Текст книги "По воле судьбы"

«Наверное, я уже знал, что именно так все и кончится. Мать – и без Юлии? Невероятная вещь. О, почему женщины должны так страдать? Они не правят миром, они ни в чем не виноваты. Так почему, почему?

Их жизнь замкнута, сосредоточена на домашних заботах. Сначала дети, потом дом, потом муж – в таком порядке. Такова их природа. И ничего для них нет более жуткого и жестокого, чем пережить своих детей. Эта часть моей жизни закрылась навсегда. Я больше никогда не открою туда дверь. У меня не было никого, кто бы любил меня крепче, чем мать и дочь. А моя бедная маленькая жена – незнакомка, которой кошки куда ближе, чем я. Да и почему должно быть иначе? Они всегда с ней, они ее любят. А меня никогда нет рядом. Я ничего не знаю о любви, кроме того, что она связывает человека. И хотя я совершенно опустошен, силы мои прибывают. Это меня не сломит. Это освобождает меня. Все, что мне суждено сделать, я сделаю. Больше нет никого, кто может мне что-либо запретить».

Он собрал три свитка – от Сервилии, от Кальпурнии, от Аврелии – и покинул дом.

Сборы легионов в дорогу всегда были сопряжены с большими хлопотами, и везде что-то жгли, чему Цезарь был рад: он искал раскаленные угли. В такую погоду костры разводили нечасто. Негаснущий огонь поддерживали всегда, но он принадлежал Весте, и, чтобы воспользоваться им для мирских целей, нужно было провести ритуал и прочесть молитвы. Великий понтифик не стал бы профанировать это таинство.

Но как и для свитка Помпея, он нашел поблизости подходящий костер. И бросил туда письмо Сервилии, глядя с сарказмом на охватившее его пламя. Потом то же сталось с письмом Кальпурнии – на него он смотрел равнодушно. Последним было письмо Аврелии, нераспечатанное. Цезарь без колебания бросил его в огонь. Что бы она там ни написала, уже не имело значения. Окруженный танцующими в воздухе хлопьями пепла, Цезарь накрыл голову складками тоги с бордовой каймой и произнес слова очищения.

* * *

Марш в восемьдесят миль от порта Итий до Самаробривы был легким: в первый день – по изрезанной колеями дороге, через густые дубравы, во второй – через обширные вырубки, возделанные под посевы или под пастбища для бесшерстных галльских овец, а также для более крупного скота. Требоний ушел с двенадцатым легионом намного раньше Цезаря, который снялся с места последним. Фабий, остававшийся с седьмым легионом в порту, разобрал частокол вокруг лагеря, слишком большого для одного легиона, и выгородил площадку, достаточную для размещения своих людей. Довольный, что опорный пункт хорошо укреплен, Цезарь с десятым легионом отправился в Самаробриву.

Десятый был его любимым легионом, с которым он любил работать сам. Несмотря на порядковый номер, это был первый легион Дальней Галлии. Когда Цезарь примчался из Рима в том марте почти пять лет назад, преодолев семьсот миль за восемь дней по козьей тропе через высокие Альпы, в Генаве он нашел десятый легион с Помптинием. К тому времени как прибыли пятый легион «Жаворонок» и седьмой под командованием Лабиена, Цезарь успел сойтись с этими молодцами. Просто по жизни, не в ходе сражения. Отсюда и пошла гулять по армии Цезаря шутка, что за каждый бой он заставляет солдата перелопачивать горы земли и камней. В Генаве десятый легион (с присоединившимися позднее «Жаворонком» и седьмым) возвел вал высотой в шестнадцать футов и длиной в девятнадцать миль, чтобы не пустить в Провинцию мигрировавших гельветов. В армии говорили, что сражения были наградами Цезаря за все это копание, строительство, заготовку леса – за упорную работу. И никто не работал лучше и больше, чем десятый легион, который и сражался храбрее и умнее других в очень редких сражениях, потому что без необходимости Цезарь в бой не лез.

И результат работы армии был очевиден, когда десятый, покинув порт Итий, ровной колонной и с песнями прошагал через земли моринов. Ибо изрезанная колеями дорога через дубовые рощи была практически безопасной. По обе ее стороны на расстоянии в сто шагов возвышались завалы из поваленных деревьев, а вырубку усеивали торчащие пни.

Два года назад Цезарь привел чуть больше трех легионов (на случай нападения моринов), чтобы замостить путь для экспедиции, которую он планировал в Британию. Ему нужен был порт на побережье, расположенном очень близко к таинственному острову. Хотя он послал герольдов с просьбой о договоре, морины послов не прислали.

Они напали в разгар строительства лагеря. И Цезарь оказался на грани поражения. Если бы у моринов был предводитель поразумнее, война в Длинноволосой Галлии закончилась бы там и тогда, а Цезарь и его войско были бы мертвы. Но почему-то, не нанеся последнего, сокрушительного удара, морины скрылись в своих дубовых лесах. Цезарь, охваченный яростью, собрал остатки армии и сжег убитых. Как обычно, это была холодная, ничем не выдаваемая ярость. Как проучить моринов, чтобы они поняли, что Цезарь все равно победит? Что за каждого павшего римлянина они заплатят ужасными страданиями?

Он решил не отступать. Нет, он пойдет только вперед, до самых соленых болот побережья. И не по узкой тропе среди древних дубов, являвшихся отличным укрытием для моринов. Нет, он поведет войско по широкой дороге, при ослепительно ярком солнечном свете.

– Парни, эти морины – друиды! – крикнул он своим молодцам. – Они верят, что у каждого дерева имеется душа, дух! А дух какого дерева священен для них? Дуба! В каких рощах они устраивают свои моления? В дубравах! На какое дерево взбирается при лунном свете их главный жрец, одетый в белое, прежде чем срезать омелу золотым серпом? На дуб! С ветвей какого дерева свешиваются, стуча костями на ветру, скелеты несчастных, принесенных в жертву Езусу, их богу войны? С дуба! Под каким деревом друид ставит алтарь с водруженным на него связанным человеком, чтобы разрубить тому позвоночник и предсказать по судорогам убитого будущее? Под дубом! Подле какого дерева они плетут клетки, а потом набивают их пленниками и поджигают в честь Тараниса, своего бога грома? Это опять-таки дуб!

Он помолчал, сидя на верном Двупалом, с крупа которого ровными складками свешивался алый плащ, и ободряюще улыбнулся. Его измученные солдаты улыбнулись в ответ.

– Верим ли мы, римляне, что в деревьях есть дух? Верим?

– НЕТ! – взревели солдаты.

– Верим ли мы в мощь и магию дуба?

– НЕТ! – взлетело ввысь.

– Верим ли мы в человеческие жертвоприношения?

– НЕТ!

– По нраву ли нам эти люди?

– НЕТ! НЕТ! НЕТ!

– Тогда мы убьем их ум и их волю, доказав им, что Рим могущественнее, чем самые раскидистые и могущественные дубы! Что Рим вечен, а дерево – нет! Мы выпустим духов из их священных деревьев на волю и пошлем преследовать тех, кто поклоняется им!

– ДА! – в один голос вскричали солдаты.

– Тогда беритесь за топоры!

Миля за милей сквозь дубовый лес Цезарь и его люди гнали моринов обратно в их болота, валя дубы полосой в тысячу футов, складывая сырые гладкие стволы и ветки в большую стену по обе стороны дороги, ведя счет каждый раз, когда очередное могучее старое дерево со стоном валилось на землю. Сходившие с ума от ужаса и горя морины не могли сопротивляться. Они с причитаниями отступали, пока их не поглотили их собственные топи.

Небо тоже рыдало. По краю болот пошел дождь, он лил и лил, пока палатки римлян насквозь не промокли. Не имевших возможности просушиться солдат бил озноб. И все же сделано было достаточно. Удовлетворенный Цезарь увел своих людей в зимние лагеря. Но слухи успели распространиться повсюду. Потрясенные белги и кельты не понимали, как убийцы деревьев могут мирно спать ночью и смеяться днем.

Очевидно, их охраняли римские боги. Римские солдаты словно не чувствовали касаний черных магических крыльев. На обратном марше они шагали, распевая песни среди поверженных, молчаливых гигантов, и это им ничуть не вредило.

А Цезарь шагал вместе с ними, смотрел на завалы и улыбался. Он постиг новый способ ведения войн. В нем вызревала идея одерживать победы не на поле брани, а в моральных баталиях. При таких поражениях галлам уже никогда не скинуть ярмо. Длинноволосая Галлия должна будет склониться, ибо сам Цезарь склоняться не умел и не мог.

Греки говаривали, что в мире ничего нет безобразнее, чем укрепления галлов. Увы, Самаробрива вполне тому отвечала. Крепость стояла на речке Самара, в центре долины, раньше покрытой буйной растительностью, а сейчас выжженной и сухой, но все же более плодородной, чем другие места. Это была главная крепость племени белгов и амбианов, тесно связанных с Коммием и атребатами, их северными родственниками и соседями. На юге и на востоке владения этих племен граничили с землями свирепых и воинственных белловаков, подчинившихся Риму лишь внешне.

Однако красота местности не входила в список приоритетов Цезаря, когда он проводил кампании. Самаробрива устраивала его. Хотя Галлия Белгика не имела гор, подходящих для разработок, а галлы и в лучшие времена не слыли искусными каменотесами, стены крепости были каменными. Римляне снабдили их башнями, расширившими поле обзора для караульных. Крепостные ворота обнесли дополнительным валом, а военный лагерь под стенами укрепления был взят в частокол.

Внутри крепости было просторно, но как-то уныло. В ней, собственно говоря, и не жили, а лишь хранили продукты и сокровища белгов и амбианов. Никаких улиц, только складские помещения без каких-либо окон и высокие зернохранилища, разбросанные как попало. Впрочем, имелся там и большой двухэтажный рубленый дом. В военное время его занимал главный вождь с приближенными, а в мирное дом служил помещением для общих сборищ. На верхнем этаже, где поселился Цезарь, было значительно меньше комфорта, чем ожидал Требоний (во время предыдущей зимовки Требоний построил для себя и своей любовницы-амбианки каменный дом над печкой, которую топили углем и которая обогревала пол и большую ванну).

В крепости не было ни одной нормальной уборной, расположенной над канавой с проточной водой, которая уносила бы прочь экскременты – в реку или в обводной ров. В этом отношении солдаты были устроены лучше. У Цезаря в каждом зимнем лагере имелись подобные нужники. Выгребные ямы он тоже разрешал отрывать, но – глубокие и с условием ежедневно посыпать их содержимое тонким слоем извести, ибо без этого даже в холодную пору такие ямы могли служить рассадниками болезней, загрязняя грунтовые воды, а солдат, настроенный на победу, не должен болеть. Но галлы таких тонкостей не понимали, ибо городов не имели и жили не скученно – в небольших поселениях или на хуторах. А войны их длились не долее нескольких дней. Поэтому они брали в походы своих жен и невольниц, оставляя на рабов все хозяйство, а на друидов – леса.

Деревянная дощатая лестница, ведущая наверх, в зал собраний, была пристроена к дому снаружи и защищена стенками и навесом от ударов стихий. Под ней Цезарь выкопал такую глубокую яму, что она походила скорее на колодец. Он копал до тех пор, пока не дорылся до подземного стока, впадавшего в реку. Не совсем то, но лучше, чем ничего. Этим сооружением стал пользоваться и Требоний, дозволив своему командиру в обмен пользоваться его купальней. По мнению Цезаря, сделка была неплохой.

Крыша дома была прежде соломенной, подобно любой галльской крыше, но Цезарь, как и все римляне, очень боялся пожара, а еще пуще – крыс и птичьих вшей, не без причины считая, что солому изобрели специально для них. Поэтому ее сняли и заменили шиферной плиткой, привезенной с пиренейских предгорий. Но все равно жилье Цезаря было холодным, сырым и плохо проветривалось через маленькие подслеповатые окна, защищенные к тому же сплошными ставнями, а не резными, хорошо пропускавшими воздух, как в римских домах. Впрочем, он не стал ничего менять, потому что обычно не оставался в Длинноволосой Галлии на отпускные полгода, какие предоставляли его войску дожди и зима, а отправлялся в Италийскую Галлию и Иллирию и путешествовал по ее городкам, пользуясь своим положением и наслаждаясь всем тем, что оно давало ему.

Но эта зима отличалась от прочих. Он не поедет ни в Италийскую Галлию, ни в Иллирию. Самаробрива на эти полгода становится его домом. Никакой череды соболезнований, особенно после смерти Аврелии. Дочь и мать умерли. Кто будет третьим? Хотя, если вдуматься, смерти всегда попарно врывались в его бытие. Гай Марий с отцом. Циннилла с тетушкой Юлией. Теперь дочь и мать. Да, только попарно. И что?

Его вольноотпущенник Гай Юлий Трасилл стоял, улыбаясь и кланяясь, наверху.

– Я пробуду здесь всю зиму, Трасилл. Что бы нам сделать, чтобы превратить это место в сносное жилище? – спросил он, поднимаясь по лестнице и стягивая свой алый плащ.

Двое слуг почтительно ждали, чтобы совлечь с него кожаную кирасу и юбку. Но сначала ему следовало снять алый пояс. Он, и только он, имел право дотрагиваться до этого символа высшей власти. Развязав пояс, Цезарь аккуратно сложил его и убрал в украшенный драгоценностями ларец, который Трасилл держал перед ним. Его нижнее платье из алого льна было подбито шерстью, достаточно толстой, чтобы впитывать пот. Многие римские генералы предпочитали на маршах тунику, даже посиживая в двуколках. Но солдаты маршировали в тяжелых кольчугах, поэтому Цезарь надевал кирасу. Слуги сняли с него походную обувь, надели ему домашние туфли из лигурийского фетра и унесли военные доспехи на хранение.

– Надо выстроить новый дом, Цезарь. Настоящий, как у Гая Требония, – позволил себе усмехнуться Трасилл.

– Ты прав. Я завтра же займусь подбором участка.

Он улыбнулся и скрылся в большой комнате, обставленной в римском стиле.

Ее там не оказалось, но Цезарь услышал, как она в детской сюсюкает с малышом. Лучше подойти к ней сейчас, когда она занята. Тогда он уклонится от слишком бурных изъявлений любви. Иногда ему это нравилось, но не сегодня. Настроение было не то.

Так и есть. Она склонилась над детской кроваткой, ее сказочно пышная грива заслоняет ребенка, видны лишь два шерстяных пурпурных носочка. Она всегда одевает мальчика в пурпур, несмотря на недовольство Цезаря. Она – дочь царя, и ее сын тоже будет царем. Отсюда и пурпур.

Она скорее почувствовала, чем услышала, как он вошел, и сразу выпрямилась. Глаза засияли, она широко улыбнулась, так велика была ее радость. Но, увидев его бороду, нахмурилась.

– Папа! – пролепетал малыш, протягивая ручонки.

Он больше походил на тетушку Юлию, чем на самого Цезаря, и одного этого уже было более чем достаточно, чтобы растопить сердце отца. Те же большие серые глаза, та же форма лица и, к счастью, такая же смуглая кожа, а не галльская, бледно-розовая и веснушчатая. А волосы точно такие же, как у Суллы, ни рыжие, ни золотистые. Похоже, имя Цезарь – «пышноволосый» – ему бы весьма подошло. А то недруги все время хихикают, глядя на редеющие волосы Цезаря! Жаль, что этого мальчика никогда не назовут Цезарем. Она назвала его Оргеторигом, как своего отца, царя гельветов.

Она была главной женой Думнорига в те дни, когда того затенял его собственный ненавистный брат, главный вергобрет эдуев.

Когда все выжившие после попытки мигрировать гельветы были оттеснены на свое высокогорье и Цезарь расправился с Ариовистом, царем свевов-германцев, он проехал по землям эдуев, чтобы поближе познакомиться с ними, ибо отводил им важную роль в своих планах. Это были кельты, но наиболее романизированные во всей Дальней Галлии. Они заслужили статус друга и союзника римского народа и поставляли римской армии кавалерию. Знать их употребляла в обиходе латынь.

Поначалу Цезарь, усмирив гельветов и германцев, постоянно вторгавшихся в Галлию из-за Рейна, намеревался начать завоевание реки Данубий по всему течению, от истоков до моря. Но в ходе кампании его планы переменились. Данубий может подождать. Сначала следует обеспечить безопасность Италии на западе, навести порядок во всей Дальней Галлии, превратив ее в мощный буфер между германцами и Нашим морем. Утвердила его в этом мнении воинственность Ариовиста. Если Рим не завоюет и полностью не романизирует все галльские племена, они достанутся германцам. А после настанет черед римских земель.

Думнориг замышлял заменить брата и стать самым влиятельным человеком среди эдуев, но после поражения своих союзников гельветов (союз этот был скреплен браком) он ретировался в собственное поместье близ города Матискон зализывать раны. Там Цезарь и нашел его, возвращаясь в Италийскую Галлию, чтобы хорошо все обдумать. Управляющий проводил высокого гостя в отведенные для него апартаменты и удалился, сказав, что хозяин почтительно ожидает в приемной.

Он вошел в эту приемную в самый неподходящий момент, когда крупная статная женщина, изрыгая проклятия, размахнулась и мощной ручищей так двинула в челюсть хозяина дома, что Цезарь услышал, как клацнули его зубы. Думнориг рухнул на пол, а женщина, окутанная сказочным облаком рыжих волос, незамедлительно пустила в ход ноги. Шатаясь, поверженный поднялся, но его опять опрокинули, причем без всяких усилий. Тут в комнату вбежала еще одна женщина, такая же крупная, но моложе, однако ей тоже не повезло: рыжеволосая ударом снизу послала ее в нокаут.

Прислонившись к стене, Цезарь с большим удовольствием наблюдал эту сцену.

Думнориг увернулся от ужасных ножищ, привстал на колено и увидел посетителя.

– Не обращайте на меня внимания, продолжайте, – сказал Цезарь.

Это послужило сигналом к окончанию раунда, но не схватки. Рыжеволосая злобно пнула недвижное тело своей второй жертвы и отошла в сторону, тяжело дыша. Ее пышная грудь бурно вздымалась, синие глаза злобно сверкали. Она в упор разглядывала незнакомца, очевидно высокопоставленного вельможу, в окаймленной пурпуром тоге.

– Я… не ожидал тебя… так скоро! – задыхаясь, проговорил Думнориг.

– Я это понял. Твоя дама дерется лучше атлетов на играх. Но если хочешь, я вернусь в свои покои, чтобы ты мог мирно разрешить свой домашний кризис. Если, конечно, слово «мирно» подходит.

– Нет, нет!

Думнориг одернул рубашку, поднял с пола накидку и увидел, что брошь с нее сорвана, а у рубашки оторван рукав. Он с гневом воззрился на рыжеволосую.

– Я убью тебя, женщина!

– Нельзя ли мне разрешить ваш спор? – спросил Цезарь, вставая между Думноригом и его ненавистницей.

– Благодарю тебя, Цезарь, но нет. Все уже сделано. Я только что развелся с этой волчицей.

– Волчицей? Волчица вскормила Ромула и Рема. Советую тебе послать ее на поле битвы. Она без труда распугает германцев.

Услышав имя гостя, женщина в изумлении вскинулась и подступила к нему вплотную.

– Я – плохая жена! – выкрикнула она. – Теперь мои люди ему не нужны, когда они потерпели поражение и возвратились в свои земли. Поэтому он и развелся со мной! Без всяких причин, просто он так решил! Я не блудница, не нищая, не рабыня! Он отверг меня без причины! Я, видите ли, плохая жена!

– Это соперница? – спросил Цезарь, указывая на лежащую девушку.

Рыжеволосая презрительно вздернула верхнюю губу, потом сплюнула.

– Тьфу!

– У тебя есть дети от этой женщины, Думнориг?

– Нет, она бесплодна! – быстро отреагировал Думнориг, хватаясь за эту идею как за оправдание своих действий.

– Я не бесплодна! Ты что, считаешь, что дети появляются ниоткуда у друидов на алтарях? Из-за шлюх и вина, Думнориг, ты уже не в состоянии обрюхатить ни одну из своих жен!

Она вскинула руку, но Думнориг отскочил.

– Только тронь меня, женщина, и я перережу тебе горло от уха до уха!

Он выхватил нож.

– Ну-ну, – неодобрительно промолвил Цезарь. – Убийство всегда убийство, а в особенности в присутствии проконсула Рима. Но если вы хотите продолжить сражение, я не прочь быть судьей. Но – с равным оружием, Думнориг. Может быть, женщина тоже выберет нож?

– Да! – прошипела она, но поединок не состоялся.

Лежащая на полу девушка застонала, и Думнориг бросился к ней. Рыжеволосая обернулась, глядя на них, а Цезарь смотрел на нее. Да, она ничего себе! Рослая, сильная, но это ее не портит. Узкая талия, мощные бедра, высокая грудь. И длинные ноги. Они прибавляют ей роста, подумал Цезарь. Но больше всего его поразили ее волосы. Пышные, яркие, словно пламя, они спускались ниже колен, как генеральский плащ. Их было так много, что казалось, они существуют отдельно. У большинства галльских женщин были великолепные волосы, но не такие блестящие и густые.

– Ты из гельветов? – спросил он неожиданно.

Она резко повернулась к нему. И поглядела так, словно увидела нечто большее, чем пурпур на тоге.

– Ты – Цезарь?

– Да. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Моим отцом был царь Оргеториг.

– Вот как? Он ведь покончил с собой.

– Его заставили это сделать.

– Значит ли это, что ты вернешься к своим?

– Я не могу.

– Почему?

– Я разведенка. Никто не возьмет меня в жены.

– Да, это стоит нескольких тумаков.

– Он несправедлив ко мне! Я этого не заслужила!

Думноригу удалось поднять девушку с пола, и теперь он стоял, поддерживая ее.

– Убирайся прочь из моего дома!

– Не уберусь, пока ты не вернешь мое приданое!

– Я развелся с тобой и имею право оставить его себе!

– Да будет тебе, Думнориг, – спокойно вступил в разговор Цезарь. – Ты очень богат, зачем тебе ее приданое? Она говорит, что не может вернуться к сородичам. Значит, ей следует дать возможность жить в достатке где-то еще.

Он повернулся к рыжеволосой.

– Что он тебе должен?

– Двести коров, двух быков, пятьсот овец, кровать с постельным бельем, стол, кресло, мои драгоценности, лошадь, десяток рабов и тысячу золотых, – перечислила она без запинки.

– Верни ей все, Думнориг, – сказал Цезарь тоном, не допускающим возражений. – Я увезу ее из твоих земель и поселю где-нибудь ближе к Риму.

Думнориг смутился.

– Цезарь, я не могу утруждать тебя!

– Пустяки. Мне как раз по пути.

Дело решилось. Когда Цезарь покидал земли эдуев, за ним следовали двести коров, два быка, пятьсот овец, повозка, груженная мебелью и сундуками, небольшая кучка рабов и мрачная рыжеволосая, угрюмо восседавшая на италийском коне.

Что бы ни думали об этом цирке сопровождающие Цезаря, они держали это при себе, благодарные уже за то, что их больше не донимали поручениями и диктовкой всяческих писем. Их генерал неспешно ехал рядом с дикаркой и провел в разговорах с ней всю дорогу от Матискона до Аравсиона, где лично проследил за покупкой земельной собственности, достаточной, чтобы прокормить все стада и отары. Рыжеволосую и кучку рабов он поселил в просторном поместье.

– Но у меня нет ни мужа, ни покровителя, – заявила она.

– Ерунда! – возразил он, смеясь. – Это Провинция, она принадлежит Риму. Весь Аравсион знает, кто поселил тебя здесь. Я – губернатор. Никто не осмелится тебя тронуть. Наоборот, все будут лезть из кожи, выслуживаясь перед тобой.

– Значит, отныне ты – мой защитник?

– Конечно, именно так они и думают.

Во время путешествия она метала громы и молнии. Но теперь улыбнулась, обнажая великолепные зубы.

– А что думаешь ты?

– Что мне бы хотелось закутаться в твои волосы, словно в тогу.

– Я сейчас расчешу их.

– Нет, – возразил он, садясь в седло. – Лучше вымой. Для этого в твоем доме существует купальня. Мойся каждый день, Рианнон. Я приеду весной.

Она нахмурилась.

– Рианнон? Меня зовут не так, ты ведь знаешь.

– Твое настоящее имя нелегко выговаривать. Я буду называть тебя Рианнон.

– Что это значит?

– Плохая жена. Что-то в этом роде.

Он пришпорил коня и ускакал. Но весной, как и обещал, возвратился.

Никому не известно, что почувствовал Думнориг, увидав ее на своих землях в генеральском обозе, но эдуи посмеивались, почти не таясь. Особенно после того, как плохая жена родила Цезарю сына. Причем это не отвратило ее от путешествий с обозом.

Где бы Цезарь ни размещал свою ставку, она с ребенком селилась там. И ухаживала за Цезарем. Такой порядок устраивал их обоих. Разлуки только подпитывали влечение Цезаря к ней, а она, усвоив урок, мылась сама и мыла сына. Так рьяно, что оба блестели.

Цезарь вынул ребенка из кроватки, поцеловал его, прижал к своей шершавой щеке маленькое цветущее личико, потом перецеловал все пухлые, в ямочках, пальчики.

– Он узнал меня, несмотря на бороду.

– Думаю, он узнал бы тебя даже в ином обличье.

– Моя дочь и моя мать умерли.

– Да. Требоний сказал мне.

– Не будем о том говорить.

– Требоний сказал еще, что ты остаешься здесь на зиму.

– Ты хочешь вернуться в Провинцию? Я могу отослать тебя.

– Нет.

– Мы построим дом до того, как выпадет снег.

– Прекрасно.

Продолжая переговариваться, они расхаживали по детской. Цезарь с удовольствием разглядывал сына, гладя его золотисто-рыжие кудри и восхищаясь крошечными веерами ресниц на кремово-розовых щечках.

– Он заснул, Цезарь.

– Тогда уложим его.

Он опустил ребенка в кроватку, накрыл мягким пурпурным шерстяным одеялом. Потом приобнял за плечи мать и вывел в гостиную.

– Уже поздно, но ужин готов, и если ты хочешь…

– Всегда, когда вижу тебя.

– Сначала поешь. Ты мало ешь, и мне надо как можно больше впихнуть в тебя. У меня есть жаркое из оленины, свинины. И хрустящий хлеб, только из печки, и овощи с огорода.

Замечательная хозяйка, совершенно не походящая на римских женщин. Царских кровей, но возится в огороде, сама делает сыр, перетряхивает матрасы…

В комнате тлели жаровни, их уголья светились по углам. Дощатые стены были завешаны медвежьими и волчьими шкурами, но в щели все же сквозило. Впрочем, зима еще не вступила в свои права. Они ужинали, сидя рядом на одной из кушеток. Контакт был скорее дружеским, чем плотским. А потом она взяла свою арфу и заиграла.

Может быть, думал он, его так влечет к ней еще и по этой причине. Они умеют брать за душу, эти длинноволосые галлы, перебирая дрожащие струны. Италийская музыка более мелодична, но в ней нет столь бурных импровизаций. Греческая музыка почти идеальна, но в ней нет этой мощи и слез. Она запела, и Цезарь, который любил музыку даже больше, чем литературу или живопись, слушал как завороженный.

Любовные игры, которыми они потом занялись, походили на продолжение музыки. Он был ветром, бушующим в небесах, он был мореплавателем в океане звезд, и в песне ее тела он находил исцеление.

* * *

Поначалу казалось, что волнения в Галлии начнутся по инициативе кельтов. Цезарь уже целый месяц наслаждался уютом нового каменного дома, когда ему сообщили, что старейшины племени карнутов, подстрекаемые друидами, убили своего царя Тасгетия. Обычно такие вещи никого не удивляли, но в данном случае это был тревожный симптом. Тасгетий стал царем благодаря влиянию Цезаря. Карнуты были особенно важны, к тому же многочисленны и богаты, ибо центр сети друидов на всей территории Длинноволосой Галлии располагался на землях карнутов, в месте, называемом Карнут. Это не было ни крепостью, ни городом, скорее заботливо охраняемым скоплением дубовых, рябиновых и ореховых рощ, среди которых располагались небольшие деревни, где жили друиды.

Друиды всегда находились в непримиримой оппозиции к Риму, ибо тот представлял собой весьма притягательный вариант вероотступничества для галльских племен. И дело тут было вовсе не в Цезаре, ибо к моменту его появления друиды уже двести лет неприязненно наблюдали за романизацией галльского юга. Греки находились в Провинции гораздо дольше, но они оставались в поселениях вокруг Массилии и относились к туземным традициям равнодушно. А вот римлянам никогда не сиделось спокойно. Они везде, где бы ни появлялись, ревностно принимались устанавливать римские законы и стиль жизни, распространяя свое хваленое право гражданства на тех, кто сотрудничал с ними и хорошо им служил. Они вели решительную борьбу с нежелательными обычаями, такими, например, как отрезание голов – любимое развлечение саллувиев, обитавших между Массилией и Лигурией. И всегда возвращались, если не добивались чего-то с первого раза. Греки принесли в Галлию виноград и оливы, римляне – римский образ мышления, и теперь зажиточные южане больше не почитали друидов и посылали своих сыновей учиться в Рим, а не в Карнут.

Таким образом, прибытие Цезаря было скорее кульминацией, чем первопричиной конфликта. Поскольку он был великим понтификом, то есть главой римских священнослужителей, верховный друид попросил у него аудиенции во время его путешествия через владения карнутов. В тот год Рианнон впервые сопровождала его.

– Если ты говоришь на языке арвернов, то толмач нам не нужен, – сказал Цезарь.

– Я слышал, что ты говоришь на нескольких наших наречиях. Почему избран именно этот язык? – спросил верховный друид.

– У моей матери есть служанка из этого племени. Ее зовут Кардикса.

Друид помрачнел.

– Рабыня?

– Была ею, но недолго.

Цезарь внимательно оглядел визитера. Красивый, чисто выбритый, светловолосый. На вид ему где-то около пятидесяти. Одевается просто, без украшений: длинная белая льняная туника, и все.

– У тебя есть имя, верховный друид?

– Катбад.

– Я думал, что ты старше, Катбад.

– Я мог бы сказать то же о тебе, Цезарь. – Друид поднял глаза. – У тебя волосы галла. Это необычно для вас?

– Не так чтобы очень. На самом деле необычно быть слишком темным. Наше третье имя, как правило, сопряжено с обликом человека. Руф означает «рыжеволосый», у нас таких много. Флавий и Альбин – это блондины. А человек черноглазый и черноволосый прозывается Нигером.

– И ты верховный жрец Рима.

– Да.

– Ты унаследовал это звание?

– Нет. Я был избран. Но – пожизненно, как и все наши жрецы и авгуры. А все наши магистраты избираются только на год.

Друид некоторое время смотрел на него.

– Меня тоже избрали. Ты действительно проводишь какие-то важные ритуалы?

– Когда нахожусь в Риме.

– Мне это непонятно. Ты был главным магистратом своего народа, а сейчас возглавляешь армию. И при этом ты верховный жрец. Для нас это – противоречие.

– Для Сената и народа Рима здесь нет противоречия, – заметил Цезарь. – С другой стороны, я догадываюсь, что друиды занимают особое положение среди соплеменников. Вас можно назвать мудрецами.

– Мы жрецы, лекари, судьи и сказители, – сказал Катбад, стараясь быть приветливым.

– А-а, профессионалы! Каждый из вас углубленно занимается чем-то одним?

– Немногие, в основном те, кто любит лечить. Но все мы знаем законы, ритуалы, историю и песни наших племен. Иначе мы не были бы друидами. Чтобы стать друидом, надо учиться двадцать лет.

Они разговаривали в главном зале общественного дома в Кенабе, без переводчика, один на один. Цезарь выбрал для этой встречи одеяние великого понтифика – тунику и тогу с широкими алыми и пурпурными полосами.

– Так-так, – сказал Цезарь. – Значит, вы – носители знаний. Но не бессмертия, и потому, наверное, закрепляете то, что знаете, на бронзе, камне или бумаге! Ведь здесь знакомы с письмом.

– Друиды умеют писать. Но мы не записываем ничего из того, что относится к нашим знаниям. Это мы держим в памяти.