тогда, в ноябре.

– Ровена, не пей!

Пытаюсь схватить Ровену за руку, но она уворачивается. Пытаюсь еще раз – и получаю болезненный шлепок по запястью. Бокал уже у нее. Начинается неловкая возня, и мне удается вылить весь ее персиковый «Беллини» в корзинку с подсушенными кусочками багета.

– С ума сошла?? Не могу поверить, что ты это сделала! – восклицает она.

– Думаю, Кларисса плохо себя чувствует. Ей требуется наша поддержка и понимание, – отвечаешь ты, сделав скорбное лицо.

– Врачебная помощь, вот что ей требуется!

Забираю второй бокал с «Беллини». Нельзя оставлять его на столе: из-за меня Ровена решила выпить его во что бы то ни стало. Хватаю со стула сумку и пальто. По твоему примеру – и по твоей вине – я тоже стала держать свои вещи рядом, чтобы иметь возможность ускользнуть в любой момент. Что делать – сбежать из ресторана? Ты кинешься следом, и в конечном итоге я окажусь наедине с тобой на темной улице. Есть только одно место, где я смогу спрятаться, вызвать такси и спокойно его дождаться. За несколько секунд у меня созревает примерный план действий. Придется еще раз самой с тобой заговорить. Но сейчас это не опасно. И потом, другого выхода я все равно не вижу: ведь здесь Ровена.

Ты тоже начинаешь подниматься. Предостерегающе выбрасываю вверх ладонь, как полицейский:

– Не смей меня преследовать!

Мой запрет ты, разумеется, проигнорируешь. По-другому просто не бывает. Я говорила слишком громко; на нас уже смотрят. Полушепотом прощаюсь с Ровеной. Она не отвечает. Бросаюсь к винтовой металлической лестнице, которая ведет на нижний этаж, к уборной.

Перед входом в туалет висит очередная порнография – все в том же стиле псевдо-ар-деко. На этот раз женщина и мужчина изображены вместе: намек на то, что туалет общий. Оба обнажены, как на всех этих картинках. Он стоит, глядя на нее сверху вниз; она опустилась на колени, лицом к нему и спиной к зрителю. Ее голова загораживает середину его туловища.

Освещение по-новомодному тусклое. Я опять почти ничего не вижу. Направляюсь в кабинку, по дороге швыряю бокал с «Беллини» в хромированную раковину. Дверь в кабинке сплошная, от пола до потолка. Ты не сможешь пролезть под ней или заглянуть ко мне сверху. Набираю номер такси. Диспетчер сообщает, что машина будет в течение десяти минут. Я просижу здесь ровно девять.

Выхожу из кабинки и – как и ожидалось – вижу тебя. Ты стоишь, загораживая выход. Тошнотворно-сладко горят ароматические палочки; их дым не дает мне дышать, а ты заслоняешь последние остатки света. В голове стучит – то ли оттого, что приходится напрягать зрение, то ли из-за удушающего ядовитого тумана с синтетическим жасминовым запахом. Успокаиваю себя тем, что водитель такси приедет с минуты на минуту. Он будет искать меня; и потом, сюда и так могут зайти в любой момент. Я подумала об этом, прежде чем спуститься, и знаю, что ты не посмеешь совершить что-то из ряда вон выходящее. И все же я не хочу сидеть здесь до тех пор, пока меня не обнаружат. Эту сцену я продумала очень тщательно. Я оставила себе минимум времени – ровно столько, сколько требуется, чтобы высказать все то, что не предназначено для ушей Ровены.

Приступаю к делу:

– С Ровеной я больше общаться не собираюсь. Можешь обхаживать ее сколько влезет – мне все равно. Ты не сможешь подобраться ко мне через нее.

Я знаю тебя. Я уверена, что Ровене ничего не угрожает. Она сама вешается тебе на шею, а такие женщины тебя не интересуют. Тебе нравятся те, которых от тебя тошнит.

– Я хочу любить все, что любишь ты, Кларисса. Я хочу подружиться с твоими друзьями, хочу помочь Ровене. Ради тебя, Кларисса. Я интересуюсь Ровеной потому, что она тебе нравится. Не надо ревновать!

– Я не… – Твои последние слова настолько нелепы, что я автоматически начинаю спорить. Каким-то чудом мне удается остановиться.

Начинаю снова. Стараюсь говорить предельно холодно и равнодушно:

– Нас с Ровеной больше ничего не связывает. Слишком много времени прошло. Она мне уже не нравится. Более того, теперь она мне даже неприятна.

Не успев произнести эти предательские слова, я уже готова от них отказаться. Но не имею права, как бы мне ни было горько. Сейчас я не могу помочь ей по-человечески, как обычная подруга; и она мне тоже – и все из-за того, что она попала в твои сети. Эти слова – единственное, что я могу для нее сделать. Я должна убедить тебя, что ты больше в ней не нуждаешься, хотя сомневаюсь, что она меня за это поблагодарит.

Делаю шаг в твою сторону:

– Уйди с дороги!

Никакого эффекта.

– Если ты сейчас же не отойдешь, мне придется тебя заставить! – угрожаю я, понимая, как глупо это звучит. Мы оба знаем, что я ничего тебе не сделаю.

– Ты очаровательна, когда злишься, Кларисса, – отвечаешь ты, снисходительно улыбаясь.

Нащупываю за спиной стеклянный флакон с жидким мылом. Он довольно тяжелый и такой же нелепый, как и все остальное в этой идиотской мегаультрасовременной общей уборной, которая, наверно, призвана создавать романтический настрой.

– Обожаю, когда ты меня ревнуешь, Кларисса. Я хочу целовать тебя. Хочу вытащить эти заколки и зарыться пальцами в твои волосы. Покажи мне, что у тебя под платьем, Кларисса.

Угрожающе выставляю перед собой флакон. Ты хохочешь во весь голос.

– Я ведь тебя знаю, Кларисса! Ты никогда не причинишь мне вреда!

Мои пальцы больше мне не подчиняются. Я выпускаю флакон, он летит на выложенный однотонной плиткой пол и разрывается там, как бомба. В ту же секунду дверь распахивается и бьет тебя по спине. Заходит Ровена; потеряв равновесие, ты беспомощно скользишь по мыльно-стекольному месиву. Тебя спасает раковина, за которую ты судорожно цепляешься. До сих пор все происходящее походило на сюрреалистический кошмар, но твой импровизированный акробатический номер, исполненный в дуэте с Ровеной, превратил его в тупое реалити-шоу.

– Ровена, мне пора идти, – говорю я.

На секунду ее лицо смягчается. На глаза наворачиваются слезы; она как будто не знает, что сказать.

– Никто тебя не держит, – наконец отвечает она.

Я, пошатываясь, взбираюсь по спиральной лестнице, выхожу из ресторана и сажусь в такси. Губы соленые; оказывается, я плачу. Наверно, я кусала их, потому что от слез их больно щиплет. Я потеряла Ровену. Она сама себя потеряла. Я поняла это через пять минут после нашей встречи – еще до того, как ты пришел и сделал то, что сделал. Но из-за тебя мне ее уже не вернуть.

Четверг

5 февраля, четверг, 8:02

Спускаюсь в холл. На коврике под дверью дожидается очередной конверт. Ты просунул его в щель для почты – очевидно, очень рано, так что мисс Нортон не услышала. По крайней мере, ты не явился лично.

Такси, набирая скорость, зигзагами спускается с холма. Звоню Ровене в отель. Сегодня она уезжает в Лондон. Надеюсь, там ты ее не достанешь: слишком далеко. Правда, от меня она тоже будет слишком далеко.

– Ну, что еще? – отвечает она невнятно.

– Это я.

– Его здесь нет, если ты за этим звонишь. В ресторане он вчера не задержался. Пробыл ровно столько, сколько требуется, чтобы сообщить, что он больше не может помогать мне с биографией и вынужден прекратить наше общение, поскольку не хочет вставать между лучшими подругами.

Вот только ты уже это сделал: Ровена швыряет трубку на рычаг. Я слышу короткие гудки.

По крайней мере, теперь я знаю, что с ней ничего не случилось. Ты от нее отстал – как я и предполагала. Уже получил от нее все, что хотел. Вытянул все, что возможно.

Разрываю твой конверт. Внутри – два билета на балет, на сегодняшний вечер. И письмо:

Я чувствую, что ты расстроена, Кларисса. Я знаю, ты не хотела меня задеть, не хотела говорить все эти ужасные вещи. Я лишь пытаюсь сделать тебя счастливой. Я думал, вчерашний вечер станет для тебя особенным. Думал, ты будешь рада снова встретиться с подругой. Теперь мне ясно, что я жестоко ошибался. Обещаю тебе больше никогда не видеться с Ровеной. Прошу, позволь мне загладить свою вину и сводить тебя развлечься – тебя одну. Я весь вечер буду в твоем полном распоряжении. Никаких третьих лишних, только ты и я. Я знаю, тебе понравится «Золушка» Прокофьева. У нас так много общего, Кларисса! Встретимся в фойе в семь вечера, выпьем немного. А после балета поужинаем. Постарайся не забыть билеты!

С любовью, Рэйф.

Даже не знаю, что можно возразить на этот сумасшедший бред. Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Слышишь, как я снова и снова повторяю слово «нет»? Видимо, оно пролетает мимо твоих ушей. Твоя голова постоянно занята безумными, извращенными умозаключениями, которыми ты делишься со мной с чудовищной откровенностью.

Ты, наверно, перерыл все мои диски, когда был у меня. Потому что ты прав: я обожаю этот балет. Но ты и представить себе не можешь, как я возненавижу его, если пойду туда с тобой. Если бы на твоем месте был другой, все это казалось бы таким милым… таким романтичным… Но ты не другой. Ты – тот, кто использовал мою подругу детства и настроил ее против меня. В твоих руках эти билеты – оскорбление, а не подарок. В глубине души ты ведь знаешь, что не будешь сидеть со мной весь вечер в театре, правда?

И все-таки мне страшно. Что ты сделаешь, когда занавес поднимется и станет ясно, что я уже не приду? Я представляю, как ты ждешь меня, стоя посреди выложенного плиткой фойе, и смотришь на себя в зеркало в золоченой раме; как ты огорчаешься и злишься, видя, что я не появляюсь; как билетер за стойкой смотрит на тебя и догадывается, что тебя кинули.

Ты ведь тоже был когда-то ребенком. Что же случилось? Что сделало тебя таким?

– Вы в состоянии сегодня продолжать, мисс Локер?

Мистер Морден этим утром выглядел особенно грустным и озабоченным. Его голос звучал мягко и предупредительно.

Обвиняемые неподвижно сидели за лоснящейся деревянной загородкой, глядя прямо перед собой безо всякого выражения. Их стулья были обиты ярко-синей тканью – такой же, как и у присяжных и адвокатов. Синий цвет был повсюду; лишь судейское кресло выделялось своей темно-коричневой кожей.

– Спасибо, все хорошо, – ответила мисс Локер таким тоном, словно кроме них в зале больше никого не было.

На самом деле у нее очень приятный и мелодичный голос, отметила Кларисса.

– Я знаю, что вчерашний день дался вам чрезвычайно тяжело. Расскажите, пожалуйста, суду, что произошло потом.

Волосы мисс Локер были собраны в два хвостика, как у маленькой девочки. Она подергала один хвостик.

– Потом я вернулась в спальню, – начала она твердо и без малейшего смущения в голосе. – Я знаю, это может показаться странным. Снова лечь в постель к двум мужчинам, которые тебя только что изнасиловали… Но я боялась, что если не вернусь, то они пойдут меня искать, и тогда будет только хуже. Я легла на самый краешек постели, обхватила себя руками и сжалась в комок. Вы не представляете, как там было холодно. Они завернулись в одеяло, и мне достался только маленький его кусочек. Я боялась, что если начну выдергивать из-под них одеяло, то разбужу их. Я чувствовала себя совершенно измотанной. Я очень хотела спать, но никак не могла унять дрожь. Так и лежала без сна всю ночь. Потом наступило утро. Вошел Спаркл, остановился на пороге. И рукой поманил меня в гостиную.

11 ноября, вторник, 9:00 (три месяца назад)

Я с трудом вырываюсь из кошмарного сна. Помню, что металась в темноте, пытаясь найти выход. Уже утро. Вчера была презентация твоей книги. Я лежу на боку в своей постели, спиной к тебе. Ты прижимаешься ко мне сзади, и твое тело повторяет контуры моего. Я чувствую твою эрекцию; твоя ладонь, как присоска, приклеилась к моей груди. Ты целуешь меня в шею и шепчешь, что смотрел, как я сплю. Выпутываюсь из твоих рук, вцепившихся в меня, словно клещи, хватаю с пола платье и, кое-как прикрывшись им, бросаюсь в ванную. Меня рвет. Держусь за раковину, чтобы не упасть. Потом замечаю свои ноги. Вернее, красные отметины с каплями запекшейся крови на внутренней стороне бедер. Завтра они превратятся в синяки. Не хочу думать, откуда все это взялось. Сильно болят глаза и губы. Кожа на лодыжках и запястьях горит огнем. Я смотрю на свои тусклые, свалявшиеся волосы и решаю мыться в темноте. Выключаю свет и залезаю под горячий душ. Мою голову шампунем. Отмываю каждый дюйм своего тела. От воды ноги щиплет. Чищу зубы – сначала щеткой, потом зубной нитью. Челюсть болит. Последнее, что я помню, – это как ты снял с меня платье. Дальше провал. Дверь ванной заперта; ты периодически стучишься и что-то спрашиваешь озабоченным голосом. Я не отвечаю. В обед выясняется, что мне срочно нужно к врачу за антибиотиками против инфекции мочевого пузыря. Следующие три дня я болею. У меня раскалывается голова. Меня постоянно рвет – мучительно, до желчи. Я все сплю и сплю и никак не могу отоспаться.

Мисс Локер начала задыхаться. Ее лицо стремительно и страшно побледнело. При таком освещении это было особенно заметно: белый свет лился сквозь стеклянный купол потолка и сквозь окна за спиной Клариссы – расположенные слишком высоко, чтобы в них выглянуть. Других окон в зале номер двенадцать не было. Он напоминал танцевальный: вероятно, когда-то здесь действительно устраивали танцы.

– Простите. Мне нужен перерыв. Простите, – повторяла мисс Локер.

Они ждали в примыкавшем к залу маленьком предбаннике без окон.

– Она не вернется, – сказала Энни.

– А я уверена, что вернется! – мягко возразила Кларисса.

Энни повертела в пальцах блестящую черную прядь, закатила обманчиво кроткие глаза и вытянула губы трубочкой. При искусственном освещении ее кожа цвета слоновой кости казалась почти желтой.

– Хотя ты, наверно, права, – поспешно добавила Кларисса. – Ты ведь все время наблюдаешь, а я только и делаю, что пишу. Скоро уже блокнот закончится. Мне кажется, я упускаю что-то важное.

Ангельское, младенчески-пухлое лицо в форме сердечка немного смягчилось. Энни постучала пальцем по миниатюрному хорошенькому подбородку.

– Интересно, а на что она рассчитывала, когда крала наркотики?

Кларисса вытащила из сумки японский журнал выкроек. Ей очень понравилась ночная сорочка с запахом на лифе, и у нее даже был подходящий шелк лилового цвета. Она подумала, что сошьет две сорочки и одну подарит Ровене – после того как навсегда избавит ее от Рэйфа.

– Моя жена тоже шила, – услышала она и тут же покраснела от мысли, что обладатель голоса мог видеть, какую выкройку она разглядывала.

Она захлопнула журнал. Со стула напротив смотрел высокий мужчина – тот самый, который сидел перед ней в зале суда. Ей нравились его каштановые волосы, коротко остриженные, – она даже предположила, что он служит в армии. В последние два дня эти волосы постоянно находились у нее перед глазами; ей казалось, что на ощупь они должны быть очень жесткими.

– А теперь не шьет?

Его подбородок – квадратный, волевой, совсем не такой, как у Генри, – едва заметно дернулся. Ей показалось, мужчина раздумывает над ответом; впрочем, на самом деле молчание вряд ли было таким уж долгим.

– Она умерла два года назад.

– О… мне очень жаль!

Его звали Роберт. Не успела она назвать свое имя, как дверь в зал суда распахнулась и пристав пригласил их внутрь. Кларисса встала, собираясь последовать за остальными.

– Вы забыли, – прозвучал голос Роберта у нее за спиной.

Она обернулась. Роберт протягивал ей японский журнал выкроек. На обложке был нарисован платяной шкаф; на дверце висела та самая ночная сорочка, которую она выбрала, – безумно красивая, хотя и чересчур открытая. Широкая ладонь закрывала почти всю картинку.

Закусив губу, она с наигранной досадой покачала головой и в ту же секунду поймала себя на том, что любуется его губами, размышляя, до чего они симметричны и совершенны – не слишком большие, не слишком маленькие, не слишком красные и не слишком бледные, а как раз такие, как нужно. А глаза невиданной, сапфировой синевы: она подумала, что ослепнет, если будет глядеть в них слишком долго. Несмотря на яркость черт, лицо его казалось безразличным, почти лишенным всякого выражения.

– Думаю, вы правы, – произнес Роберт. – Думаю, она действительно вернется.

Она вернулась. С красными глазами, но вернулась.

– Они заставили меня лечь на пол, – заговорила она, тяжело сглотнув. – Бросили сверху одеяло и начали бить ногами. Я свернулась клубком. Пыталась заслонить грудь и голову. Я думала, они меня убьют. Думала, они нарочно закрыли мне лицо, чтобы не видеть его, когда это произойдет. Я закричала, что позвоню дедушке и он даст мне денег. Спаркл убрал одеяло. Протянул мне мой мобильник и велел звонить. Я сказала дедушке, что я в беде и мне нужно полторы тысячи фунтов. Он сказал, что не даст. Я думала, они продолжат меня избивать, но Спаркл сказал, что я могу отработать свой долг, если буду продавать для него наркотики. Он дал мне товара на триста фунтов и велел приступать. Потом отвез на вокзал и отпустил.

5 февраля, четверг, 20:30

В восемь тридцать дверной звонок начинает безостановочно трезвонить. Я с самого утра знала, что ты придешь, не дождавшись меня в театре. Отвечать я, разумеется, не собираюсь. На всякий случай пробую снять трубку домофона, но звонок не затыкается. Стало даже хуже – теперь я еще и голос твой слышу. Молча кладу трубку на место. Больше я ее не подниму.

Иду в спальню. Хватаю городской телефон. Набираю девятку. Потом еще одну. Перед третьей мой палец замирает.

Мне снова пятнадцать. Я сижу в полицейском участке. Женщина-полисмен допрашивает меня насчет моей сумки. Вопросы вылетают один за другим, и мне хочется, чтобы рядом были родители, но они с Ровеной ждут меня в общем зале, в окружении галдящих родственников арестованных. У меня точно украли сумку? Может, я просто потеряла ее и теперь боюсь признаться родителям? Они ведь наверняка очень недовольны лишними тратами и заботами, которые свалились на них из-за моей безответственности? Нужно поменять замки, купить новые учебники, опять выдать мне деньги на обед на целую неделю? Я говорю ей, что мои родители никогда не станут расстраиваться из-за таких вещей; что они волнуются только о моей безопасности и у меня нет причин их бояться. Но каждое мое слово как будто только укрепляет ее подозрения. Пытаюсь уговорить ее разрешить мне позвать Ровену, но она считает ее слишком ненадежным свидетелем: раз Ровена моя подруга, то ее показаниям в мою пользу доверять нельзя.