Текст книги "Мы, кошки"

Все о Хлое

Она пришла сюда с другими кошками-переселенцами, сопровождая черного кота, который бродил по автостоянке – драчун и забияка, он всегда был первым у мусорных урн и никогда не был последним в лесу. Все лето он сеял ужас вокруг себя, покрывая наших женщин и воруя нашу добычу. Мой плутишка брат избавил нас от него.

В тот день, когда она впервые предстала передо мной, Хлоя была беременна. Она окотилась прежде моей матери, которая тоже была беременна – как всегда. Хлоя была полностью обессилена, хотя по ее виду это невозможно было сказать. Кошка не первой молодости, и это были явно ее не первые роды. Тем не менее у нее никогда не было малышей. Но это мы узнали гораздо позже. Она была слишком горда, чтобы рассказывать хотя бы о самой незначительной потере.

Без моей матери Хлоя ни за что не смогла бы из этого выпутаться. Мама тут же стала ей во всем помогать. Видеть такое мне еще не случалось. Она вылизывала ее черных малышей, будто своих. Когда же три дня спустя она сама родила, то поделилась с ними своим молоком, будто это была вода из лужи. Это оказалось совсем не просто: черныши, родившиеся раньше, были намного крупнее и гораздо более жадными. И все они пищали. Кошка терпит все, но не то, что может навредить ее собственным котятам. Я считаю, вполне нормальная точка зрения. Мама же не делала этого простейшего выбора. Она решила стать чем-то небывалым: кошкой по ситуации. Почему? Тайна. Она беззаботно истощала себя, стараясь прокормить всю неуемную малышню. Вопреки всему она путала оба выводка. Когда она стала выходить на охоту, то ловила добычу для всех. Хлоя была совершенно бездарной охотницей. Мать приносила добычу, объясняла, что это такое, добивала, разделывала, ощипывала. Она не доверяла этого чужачке.

Вот с этого мне и следовало бы начать: Хлоя была чужачкой. Совершенно чужеродным явлением: худая, на длинных лапах, с аристократическим лицом и самой странной шерстью, которую только можно было вообразить. Это было похоже на чудо: туловище у нее было бежевым – как песок по берегам реки, а все, что было по краям: нос, уши, кончики лап и длинный хвост, – темно-коричневое, будто земля после дождя. Добавьте к этому самые красивые в мире глаза – широко распахнутые, небесно-голубого цвета. Я никогда не видел кошки, которая бы так выглядела, и склонен полагать, что она единственная в своем роде, несмотря на то, что сама она утверждала обратное. Она рассказывала, что, когда родилась, все кошки были такими же, как она, – не только ее мать, братья и сестры, но и все, кого она видела в клетках вокруг себя. Она родилась в царстве людей и всегда жила в стенах их дома. Когда мы с ней встретились, она не представляла себе, как можно обходиться без такого жилища.

Восторг, который она испытывала по отношению к нам, был безграничным. Его можно было сравнить разве что с тем чувством, которое испытывала моя мать, хотя оно было и не таким эгоистическим. Матушка любила Хлою, а та обожала жизнь, которую мы вели.

Совсем молодой ее оторвали от родных и отдали старой женщине, которая нарекла ее Агатой. Несколько лет они прожили вдвоем, друг с дружкой. Хлоя должна была заменить ей кошку той же породы, чьи фотографии повсюду можно было видеть на стенах этого дома. Мы не знали, что Хлоя хотела этим сказать. Ни моя матушка, ни мой брат и ни я сам не понимали, что значит слово «изображение», так же, как и другие заменяющие его слова – «портрет», «зеркало», «фотография». Когда нам случалось слышать от рассказчицы что-нибудь непонятное, мы отходили от нее подальше и усаживались, повернувшись к ней спиной.

Хлоя говорила, что все человеческие существа предельно глупы, что они чуют лишь то, что находится у них под самым носом, что при ходьбе поднимают столько шума, что всегда есть время убежать. Люди, утверждала она, не могут быть незаметными.

Даже если две кошки могут во многом соглашаться друг с другом, их доброе согласие все равно остается тайной. Как объяснить, что моя матушка, которая ненавидела людей настолько, что презирала кошек, чувствующих к ним хоть малейшее расположение, так полюбила Хлою, родившуюся в их среде? Из всех кошек с автостоянки она выбрала самую очеловеченную.

– По крайней мере эта, – говорила моя матушка, – знает, от чего убежала.

Обвиняя в двурушничестве всех новоприбывших без исключения, в Хлое она увидела перебежчицу. Во всяком случае, матушка объясняла ситуацию именно так. Станет ли когда-нибудь известна истинная причина?

Лично я принял ее за интриганку. В конце концов, мы почти ничего о ней не знали. Она столько лет жила в городе и после старухи попала в руки молодой девушки – жалкой и несносной особы. Живя при людях, теряешь множество удовольствий жизни, например, любовь и охоту. С этим, однако, она смирилась. Хлоя собиралась навсегда стать приложением к своей подушке.

Однажды – это было прошлой весной – в кухне снова пробудились муравьи, в воздухе витали разнообразные запахи, все чувства у Хлои невероятно обострились, как будто она проснулась после долгой спячки. В дверь позвонил курьер, он принес косметику, которую хозяйка заказала по каталогу. Девушка поспешила открыть свой пакет. Курьер не спешил уходить; он знал, что принес, и с улыбкой смотрел на нее. Полуоткрытая дверь выходила прямо на улицу, полную всевозможных шумов. Хлоя потянулась к своей мечте. Она вдруг ощутила, что еще молода, что еще способна нравиться и убивать добычу.

Она ушла.

Мой брат был просто без ума от Хлои, чего нельзя сказать обо мне. Конечно, она была грациозна и умела подать себя, но я не люблю, когда важничают. Что делать с самкой, которая воображает себя китайским императором? Мне нравятся мягкие и покорные, вот это в моем вкусе. Она же была скорее вкрадчивой. Не могу сказать, чтобы она меня совсем не привлекала. То есть нравилась, но не настолько, чтобы потерять из-за нее голову. Я считал ее такой, какая она есть: безнадежной в охоте, неспособной отличить лесную мышь от землеройки, способной упустить кролика, погнавшись за чайкой. Один раз я даже видел, как она бросилась на ягненка. И вот за нее моя мать должна была охотиться, хотя каждому известно: связываться с человеческими любимцами – хлопот не оберешься.

Забыл рассказать о ее голосе – такого громкого я еще никогда не слышал. Это был мощный высокомерный крик, странное, повелительное и на редкость неблагозвучное мяуканье. Голос Хлои прекрасно гармонировал с ее внешностью.

Плутишка был у ее ног, целыми часами он слушал, как она рассказывает о жизни среди людей – так, как рассказываем мы: небрежно, бессвязно, что-то досказывая телепатически, что-то добавляя жестами. Все люди друг друга стоят, говорила Хлоя. Там, у пожилой дамы, она была на своем месте. Жизнь протекала спокойно и размеренно, все вокруг было понятным, все подчинялось раз и навсегда заведенному порядку. Она знала, где можно точить когти, где безмятежно отдыхать, где беззаботно прыгать. Кухня была вкусной. Пожилой даме оставалось недолго, и Хлоя это знала. Она любила свернуться клубочком у нее на коленях, радостно мурлыкая. Так она помогала старушке примириться с мыслью о скором уходе из жизни.

В этом месте плутишка неизменно испускал восхищенный возглас, восторгаясь гениальностью Хлоиной хозяйки. Меня же это удивляло. Как известно, все домашние кошки считают людей бессмертными. Это и есть камень преткновения между нами и ними. Так как мы-то прекрасно видим, что люди – живые существа, которым, как и всем прочим, свойственно рождаться, взрослеть, дряхлеть и умирать. Но домашние зверюшки настолько простодушны, что считают людей непобедимыми, бессмертными и всемогущими. Безмерно простодушны во всем, что касается людей, но ни в чем другом. Следует отдать им справедливость: никто из них не считает человека добрым. Даже собаки не настолько глупы.

Господи боже, при чем здесь это! Или я позволил своим мыслям окончательно потеряться. Вовсе не с собаками следует сравнивать наших братьев, будь они хоть распоследними тупицами. Собаки, жалчайшие создания! Нерешительные, фанатичные, резкие. Совершенно никакого самообладания! И так скупо наделены талантами… Собираясь прыгнуть, собака принимается за это четыре раза, виляя хвостом от воодушевления и беспокойства. Прыжок же, который делает кошка, единственный и прекрасно получается с первого раза. Даже опустившаяся, совершенно нелепая кошка все равно остается кошкой. Вот почему мы так нетерпимо относимся к предателям. Домашние кошки должны нам уступать, должны приходить к раскаянию. Да, мы их бьем, наводим на них ужас, даже убиваем иногда, но лишь чтобы наказать за легковерие, которое те проявляют, полагая, будто человек бессмертен. Мы хотим открыть им глаза. Люди умирают – как все в этом мире. Просто это очень коварные создания: они прячут свои трупы. Не знаю, что они с ними делают, но знаю, что они что-то с ними творят. Я даже знаю почему. Они прячут мертвые тела, чтобы произвести впечатление на остальных живых существ. Хлое никто об этом не рассказывал, она сама все поняла. Думаю, следует принять ее слова на веру.

Эта кошка совершенно изголодалась по похвале и признанию, она хотела их все больше и больше. Для того чтобы мой брат продолжал восторгаться ею, она придумывала все более невероятные подробности. Люди не только умирают, рассказывала она. Люди буквально пропитаны смертью и к тому же глупы; отсюда проистекает их уверенность в превосходстве над животными. Люди думают, что они-то знают о том, что они смертны, а вот нам это неизвестно.

– Что ты такое говоришь! – всегда прерывал ее мой брат. – Как будто я никогда не видел задавленных кошек!

– Мы все их видели, дорогой, дороги полны ими. Не сердись.

Она вставала, принимаясь вылизывать шерстку у себя на шее.

– Но это же глупо! – горячился плутишка. – Все в мире умирают. Все умирают и убивают, начиная с мышей и ягнят и заканчивая червями, живущими в тине.

– Ну конечно, любовь моя, и ты не одного из них задавил, я знаю. Я не говорю, что верю в это сама, я тебе говорю, что люди верят, будто в это верят другие.

На этом месте я покидал их. Воображать, что люди думают о том, что о них думают другие – подобное неизменно вызывало у меня зевоту.

– Разумеется, мы умрем, – продолжала она. – С этим не поспоришь. Конечно, я не думаю об этом целый день. Люди, впрочем, тоже. И кто об этом станет думать, кроме больных или тех, кому очень грустно? То, что отличает человека – вовсе не бессмертие, как думают легковерные, а сознание своей смертности, так, как они себе это представляют. Людей отличает безмерное тщеславие, которое разрастается под конец их существования, а иногда заглатывает их целиком без остатка.

Иногда я засыпал прямо посреди их диалога. Или продолжал с недоверием прислушиваться к ним. Я видел, что Хлоя приукрашивает свой рассказ. Ничто ей не мешало: когда твои слова невозможно проверить, можно выдумывать, что душе угодно. Вот она этим и занималась. Чтобы окончательно пленить моего брата, Хлоя без конца рассказывала ему о корзинках, о тканях: что такое бархат, сатин, занавески.

– Но ты все это оставила и пришла сюда, – каждый раз говорил он, совершенно потерявшись.

Она растягивалась во всю длину, демонстрируя свой бежевый живот, и с мурлыканьем тянула лапу к щеке моего брата.

Кусочек за кусочком, я в конце концов составил для себя полную картину. Старая дама становилась все слабее. Родственники навещали ее с фальшиво заботливым выражением лиц. Среди них две самки, мать и дочь, приходили чаще всего. Потом они начали появляться каждый день. Наверно, это ее дочери, думала кошка. Потом, заметив разницу в возрасте, она решила, что это ее дочки из разных выводков. Старшая открывала шкафы и углублялась в их содержимое – столовое серебро, скатерти и фарфоровая посуда. Люди обожают вещи, причем настолько, что дают им имена. Тем временем младшая гостья забавлялась с кошкой. Однажды она унесла ее с собой. Она дала ей новое имя – Хлоя.

Приближалось Рождество, новый дом был полон дверей и запретов. Жизнь там была неуравновешенной, какой-то неопределенной. Хлою могли ударить ни за что. Целыми днями ею никто не занимался; на нее обращали внимание, только чтобы что-нибудь запретить или в чем-то помешать. Телевизор работал круглыми сутками, в доме постоянно раздавался бессмысленный шум. Хлое всегда приходилось быть начеку. Причем ласки она боялась даже больше, чем ударов.

Итак, девушка, не любившая имя Агата, назвала ее Хлоей в честь духов, рекламу которых постоянно крутили по телевизору. Она купила эти духи и обливала ими все вокруг. Хлою в первую очередь. Когда же девушке было скучно, она становилась опасной. И еще – эта девушка не умела ни отдыхать, ни сворачиваться клубочком. Она никогда не спала днем. Она притворялась, будто любит кошку, а на самом деле все время пыталась расчесывать ее или украшать бантами. Она купила Хлое ошейник с бубенчиками, чтобы окончательно лишить ее покоя. И, наконец, она чистила ей зубы пастой и стригла когти. Металлические щипцы для стрижки когтей издавали ужасающее клацанье. Девушка даже попыталась мыть ее в ванне.

– Молодая хозяйка вовсе не была злой, – говорила Хлоя. – Просто она была человеком, а те все делают вкривь и вкось. Такова вся их порода. Сделав что-нибудь не так, они сами говорят: «человеку свойственно ошибаться», прекрасно это осознавая.

В этом доме Хлоя провела три зимы. Три раза она убегала, и всякий раз ее возвращали назад. Ее изображения висели на стенах домов. С такой внешностью, как у нее, скрыться трудно.

История Хлои не растрогала меня, она лишь возбудила мое любопытство. Теперь я лучше понимал эту кошку, ее предельную осторожность по отношению к работникам из «Седико». В том, что касается людей, Хлоя не была ясновидящей, как воображала себе моя матушка. Она была затравленной. Без этого Хлоя никогда бы не стала пристально разглядывать и анализировать нравы людей, как это делают слуги. Впрочем, она не так уж и много этим занималась.

– Люди уверены, – утверждала она, – что их болтовня что-то означает. Например, когда человек говорит «славная, славная киска», это на самом деле означает «пошла вон, мерзкая кошка!» и ничто другое. Но тем не менее имеет смысл потрудиться, чтобы понять их слова, даже если они их употребляют слишком много. Хватило бы и четверти.

– Как это: слишком много слов?

– Хотя бы то, что люди всему дают названия. Не только тем, кто их слышит – кошкам, детям или собакам, – они именуют даже неодушевленные предметы вроде дверей.

– А что такое дверь?

– Не важно. Что-то вроде камней. Главное – ты можешь не бояться, что они тебе что-то сделают, если ты заговоришь о них. Отсюда и такое количество слов. Какой-то смысл в этих словах есть, но довольно жалкий: тот смысл, который оставляет человека одного.

– Подожди, Хлоя, ты хочешь меня убедить, что в бурчании, исходящем из их ртов, есть некая доля смысла?

– Оно все целиком имеет смысл. А вот их движения – как раз нет. Когда человек смотрит прямо на тебя, в большинстве случаев это вовсе не угроза. Они просто бесцеремонны. Такая наглость – естественное свойство их породы. Когда к вам протягивают руки, это вовсе не значит, что на вас собираются напасть – чаще всего это означает желание потрогать вас или приласкать.

– Вот что я на это отвечу: никто тебе не мешает убежать. Что бы они ни говорили, ты удираешь. Ты поступаешь, как мы, поэтому замолчи.

– Отстань от Хлои, – зарычал мой брат. – Отстань, пока я не разозлился.

Но не у него одного здесь были нервы. Я не мог без волнения думать о ее малышах. Для них скоро настанет время начать самостоятельную жизнь. Хлоя снова была беременна, и, без всяких сомнений, от моего брата. Матушка тоже округлилась, а наш лес был не резиновым, чтобы вместить всех.

Мне уже случалось голодать.

Как я потерял брата

В начале осени Хлоя исчезла. Плакать по этому поводу я не собирался, а вот брат с ума сходил от горя. Он крутился, мяукал, убегал метить весь лес один пенек за другим. Он все время суетился; глядя на него, можно было сказать, что это собака, а не кот.

Я был язвителен, и не без причины. «Она уйдет спать на подушках, это же так роскошно, так изысканно. Вот ты знаешь, что такое подушки? Бархат, шерсть, шелк?»

Так шутить было нехорошо с моей стороны, но я был молод и еще никогда не любил. Я имею в виду все, что входит в это понятие: ложиться рядом, щуриться, касаться друг друга щеками. Не покидать друг друга на охоте. Все это пришло в мою жизнь гораздо позже. Потом я еще об этом расскажу, снова открою длинную главу любви, в которой всего одна страница, длящаяся целую вечность; в ней есть начало и завершение. Увы! Я любил одну-единственную, а умираю из-за другой. Но довольно об этом.

Я не любил Хлою, и все же мы с братом поссорились из-за нее. Мысленно он присвоил эту себялюбивую эгоистку. Но по какому праву? Я не сердился, хотя он ни разу не дал мне провести с ней время. Даже если бы люди снова завладели ею, меня бы это не огорчило. К тому же голод доводил нас до исступления.

Мой брат напал на меня. С того самого дня мое правое ухо и разорвано; он выдрал из него внутреннюю кромку. Кровь текла из меня с двух сторон, она капала на затылок и заливала глаз. Победитель выгнал меня из леса. Должно быть, он смотрел, как я ухожу, и на его когте остался ошметок моего уха. Уверен, мой брат ликовал. От моих страданий он вырос в собственных глазах.

Целыми днями я бродил по полям, забивался под листья там, где они были. Ночами я охотился наудачу, ловил, кого придется. Вокруг меня сельскохозяйственные машины заканчивали собирать урожай. Свекла, свекла. За этими машинами оставались лишь комья земли. Рана у меня загноилась, я постоянно был голоден. Я питался насекомыми и даже падалью. Как-то вечером моих ноздрей достиг запах крови ежа, доносящийся с обочины дороги. Найдя его труп, я думал, что лишусь чувств, когда погрузил когти в его холодную мордочку. Эти подробности ужасны. У меня больше не было ни территории, ни семьи. Жизнь покидала меня. Я думал, что сейчас умру, прямо на этой тропинке. Я слышал, как перелетные птицы перекликаются в сером небе, ощущал томление во всем теле, будто во сне. Если бы я мог сжалиться сам над собой, я бы это сделал. Но мы, кошки, безжалостны.

Даже к себе.

Мое место под солнцем

Во время своего бегства я случайно обогнул город, описав широкий круг по близлежащим территориям. Не простой круг, а полный поворотов и возвращений. Я не знал, куда иду. Все, что было у меня в голове: бежать из Буа Рон и держаться как можно дальше от города. Как бы мне ни случилось оголодать, я никогда не войду в город, даже ночью. Страх перед людьми преобладал надо всеми моими чувствами.

На исходе дня я вошел в Буа Уден – небольшой кленовый лес возле другого конца города. Проходишь последние дома, футбольное поле, кемпинг, затем возделанные поля, выходящие к устью реки, и вот он, лес. На моей памяти никто из кошачьего племени никогда здесь не жил. Никто не решался сюда зайти, даже ради охотничьего набега. Буа Уден был наводнен лисами, там могли водиться и рыси.

Самым разумным было бы воздержаться, но благоразумие стало для меня непозволительной роскошью. Я больше не мог ходить полумертвым среди комьев земли, рискуя быть замеченным. Поэтому я вошел под сень деревьев. Буа Уден просто кишел жизнью. Замерев в неподвижности, я слушал легкий шум, перекличку голосов. Меня терзали безумный страх и такой же безумный голод.

И вот произошло чудо.

Пока я продвигался вперед, добыча, если можно так выразиться, сама бросалась мне в зубы. Это продолжалось целыми днями, неделями, месяцами. Я был королем леса. Будто во сне, я вступил в полное владение им.

Позже я узнал, кому обязан своим королевством. Незадолго до моего появления люди перебили здесь всех лис. Почему, неизвестно. Люди для всего находят причины, но далеко не всегда истинные. Они и сами не понимают, что с нами творят, хотя и приводят множество доводов. Ни с того ни с сего они устраивают настоящее побоище. Они травят нас, устраивают ловушки, стреляют в нас ради развлечения. Просто потому, что им этого хочется. Почему, остается тайной, покрытой мраком. Это может быть циркуляр из Брюсселя или ответ кружка местных охотников на действия другого кружка. Или это санитарная необходимость против распространения бешенства. Может быть, причуда охраны леса. Неважно. Правда в том, что они готовы истребить целую породу, так же как на следующий день снова завести ее представителей в самом большом количестве. Боже сохрани нас от их благодеяний.

Совершая в целом бессмысленные действия, люди очень методичны в деталях: они с тем же усердием защищают тех, кого недавно убивали. То и другое делается одинаково охотно, о чем люди готовы кричать на весь мир. Они не пытаются целенаправленно разрушить все вокруг – дело не в этом. Они просто не могут не совать свой нос повсюду – это их страсть. При этом они настолько неуклюжи, что, покровительствуя кому-то, они гробят других. Люди спасают и бакланов, и диких уток. Сегодня настала очередь тюленей в устье реки. Когда кто-то из них выбрасывается на берег, они увозят его на вертолете. Это похоже на войну. И заметьте, что в большинстве случаев тюлень ранен корабельным винтом. Их корабли, их же вертолеты. Они ранят, они же и выхаживают. Кажется, они собираются возродить прежнее количество рысей и волков. Печально об этом думать, но такое возможно. Их ничего не останавливает, никакое чувство меры, люди просто лишены его. Они способны выкармливать тигра молоком, опекать крокодила и баюкать на руках акулу.

Было бы забавно наблюдать за ними через стекло. Пусть они остаются в своем мире, который обустроили, как считают нужным. Общество, благосклонное к паукам и созданное мухами. Но, к несчастью, мир только один, и в нем живем мы. Мы вынуждены делить его с глупым отродьем, которое не умеет себя в нем вести. Этих существ так много, что, кажется, еще чуть – и они заполонят собой весь мир. Нам остаются недоверие и настороженность. Надо принимать грандиозные меры безопасности. Все прекрасное раздражает их. Определенность возмущает их, а великолепие приводит в смущение.

Всем хищникам свойственны такие наклонности. Что делают люди? Подсчеты. Они пересчитывают тигров. Делают им прививки, надевают кольца. Хотя, надо сказать, что тигр с кольцом – это даже хорошо. От этого тигра в нем становится меньше. Оснащенный передатчиками и антеннами, он становится почти что творением людей. Повсюду в мире представители племени кошачьих исчезают, и причина этому – деяния человека. Все, начиная с кошек. Мы процветаем, только становясь их домашними любимцами. Но, превращая нас в них, люди нас теряют.

Вымерли саблезубые тигры, самые крупные и самые сильные среди нас, и причина тому опять же – поведение человека. Тигр, рожденный, чтобы истреблять, был великолепен. Его постоянный оскал вызывал ужас. Человеческий рот по сравнению с этим великолепием – горькие слезы. Подумайте, как роскошны клыки летучих мышей-вампиров, какие ужасающие зазубренные шрамы оставляют на хвостах акул их соплеменники и прочие морские твари. У всех хищников пасть смерти, и все они важны для окружающего мира. Даже орел с его вечно озабоченным видом. На нас лежит груз ответственности, ведь мы стоим на страже мирового порядка. И смеяться здесь совершенно не над чем.

Порядок. Я не могу не улыбаться, произнося это слово. Кстати, легкая улыбка прекрасно подходит моей мимике.

Из всех кошачьих мы единственные, у кого есть улыбка. Даже, скорее, полуулыбка. Свидетельство нашей возможной слабости. Извиняющая улыбка в китайском духе, кому не случалось ее видеть? Она не имеет ничего общего с юмором; только глупые люди и способны ошибаться на этот счет. Количество их заблуждений по отношению к нам поистине впечатляет. Впрочем, они тоже необходимы: иначе двум нашим породам было бы еще тяжелее выносить друг друга. Кошка, принадлежащая человеку, – цена двойной ошибки. Но к этому своему открытию я еще вернусь.

Так или иначе, любой живет среди людей. И, что особенно важно, каждый из них способен буквально на все. Они способны подменять черное белым. Чего от них ждать? От худшего до его полной противоположности. Людьми управляет исключительно воображение. Некоторые из них вовсе не жестоки: они лишь считают себя таковыми. Другие воображают, будто принадлежат к породе господ. Несчастные! Они полагают, будто рождены убивать. Подобная мысль вызывает у меня лишь зевоту. Человек, считающий себя тигром, на деле – лишь злая обезьяна. Жалкие создания. Для нас убийство является нормой, для них же это безнравственность.

Мы осуществляем, а они лишь стараются. Разница более чем очевидна: люди творят жестокости нарочно, мы же нет. Мы убиваем лишь тогда, когда требуется. Это всегда лишь вопрос намерения. Не утверждаю, что это смягчающее обстоятельство, обратите внимание: я не говорю, что нас всегда толкает к этому необходимость – вечное извинение несчастненьких. Нет. Иногда мы убиваем и не испытывая голода.

Но всякий раз, когда мы убиваем, мы делаем это по необходимости. Прыжок встряхивает нам все тело, потрясает душу, подобно удару гонга. Прыжок нам просто необходим. С его помощью мы достигаем гармонии с самими собой. Мы заново ощущаем себя хищниками, осознаем свое место в мире, понятно?.

Люди совсем ни в чем не разбираются. Они не осознают своего места во вселенной. Вот по этой причине они и творят невесть что. Впрочем, очевидно лишь одно: убийство полностью их поглощает. Оно дает пищу их уму и горячит кровь. Нас же убийство показывает такими, какие мы есть, так же, как прыжок обнаруживает, где птичка.

Но довольно об этом. Я вошел в Буа Уден будто Златовласка к медведям[2]2
  Английский вариант сказки «Маша и три медведя».


[Закрыть]. Медведей тогда поблизости не было, но я об этом не знал. Долгое время я даже не понимал, насколько мне повезло. Голос иволги всякий раз предупреждал меня об опасности.

Мне некого было благодарить за свое долгое царствование. Люди ничего мне не дали, и я не имел к ним никакого отношения. Этот лес был моей находкой, а вовсе не их милостыней. Ни поступком, ни мыслью я ни разу не предал заповеди своей матушки. По крайней мере до последнего мгновения своей жизни я не отступил от убеждения, что люди – наши враги и что нужно ненавидеть их и убегать как можно дальше, чтобы избежать полного истребления нашей породы.

В этом лесу я любил буквально все: каждый пенек, каждый закоулок. Я любил апрельские почки на деревьях, опьяняющие запахи. Я подстерегал птенцов в гнездах, вдыхал ароматы цветов, не годящихся в пищу. Меня наполняли восторгом первые попискивания птичьих голосов в мае. Восхитительные голоса птичьих выводков могут взбодрить даже хилого больного котенка. Чтобы умереть в мае, надо быть абсолютно глухим. А кто в силах устоять перед чарами лета, перед изобилием зелени?

Однако именно зима держала меня в лесу – белое и скупое время года, когда кот без своей территории – никто и ничто. Я удерживал этот лес, и делал это хорошо. Хорошо, больше ничего. Хотя не так чтобы уж очень. Под своей шкурой я порядком отощал. Похудевшие, но гордые своей жизнью, такие звери каждый год мрут как мухи.

Уединение было абсолютным. Когда с деревьев начинали падать листья, моя привязанность к миру, которым был для меня лес, невероятно обострялась. Эту любовь больше не рассеивали тени и пустячные удовольствия. Она заполняла все мое существо целиком, а вместе с ней гордость и радость жизни. Я безраздельно владел Буа Уден и поэтому не подвергался смертельному риску. Это была и правда хорошая территория. Просто я проводил зиму с сознанием своей правоты, я почти любил это суровое время года – вот что отделяет гордых от слабых. Вид уснувшей природы придает сил. Мне нравилось вдыхать живительный морозный воздух, от которого кашляешь. Зимний воздух пахнет мокрым деревом и прелыми листьями.

Я любил голые деревья в сиреневом вечернем освещении – рассеянном и неверном. Зимой звуки как будто отделяются друг от друга, становятся более четкими, более насыщенными. Знаком ли вам мелодичный голос лягушки, песня, которая заставляет умолкнуть все вокруг? Или круги, которые образуются вокруг булыжников в пруду? Вот так происходит и со звуками зимой. Они появляются один за другим и долго не замолкают. Зимой все становится медленнее. На пруду все время туман. Сейчас, на пороге смерти, я мысленно обращаюсь именно к зиме, периоду моего выживания. Время года, когда чистая и суровая природа сама выбирает, кому жить дальше, и сейчас приводит меня в трепет. И вот сегодня я умираю, побежденный человеческим племенем.

Впрочем, каждое время года было по-своему счастливым. Летом солнце разделяется на множество лучей, в которых танцуют мошки. Зимой его свет беспрепятственно разливается вокруг, рассеянный и ослепительно-белый.

Это был кленовый лес, окаймленный несколькими ореховыми деревьями, вербами и липкими ольховыми зарослями. Почти в самой середине леса я обнаружил даже не опушку, а небольшой просвет между деревьями. Они здесь росли реже, и пространство между пнями было залито светом. Там возвышался бук, единственный в этом лесу. Увидев, как он тянется вверх от корня дерева – один, без братьев, – можно было подумать, что он родился сам от себя. Я любил это дерево. В противоположность кленам он сохранил свои нижние ветки. Первая была на высоте человеческого плеча. Меня она вполне устраивала. Мне нравилось спать, держась за нее, как и подобает хищнику, под шелест нежных шелковых листьев.

А вот теперь я должен кое в чем признаться. Кое-что вызывало у меня досаду. Посудите сами: все представители нашего племени залезают на деревья, но лишь одни кошки не в состоянии с них слезть. Так уж устроены у нас когти: ими можно цепляться, только когда поднимаешься. Леопард может опускать голову вниз, а вот мы нет. Даже собака при всей своей глупости загоняет кошку на самую вершину дерева. Единственное, что остается в этом случае, – звать пожарных.

Поспешу добавить: это наш единственный недостаток. Во всем остальном мы являем собой воплощенное совершенство.

Бук, о котором я рассказывал, избавлял меня от этого неудобства. Даже с самой высокой ветки я с легкостью мог спрыгнуть на землю. Там, на вершине дерева, я ничего не боялся и, полузакрыв глаза, обозревал окрестности. Это было восхитительно удобно, к тому же там я мог не опасаться куниц. Свесив задние лапы по обе стороны ветки, я клал голову на полусогнутые передние и наслаждался радостью бытия. Там я провел много благословенных часов, полных лени и наслаждения.

Воздух был мягким, прозрачным, легким и зеленым.