Текст книги "Горькая радость"

Колин Маккалоу
Горькая радость

Вэлу и Алексу Мартинесам с любовью и благодарностью за их доброту, не изменявшую им все эти годы.

Colleen McCullough

BITTERSWEET

Печатается с разрешения InkWell Management LLC и литературного агентства Synopsis.

© Colleen McCullough, 2014

© Перевод. Н.С. Ломанова, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Часть первая
Две пары сиделок нового типа

Эдда и Грейс, Тафтс и Китти. Две пары близнецов, дочери преподобного Томаса Латимера, пастора англиканской церкви Святого Марка в городе Корунда, Новый Южный Уэльс, Австралия.

Они сидели на четырех изящных стульчиках перед незажженным камином. Огромная гостиная была заполнена щебечущими дамами, приглашенными Мод, женой пастора, чтобы отметить событие, до которого оставалось меньше недели: дочери пастора покидали родительский дом, чтобы работать сиделками в главной больнице Корунды.

«Меньше недели, меньше недели!» – мысленно повторяла Эдда, смущаясь от того, что ее выставили на всеобщее обозрение. Она обводила глазами комнату, стараясь не смотреть на свою мачеху Мод, которая, как обычно, завладела разговором и болтала без всякого удержу.

Сбоку от стула Эдды, самом крайнем из четырех, в деревянном полу была дыра. Заметив в ней какое-то движение, она застыла и сдержала усмешку. Крыса! Только ее здесь не хватало! Надо погромче взвизгнуть и поднять крик, думала Эдда, глядя на высовывающуюся голову. Вот будет переполох!

Но, присмотревшись, она в ужасе застыла. За блестящим черным клином с подрагивающим языком – ну и головища! – последовало черное лоснящееся тело толщиной с женскую руку. И жуткая тварь продолжала вылезать – семифутовая черная змея с красным брюхом, да к тому же ядовитая. Как она пролезла сюда?

Стоит ей высвободить хвост, и она бросится куда угодно. От кочерги, стоявшей по другую сторону камина, Эдду отделяли ни о чем не подозревавшие Тафтс, Грейс и Китти, так что на это орудие надеяться не приходилось.

Сужающиеся ножки ее стула внизу были не толще тюбика помады. Глубоко вздохнув, Эдда приподнялась вместе со стулом и поставила его переднюю ножку прямо на голову змее. Потом резко опустилась на сиденье и вцепилась в его края, полная решимости противостоять самому яростному сопротивлению, подобно Джеку Терлоу, объезжающему лошадь.

Ножка стула угодила змее как раз между глаз, и она взвилась в воздух всем своим семифутовым телом. Кто-то пронзительно вскрикнул, потом закричали все, а Эдда Латимер изо всех сил старалась удержать стул на змеиной голове. Змея судорожно извивалась и колотила хвостом, нанося удары не хуже мужского кулака, столь сильно и стремительно, что, казалось, вокруг стула бушует вихрь, темная сила, сметающая все на своем пути.

Женщины в панике бегали по комнате и вопили, не спуская испуганных глаз с Эдды, сражающейся со змием, но подойти помочь никто не решался. Никто, кроме бесстрашной красавицы Китти, которая, бросившись к камину, схватила томагавк, которым кололи щепки для растопки. Уворачиваясь от змеи, она сумела пробиться к стулу и двумя ударами отсекла гадине голову.

– Можешь слезть со стула, Эдс, – сказала Китти, бросая топорик. – Ну и страшилище! Ты будешь вся в синяках.

– Ты сумасшедшая! – всхлипнула Грейс, роняя слезы.

– Вот дурехи! – с чувством бросила Тафтс, имея в виду Эдду с Китти.

Побелевший Томас Латимер был слишком поглощен хлопотами вокруг второй жены, бившейся в истерике, чтобы сделать то, к чему его призывал отцовский долг, – похвалить отличившихся дочерей.

Крики и возгласы наконец утихли, напряжение в гостиной несколько спало, и самые бесстрашные дамы даже отважились подойти к поверженной змее, чтобы лично убедиться в ее кончине – да это просто монстр какой-то! В то время как миссис Энид Тридби и миссис Генриетта Бердам помогали преподобному утешать Мод, все остальные, кроме самих сестер, мгновенно забыли о цели сборища. Умами владело лишь одно – странная Эдда Латимер убила ядовитую змею, и пора бежать домой, чтобы предаться там любимому занятию женщин Корунды – сплетничать, распускать слухи и предаваться домыслам.

Близнецы двинулись к столику с угощением и, налив чай в тонкие чашки, набросились на сандвичи с огурцом.

– Ну разве не дуры? – вопрошала Тафтс, размахивая заварочным чайником. – Можно подумать, на нас бы обрушились небеса! Вполне в твоем духе, Эдда. А если бы ты ее не удержала? Что тогда?

– Тогда, Тафтс, я бы обратилась за советом к тебе.

– Ха! Пустые хлопоты, ведь к тебе на помощь устремилась наша отчаянная Китти.

Тафтс бросила взгляд на гостиную.

– Черт возьми, да все расходятся! Налетай, девчонки, теперь наедимся до отвала.

– Мамаша дня два будет приходить в себя, – весело предположила Грейс, протягивая пустую чашку. – Удар посильнее, чем потеря четырех бесплатных домработниц.

Китти громко высморкалась.

– Вздор! Для матери потеря бесплатных прислужниц гораздо страшнее, чем какая-то там змея, будь она хоть в сто раз больше и ядовитее.

– Мало того, когда мать придет в себя, она первым делом прочтет Эдде проповедь, как убивать змей, соблюдая внешние приличия, – не унималась Тафтс. – А то ведь возникла ненужная суматоха.

– Признаю свою вину, – мирно отозвалась Эдда, намазывая булочку толстым слоем джема со взбитыми сливками. – М-м! Если бы не я, сидели бы вы сейчас без булочек. Все бы подчистили матушкины подружки. – Она засмеялась. – Уже в понедельник, девочки! Со следующей недели мы начинаем самостоятельную жизнь. Без всякой мамочки. Надеюсь, я не задеваю чувств Тафтс и Китти.

– Не задеваешь, – мрачно подтвердила последняя.

Нельзя сказать, что Мод Латимер делала все со злым умыслом, в ее собственном представлении она была золотая мачеха и образцовая мать. Эдда и Грейс достались ей от первого брака мужа, а Тафтс и Китти были ее собственными дочерьми, но разницы между ними она никогда не делала, о чем спешила сообщить всякому, кто проявлял хоть малейший интерес к семье приходского священника. Разве могут быть обузой такие чудесные крошки, тем более для женщины, которая без ума от детей? Возможно, ее благие намерения претворились бы в жизнь, но своевольная игра природы внесла в них некоторые коррективы. Дело в том, что Китти, младшая из близнецов Мод, была настолько красива, что остальные сестрички просто терялись на ее фоне, подобно бледной луне в лучах ослепительного солнца.

Китти, начиная с самого раннего детства и вплоть до той злополучной вечеринки, восхищала Мод, и та не переставала превозносить ее совершенства всякому, кто имел неосторожность оказаться в пределах слышимости. С такой оценкой нельзя было не согласиться, хотя вид Мод, гордо ведущей Китти за руку, и трех ее сестричек, следующих чуть поодаль, уже изрядно всех утомил. В конце концов общественность Корунды пришла к единодушному мнению, что так Мод лишь перессорит сестер, сделав из них непримиримых врагов – ведь Эдда, Грейс и Тафтс наверняка ненавидят Китти! Ну кто из нее может вырасти? Конечно же, противная, испорченная и нестерпимо самодовольная особа.

Но получилось иначе, хотя для всех, кроме пастора, это было полной неожиданностью. Он пребывал в уверенности, что нежная дружба между его дочерьми не что иное, как знак особого благоволения Господа. Однако Мод настаивала на приоритете, будучи уверена, что хвала, которую ее муж возносит Всевышнему, на самом деле причитается ей, и только ей.

Девочки Латимер не одобряли Мод и немного презирали ее, а их любовь к ней не выходила за рамки соблюдения приличий. Против Мод их сплотило вовсе не то, что сразу три оказались на периферии ее привязанностей, а то, что в их эпицентр угодила Китти.

По идее из Китти должен был выйти избалованный и капризный ребенок, но она была застенчива, тиха и безответна. Эдда и Грейс, как старшие, заметили это первыми, чуть позже к ним присоединилась Тафтс, и все три дружно озаботились тем влиянием, которое оказывала на Китти мать. Когда и как созрел заговор, имевший целью оградить Китти от посягательств Мод, покрыто мраком тайны, но решимость заговорщиков со временем только росла.

Верховодила, как всегда, Эдда, причем это сложилось довольно давно, когда двенадцатилетняя Эдда застала Китти за весьма удручающим занятием: та пыталась изуродовать свое лицо с помощью терки для сыра. Схватив десятилетнюю сестричку, Эдда потащила ее к отцу, милейшему и добрейшему из всех человеческих существ. Он справился с проблемой наилучшим образом, подойдя к ее решению единственно доступным ему способом – стал убеждать девчушку, что, пытаясь покалечить себя, она гневит Господа, создавшего ее красивой по каким-то своим соображениям, которые Он со временем непременно ей явит.

Эта мысль держала Китти на плаву до последнего класса женского колледжа, принадлежавшего англиканской церкви. Несмотря на разницу в возрасте, все четыре сестры учились в одном классе, что было достигнуто посредством некоторого смещения начала их обучения.

Директриса, сурового вида шотландка, сочла необходимым напутствовать десяток девочек, перешедших в выпускной класс, обратившись к ним с речью, которая окончательно сбила их с толку:

– Ваши родители предоставили вам возможность учиться в женском колледже Корунды и получить там прекрасное образование, которое вы завершаете в конце 1924 года от Рождества Христова, – объявила она с безукоризненным произношением выпускницы Оксфорда. – После окончания колледжа вы сможете гордиться полученными знаниями – во всяком случае, для женщин это превосходное образование. Ваша подготовка по таким предметам, как английский язык, математика, древняя и новая история, география, естественные науки, латинский и греческий языки, дает вам возможность поступить в университет.

Сделав многозначительную паузу, она заключила:

– Однако самой лучшей карьерой для вас будет удачное замужество. Если же вы решите не выходить замуж и поступить на службу, то перед вами лишь два пути – преподавание в средней школе и работа секретаря.

В субботу за обедом Мод сочла необходимым прокомментировать эту речь.

– Какая чушь! – фыркнула она. – Нет, я не об удачном замужестве! С этим, девочки, у вас не будет проблем. Но дочерям пастора вовсе не обязательно пачкать руки, чтобы заработать на жизнь. До замужества все вы будете жить дома и помогать мне по хозяйству.

В сентябре 1925 года, когда Эдде и Грейс исполнилось девятнадцать, а Тафтс и Китти восемнадцать, Китти отправилась на конюшню и отыскала там кусок веревки. Перекинув ее через стропила, она смастерила петлю и, надев на шею, взобралась на пустую бочку из-под бензина. Когда Эдда обнаружила сестру, та уже оттолкнула бочку и смиренно висела в петле, готовясь расстаться с жизнью. Собрав неизвестно откуда взявшиеся силы, Эдда вытащила Китти из петли раньше, чем произошло непоправимое.

На этот раз она не сразу кинулась к пастору.

– Господи, сестричка, миленькая моя! Ну разве так можно?! – плакала она, прижимаясь щекой к шелковистой копне волос. – И ради чего? Хуже смерти все равно ничего нет!

Но когда Китти, обретя голос, стала хрипло изливать душу, Эдда поняла, что есть.

– Я ненавижу свою внешность, Эдда, меня от нее тошнит! Я мечтаю, чтобы мама наконец унялась и оставила меня в покое! Но нет! Она всем твердит, что я Прекрасная Елена. Она не дает мне нормально одеваться и выходить без косметики. Эдда, можно подумать, она готовит меня в невесты принцу Уэльскому!

Эдда постаралась обратить все в шутку:

– Даже наша мама отдает себе отчет, что ты не во вкусе его королевского высочества, Китс. Он предпочитает замужних и постарше тебя.

В ответ прозвучал смешок, больше похожий на всхлип, и Эдде пришлось изрядно потрудиться, употребив всю силу убеждения, прежде чем Китти согласилась пойти к отцу.

– Китти, ты не одна такая. Посмотри на меня! Я бы душу дьяволу продала – клянусь! – чтобы стать врачом. Диплом медика – моя самая заветная мечта. Но мне его не видать как своих ушей. Во-первых, на учебу нет денег – и никогда не будет. Во-вторых, в глубине души наш папочка этого не одобряет. Нет, он не против того, чтобы женщины получали профессию, но быть врачом – не женское дело, а он не хочет, чтобы я загубила себе жизнь. Я-то знаю, что он ошибается, но он и слушать ничего не желает.

Взяв руку Китти, Эдда сжала ее тонкими сильными пальцами.

– Почему ты считаешь, что только ты несчастна? Думаешь, я не хотела повеситься? Хотела! И не один раз!

В общем, к тому времени, когда Эдда сообщила Томасу Латимеру о произошедшем, Китти была податлива, как гончарная глина.

– О Боже мой! – прошептал он, и по его узкому красивому лицу покатились слезы. – Для самоубийц у Господа есть особый ад – и это не геенна огненная, полная страждущих грешников. Те, кто сам лишил себя жизни, навечно пропадают в глубинах бесконечности. Там они пребывают в полном одиночестве, не видя ни единой души, не слыша ничьих голосов и не испытывая абсолютно ничего – ни мук, ни исступленного восторга. Поклянись мне, Кэтрин, что ты больше никогда не посягнешь на свою жизнь!

Китти поклялась и не делала попыток нарушить клятву. Но сестры на всякий случай держали ее под неусыпным надзором.

Как выяснилось позже, неудавшееся самоубийство произошло в очень удачный момент, и все благодаря тому, что пастор церкви Святого Марка был членом попечительского совета городской больницы Корунды. Совет собрался как раз через неделю после нервного срыва Китти, и там среди прочего обсуждался тот факт, что в 1926 году департамент здравоохранения Нового Южного Уэльса вводит новые требования к сиделкам: теперь это будут хорошо обученные, образованные и дипломированные медсестры. Пастор мгновенно сообразил, что это неплохая карьера для девушек, воспитанных как настоящие леди. Особенно его вдохновило то обстоятельство, что эти медсестры будут жить на территории больницы, чтобы всегда быть рядом при необходимости. Жалованье, правда, довольно незначительное, а за вычетом платы за жилье, форму и книги оставалась просто жалкая мелочь, но каждая из его девочек имела скромное приданое в размере 500 фунтов, и «мелочь» позволит им жить, не затрагивая основной капитал. Да и Мод уже начинала ворчать, что для работы по дому четверых слишком много. «Почему бы не привлечь девочек карьерой медсестер? – рассуждал пастор по дороге домой. – Приличная работа, какое-никакое жалованье, проживание в больнице и (хотя это и некорректно по отношению к супруге) полная свобода от произвола Мод».

Пастор начал с Эдды, и она проявила бешеный энтузиазм. Даже Грейс, встретившая эту идею прохладно, в конце концов дала себя уговорить, ведь для них с Китти была важна не сама работа, а возможность освободиться от Мод.

Гораздо сложнее было убедить попечительский совет. Пастору пришлось в одиночку противостоять двенадцати его членам, убеждая их, что городская больница Корунды должна стать пионером в деле подготовки сиделок нового типа. В теле кроткой газели, каковой всегда считался Томас Латимер, неожиданно проснулся лев, который спал там так долго, что его шкуру слегка изъела моль. И вот впервые на памяти жителей Корунды лев зарычал, оскалил зубы и выпустил когти. Эти львиные ухватки настолько ошеломили Фрэнка Кэмпбелла, главного врача больницы, что он полностью потерял способность к сопротивлению. И преподобный Латимер покинул арену победителем, впервые оценив преимущества силового подхода.

Наевшись до отвала, близнецы обменялись торжествующими взглядами. Гостиная опустела, заваренный чай перепарился, но юные сердца ликовали.

– Осталось дожить до понедельника, и мы избавимся от Мод, – заявила Китти.

– Китти! Какая она тебе Мод? Это же твоя родная мать, – возмутилась Грейс.

– Как хочу, так и называю.

– Да ладно тебе, Грейс. Она просто празднует свое освобождение, – усмехнулась Эдда.

Тафтс, самая практичная из сестер, посмотрела в сторону змеиного трупа.

– Праздник окончен, – объявила она, поднимаясь. – Пора убирать, девочки.

Мельком взглянув на змею, лежащую в луже крови, Грейс вздрогнула от отвращения.

– Я согласна помыть чайники, но вот от этого меня увольте!

– Поскольку, кроме криков и распускания соплей, ты пока себя никак не проявила, так хотя бы убери эту тварь.

Тафтс прыснула в кулак.

– Боишься ручки испачкать, Грейс? Посмотрим, как ты запоешь в больничных палатах!

Сжав свой большой рот в ниточку, Грейс сложила руки на груди и зло посмотрела на сестер.

– Вот тогда и займусь всей этой грязью и ни минутой раньше. Китти, это ты оттяпала ей голову, ты и убирайся.

Внезапно она повеселела:

– Ой, девочки, вы только представьте! Мы больше не бесплатные домработницы! Больница Корунды, мы идем к тебе!

– Чтобы копаться в грязи и всем таком прочем, – добавила Эдда.

* * *

Преподобный Томас Латимер стал пастором англиканской церкви Святого Марка двадцать два года назад. Он не был уроженцем Корунды, но в его жилах текло немного крови Тридби, и это обстоятельство расположило к нему многочисленную паству, несмотря на его молодость и нехватку опыта. Два последних качества не считались недостатком, ибо в Корунде предпочитали лепить из сырой глины по своим собственным моделям. Его жена Аделаида происходила из хорошей семьи и пользовалась всеобщей симпатией, чего нельзя было сказать об экономке пастора, Мод Тридби Скоуби, бездетной вдове с безупречной родословной и невыносимым самомнением.

Со временем любовь паствы к Томасу и Аделаиде только возрастала: пастор, имевший впечатляющую внешность ученого, был добр и великодушен, и такой же была его жена. Выдержав пристойную паузу, Аделаида забеременела и 13 ноября 1905 года произвела на свет двойняшек, Эдду и Грейс, после чего умерла от сильнейшего кровотечения.

Учитывая неоценимый вклад Мод Скоуби в ведение пасторского домашнего хозяйства, церковное начальство разрешило безутешному Томасу Латимеру и дальше пользоваться ее услугами, тем более что в доме имелись новорожденные. Мод была на шесть лет старше пастора, и ей уже перевалило за тридцать, но она по-прежнему производила впечатление яркой внешностью и жеманными манерами. Предложение остаться привело ее в восторг. Работу ее нельзя было назвать синекурой, но она хорошо оплачивалась. Церковные власти не скупились, когда речь шла о няньках и уборщицах.

Когда через год после смерти супруги пастор женился на Мод Скоуби, прихожане восприняли это с пониманием. Она немедленно забеременела и 1 августа 1907 года чуть преждевременно родила двойню. Девочек крестили как Хизер и Кэтрин, но со временем они превратились в Тафтс и Китти.

В отличие от первой жены пастора, Мод вовсе не спешила умирать. Она намеревалась пережить мужа и даже собственных детей. Теперь, когда она стала пасторшей, ее известность среди прихожан существенно возросла. Почти все они терпеть ее не могли, считая нахальной и ограниченной выскочкой. Корунда единодушно решила, что Томас Латимер попал в сети расчетливой интриганки. Любая другая была бы сокрушена таким вердиктом, но на самомнении Мод он не оставил даже самой легкой царапины. Ее самоуверенность была столь велика и непоколебима, что ей даже в голову не приходило, что она может кому-то не нравиться. Сарказм и ирония скатывались с нее как с гуся вода, к чужим суждениям она относилась с полным пренебрежением. Ко всему прочему, ей необыкновенно повезло. Очень быстро разочаровавшись в своем втором супружестве, ее муж тем не менее считал брак священным пожизненным контрактом, который ни при каких обстоятельствах не может быть нарушен или расторгнут. Несмотря на совершенную ошибку, Томас Латимер не уклонялся от избранного курса. Он относился к жене с терпением, порой потакал ей, порой удерживал от опрометчивых поступков, выносил все ее капризы и приступы раздражения, даже не помышляя о нарушении данной ей клятвы. А если в глубинах его сознания и возникала крамольная мысль о том, как бы удачно все сложилось, если бы Мод влюбилась в кого-нибудь другого, он в ужасе давил ее в самом зачатке.

Двойняшки не были абсолютными копиями, ни та ни другая пара, что вызывало жаркие споры относительно того, что считать «похожестью» близнецов. Эдда и Грейс унаследовали материнский рост и стройность, а от отца им досталась легкость и грациозность движений. Черты их приятных лиц были очень схожи, руки и ноги словно скроены по одному лекалу: у обеих черные волосы, высокие дуги бровей, длинные густые ресницы и светло-серые глаза. И все же разница была. В широко раскрытых глазах Грейс затаилась печаль, из которой она умела извлекать определенную выгоду. Глаза Эдды были посажены глубже, наполовину прикрыты веками, и в них сквозила некоторая отчужденность. Со временем выяснилось, что Эдда очень умна, своенравна и целеустремленна, в то время как Грейс не любит читать, не особо стремится к знаниям и раздражает окружающих вечными жалобами и нытьем. В итоге, когда началась их медицинская карьера, близнецы уже не казались похожими – характеры наложили печать на их лица, придав им совершенно разное выражение и направленность взглядов.

Мод никогда их не любила, но искусно скрывала это. Все девочки были чистенькими и ухоженными, носили одинаковую с точки зрения цены одежду и получали должное воспитание. Правда, для своих собственных дочек она выбирала цвета, которые им были к лицу, чего нельзя было сказать о платьицах двойняшек Аделаиды. Но такая избирательность просуществовала не слишком долго – годам к пятнадцати девочки призвали на помощь отца, и он разрешил им самим выбирать цвета и фасоны. От этого модного переворота выиграли прежде всего Эдда и Грейс – их хороший вкус был немедленно отмечен общественным мнением, которое Мод по своему обыкновению проигнорировала.

Тафтс и Китти (Тафтс родилась первой) имели больше сходств и различий, чем старшие близнецы. Фигурой они пошли в мать – этакий карманный вариант Венеры: маленький рост, пышная грудь, осиная талия, широкие бедра и безупречные ноги. Они с самого рождения были восхитительны, поражая окружающих хрестоматийной детской красотой, сотворенной Всевышним сразу в двух экземплярах. Ямочки на щеках, локоны и огромные глаза придавали им трогательную прелесть котят, а еще у них был круглый лобик, овальный подбородочек и чуть заметная улыбка Моны Лизы. Бог подарил им тонкие прямые носики, пухлые губки, высокие скулы и тонко очерченные брови.

Но вот раскраска у них была разная, и в этом заключалось главное отличие Китти-солнца от Тафтс-луны. Тафтс была вся в желто-медовых тонах: янтарно-золотые волосы, персиковая кожа и меланхоличные желтоватые глаза. Один и тот же цвет повторялся в нескольких вариантах, словно у художника со скудной палитрой. Но вот Китти! Она была вся на контрастах. Самой примечательной была ее кожа, такая смуглая, что некоторые называли ее «кофе с молоком», в то время как другие, настроенные менее снисходительно, шептались, что в роду у Мод, вероятно, была ложечка дегтя. Волосы, брови и ресницы у Китти были абсолютно льняными, без единой капли золота. В сочетании со смуглой кожей они выглядели на редкость живописно. Одно время даже ходили слухи, что Мод обесцвечивает волосы дочки перекисью водорода. В довершение всего глаза у Китти были ярко-голубые с сиреневыми черточками, которые появлялись и исчезали в зависимости от ее настроения. В них не было безмятежности, с которой взирали на мир ее сестры, там часто мелькало смущение и некоторый испуг. Переставая понимать происходящее или теряя над ним контроль, Китти, погасив взор, закрывалась в собственном мире, о существовании которого догадывались лишь ее сестры.

Увидев Китти, люди обычно останавливались и начинали откровенно разглядывать ее. Мало того, ее мать считала своим долгом распространяться о ее красоте перед каждым встречным, включая тех, кого она видела каждый день, обрушивая на них потоки восторженных восклицаний и совершенно игнорируя то обстоятельство, что объект этих восторгов находится рядом, так же как и остальные девочки.

– Вы когда-нибудь видели такого красивого ребенка?

– Когда она вырастет, то выйдет замуж за миллионера!

Такого рода замечания и повлекли за собой терку для сыра и веревку, а также решение о совместном прохождении курса обучения в городской больнице Корунды. И все сестры согласились, что если не изолировать Китти от Мод, то при следующей попытке суицида Эдды может просто не оказаться рядом.

Дети живут в собственном мире, который ограничивается местом их обитания, поэтому девочкам Латимер и в голову не приходило анализировать поведение Мод или сравнивать ее с другими мамашами. Они просто взяли на веру, что любой, кто имеет восхитительную (по выражению Мод) внешность, непременно станет объектом беспощадного внимания. Они как-то не задумывались, что Мод тоже по-своему уникальна, а будь Китти несколько иной, она бы наслаждалась этим вниманием. Как бы то ни было, но сестрички сочли своим святым долгом защищать Китти от того печального явления, которое Эдда назвала «родительским идиотизмом». Девочки взрослели, но желание опекать Китти не проходило, становясь со временем только сильнее.

Все четыре были неглупы, но академические лавры всегда доставались Эдде – она с легкостью справлялась с любым предметом, будь то математика, история или английский язык. Тафтс не уступала ей в одаренности, но у нее не было яростного напора сестры. Она была практичной и приземленной, что как-то не вязалось с ее романтической внешностью. Мальчиками она никогда не интересовалась, считая их глупыми и неуклюжими существами. Их феромоны не производили на нее никакого впечатления.

В Корунде имелась мужская средняя школа, и девочки из женского колледжа активно общались с мальчиками на балах, вечеринках, спортивных соревнованиях и других мероприятиях. Те, как могли, оказывали им внимание – в ходу были поцелуи, но дальше этого дело никогда не шло.

Этот поведенческий кодекс был совсем не обременителен для Тафтс, Китти и Эдды, но склонная к приключениям и не слишком прилежная в учении Грейс считала его слишком скучным. Она с упоением читала журналы, где писали о кинозвездах, театральных актерах, модах и королевском семействе Виндзор, правившем Британской империей, но не чуждалась и местных сплетен. Ее острый ум был эгоистичен и помогал ей избегать неприятностей и уклоняться от неприятной работы, однако он не уберег ее от одной поистине необъяснимой страсти: она обожала паровозы. Если Грейс вдруг исчезала, все знали, где ее искать – на запасных путях, где она с восторгом созерцала паровозный парк. Несмотря на все свои недостатки, она была добра, отзывчива и предана сестрам, которые прощали ей все, включая склонность к постоянному нытью.

У Китти было романтическое воображение, но в плане духовной красоты она явно недотягивала до физической – все дело портил ее острый и злой язычок. Он был оружием, которым она защищалась от постоянных дифирамбов, – и до людей вдруг доходило, что, помимо красивого личика, в этой девочке есть кое-что еще. Приступы депрессии (их называли «упадком настроения»), которые случались каждый раз, когда Мод прорывала оборону, были для Китти нелегким испытанием, выдерживать которое ей помогали лишь сестры, самоотверженно прикрывавшие ей спину, пока ее не отпускало. Школьные экзамены она сдавала без проблем до тех пор, пока не подняла свои мерзкие головы стоглавая гидра математики. Но вот за сочинения Китти неизменно получала награды – выражать себя на бумаге она умела блестяще.

Мод терпеть не могла Эдду, которая была главарем оппозиции и вечно покушалась на ее планы, особенно в отношении Китти. Но Эдде было наплевать. К десяти годам она была уже выше мачехи, а позже вымахала настолько, что возвышалась над Мод, словно башня, что, по мнению последней, было не совсем прилично и таило в себе определенную угрозу. В ее светлых глазах было что-то волчье, и в тех редких случаях, когда Мод посещали ночные кошмары, там всегда фигурировала Эдда. Мачеха с садистским рвением отговорила пастора от денежных затрат, сопряженных с медицинской карьерой Эдды, и наслаждалась этой блистательной победой. При мысли, что расстроила честолюбивые планы падчерицы, она прямо-таки урчала от удовольствия. Если бы Эдда знала, кто на самом деле разбил ее мечты о медицине, Мод, вероятно, поплатилась бы за свои интриги. Но Эдда так и осталась в неведении. Очутившись в плену у собственных убеждений, подкрепленных железными доводами жены, Томас Латимер искренне считал, что уберег дочь от нелегких жизненных испытаний. И позже никогда не распространялся на этот счет, оставляя Эдду в уверенности, что на ее учебу просто не нашлось денег.

Упаковав четыре чемодана, Эдда с Грейс и Тафтс с Китти в начале апреля 1926 года явились в городскую больницу Корунды для прохождения службы.

– Очень удачно! – мрачно отметила Грейс. – Сегодня как раз первое апреля.

* * *

Округ Корунда находился на южном плоскогорье в трех часах езды от Сиднея и считался одним из самых богатых сельскохозяйственных районов Австралии. Там разводили мясных овец, выращивали картофель и вишню и добывали рубины, хотя месторождение, принадлежавшее Тридби, было уже выработано, и теперь вся добыча велась на рудниках семьи Бердам.

В этих местах лето перекочевывает в другие регионы уже в марте, а в апреле начинается типично английская осень: опадают завезенные деревья, а у жителей угасает страсть к ландшафтному дизайну, представленному большим разнообразием форм – от садиков в стиле Энн Хатауэй до подражаний Умелому Брауну. В первых числах апреля в воздухе уже разливается прохлада, а местные вечнозеленые породы приобретают уставший и запыленный вид и словно молят о дожде.

Пастор высадил дочек у главного входа больницы, и они сами потащили чемоданы в здание. Серые глаза преподобного были полны слез. Как пусто теперь будет в доме!

Старшая медсестра Гертруда Ньюдигейт приступила к работе всего лишь неделю назад, хотя прибывшим об этом знать не полагалось. Она была недовольна. Когда она вступала в эту должность, ни о каких сиделках нового типа не было и речи. Это во многом определило ее выбор. И вот вам, пожалуйста! В Сиднее все помешались на нововведениях, но сестра Ньюдигейт решила держаться от них подальше. И на тебе!

Вся снежно-белая с головы до ног, она сидела за столом, рассматривая явившихся в больницу девиц. Модная и дорогая одежда, короткие прически, напудренные личики, накрашенные ресницы и губы, шелковые чулки, туфли, сумочки и перчатки из лайки, классическое английское произношение, которое обычно приобретается в частных школах…

– У меня нет для вас подходящего жилья, – холодно произнесла старшая медсестра, и ее накрахмаленный халат при этом поскрипывал. – Так что вам придется поселиться в старом коттедже для медсестер. Нашему главному врачу, доктору Кэмпбеллу, пришлось сильно потратиться на ремонт. Вашей наставницей будет сестра Марджори Бейнбридж, она будет жить в том же здании, но отдельно от вас.