Текст книги "Кубинский зал"

Я больше не сержусь на Джудит за то, что она сделала. Во всяком случае, не так сильно, как вначале. Она пошла на это, потому что считала – так будет лучше для Тимоти. Я думаю, она и Уилсон встречались по субботам и воскресеньям в одном из небольших отелей в Верхнем Ист-Сайде. Долгие совместные обеды, долгие вечера в жарком забытьи. В своих действиях Джудит, несомненно, была решительна и изобретательна, разнообразна и инициативна. Полагаю, старина Уилсон тоже не подкачал и оказался хорошим любовником; произвольно чередуя «большой» и «маленький глаз», он обеспечил моей жене захватывающий секс, что не могло не подействовать на самооценку Джудит, разом подняв ее в собственных глазах на новый, высший уровень. Я не сомневаюсь, что она отдавалась ему полностью, до самоотречения, до полного забытья – груди подпрыгивают, рот раззявлен, глаза закачены. В конце концов, почему бы нет? С возрастом секс становится более откровенным, и иначе просто не может быть. Ведь спим мы или бодрствуем, радуемся или горюем, часы идут, и их не остановить и не перевести назад. Думаю, она сама сказала, что он может вставлять ей с любой стороны. Уилсон Доун, однако, вряд ли улыбался и шутил, вряд ли он даже расслабился хоть на минуту, потому что секс с Джудит был для него еще одним способом нанести мне болезненный удар, а будучи человеком практичным, он наверняка умел совмещать дело и удовольствие.

Рискованность предпринятого шага, несомненно, возбуждала Джудит больше обычного, и она, вероятно, восприняла это как еще одно доказательство того, что с мужем у нее было не все в порядке. По-видимому, во время одного из последовавших за бурным соитием разговоров она дала Доуну понять, то собирается развестись со мной и уехать. Джудит всегда любила все планировать. Кстати, за эти свидания она преспокойно платила нашей общей кредитной карточкой, даже не пытаясь скрыть от меня свои траты, однако ее поведение вовсе не было таким жестоким, как может показаться на первый взгляд. В причинах, толкнувших ее на этот поступок, разобраться очень нелегко, поэтому я предпочел бы довериться инстинкту Джудит, который почти никогда ее подводил. И все же кое-какие соображения у меня были. Отдаваясь Уилсону Доуну, Джудит, с одной стороны, предоставила ему возможность отомстить мне еще одним способом, о чем я уже говорил, а с другой – дала выход собственным гневу и разочарованию, направленным против меня, и, возможно, обрела в своей измене некое подобие утешения. Но это было еще не все. Не исключено, что Джудит пыталась как-то облегчить мое положение, считая, что после того, как она переспит с Уилсоном Доуном, он будет ненавидеть меня уже не так сильно. А может, – понимая, что возмездие неотвратимо, – Джудит поспешила вывести себя из-под удара прежде, чем гнев Доуна обрушится на меня. Возможно также, что ее близость с Доуном явилась – как ни парадоксально это звучит – чем-то вроде проявления женской солидарности и взаимовыручки по отношению к его жене, которая была настолько раздавлена горем, что вскоре после похорон оказалась в роскошной частной палате психиатрического отделения Нью-йоркской городской больницы. Хорошо понимая ее состояние, Джудит добровольно пожелала взять на себя часть супружеских обязанностей миссис Доун, пока та не способна их исполнять. Не исключено, однако, что дело обстояло совершенно наоборот и что Джудит с самого начала метила именно в жену Уилсона Доуна, давая ей понять, что любые попытки причинить вред Тимоти чреваты разрушением ее собственного брака.

Любой из этих вариантов был вероятен, а может быть, здесь было намешано всего понемногу. И все же мне кажется, что существовал еще один мотив, и, чисто по-мужски, вопреки логике всего происшедшего, я мог бы даже предупредить Уилсона Доуна о приготовленной для него западне. Но – повторяю – тогда я еще ничего толком не знал. Между тем Джудит – апеллируя к мужскому естеству и к ненависти, которую мистер Доун-старший питал ко мне, – очень ловко заставила его забыть о том, какое поведение обыкновенный здравый смысл предписывал человеку, возбудившему гражданский иск на сорок миллионов против мистера и миссис Уайет – равно как и о его планах получить возмещение ущерба за счет их общего имущества и сбережений. Как только Уилсон Доун начал регулярно погружать свой напряженный член, временно заменивший ему голову, в лоно моей жены, он сразу лишился и адвоката, утратившего к делу весь интерес, и поддержки собственной супруги, и даже потенциального сочувствия присяжных, ибо Джудит документировала каждый их шаг. Она не только расплачивалась с помощью кредитной карточки, которую легко можно было проследить, не только записывала каждый разговор, когда звонила Уилсону по телефону, не только посылала на его служебный адрес дружеские и достаточно откровенные записки, которые, не будучи снабжены пометкой «Лично», распечатывались, подобающим образом регистрировались, копировались в трех экземплярах и подшивались в папку входящих документов, превращаясь таким образом в часть официальной документации банка, но не пренебрегала и мелочами – такими, например, как семь пар очень сексуальных шелковых трусиков с глубоким вырезом, надевавшихся только один раз после свидания и сохранивших не только седые лобковые волоски старины Уилсона, но и следы того самого вещества, с помощью которого был зачат его несчастный сын, – следы засохшей спермы, надежно сберегаемые в прозрачных пластиковых пакетах с герметичной застежкой. Многое в этой жизни в конце концов определяется тем, что произошло с семенем и куда оно попало – выплеснулось ли оно внутрь или наружу, выше или ниже, было ли оно обнаружено или нет. Если бы при таких условиях Уилсон Доун не отозвал своего иска, на свет Божий могло выплыть – и наверняка бы выплыло, – что истец потихоньку потягивает одного из ответчиков, что, разумеется, выглядело не слишком достойно и вряд ли могло понравиться миссис Доун и руководству банка. Адольфус Клей III – мудрейший из мудрых и хитрейший из хитрых – первым пронюхал о воскресных похождениях своего клиента, и довольно скоро чета Доунов тихо и без шума отозвала свой сорокамиллионный иск.

Не зная подлинной причины этого, я вообразил, будто подобный поворот дел означает победу, шанс вернуть назад нашу прежнюю жизнь.

– Отличные новости! – воскликнул я, возвратившись домой в тот вечер. Джудит стояла на коленях в стенном шкафу. – Все кончилось!

В ответ Джудит лишь улыбнулась холодно-вежливой улыбкой, словно врач, которому безнадежно больной рассказывает о случае чудесного исцеления.

– Что это ты затеяла? – спросил я.

– Да вот, решила кое-что выбросить. – Она снова нырнула в шкаф и принялась швырять через голову домашние тапочки, туфли, кроссовки. Они падали на покрывало кровати, на ковер, закатывались под платяной шкаф. Я мало что понимаю в женской обуви, но эти туфли казались мне еще совсем хорошими.

Постараюсь закончить поскорее – хотя бы ради себя самого.

Прошло совсем немного времени, и Ларри Кирмер пригласил меня на ланч, чтобы предупредить, что я «перестал соответствовать занимаемой должности». По сути он был прав, но его слова звучали по-казенному грубо. Впрочем, этого следовало ожидать – ведь Кирмер говорил со мной как полномочный представитель исполнительного комитета компании. Никакого отпуска по болезни, как это делается в подобных случаях, никакой работы на полставки, никаких обтекаемых формулировок во спасение доброго имени… Правда, я был партнером, но это не играло существенной роли. Кирмер сказал, что в соответствии с контрактом, который я подписал много лет назад, моя доля будет выплачена мне по частям в течение семи лет. (Это обычная практика, которая позволяет заткнуть увольняемому рот. Если бы я попытался оспорить решение комитета в суде, фирма попросту прекратила бы мне платить.) Через две недели я получу окончательный расчет, закончил Кирмер, так почему бы с завтрашнего дня мне не взять причитающийся мне очередной отпуск?…

Так, нежданно-негаданно начал сбоить наш семейный финансовый мотор. До этого момента мы ездили в огромном «универсале» с восьмицилиндровым V-образным двигателем, который сжигал деньги буквально вагонами (двигатель имел низкую топливную экономичность, поэтому на бензин у нас уходило несколько сотен тысяч в год). Но кого это волновало тогда? Кого волновало, сколько мы истратили на новую кухню, которая была нам совершенно не нужна? Довольно скоро я получил от фирмы первый чек, но деньги быстро убывали, а никаких других доходов у меня не было. Поток долларов и центов, питавший наш семейный мотор, иссяк, и в течение следующих шести месяцев я вынужден был экономить буквально на всем. Но это оказалось не так-то просто. Как выяснилось, в Нью-Йорке нельзя жить, ничего не тратя, и я ликвидировал свой счет в брокерской компании Шваба (на сумму 246 тысяч 745 долларов). Теперь я с ужасом ожидал ежемесячных платежей по ипотеке (8 тысяч 780 долларов). Плата за квартиру (3 тысячи 945 долларов) казалась мне грабежом среди бела дня. Чтобы сэкономить, мы рассчитали Сельму – нашу приходящую няню, которая много лет служила нам верой и правдой и которая снова и снова целовала Тимоти на прощанье, а уже идя к двери, не смогла сдержать слез. Частная медицинская страховка обходилась в две тысячи сто шестьдесят пять долларов в месяц, и я перестал стричься (шестьдесят два доллара) и экономил на чистке ботинок (четыре доллара). Я гасил свет по всей квартире (0, 03 цента в час), я покупал макароны (пять девяносто за фунт) вместо рыбы (тринадцать девяносто девять за фунт) и многократно использовал одноразовые лезвия (девять девяносто пять за два десятка). Джудит рассталась с преподавателем музыки (семьдесят пять долларов за урок). Я аннулировал кредитные карточки – роскошь стала нам не по карману, и перестал ставить машину в гараж (585 долларов в месяц), а тут еще выяснилось, что за прошлый год мы недоплатили налогов на сорок три тысячи восемьсот семьдесят шесть долларов. Я отказался от газет (сорок восемь долларов в месяц) и от сотового телефона (шестьдесят девять в месяц). Тем временем со стоявшей без присмотра машины кто-то свистнул колпаки, но я не стал заменять их ни «родными» (что обошлось бы в 316 долларов), ни дешевой имитацией от «Пей бойз» (сорок восемь долларов девяносто девять центов за комплект). Наш мотор едва тянул, и стрелка топливомера стояла почти на нуле.

– Ты собираешься искать работу? – спросила однажды вечером Джудит.

– Разумеется.

– Я говорю совершенно серьезно, Билл!

– Я найду работу, только не приставай, ладно?!

Джудит похудела, она потеряла фунтов пять. Несмотря на продолжительные обеды с Уилеоном Доуном, о которых она так ничего мне и не рассказала, она все-таки умудрилась сбросить несколько фунтов.

– Я понимаю, что тебе плохо и что подсознательно ты, возможно, стремишься как-то наказать себя, – сказала она. – Но при чем тут мы?!

Мой сын снял со стены плакаты с портретами Дерека Джитера и отдал мне, сказав, что, если нужно, я могу их продать. «Ничего подсознательного в этом нет», – подумал я.

– Я обращался не меньше чем в двадцать юридических компаний, Джудит. Я побывал в шести кадровых агентствах, я перешерстил справочник выпускников моего университета и пообедал со всеми своими знакомыми… – Но я был, что называется, «яблочком с гнильцой». Слухи успели распространиться по всему городу. То, что со мной случилось, читалось в моей позе, в лице, в глазах, хотя я и пытался как-то замаскироваться – надевал самые дорогие галстуки и толковал о «новых высотах, новых перспективах». Когда ты близок к отчаянию, это сразу бросается в глаза, и хотя на словах все тебе сочувствуют, взять тебя на работу никто особенно не торопится. Обидно, несправедливо, тяжело, но такова уж человеческая природа!

– Но о тебе когда-то писали в «Йель Ло Ревью», ты считался одним из лучших! – вскричала Джудит. – Что же теперь будет?

– Ничего. Я жду, пока маятник качнется в другую сторону, – признался я.

Она едва не расхохоталась.

– Пока… маятник качнется в обратную сторону?

– Да. Не бойся, я не сломаюсь, – пообещал я. – Сейчас такое время, что приходится сгибаться, но придет время – и я начну распрямляться.

– Когда же оно придет, это время?

– Не знаю, – ответил я чистую правду.

– И как сильно ты намерен согнуться, прежде чем начнешь разгибаться? – В голосе Джудит звучали неприкрытая горечь и недоверие.

Я не ответил.

– Должно быть, очень сильно. До самой земли, – сказала она, и ее голос эхом отразился от потолка.

«А мне-то казалось, я знаю тебя», – подумалось мне.

– Скажи только, что должно произойти, чтобы ты начал, как ты выразился, распрямляться?! – в сердцах воскликнула она. – Что может заставить тебя снова стать человеком?!

Я люблю Тимоти, хотел ответить я. Наш сын обожал бейсбол и уже неплохо играл; когда он ел овсянку, то ухитрялся вымазать ею все лицо, и чистил зубы от случая к случаю. Как раз сейчас Тимоти учился писать с наклоном и делал забавные ошибки в написании заглавного «К»; он мог прослушать по радио трансляцию матча «Янкиз», а потом рассказать мне сколько очков принесла каждая пробежка; он вечно разбрасывал полотенца, белье и носки и пожертвовал свои карманные деньги в фонд помощи пострадавшим при атаке на Центр международной торговли; он плохо себя чувствовал в такси, был без ума от Барта Симпсона [6]6
  Барт Симпсон – персонаж мультсериала и комиксов, мальчик из семьи Симпсонов с выпученными глазами и конусообразной головой. Возмутитель спокойствия: ездит по улицам на роликах, выкрикивая бессмысленные фразы.


[Закрыть] и учился нырять в ванне. Тимоти был просто мальчишкой – мальчишкой, которого я любил до последней веснушки. Должно быть, именно поэтому я никак не мог забыть о другом мальчугане, которого родители любили нисколько не меньше и который погиб из-за меня. Поэтому и распрямляться я, наверное, начну, только когда сумею более или менее простить себя за то, что я сделал, когда сумею вернуть своей душе хотя бы немного мира – не раньше. Вот что я думал и чувствовал в глубине своей некогда мальчишеской души, но сказать об этом Джудит я был не в силах.

– Послушай, – проговорил я, – мы можем продать квартиру. Я сделаю все, что только в моих силах, и ты это знаешь. Я могу работать в правительственном учреждении, могу водить такси, преподавать в школе. Наконец, мы могли бы переехать в другой город – там мне будет проще найти работу по специальности. Ты сама знаешь – я сделаю что угодно, лишь бы сохранить нашу семью…

Джудит не ответила. Наклонив голову, она посмотрела на меня, словно оценивая. То, что она сделала дальше, напугало меня до чертиков. Джудит заморгала. Задумалась. Поняла что-то – если не во мне, то в себе – и покачала головой:

– Я не знаю, Билл…

– Что ты не знаешь?…

– Я не знаю, смогу ли я выдержать все это.

Я ободряюще кивнул:

– Да, сейчас нам нелегко. Но я уверен – мы справимся.

Джудит скрестила на груди руки.

– Мне не нравится, что происходит, куда мы катимся. Скоро мы станем нищими… – Она ждала моей реакции, но я молчал. – Нищими! – почти выкрикнула Джудит.

– Мы все еще относимся к социальной группе, которую принято называть верхней прослойкой среднего класса, – заметил я. – И ни ты, ни я просто не представляем себе, что такое настоящая бедность.

– Но я чувствую себя нищей!

– Это субъективное впечатление, а не факт.

– Кроме того, мне не нравится, что происходит с нами, с тобой, Билл! – Ее голос звучал пронзительно, и я уловил в нем нотки страха. – Я не уверена, что ты сумеешь все поправить. Я знаю, ты во всем винишь себя, но… В конце концов, это был чертов несчастный случай, но ты убедил себя, что должен понести наказание. Я знаю, именно так ты думаешь. А я не хочу страдать вместе с тобой! И я не хочу, чтобы Тимми страдал тоже. Почему ты не хочешь взять себя в руки, почему не можешь притвориться, будто ничего не произошло?!

Притвориться, будто Уилсон Доун-младший не умер в нашей спальне? Я не знал, что на это ответить, и только беспомощно смотрел, как взгляд Джудит то мечется по квартире, словно все, чем мы владели, могло вот-вот исчезнуть как дым, то снова возвращается ко мне. В ее глазах я различил гнев, решимость, даже ненависть. Да, сейчас Джудит ненавидела меня, и она хотела, чтобы я это понял.

– Я вижу, ты не хочешь знать, чем все это закончится?

– Ты просто не понимаешь…

– Я все отлично понимаю, Джудит. Ты чувствуешь себя немного не в своей тарелке из-за того, что сейчас я ничего не зарабатываю. Я понимаю, что твоя уверенность в будущем оказалась поколеблена, но…

– Разбита вдребезги, Билл. В чертовы мелкие дребезги!

– И, как я понимаю, ты намерена отказаться от выполнения своих брачных обязательств по крайней мере до тех пор, пока деньги снова не потекут в твои загребущие маленькие ручки?!

– Трахни себя в задницу, Билл!

– Только это мне и остается. Джудит. Ведь ты давно перестала спать со мной.

– Правильно. А ты, случайно, не знаешь, с чего бы мне вдруг захотелось снова это сделать?

– Когда-то это тебе нравилось.

– Что ж, когда-то нравилось, а теперь разонравилось. – холодно сказала Джудит. – Думаю, ты в состоянии меня понять.

Джудит уехала меньше чем через месяц, предварительно добившись, чтобы я разрешил ей продать квартиру. Да, она уехала, и не куда-нибудь – в Сан-Франциско. Никаких знакомых у нас там не было, по крайней мере таких, о которых я знал. Огромный желтый мебельный фургон появился, когда я выходил, чтобы купить кофе, а в тот же день вечером Джудит и Тимоти исчезли. Все последние часы мой сын прижимал к груди свою любимую бейсбольную перчатку. Он не кричал, не плакал и был странно спокоен, словно ничего особенного не происходило или происходило не на самом деле. Джудит сказала, что агент по продаже недвижимости зайдет завтра утром и что она обо всем позаботилась. От меня требовалось только одно – поскорее освободить квартиру. «Ты должен найти себе новое жилье, Билл, о'кей?» В ответ я только тупо кивнул. Руки Джудит были сложены на груди, губы сжаты, голос звучал твердо. «Ты понимаешь, почему это было необходимо?» – сказала она. Я снова кивнул. Думаю, она напичкала Тимоти успокаивающим, потому что он не возражал и не плакал до последней минуты, а когда они уехали – когда они на самом деле оставили меня одного, оставили навсегда, я…

… Я сломался.

Я знал, это недостойно; я знаю, что это ужасно. Если вы увидите слетевший с шоссе минивэн, – двигатель дымится, лобовое стекло разлетелось окровавленными осколками, задние колеса беспомощно вращаются, – вы слегка притормозите, чтобы получше все рассмотреть, а затем снова нажмете на газ, стараясь оказаться подальше от места катастрофы. Я и сам поступал так же. В конце концов, существует столько приятных зрелищ! Например, комедийные сериалы или компьютерные игрушки. Займитесь ими, коли вам так хочется на что-то смотреть. Раз, два – и одна картинка сменилась другой. Здесь этого не произойдет. Здесь происходит нечто совсем другое.

И это нечто имеет самое прямое отношение к ожиданию момента, когда маятник качнется в обратную сторону.

Какое-то время я снимал двухкомнатную квартирку в одной из безликих, недавно построенных башен манхэттенского Уэст-Сайда. Дом был чистеньким, даже нарядным, но совсем не красивым; в довершение всего, его фасад был облицован розовым гранитом, что делало новенькое здание похожим на произведение кондитера, а не архитектора. Агент риелторской компании – человек с тремя мобильными телефонами – почувствовал мое одиночество и растерянность и поспешил заверить меня, что дом «притягивает цыпочек почище всякого магнита». Но меня в моем новом жилище заинтересовало не столько это, сколько то, что оно было достаточно удалено от моего прежнего района – и от моего прежнего круга общения. Я знал, что никому из моих старых знакомых и в голову не придет искать меня в подобном месте.

Окна моей новой квартиры выходили на запад – в сторону Нью-Джерси и Калифорнии, где теперь жили Джудит и Тимоти. Она была достаточно просторной, чтобы у моего сына была своя комната, и я начал скупать вещи, какие когда-то были у Тимоти – одежду, обувь, видеоигры, плакаты с портретами игроков «Янкиз». Это помогало мне верить, что в скором времени мой мальчик будет спать в этой кровати или просматривать свои бейсбольные открытки, внимательно слушая радиорепортаж о том, как Дерек Джитер одну за другой разгадывает уловки противников. Впрочем, довольно скоро я почувствовал, что боюсь входить в эту комнату, – каждый раз, когда я отваживался на это, меня охватывал безотчетный, иррациональный страх, словно это мой сын погиб и комната была его мемориальным музеем.

Я прожил в этой квартире несколько месяцев, когда в подъезде неожиданно столкнулся с одной из соседок – женщиной лет сорока с голубоватой помадой на губах. При виде меня она нахмурилась.

– Простите, – окликнула она меня. – Можно вас на минуточку?…

– Да? – сказал я и остановился.

Она пристально разглядывала меня, крепко сжав губы.

– Что-нибудь не так? – спросил я.

– Не знаю, – неуверенно ответила она. – Я кое-что слышала…

– Слышали?

– Да, насчет вас.

– И что же вы слышали?

Она посмотрела на мои ноги, смерила взглядом разделявшее нас расстояние, потом снова подняла голову.

– Я слышала – вы убили ребенка и это сошло вам с рук. Вроде бы не удалось собрать достаточно улик, чтобы отправить вас на электрический стул. – Она ждала моего ответа, уперев руки в бока, явно гордясь собственной отвагой. – В этом доме много детей; у меня тоже есть дети, поэтому…

– Поэтому вы захотели узнать?

– Да. Совершенно верно. Один человек знал кого-то, кто, кажется, когда-то контактировал с вами по работе… К сожалению, мне не известна вся цепочка, так что…

Я молчал.

– Ну?! – Теперь в ее голосе ясно звучало сознание собственной правоты.

Я двинулся в ее сторону, чтобы не повышать голос.

– Не подходите!

Я остановился.

– Это был просто несчастный случай, – сказал я.

– А мне говорили совсем другое.

– Уверяю вас, это был именно несчастный случай, уж я-то знаю.

Эта незнакомая женщина с голубой помадой действовала мне на нервы. Мне не нравилось ее нездоровое любопытство, ее недоброжелательная готовность выдвигать самые страшные обвинения на основе непроверенных слухов и обрывков информации. Я знал этот тип; такие люди могли быть по-настоящему опасны. С другой стороны, эта женщина стремилась защитить своих детей и детей других жильцов дома, и я не был уверен, что на ее месте я действовал бы иначе.

– Это был несчастный случай, – повторил я. – Вот и все, что я могу сказать. – И в результате обе семьи оказались разрушены, подумал я про себя.

– Не может быть, чтобы все было так просто.

Я повернулся и хотел уйти, но она остановила меня.

– Эй, постойте-ка! Я думаю, мистер, вам придется объяснить, что произошло, на собрании ассоциации жильцов.

– Вот как? – Я действительно видел в подъезде листовки упомянутой ассоциации, посвященные главным образом вопросам уборки мусора и местам хранения детских велосипедов. – А что будет, если ассоциация жильцов сочтет мои объяснения неудовлетворительными?

– В таком случае вам придется съехать.

– Я снял квартиру у владельцев здания, а не у его жильцов, – заметил я.

При этих моих словах женщина улыбнулась самодовольной улыбкой, которая сделала ее похожей на крысу. Она была счастлива, что я попытался сопротивляться. Это означало, что отныне я стал проблемой номер один – объектом для сплетен, разбирательств, преследований и санкций.

– Посмотрим, – сказала она с угрозой. – Вот посмотрим!…

На следующий день на входной двери было вывешено объявление о созыве собрания «жильцов, озабоченных проблемами безопасности своих семей». Два дня спустя в вестибюле появилась копия протокола собрания, единогласно постановившего «обратить внимание владельцев дома на вопросы, касающиеся особенностей характера и криминального прошлого отдельных жильцов».

Это была самая настоящая инквизиция, суд Линча, «охота на ведьм» или, если угодно, облава на вампиров средь бела дня, творившаяся людьми, которые безусловно действовали из лучших побуждений, и их жертвой должен был стать я. Глупо? Да. Страшно? Еще как!… К счастью, мне хватило ума не ждать, чем это закончится. Все, что было в моей квартире – мебель, игрушки, кухонный инвентарь, – я пожертвовал католическому храму, расположенному в десяти кварталах к северу, и съехал.

Да, я поспешно съехал, и не только из квартиры, но и из этого района, перебравшись туда, где (я надеялся) меня никто не сможет опознать, – в небольшой трехэтажных дом без лифта на Тридцать шестой улице между Восьмой и Девятой авеню в «швейном» квартале. Выбранное мною место никогда не считалось престижным; это был еще один грязный, перенаселенный и отсталый городской район, расположенный на задворках универмага «Мейсиз» и вокзала «Пенсильвания». Мне, однако, пришлась по душе его громоздкая, обшарпанная безликость. Сюда никто не пойдет по собственной воле. Это была бы пустая трата сил – окружающая архитектура рождала чувство потерянности, полной анонимности, безвестности. В самом деле, о какой индивидуальности может идти речь, если со всех сторон тебя окружают десятиэтажные корпуса офсетных типографий, где ночами напролет горят холодные флюоресцентные лампы, а из заросших пылью окон торчат острые локти вентиляционных труб? Здесь за какой-нибудь час вам починят промышленную швейную машинку или подадут завтрак за полтора доллара. Здесь усталые мужчины толкают перед собой колесные вешалки с десятками ярких, обсыпанных блестками платьев или сгружают прямо на мостовую пять дюжин офисных кресел, упакованных в шуршащий целлофан. По вечерам здесь не выставляет себя напоказ порок – и вообще не происходит ничего интересного или захватывающего; за окнами видны только медленно движущиеся бормочущие тени, вплывающие и выплывающие из дверей гостиницы «Барбадур» за углом – одной из последних гостиниц в городе, где еще можно снять дешевый одноместный номер. Эти унылые, давно не мытые люди – марихуанщики и любители видеосадомазохизма, мелкие мошенники и неудачники – вполне безобидны и никому не причиняют вреда.

Мой дом в середине квартала выходил на автомобильную стоянку, где усталая женщина в красных тренировочных штанах отсасывала окрестным клеркам в их обеденный перерыв. Она занималась этим в собственном пыльном пикапе, и клиенты, снова выбравшись на яркий солнечный свет, первым делом оправляли брюки, затем смотрели налево, направо – и спешили дальше по своим делам. Иногда, пока женщина была с клиентом, рядом с пикапом возились и играли ее дети. На всей Девятой авеню только и было достопримечательностей, что эта женщина, прачечная самообслуживания, газетный ларек да небольшая закусочная. Кроме того, здесь каждое утро можно было встретить пьяного пуэрториканца с огромными ручищами и зачастую – с черным «фонарем» под глазом, который, пошатываясь и прихлебывая кофе из кружки «Уайт касл», пытался прогнать вчерашний хмель, распевая песни собственного сочинения. «Я клал на кубинцев! – немузыкально хрипел он. – Клал на гаитянцев! Я их всех убью!»

Какое падение для старины Билла Уайета, который останавливался когда-то в самых шикарных отелях (гонконгский «Конрад», лондонский «Коннот», парижский «Ритц» и так далее). А во времена администрации Клинтона меня и вовсе приглашали на прием в Белый дом – вот так-то, сэр! Сам сорок второй президент США – высокий, слегка косоглазый, красноносый – пожал мне руку и, пока штатный фотограф Белого дома щелкал своей камерой, сказал своим грубоватым, чуть хриплым голосом что-то вроде «Рад видеть вас, мистер Уайет, спасибо за поддержку». Потом президент двинулся дальше, но мне было достаточно и этого, и он тоже это знал. Когда несколько минут спустя президент пожимал руку Джудит, она почти утратила дар речи; с ее губ точно во время полового акта срывались одни лишь коротенькие междометия и обрывки слов: «О!… Да! Я… Спасибо. Да!…» И снова щелкнул затвор фотоаппарата, что происходило каждый раз, когда Билли Клинтон протягивал руку кому-то из гостей. Наши фотографии с президентом (на снимках и я, и Джудит скалились, как умалишенные) прибыли в большом, хрустящем, чистеньком конверте ровно два дня спустя, доставленные, вне всякого сомнения, частной президентской почтовой службой: обратный адрес, вытисненный на конверте чуть наклонными серыми буквами, был прост и лаконичен: «Белый дом». Джудит потратила почти шестьсот долларов, чтобы вставить оба снимка в рамку; свою фотографию с Биллом К. она увезла с собой в Сан-Франциско; что до второй, на которой был снят я, то одному Богу известно, куда она девалась.

Я мало что помню о первых неделях своей жизни на Тридцать шестой улице, и причина этого весьма проста: я обнаружил принадлежавший Джудит флакончик снотворного, заткнутый в одну из моих кроссовок, и начал ежедневно принимать по три или четыре таблетки. Это очень маленькая доза – такой не убьешь себя, да я к этому и не стремился. К тому же самые серьезные перемены всегда происходят незаметно: ты думаешь, что еще плывешь, хотя на самом деле уже идешь ко дну. Ты засыпаешь перед телевизором. Ты физически ощущаешь, как закатываются под лоб глаза, и это отнюдь не неприятно. Ты забываешь снять носки, прежде чем лечь в ванну. У меня были матрас, стол и стул, которые я приобрел у уличного торговца, и мне этого вполне хватало. Раз или два в сутки я заказывал на дом готовые блюда в ближайшей китайской закусочной и не возражал, если приправленный имбирем цыпленок оказывался холодным. Брился я от случая к случаю, вместо наволочки натягивал на подушку майку, а газеты читал начиная с последней страницы.

Через какое-то время пришли документы на развод, и я подписал отмеченные красным фломастером страницы не читая. Я и так знал условия: ребенок оставался у Джудит, я имел право на посещения. Наша старая квартира была продана очень быстро, вырученной суммой распоряжался ее адвокат. Мне было все равно – я давно решил, что Джудит и Тимоти должны получить как можно больше. Мои пенсионные сбережения, над которыми я когда-то так трясся, подлежали разделу как совместно нажитое имущество, поэтому – очевидно, уже понимая, что в ближайшее время работать я не смогу – я согласился на полную ликвидацию всех моих счетов и пакетов акций, хотя и понимал, что подобный шаг повлечет за собой штрафные санкции и начисление ретроактивного налога. И тем не менее полученная сумма, даже деленная напополам, была достаточно внушительной, чтобы я мог проскрипеть еще сколько-то времени – быть может даже несколько лет.

Вскоре, однако, выяснилось, что мое благородство было напрасным; довольно скоро и весьма неожиданно Джудит вышла замуж за молодого предпринимателя, работавшего в области современных технологий, что освободило меня от обязанности нести расходы по содержанию общего ребенка (о чем я втайне сожалел, так как это могло бы поддержать во мне чувство собственного достоинства и самоуважения). Теперь я мог жить только надеждами на будущее. О новом муже Джудит я предпочитал ничего не знать, но однажды, листая возле газетного стенда журналы с портретами финансовых знаменитостей, я наткнулся на статью о нем. И испытал самое настоящее потрясение.