Текст книги "Великие любовницы"

Естественно, Анна д’Этамп сопровождала любовника во всех его перемещениях. Когда же они разлучались, король посылал ей пламенные записки и письма, в которых опровергал переменчивость своих чувств… что, однако, не мешало предаваться столь обожаемым им наслаждениям плоти с другими женщинами. Не эти ли удовольствия в конце концов свели его в могилу? Возможно, он и сам так считал, потому что незадолго до кончины признался одному из близких друзей: «За мои грехи наказано то, чем я грешил…»

Действительно, Франциск страдал простатитом, скоротечно переросшим в смертельную опухоль. Но он продолжал колесить по провинциям до полного истощения сил. 20 марта 1547 года он находился в Рамбуйе и почувствовал себя настолько плохо, что был вынужден вызвать врачей. Те расписались в своем бессилии. Увы, болезнь быстро прогрессировала. Понимая, что ему осталось немного, 29 марта король попросил его соборовать. Для этого надо было принести последнюю жертву – удалить от себя объект греха. И посему он попросил находившуюся при нем Анну покинуть Рамбуйе, что повергло герцогиню в крайнее отчаяние. Упав на колени, она воскликнула: «Земля, земля, поглоти меня!»

Однако она подчинилась воле умирающего и удалилась в замок Лимур. Затем король призвал к себе сына, и они, встретившись в последний раз, вновь почувствовали взаимную любовь, которая их некогда объединяла. Король попросил Анри хорошо отнестись к Анне, когда его не будет на свете, и молодой человек поклялся. Эту клятву он потом, естественно, не сдержал. Спустя два месяца, 31 марта в два часа пополудни тот, кто стал, по выражению Режин Перну[51]51
  Перну, Режин (1909–1998) – французский историк, писательница, один из ведущих специалистов в области западноевропейской медиевистики. Автор многих биографических книг.


[Закрыть], «изобретателем монархии», ушел из жизни, которую он провел как художник и как господин.

А что же стало с Анной? Укрывшись в Лиму-ре, она ждала самого худшего. Но шли дни, а никакой угрозы не было. Поскольку смелости ей было не занимать, она попросила аудиенции у нового короля, чтобы потребовать вернуть ее апартаменты в замке Сен-Жермен. На сей раз она зашла слишком далеко, и Генрих II поставил ее на место. Что же касается Дианы, то какое-то время она хотела утолить жажду мести, долгие годы клокотавшую в ее душе, и обвинить Анну в государственной измене, точнее, в поддержании контактов с Карлом V. Но, вероятно, Диана подумала, что было бы опасно наказывать опальную королевскую любовницу, и применила к ней другую тактику, не переходя в лобовую атаку. Тактика, которая была изощреннее обычной мести, извлекла из забвения обманутого мужа, графа де Бросса, потребовавшего по ее подсказке возвращения жены в Бретань. Потом она конфисковала все доходы и драгоценности бывшей фаворитки. Прозябая вдали от веселья, герцогиня прождала еще восемнадцать лет до блаженного мига, когда смогла избавиться от мужа, начавшего с таким запозданием проявлять свой нрав. «Не всем, кто хочет, удается быть вдовой», – часто вздыхала она. Впрочем, эта удача ей все же выпала. Умерла она в 1580 году, всеми позабытой и одинокой старухой за семьдесят.

А в это время Францией правила другая «королева сердца», и ее звали Диана де Пуатье.

3
Диана де Пуатье,
или Вечная красота

Этот роман необычной любви, которая возвела в ранг «королевы сердца» женщину на двадцать лет старше ее венценосного воздыхателя, начался с поцелуя. С поцелуя, которого был удостоен семилетний мальчик и который отложил свой отпечаток на всю его последующую жизнь. 17 марта 1526 года посреди отделявшей Францию от Испании реки Бидассоа встретились две лодки: на одной из них плыл ко вновь обретенной свободе король Франциск I, а другая увозила в неволю двух его сынов: дофина Франсуа и его младшего брата Анри…

Побежденный за год до этого в битве при Павии и ставший пленником своего врага, германского императора и испанского короля Карла V, Франциск I вынужден был согласиться на то, что оба его сына стали заложниками его доброй воли… или, скорее, его недоброй воли, поскольку он не был намерен выполнять свое обязательство и отдавать Бургундию своему грозному соседу. Эта бесчеловечная сделка не делала чести королю-рыцарю, но он так долго томился в заточении, что больше не мог выносить тягот плена. Кроме того, Луиза Савойская, которая в его отсутствие была регентшей королевства, так хотела поскорее снова увидеть своего дорогого сына, своего Цезаря, как она его называла, что лично обговорила этот обмен и без особого сожаления пожертвовала двумя своими внуками.

Когда дело было улажено, Луиза с легкостью собрала кортеж, который должен был встречать Франциска, когда тот ступит на французскую землю. Зная, как ее сын падок до прекрасного пола, госпожа заботливая мать набрала в свою свиту целую когорту красивых и отзывчивых девиц, приятный «цветник», в котором королю можно было утолить свое долгое вынужденное воздержание. Среди этих юных дам, которые были удостоены чести тешить королевскую плоть, была белокурая восемнадцатилетняя девушка по имени Анна де Писсле, а также супруга сенешаля Нормандии графиня де Брезе, которая останется в памяти потомков под девичьим именем Диана де Пуатье. Поспешим добавить, что она была, скорее, исключением и никоим образом не желала быть наложницей королевского гарема. Это было не в ее правилах. И все же, вне всякого сомнения, именно короля она смогла завоевать во время этой экспедиции.

Заботясь об удовольствиях сына, Луиза Савойская все же вычеркнула из списка встречавших официальную фаворитку короля Франсуазу де Шатобориан, которая имела, по ее мнению, слишком большое влияние на короля. Таким образом, в Байонну направилась очень веселая толпа. Лишь два юных принца несколько омрачили всеобщее веселье – и то сказать, им было отчего грустить. Старший, девятилетний Франсуа, старался держаться, уже понимая, какое достоинство до́лжно проявлять в его положении. Не унывающий, с живым умом и веселым нравом, он был очень похож на своего отца. Его младший брат Анри, напротив, унаследовал меланхоличный характер матери, всегда грустной королевы Клод. А ожидавшие его суровые испытания еще больше обострили его комплексы. В сопровождавшей несчастных принцев толпе никому, казалось, не было до них дела. Когда они прибыли в Байонну, где их должны были забрать и отвезти в Испанию, маленький Анри с трудом сдерживал слезы. А бабка говорила слова поддержки только его брату, наследнику престола. И никогда Анри не чувствовал себя таким одиноким. И тогда произошло событие, которому в то время никто не придал значения, но которому суждено было иметь важные последствия: какая-то молодая белокурая женщина приблизилась к принцу, обняла его и поцеловала в лоб. Это был первый поцелуй, которым Диана де Пуатье наградила Анри. Это был материнский поцелуй, за ним последуют поцелуи отнюдь не материнские.

Так кем же была эта очаровательная особа, которая столь невинным своим поступком вошла в историю? Дочь Жана де Пуатье, сеньора де Сен-Валье, она родилась в самые последние дни 1499 года в знатной семье. В то время поместное дворянство утратило свои привилегии, но сохранило ностальгические воспоминания, чем и объясняется неповиновение, а затем предательство коннетабля Бурбонского и неосторожность г-на де Сен-Валье, в какой-то момент поддержавшего дело этого крупного вельможи. А пока отец переживал трагедию, Диана росла в обстановке благополучия и богатства. Согласно легенде, некая крестьянка, на вид сущая ведьма, погадала девочке по руке и увидела там фантастическую судьбу. Это предсказание некий оставшийся неизвестным поэт донес до нас в стихах:

 
Та,
Что Жаном Пуатье порождена,
Дианой им была наречена,
Сумеет голову спасти седую,
Но потеряет голову златую.
Спасая головы, равно как и теряя,
Помучается, слезы проливая.
Но мысли горькие вам лучше бы оставить,
Возрадуйтесь, ведь всеми будет править.
Она.
 

Как известно, самые точные предсказания суть те, что делаются постфактум, а посему эти строки скорее всего не более чем апокриф. Но зато достоверно известно, что Диана и отец очень любили друг друга – случай довольно редкий для тех времен, когда было принято считать дочерей обузой и уделять внимание лишь отпрыскам мужского пола. Действительно, Диана была тем, что мы сегодня называем «мальчишкой в юбке». С шести лет она начала сопровождать отца в выездах на охоту и подвергать свое тело самым изощренным испытаниям, как то: подъем на заре, обливание холодной водой, долгие конные прогулки по холмам и оврагам. От этих занятий наша героиня ничуть не подурнела, напротив, они очень помогли ей расцвести и поддерживали ее в форме до преклонных годов. Высокая, с тонкой талией и широкими плечами, Диана отвечала античным канонам красоты – ни дать ни взять статуя богини. У нее была царственная осанка и округлые формы. Понятно, что она с гордостью оставила потомкам свое тело, которое писали многие художники, вдохновленные ее красотой, во всей ее триумфальной наготе. Голова ее была не только красива, но отнюдь не пуста: Диана страстно любила читать, увлекалась искусством Возрождения, которое начало давать ростки по всей Франции. Но самым любимым ее занятием была охота. Она сама говорит нам об этом, как и положено в стихах:

 
О, Боже, как же сердце бьется,
Когда услышу звуки я охоты.
Его унять ничем не удается,
Они дороже неги и работы.
Для меланхолии в душе уж места нет.
И помыслов дурных совсем лишен
Тот, кто занятьем этим увлечен.
 

Ее воспитание было дополнено длительным пребыванием при дочери покойного Людовика XI герцогине Бурбонской, которая оставила свой след в истории под именем Анны де Боже. Именно пример герцогини внушил Диане трезвый взгляд на вещи, научил не мучиться угрызениями совести, стремиться к власти, придерживаться строгих нравов. Но Анна Бурбонская, увы, не обучила ее ловкости в ведении политических дел, которой так славилась сама. Получив такое вот образование, Диана стала, как говорится, завидной невестой во всех смыслах этого понятия. И в 1515 году, в году победы под Мариньяно, эта ослепительно красивая шестнадцатилетняя девушка, этот столь соблазнительный розанчик, это создание, о котором можно было только мечтать, была отдана в жертву уродливому и горбатому старцу пятидесяти шести лет. Конечно, Пьер де Брезе, незаконнорожденный внук Карла VII, появившийся на свет от короля и Агнессы Сорель, был знатным вельможей. Будучи великим сенешалем Нормандии, он пользовался расположением Франциска I и был другом коннетабля де Бурбона. Кстати, именно коннетабль договорился с отцом Дианы о женитьбе его дочери. Как это и было принято, мнения девушки никто и не спросил. Она с большой неохотой восприняла новость о своем браке с этим старым уродом, который покинул ее спустя несколько дней после свадьбы и отправился с королем под Мариньяно, где оба они сражались не щадя живота своего. Можно было бы предположить, что молодая жена воспользовалась этим, чтобы повеселиться с каким-нибудь юным красавчиком. Ничуть не бывало! Она с нетерпением ждала возвращения супруга, а когда тот вернулся домой с поля брани, Диана начала, пишет Филипп Эрланже, «жить с ним достойной, спокойной, примерной семейной жизнью, тем более раздражающей, что в это было трудно поверить».

И все же поверить в это придется, поскольку годы шли, а на семейном небосводе «охотницы и горбуна» не появлялось ни единого облачка. Но в 1521 году это безоблачное счастье было внезапно нарушено разыгравшейся бурей: Жан де Сен-Валье оказался замешанным в предательстве Шарля Бурбонского. Но если коннетаблю удалось бежать, то его другу повезло намного меньше. Он был арестован, предстал перед судом и спустя три года приговорен к смертной казни. Невзирая на многочисленные просьбы, на свое стремление успокоить умы, Франциск I оставался непреклонен. Сен-Валье уже взошел на эшафот, когда появился всадник с указом короля о помиловании. Смертник был так перепуган, что при этом счастливом известии принялся целовать всех подряд, включая и палача. Но чем же объясняется столь внезапный порыв королевского великодушия? Можно предположить, что Диана изо всех сил молила за отца перед Франциском, а слезы этой красивой женщины и ее мольбы, поддержанные мужем, Пьером де Брезе, взволновали короля. Или Франциск не хотел вызывать неудовольствие зятя приговоренного накануне военной кампании, когда королю так нужна преданность его дворян? Как бы то ни было, молва очень скоро объяснила помилование графа де Пуатье чарами красавицы Дианы. Неисправимый болтун Брантом не смог пройти мимо этого эпизода и в своей книге «Истории галантных дам» предложил нам свою живописную версию развития событий:

«Мне рассказали про одного знатного сеньора, который был приговорен к смерти через отсечение головы и уже взошел на эшафот, но был внезапно помилован благодаря вмешательству своей дочери, писаной красавицы. Так вот, сходя с эшафота, он бормотал: “Храни, Боже… мою дочь, которая меня спасла”».

Слабо верится, что Жан де Пуатье, только что избежавший знакомства с топором палача, смог произнести столь блестящую «историческую» фразу. Однако же версия Брантома была подхвачена в многочисленных комментариях, которые на протяжении многих веков касались этого события. Даже Виктор Гюго и тот последовал этому примеру и написал, как Сен-Валье обвинил короля в том, что тот «замарал репутацию, обесчестил, осквернил, облил грязью и сломал Диану де Пуатье». Что же касается Мишле, то в этом анекдоте он нашел повод для того, чтобы снова дать волю своему богатому воображению, и сообщил нам следующее:

«Рассказывали, и это вполне вероятно, что дама, которой было двадцать четыре года и которая была полна красоты, очарования и сообразительности, направилась прямо к королю и заключила с ним сделку. Спасая своего отца, она устроила и свои личные дела, завоевала расположение монарха и заняла политическое положение подруги короля…»

Есть еще одно свидетельство по этому делу. Как написал в 1552 году в своем дневнике венецианский посланник Лоренцо Контини, чуткий ко всем придворным сплетням, «оставшись вдовой, молодая и красивая Диана, как все утверждали, успела побыть любовницей короля Франциска I и других мужчин, прежде чем оказаться в объятиях короля Генриха II».

«Короля Франциска I и других мужчин…» Значит, эта целомудренная, эта недоступная Диана под маской холодности и столь восхваленного целомудрия скрывала бешеный темперамент? В любовных утехах нельзя доверяться внешнему впечатлению, а Диана не была первой «святошей», кому удалось обмануть своих современников. Однако, если верить Контини, эта, как ее называли, «прекраснейшая из прекрасных», только став вдовой вроде бы проявила к королю некоторое «снисхождение». Но в то время Франциск тешился с Анной де Писсле, и та слишком ненавидела вдову сенешаля Нормандии, чтобы допустить, что ее венценосный любовник гулял на той стороне. Впрочем, Франциск I лично положил конец всем предположениям, написав про Диану:

 
Очень приятна для глаз,
Очень честна для проказ.
 

Таким образом, для того, чтобы вернуть Диане честь, достаточно было двух простых рифмованных строк. Но даже сожалея об этом – сие нам известно, – отец не пошел по тропе, на которую потом ступил сын…

Давайте же теперь поговорим об этом сыне, ибо именно он герой этого рассказа. Это он, странствующий рыцарь, возвел на пьедестал даму своих мыслей и своим расположением к ней увековечил ее память. Кто бы вспомнил о какой-то Диане де Пуатье, если бы король Франции не положил к ее ногам свое сердце? Без прикрас в легендах, без пышности и без золотого блеска той блистательной эпохи Диана, по сути, всего лишь куртизанка, но, в отличие от всех куртизанок, она всю жизнь держалась одного «благодетеля», самого знатного из всех! Когда он правил Францией, она безраздельно правила им. Ведь она взяла его из колыбельки! Или почти так.

В своем мадридском застенке юным принцам пришлось прождать освобождения целых четыре года, пока в июне 1530 года не была расторгнута ужасная сделка, что привела к их заточению. В Мон-де-Марсане они снова встретились с отцом. Франциск I был взволнован встречей с детьми, которых столь тяжелое испытание заставило повзрослеть. Возможно также, король испытывал известные угрызения совести, думая об этих невинных созданиях, которые стали инструментами его политики. Как и полагалось, все проявления нежности были обращены к наследнику Франсуа. Анри достались лишь случайные ласки для приличия, что никак не могло обрадовать и так вечно угрюмого мальчишку. Впрочем, так ли уж он жаждал поцелуев такого папаши, который покинул его на столь продолжительный срок, или бабки – Луизы Савойской, – что с такой легкостью пожертвовала им и его братом ради своего Цезаря? Но зато в королевском кортеже была некая дама, как ему сказали, несомненная чаровница, с которой одиннадцатилетний Анри не сводил глаз. Пусть тот поцелуй, которым наградила его Диана четыре года тому назад, и стерся с его лба, но он остался в его сердце: Анри тайно хранил это воспоминание. Когда он снова увидел Диану, в тот день в его душе любовь к ней пустила глубокие корни. Любовь ребенка, скажете вы? Но разве любовь ребенка не самое крепкое чувство?

Спустя несколько месяцев, 5 марта 1531 года, когда новая королева Элеонора, которую Франциску I пришлось взять в жены по договору с Карлом V, короновалась в Сен-Дени, Диана находилась в ее свите. После торжественной церемонии был устроен турнир для присвоения приза за красоту той, кого провозгласят королевой турнира. Естественно, приз получила Анна де Писсле, «королева сердца» французского короля. Как же могло быть иначе? Но ей пришлось разделить лавры с Дианой де Пуатье. Этот успех, за который Брантом назвал ее «прекраснейшей из прекрасных», был вполне заслуженным. Одновременно этот успех принес ей с того дня ненависть и зависть Анны. Но эти чувства Диана вернет ей сполна. В конце турнира на ристалище выехали два принца в рыцарских доспехах. Каждый из них держал в руках копье с флажком. Когда настал его черед, Генрих Орлеанский опустил свое копье перед Дианой, показав тем самым всем присутствовавшим, что отныне он считал ее «своей дамой».

Старому Пьеру де Брезе не довелось узнать о необычайной судьбе своей супруги. Он умер в возрасте семидесяти двух лет в июле все того же 1531 года, окруженный всеобщим уважением. Диана, как и положено, разыграла сцену неутешной печали. Именно сцену, поскольку количество пролитых ею слез было пропорционально числу окружавших ее людей. Могла ли она искренне любить покойного, мягко говоря, не красавца, да еще и старше ее на сорок лет? В этом можно усомниться, но, как бы то ни было, даже если она его и не любила, она сделала вид, что любила, проявив при этом высокую виртуозность. Дурная молва, это опасное оружие, которое доходит сквозь века, приписывала «прекраснейшей из прекрасных» многочисленные любовные приключения, имевшие место даже до того, как славный де Брезе покинул сей бренный мир. Так, все долгое время утверждали, что она сбросила с себя пояс верности перед Клеманом Маро. Эта молва основана на его очаровательном стихотворении:

 
Как часто хочется мне Фебом стать,
Но не затем, чтобы, испив нектар, набраться сил.
Никак нектару не дано унять
Недуг любви, что сердце поразил.
И не затем, чтоб небо украшать,
Ведь на земле та, что мне душу греет,
Но королю не хочет изменить.
Я Фебом стать хочу в надежде, что сумеет
Меня прекрасная Диана полюбить.
 

Было бы обидно, если речь шла о какой-то другой Диане, – если бы все было так, как виделось поэту, мадам де Брезе моментально потеряла бы свой панцирь «женщины вне всяких подозрений» и стала бы более человечной. Но она не только не ответила ни разу на пламенные мольбы поэта, но, напротив, питала к нему неослабную ненависть. Клеман Маро не делал тайны из того, что симпатизировал еретикам-протестантам, что приводило в бешенство такую ультракатоличку, какой была дама из Ане[52]52
  Так прозвали Диану де Пуатье из-за ее привязанности к своему замку Ане.


[Закрыть]. Она раз и навсегда выбрала для себя образ безупречной женщины и ни под каким предлогом не выходила из него. Даже свое вдовство она умудрилась сделать дополнительным атрибутом своего очарования: после смерти мужа Диана стала носить только черное и белое, но это строгое сочетание цветов лишь ярче выделяло ее на фоне других женщин. Брантом не ошибся, когда написал: «Она ничуть не изменилась, даже выбрав строгие цвета одежд, она продолжала выглядеть модно и шикарно, и выглядела более светской, чем до вдовства, особенно когда выставляла напоказ свою прекрасную грудь».

Правда в том, что Диана в каждом своем наряде старалась продемонстрировать одну из своих прелестей, словно бы заставляя сильнее жалеть тех, кому не суждено было увидеть большее. Несколько лет, которые последовали за смертью старика и предшествовали ее связи с Анри, мадам де Брезе провела при дворе как образцовая вдова. Ее положение, ее царственная осанка, ее непреходящее горе помогли завоевать уважение и, конечно, дружбу короля – да только ли дружбу? Однажды вечером 1532 года в Фонтенбло в разговоре наедине король излил душу этой внушавшей ему доверие женщине. Он был доволен поведением дофина, который в столь юные годы уже имел любовницу, что не могло не радовать разгульного отца, но вот младший сын… И без того замкнутый по природе, Анри стал за годы пребывания в плену еще более нелюдимым. Казалось, его интересовала только игра молодыми мускулами, ей он предавался с большой охотой. Что же делать, чтобы вывести его из меланхолии? Диана улыбнулась – улыбка редко появлялась на ее лице и от этого была еще более ценна.

«Доверьтесь мне, сир, – сказала наша вдовушка, – принц будет у моих ног».

Это было похоже на шутку – как-никак разница в возрасте. Но Франциск поймал ее на слове, будучи обнадежен именно этой разницей. Он дал прекрасной даме нечто вроде своего благословения на то, чтобы она занялась его отпрыском. Диана не могла мечтать о лучшем покровительстве в выполнении своей задачи. Было ли предложение таким спонтанным, таким невинным, как это может показаться? То, что мы знаем о Диане, о ее расчетливом уме, о ее остром чувстве личной выгоды, о ее честолюбии, которому суждено было в скором времени проявиться во всей своей глубине, позволяет нам в этом усомниться. Кроме того, она не могла не заметить взгляды, которые бросал на нее Анри. Она была слишком опытной женщиной, чтобы не понимать волнение, которое она сеяла в душе подростка. И поэтому она могла только выиграть от предпринятой ею авантюры, прикрытой столь благими намерениями. О чем же, в конце концов, шла речь? О том, чтобы помочь юнцу, который слишком рано лишился матери, вновь обрести душевное равновесие и радости жизни. Нет, никто не мог бы осудить честную женщину за то, что она взялась за столь благодетельную задачу. Поскольку графиня постоянно заботилась о соблюдении внешних приличий, ее связь с юным принцем стала проходить под знаком целомудрия, так, как это описывалось в рыцарских романах. Диана могла начинать свои действия, и никто не смог открыть ее истинные намерения.

Со своей стороны Генрих Орлеанский слишком серьезно относился к своей роли верного рыцаря. Он еще не знал, что такое любовь и любовные желания, довольствовался ролью платонического влюбленного, которую ему навязали. И если всех при дворе забавляла необычная идиллия принца и вдовы сенешаля, никому в голову не приходило возмущаться. Все думали, что это была всего лишь игра. Но Диана знала, что никакой игрой здесь и не пахнет…

Но вскоре Анри пришлось выполнять обязанности принца крови. Продолжая бежать за итальянским миражом, Франциск I решил, что благодаря женитьбе младшего сына на внучатой племяннице Папы Римского он сможет продвинуть свои дела по другую сторону Альп. И поэтому осенью 1533 года в постели будущего короля Генриха II очутилась его ровесница, девочка четырнадцати лет, которая не могла поверить в выпавшее ей счастье. Екатерина Медичи приходилась родственницей Папе Римскому, и это было хорошо, но, взбираясь по ветвям ее генеалогического древа, всякий мог наткнуться на банкиров, что было уже не так хорошо. А если бы он еще полазил по этому древу, то встретил бы торговцев маслом и пряностями, что было уже совсем нехорошо. Да какая кому была разница! В любом случае Анри не было суждено взойти на трон, а Екатерине – стать французской королевой. Так, по крайней мере, все считали. Чтобы дополнить эту картину, добавим, что девочка была довольно некрасива и достаточно осторожна, чтобы показывать свой ум. В том виде, в котором она представлялась, новая герцогиня Орлеанская позволяла Диане не волноваться: эта сопливая дурнушка не могла отбить ее «предмет».

Брак по расчету не повлиял на отношение принца к даме своих помыслов. Несмотря на то что он был вынужден исполнять супружеский долг перед Екатериной, ее некрасивая молодость никоим образом не могла соперничать с роскошной зрелостью Дианы. Итальянка очень скоро это поняла и с почти рабской покорностью стала воздерживаться от проникновения в заповедник охотницы. Кто бы тогда мог предположить, что за почти детской улыбкой юной принцессы скрывались железная воля и дьявольское лицемерие? Кто мог предугадать, что наступит день, когда ей придется на руках нести судьбу Франции?

Нет, Диана была не права, не обращая на итальянку внимания. Но у нее и времени-то не было на какую-то там девчонку: у нее была другая, более опасная соперница в лице официальной «королевы сердца», то есть герцогини д’Этамп. У той тоже были свои амбициозные планы, и она не желала, чтобы кто-то становился у нее на пути. Поэтому между двумя этими женщинами началась война, которая вначале была тайной, а потом перешла в открытые столкновения. И ожесточенность этой войны возрастала по мере возвышения Анри.

Пока еще на руках у Анны были козырные карты в ее игре, потому что она владела сердцем короля. Как мы уже видели в предыдущей главе, она пользовалась им не только для себя любимой, но и для того, чтобы пристраивать друзей и изгонять врагов: благодаря фаворитке во главе войск был поставлен адмирал Шабо де Брион вместо смещенного ее усилиями маршала де Монморанси. Эта скандальная рокировка случилась как раз накануне предстоявшей военной кампании, поскольку свояки-враги Франциск I и Карл V нашли новый повод для ссоры. И по-прежнему в Италии. Как и было заведено, дофин и его младший брат должны были уехать с отцом на войну. В обществе это одобрили. И Анри вынужден был расстаться со своей дамой. Но прежде он в разговоре наедине признался ей в своих чувствах. Насколько нам известно, охваченный волнением застенчивый подросток посмел выразить словами то, что чувствовало его сердце. И это признание наполнило радостью даму из Ане. Пусть это была тайная удача, теперь перед ней открывалось многообещающее будущее.

Но вот началась война. Враждовавшие стороны стали обмениваться ударами, которые напоминали раскачивание на качелях: когда в конце 1536 года французская армия захватила Пьемонт и Савойю, Карл V в свою очередь перешел Альпы и вторгся на юг Франции. Франциск сразу же призвал назад Монмаранси, и тот, чтобы извести врага, применил настолько же интересную, насколько и бесчеловечную по отношению к мирным жителям тактику. Будущий коннетабль никогда не отличался излишней сентиментальностью. Он сровнял с землей города и деревни, пожег хлеба, отравил колодцы. Как написал Филипп Эрланже, «он стал предвестником тактики “выжженной земли”». Эта тактика оказалась весьма эффективной: побродив несколько недель по пустым землям, германские орды трусливо убрались восвояси. А тем временем произошло событие, которое имело важные последствия. Пока войска бились в Италии, король и оба принца остановились в Валансе, поскольку излишняя осторожность еще никому не вредила. Увы, то, чего не смогли сделать шпаги, копья и пушки противника, сделал простой стакан воды, который дофин Франсуа выпил 10 августа 1537 года, перед этим как следует поиграв в мяч. С ним сделался удар, и через несколько часов все было кончено. И семнадцатилетний Генрих Орлеанский стал наследником престола. Был ли он готов к выполнению столь ответственной роли? Вряд ли. Описание, сделанное Филиппом Эр-лаже, весьма нелестно для нового дофина:

«Новый наследник короны, – пишет Эрланже, – знал толк в молодецким потехах, а с оружием управлялся как никто. Но для взрослого мужчины одного этого явно недостаточно. А у Анри, казалось, мускулы были развиты за счет серого вещества. Он плохо соображал, не мог быстро найти остроумный ответ, не мог с легкостью вести разговор, он мало стремился к образованности, не был любознателен. Все это делало молодого человека медлительным, когда надо было принимать решение. Но когда у него уже складывалось свое мнение – редко без участия других, – Анри придерживался его с упорством, достойным подражания».

Эта с неба упавшая ответственность захватила его врасплох, но одновременно принесла облегчение, поскольку ему надоело прозябать на вторых ролях, как это было предопределено рождением. Кому-то при дворе это не понравилось, но кто-то облегченно вздохнул. Среди последних был Монморанси, который увидел в этом усиление доверия и укрепление своих позиций. Ведь он был другом не только наследного принца, но и Дианы де Пуатье. Графиня поддерживала его в самые тяжелые времена королевской немилости, а влияние ее на дофина гарантировало прекрасное будущее. Что же касается самой Дианы, она была явно рада чести, которая выпала ее «предмету». Таким образом, ее расчеты оказались верными, а желания были удовлетворены выше ожидания. Возможно, что возвышение влюбленного в нее юноши ускорило принесение в жертву ее добродетели. Она колебалась сделать это ради младшего сына Франции, но не могла больше отказывать наследнику короны. С такими вещами шутить было не принято! Она, естественно, догадывалась о том, что, став в тридцать шесть лет любовницей семнадцатилетнего юноши, окажется объектом всеобщего возмущения. Двор был вымощен дурными намерениями, сплетни и пересуды были источниками насыщения этого мирка, который вращался вокруг трона. Но все тщательно взвесив, наша героиня решила, что стоит рискнуть, тем более что силы юного Анри будут приятной заменой бессилию покойного старика-супруга. А ведь Диана была женщиной, пусть она и старалась выглядеть статуей. Но под мрамором напоказ плоть пульсировала и требовала своего. А об этом следует всегда помнить… Однако для того, чтобы все более слабое сопротивление Дианы рухнуло, нужно было кому-то шевельнуть пальцем. И Монморанси любезно сделал это. И тем самым вернул долг признательности как Диане, которая защитила его, так и Анри, возвратившему ему все его почести и права. Коннетабль взялся найти место для первой супружеской измены наследного принца. Монморанси пригласил обоих участников готовившегося праздника любви в свой замок Экуан. Убранство замка было великолепным и предрасполагало к самой бурной страсти. Там, в частности, были знаменитые эротические витражи, которые «могли бы своим бесстыдством заставить покраснеть самого Рабле», воспроизводящие в мельчайших подробностях любовные похождения Психеи. Как мог не взволноваться юнец, который собирался вкусить запретный плод – плод своих столь долгих мечтаний? Как должно было забиться его сердце, каким он должен был быть охвачен волнением на пороге победы – той, что была для него гораздо дороже всех побед, какие он мог одержать на полях сражений! А разве Диана, несмотря на все ее самообладание, не должна была испытывать дрожь, поскольку, если верить официальной версии ее жизни, у нее любовного опыта было не больше, чем у юного воздыхателя. Возможно, опыта этого у нее было даже меньше, по крайней мере в области физических «упражнений».