Текст книги "Лучшее"

Личная
Мария Анфилофьева

Рассказ занял третье место на конкурсе «Любовь»

в номинации «Самая интересная идея».

Что может быть хуже фанатика обыкновенного? Фанатик от писательства.

Почему? Ну-у-у.

Когда это начинаешь понимать? Когда на твои сто сорок квадратных метров уже переехала Чижова со всеми своими тараканами. Воешь потихоньку, только поздно.

Нет, я не придираюсь. Просто в чем дело… Обманутые ожидания, понимаете? Я думал – просто милая девочка, не дура, готовит вкусно. Красивая. Секс прекрасный. Со странностями, конечно, но кто без них. И съехаться-то предложил без задних мыслей. Если кидаться громкими словами… можно даже сказать, что люблю. Что-то вроде.

(Она меня, разумеется, нет. Но это временно.)

В общем, мне казалось там всего вот столечко чего-то не того, что придется терпеть. На самом деле я просто видел все в профиль.

Ты – спрашивал, – кем работаешь? Она юлила, выкручивалась, но в итоге сошлись на каких-то текстах и фрилансерстве. Я решил, что копирайтер и особенно не вдавался – никто же не любит про работу. Я, появляясь в конторе, пашу как проклятый, если кто-то вне офиса произносит «йогурт», то хочется убивать. Никогда не открывайте собственный бизнес, дети. Вышью на знамени, оставлю будущему сыну.

Это, как бы, первое. Она писатель. Нет, даже ОНА – ПИСАТЕЛЬ. Я считаю, что это не профессия, а что-то типа душевной болезни. У кого-то мания величия, кому-то так.

На вопрос «А что же ты пишешь?» неизменно следует один ответ: «Плохую фантастику». С просьбой дать почитать меня сразу отправляют в далекий пеший поход, а если я неприлично близко подхожу к столу, когда она двумя пальцами набирает свои тексты – то монитор чаще всего падает. Стася ведь кидается спасать его от меня, закрывает экран грудью, безумно верещит что-то про личное пространство. Удивляюсь, как еще не разбила.

Потом начинается: ты меня с мысли сбил, дурак! Не смей меня трогать! Терпеть не могу!

И опять к клавиатуре. Помучается, помечется с час, потом поймет, что несолидно играть в шарики, прикрываясь поиском вдохновения. Приходит мириться, блинчики какие-нибудь печет.

Вроде и ничего, да?

Когда я возмущаюсь, Чижова мрачно отвечает: ну и что, я тоже в твою работу не вникаю. Да пожалуйста, заявляю я, приходи, копайся в бумагах, в телефоне, что мне скрывать ужасного! Тим, ну, я же не копаюсь, отвечает она.

И все. Непробиваемо. «Мама сказала – деньги в бидо-оне».

Деньги у нее, кстати, водятся.

В состоянии «пишется» она не замечает ничего. Уползает к себе в кабинет, отныне для нее на ближайшие сутки-двое все умерли. Уговаривать спать бесполезно, стоит иногда подсовывать что-нибудь съедобное, раз в день намекать про душ. Если она не гонит меня взашей сразу же, то последующее общение происходит по типичной схеме:

Стасечка.

Угу.

Сегодня выходной вообще-то.

Мммм.

Не хочешь сходить куда-нибудь?

Хммм.

Мы с тобой сто лет уже не выбирались.

Ага.

Может, хочешь на море слетать? Я отпуск возьму. С одной стороны, становится значительно проще и безопаснее говорить вообще о чем угодно, даже нелюбимых авторов обсуждает вполне спокойно («И „Ярмарка тщеславия“ исключительно хороша.» – «Угу» – «Правда, он гений?» – «Мммм»). С другой – для такой жизни можно было завести хомяка, в конце концов. Тоскливо.

После запойного нажимания кнопок она спит буквально пару часов, потом на нее находит раскаяние и режим электровеника. Что-то гладит, что-то стирает, балкон разобрала, там даже курить теперь возможно, переклеила обои в коридоре. Выползает из безразмерных футболок в платья, сооружает прически и красит ресницы.

Господи, – говорю я, – неужели ты внял моим молитвам и выделили мне настоящую женщину вместо той бездушной трески? Спасибо, господи!

Получаю подзатыльник и искренне радуюсь.

Первое, в общем, тем и плохо: она пишет. Там еще много чего, но это, хотя бы, можно объяснить.

Со вторым сложнее.

Казалось бы, если человек взаправду сочиняет что-то фантастическое, то он должен быть если не ярым скептиком, то хотя бы реалистом. Вроде как сложно при этом страдать суеверностью и прочими глупостями.

Не сложно.

И зачем это? – спросил я, впервые наступив на кухне в блюдце с молоком. Стася отмахнулась. На тот момент мы жили вместе уже больше месяца.

Нет, ну зачем? – не успокаивался я ближайшие четверть часа.

Ты не поймешь.

Чижова!

Хорошо. Хорошо, пообещай, что никуда его не переставишь.

Йогуртами клянусь.

Это для Мураша.

Сомнения закрадывались уже давно, причем разные.

Пожалуйста, скажи, что это твой любовник. – Попросил я.

Это домовой.

Я выругался.

Наверное, надо было начать всерьез что-то подозревать раньше. Например, когда она, только переехав, исписала все дверные косяки значками «на случай чего» (дизайнерские двери. были).

Что за деревенские глупости? Стась, что происходит?

Сам ты глупости.

Ладно, допустим, у меня тут действительно живет домовой. Почему я его раньше никогда не видел?

Потому что ты вообще невнимательный, Тимофей. Я вот покрасилась на днях, так даже не заметил.

Я всмотрелся в Стаськину копну. Вроде, как были черные кудряшки, так и остались.

Ну конечно заметил! Тебе, между прочим, очень идет.

Вот видишь. А я не красилась.

Иногда ее хочется задушить подушкой.

Милая, тебе же не двенадцать лет, может пора как-нибудь отодвинуть сказки подальше?

Может мне вообще съехать?

Я задумался.

В этом есть что-то здравое. И шампунь у меня останется один, как у нормальных людей. А домового этого ты с собой заберешь?

Она вышла из комнаты, не отвечая на глупые вопросы. Ну ты и скотина, Тихомиров, подумалось мне. Мало того, что постоянно мешаешь жить любимой женщине, так еще и издеваешься.

Пусть уж сказки, чем бы ни тешилась.

Блюдце осталось на том же месте.

Стася в приличном настроении периодически хуже Стаси в унынии.

Поймите меня правильно: я хочу, чтобы ей было хорошо, меня раздражают некоторые моменты, но я честно терплю.

Например, постель. Все прекрасно, все отлично. Только она буквально через десять минут опять начинает невзначай меня поглаживать и покусывать за ухо.

Нет, – мужественно отвечаю я.

Да-а-а, – тянет она. И начинает давить на всякие там «мой герой» и «неужели тебе не нравится». Героем-то, разумеется, выглядеть хочется.

Но еще через полчаса я уже непокобелим. Нет, не лезь, я устал, хватит, это ты можешь до полудня валяться, а мне вставать в семь. Нет, нет, я сказал! Ну что же ты делаешь-то, ох…

Слушай, может ты будешь энергию девать куда-нибудь в мирных целях, а? – почти традиционно спрашиваю я после.

Как скажешь, – послушно отвечает она, – Завтра же потолки перекрашу.

Никогда с этой женщиной не поймешь: шутит или всерьез. С нее ведь станется.

В паре всегда один маленький и глупый, а второй отвечает на вопросы. Это несправедливо. Мне хочется снисходительно разъяснять, а раз за разом совпадает наоборот.

Признайся, откуда у тебя свои деньги? Помимо того, что приношу я?

Ну… Меня же все-таки печатают.

Каждую неделю? Быть не может.

Тогда я спекулирую приворотным зельем, так лучше?

Правда? – наивно повелся я.

Она поманила меня в кухню, где что-то остывало на плите в кастрюльке. Я сунул нос – розоватая густая бурда, запах приторный такой…

Да ну, ты врешь. Это просто кисель.

Как скажешь. Помоги, пожалуйста, по пузырькам разлить, а то кастрюля тяжелая.

Я ухватился за ручки.

Приворотные зелья никто уже почти не делает, – продолжила она – трудоемко и срок действия короткий.

Отвечать явно было лишним.

К тому же, там после процедура глупая: и заговаривать надо, и волосы добавлять, потом еще размешать в кислом, чтобы не чувствовалось. Варварство какое-то.

Не то слово.

Заговор нашелся в интернете – тра-та-та, чтобы сердце твое горело, да в глазах тоска, все дороги ко мне, все пути к любви нежданной, что-то там еще.

Вот и все. – пробормотал я сам себе, разглядывая утащенную розоватую бутылочку. – Тимофей Сергеич, давно ли вы чувствовали себя идиотом? А сожительниц своих когда привораживали?

Через пару дней Стася отпихнула предлагаемый стакан с апельсиновым соком и жалостливо взглянула на меня.

Тим, это же был просто кисель. Тебе лет сколько, двенадцать?

Кажется, я ей уже не верю.

«Доктор, моя женщина от меня сбегает. Помогите.

Мало того, что она мне не доверяет, так теперь пытается еще и пропадать. Это у нее легко выходит – да, я погуляю просто вечером, ужин в холодильнике, а приходит в пять утра, улыбается, молчит. Я только к маме съезжу, говорит, а мама в ее отсутствие звонит и спрашивает, когда же мы приедем на новоселье.

Она умеет сбегать даже не сходя с места – достаточно отвлечься на пару минут, отвернуться в магазине или в ресторане отойти помыть руки – а ее уже нет. Смотрит стеклянными глазами куда-то вдаль, хмурится, думает. На все вопросы будет тоскливо кривиться и мечтать сбежать подальше. Иногда начинает косо выводить буквы на салфетке, явно жалея об отсутствии компьютера. Она говорит – это вдохновение, а я уверен, что клиника.

Понимаете? Вроде и рядом – а вроде и пустое место. Оболочка с грустным видом.

Вариант с чемоданами я бы еще пережил – а от таких уходов мне неуютно.

Что делать, доктор?»

Приписка:

«Позволить женщине думать в свое удовольствие, а еще убирать личные бумаги с кухонного стола.

Подпись: доктор».

Психанул еще через месяц. Потому что, ну сколько можно-то. Я не хочу столько оригинальности, не хочу, я, может, лучше фильм посмотрю с ней, дома, под одеялом, кофе попью, все как-нибудь тихо и по-домашнему. А она звонит и радостно сообщает, что находится в яме под люком на улице такой-то, хорошо, что не канализационной, очень надеется, что я ее заберу. Как ты туда свалилась? – в ужасе вздыхаю я. А я не свалилась, радостно заявляет ненаглядная, я туда специально спрыгнула. Проверяла, можно ли вылезти самостоятельно, в тексте надо было уточнить момент. Нельзя, в общем. Вытащишь меня?

Залила ненавистных соседей сверху, я не знаю как. Точно она, больше некому. Через этаж квартира пустая.

Предложила родить мне девочку, при условии, что назовем ее Маракуйей.

Хватит! – рявкнул я, – Это уже ни в какие ворота. Я… я требую от тебя чего-нибудь адекватного!

Ну, это только называется – рявкнул. На деле я еще до этого с полчаса рычал и перечислял все ее прегрешения.

Могу огуречного варенья сделать.

Или ты немедленно показываешь мне, что ты там пишешь, и рассказываешь, и вообще…

Тим. Да не кипятись ты. – Стася поерзала.

Чем ты зарабатываешь? Ну чем? Рабы? Наркотики? Транспортировка наркотиков в рабах?

Психологическими консультациями.

Я расхохотался от неожиданности.

Смейся, смейся, – продолжила Чижова, – Беседы удаленно, через день сеансы в офисе, редко больше двух. Я предпочитаю из дома.

И как мне этому верить?

Тебе решать.

А твои постоянные выбрыки?

Извини. В стрессовых ситуациях, считается, к человеку быстрее привязываешься и лучше относишься. Это своеобразное… ммм… «ты мне нравишься».

Вот как с такой?…

Рассказать было сложно, что ли? Фантастику она пишет, как же.

Она поморщилась.

Будем считать, у меня комплексы.

Что еще я о тебе не знаю? – вырвалось невзначай.

У меня другая фамилия и тюремное прошлое.

Правда?

Нет.

Я притянул к себе тощую Стаську, уткнулся носом куда-то в район шеи и неуверенно спросил:

Я тебе точно нравлюсь?

Точно.

И книжки ты не пишешь?

Не пишу.

И ты обещаешь себя вести хоть немного человечнее?

Может быть.

В принципе, можно было и удержаться от вопроса, но мы же не ищем легких путей.

Слушай… А вот зелья эти… и духи всякие… и домовой. Ты ведь этой фигней тоже… чтобы меня позлить?

Тишина простояла, наверное, секунд десять.

Придурок! – наконец откликнулась Стаська, скидывая меня с плеча. – Свинья эгоистичная! – хлопнула дверь кабинета.

Мне даже показалось, что я смог разобрать что-то про «личное пространство».

Благословение
Алекс Бор

Рассказ победил на конкурсе миниатюр «Секс» в апреле 2013 года. Всего в конкурсе принимало участие 24 автора с 45 рассказами.

Мороз кусал щеки, холодил легкие, но тревога царапала сердце совсем не из-за погоды.

– Как ты думаешь, всё будет хорошо? – спросила Пульша, прикрывая носик перчаткой. Я видел только её глаза. Голубые и чистые, как океан на Востоке.

– Надеюсь, – выдохнул я из легких стылый воздух, который выхолодил всё нутро.

– Фео, я боюсь, – призналась Пульша.

– Я тоже…

Узкий переулок закончился, открыв взору небольшую площадь, посреди которой высился белый храм.

Храм Единой Церкви Христовой.

Поднимаясь по мраморным ступеням, Пульша крепко держала меня под руку.

И я понимал, что совсем не из-за того, что боится оступиться на скользком камне.

В узкой комнате, похожей на монашескую келью, висел полумрак и пахло ладаном. У распятия горели свечи. Иисус смотрел на нас взглядом страстотерпца, и пальцы невольно складывались в щепотку, чтобы осенить себя крестным знамением.

– На всё воля Твоя, Господи, – прошептал я.

Пульша тоже истово крестилась, шепча молитвы.

Вдруг пламя свечей заметалось – словно ветерок пронесся через комнату, и перед распятием появилась проекция священника в белом праздничном облачении. Я сразу узнал его – это был отец Иеремей, духовник нашей семьи, который наставлял меня с самого рождения. Глаза и уши Бога. Человек, который знал обо мне больше, чем я сам. Ему ведомы были все мои грехи – даже те, о которых я не решался рассказывать на исповеди.

Отец Иеремей стоял у ног Спасителя и молча взирал на меня и Пульшу. Словно изучал. Его взгляд был тяжел, как камень, и мне хотелось потупить взор. Чего сейчас делать было нельзя. Как и первыми начинать разговор.

Наконец Иеремей, повернувшись лицом к распятию, величаво произнес, воздевая руки к Спасителю:

– Господи Иисусе! Благослови этих отроков!

Откуда-то слева на лик Иисуса упал луч света, и я вздрогнул, увидев измученный лик Спасителя и терновый венец на его челе. И глаза, что смотрели на меня, наполняя душу болью.

Болью всего мира, которая прошла через сердце Спасителя.

– Господи, благослови меня, грешного, – прошептал я, перекрестившись.

Рядом осеняла себя святым крестом Пульша.

Через мгновенье луч пропал, и лик Иисуса снова погрузился во мрак.

Отец Иеремей повернулся к нам лицом и сказал:

– Господь слышит вас, отроки!

Пальцы Пульши на миг коснулись моих – и тут же отдернулись, словно она обожглась. Девушка боялась, и пыталась найти у меня защиту – но сейчас я ничем не мог помочь ей. И не только потому, что боялся сам…

– Представьтесь, отроки! – нараспев произнес отец Иеремей.

Мой духовник, который теперь наверняка станет и Отцом для моей Пульши, конечно же, всё о нас знал, но сейчас мы держали ответ не перед ним, а перед самим Господом.

И благословит нас сам Господь.

Если, конечно, посчитает нас достойными благословения…

– Феоклит Рамджив, – назвался я.

– Пульхерия Хусаинова, – вторила мне моя избранница.

Снова темноту пронзил луч света, озарив лик Иисуса.

– Отроки Феоклит и Пульхерия! – услышали мы глас отца Иеремея. – Вы твердо решили просить благословения на Божественную близость у Господа Нашего Иисуса Христа?

– Да, – без колебаний ответил я.

– Да, – спустя несколько показавшихся мне очень долгими секунд услышал я тихий голосок Пульши.

Луч света сместился с лика Иисуса на лицо Иеремея.

– Не согрешили ли вы, отроки, перед Господом нашим, прелюбодеянием?

– Нет, – быстро ответили мы разом.

Да, мы были чисты и невинны перед нашими духовниками и Господом. Прелюбодеяние, то есть соитие без благословения, было страшным грехом. Гораздо страшнее, чем грех смертоубийства и грех воровства. Если воров и убийц сажали в холодный каземат на хлеб и воду, то прелюбодеев в наказание могли заточить в монастырь и наложить епитимью – молиться Спасителю несколько дней без еды и отдыха. Очень суровое наказание… Поэтому лучше не грешить даже в мыслях. А если такие мысли приходят, немедленно каяться своему духовнику и смиренно принимать наложенные им посты и молитвы.

Я и Пульша были знакомы почти год – работали вместе. Сразу как-то смогли найти общий язык, понравились друг другу – но должны были понять, что нас связывает: желание соединиться во Христе, или просто дружба. И когда поняли, что это желание соединиться, три месяца назад попросили благословения у наших духовников на поцелуй. Благословение было дано – на один братский поцелуй в лоб и один такой же братский в щеку. Всего один раз в неделю.

А два месяца назад нас благословили на прикосновения. Мы могли касаться друг друга пальцами рук. И даже недолго – всего на минуту – браться за руки. Но только тогда, когда этого никто не видел. И это было такая счастье – взять на одну короткую минуту ладошку Пульши в свою… Да, эта девушка-синеглазка мне очень нравилась, и я готов был просить благословения связать с нею всю жизнь, а она – рожать мне детей… Пора уже – нам обоим скоро исполнится двадцать девять…

– Отроки мои во Христе! – провозгласил Иеремей, и луч света снова озарил чело Спасителя. – Волею Божией, данной мне нашей Матерью Единой Церковью Христовой, благословляю вас на Божественную близость друг к другу. Вы можете быть близки ровно три раза в неделю по пять минут. И помните, что единение мужского и женского начала угодно Господу только для рождения новой жизни. Вступая в Божественную близость, вы должны молить Господа о потомстве. Да поможет вам Господь! Аминь!

После этих слов проекция Иеремея исчезла, оставив нас в полной темноте наедине со Спасителем, который сурово взирал на нас с распятья.

– Господи, благослови нас! – прошептал я.

Морозный воздух опять холодил нутро, но на душе было тепло и радостно. Нас благословили на Божественную близость! И теперь я и Пульша можем стать по-настоящему близкими людьми! Не ради забавы, как это было в темные времена, когда люди забыли Бога, а во имя рождения новой жизни!

И во имя Господа Нашего Иисуса Христа.

Это ли не настоящее счастье?

– Мы теперь всегда будем вместе, правда, Фео? – Пульша, опять закрывая от мороза нос перчаткой, радостно смотрела на меня. И её голубые глаза были как океаны… Теперь, получив благословение, я три раза в неделю мог без опаски быть обвиненным в грехе целовать эти глаза. Теперь мы могли уединяться на целых пять минут три раза в неделю! Теперь мы могли открыто говорить о нашей любви, не опасаясь попасть в отделение полиции нравов. Потому что мы получили благословение!

– Правда, – ответил я, подавляя желание обнять Пульшу прямо посреди улицы. Благословение благословением, а приличия еще никто не отменял.

Мы прибавили шагу – и не потому, что мороз кусал щёки, просто хотелось поскорее остаться вдвоём…

Хотя наш духовник наверняка не одобрил бы такой поспешности.

Трудности перелёта
Алексей Жарков

Рассказ занял второе место на конкурсе «Секс».

Перед входом он сомневался, но сзади навалились и протащили Ивана через зал к единственному окну.

– Регистратура, – вслух перевёл Иван с межгалактического.

Отступать было некуда. «Жуть», – подумал он, оказавшись перед существом, одетым в яркий желтый костюм. Над его бесформенным телом сверкала лысая голова, а в лоснящихся складках лица отливали розовым и белым сочные прыщи. «Неужели гуманоид?»

Целый год Иван сопровождал какой-то груз, следовавший из одного края галактики в другой. Целый год он был один, наедине с автоматикой, выполнявшей всю работу. «Зачем здесь человек, – недоумевал Иван, – даже в посадочный док оно само заруливает». Но хозяин – барин, раз платят – значит надо.

В бортовом компьютере было много всего: фото, видео… но всё это он однажды удалил. Решительно и безвозвратно. В странном порыве брезгливости к самому себе. После очередной «безудержной вечеринки», затронувшей все отсеки и поверхности корабля. Затем пришло похмелье… накатило волной, ударило в висках, сгустило мрак перед глазами, и вместе с изжогой застряло в теле отчаяние.

Память и воображение выручили на какое-то время, но за многие последующие месяцы и эти ресурсы иссякли. Образы померкли, желание ослабло. Проверив личные вещи, Иван не нашел ничего, что хоть отдалённо напоминало бы то, чего он сам себя лишил.

Единственное изображение нечаянно нашлось в «Популярной Механике» – старом, затесавшемся среди корабельного хлама журнале. Одна на весь номер девушка улыбалась из громоздкого скафандра. Внимательно проанализировав очертания, Иван пришел к выводу, что скафандр «женский». Этого оказалось достаточно – воображение мгновенно взорвало пыльные оковы фантазии и ускакало вместе с ним в такие извращенные дали, что Иван едва удержался на ногах.

Этой девушки хватило еще на какое-то время.

Затем он долго и методично уничтожал личный запас алкоголя. Прячась от многочисленных датчиков и сенсоров, забивался в глухие отсеки, и пил. Пока не простудился и едва не отморозил конечности.

– Согласно физиологическим особенностям вашего вида, вам также подходят самки мимона…

На экране возникло изображение фиолетового существа с четырьмя ногами и глазами чуть выше теоретической талии. За спиной кто-то одобрительно хрюкнул и засопел – не терпелось. Иван обернулся на похожее создание – серый костюм грузчика, протёртый на всех четырёх коленях.

– А что это вообще…?

– Кхм…, – изображение моргнуло и сменилось, – может эта девушка вас заинтересует, она тоже подходит, и кроме того…

– Боже, нет конечно…

– … весьма молода. Жаль. Тогда может быть вас заинтересует Мимоль?

Экран заполнился пульсирующим клубком щупалец и три огромных красных отверстия призывно вспыхнули в самом центре.

– Да нет же, вы на меня то посмотрите, вот я разве похож на это, на этот, клубок каких-то мерзких червей.

Очередь за спиной зашумела, кто-то толкнул Ивана в спину, он оглянулся и увидел своё отражение в огромном зеркальном шаре, за которым, как змеи вокруг Горгоны, угрожающе зашелестели рукавами скафандра многочисленные щупальца.

– Извините, никак не хотел обидеть, – Иван отшатнулся, – совершенно не это имел ввиду, извините.

Шар победоносно укатился, а прыщавые складки в окне регистратуры снова пришли в движение:

– Даже и не знаю, что вам предложить…

Иван потёр затылок:

– Ну как же так? Вы же общегалактический сетевой бордель, вот и на рекламе написано «Тёлочки со всей-превсей галактики», или я ошибаюсь?

Складки зашевелились.

– Ну а как же так, неужели никого нельзя подобрать? Может хоть этого, ну тоесть эту! Зелёную с плаката! По мне сейчас так и она выглядит, знаете ли… весьма аппетитно.

– Это пыпорь.

– И что? Пыпорь-шмыпорь, есть же у неё… это, ну то самое… ну вы понимаете…

– Есть. Разумеется. Однако, её, как вы позволили себе выразится «то самое», совершенно вам не подходит. Если только вы не собираетесь провести остаток дней отдельно от своего… «того самого». Она, кстати…

– Нет же нет, конечно не собираюсь. Ну как же так? Это не справедливо, вы нарушаете закон о рекламе!

Глаза регистраторши раздвинули складки и сверкнули каким-то подозрительно знакомым блеском.

– Извините, еще раз извините… ни в коем случае не хотел, но вы войдите в моё положение… год! Год же целый… и ни одной женщины на сотни чертовых парсек.

– Увы, – кривая ухмылка исказила лицо, – похоже, что в этом краю космоса, мы с вами единственные представители своего вида, люди сюда обычно…

Лицо Ивана побелело, холодок прошел по щекам, спустился по шее, пощекотал мурашками спину и потеплел в глубине живота.

– Не может быть?! Так вы…

– Да! Я – тоже человек.

Иван улыбнулся, щеки загорелись.

– Так может я могу вас…, – он осёкся, – эм… ну… это… вы понимаете.

Неожиданно, Иван обнаружил в уродливых жировых складках знакомые, милые сердцу очертания. Пожар охватил тело, голова закружилась. «Ну конечно! Тут всё на месте: глаза, нос, рот, каскад грудей, – просто жизнь в провинции и неправильное питание наложили такой гнусный отпечаток».

– Нет, – последовал ответ, – я не такая.

«Я не такая» – отозвалось эхо в голове космического дальнобойщика, – «я не такая, я жду трамвая, черт же побери, как можно? в такой глуши? работая в публичном доме?! Я НЕ ТАКАЯ?!» Иван потёр лоб, за спиной неодобрительно загудели инопланетные самцы.

– Может… я могу пригласить вас… в ресторан? – сбивчивым голосом просипел Иван.

Лицо наморщилось и с укором посмотрело на посетителя. Иван попытался снова разглядеть в тёмных складках человеческие глаза, но не смог. Покорился чьей-то красной клешне, отодвинувшей его от окошка, и поплёлся на выход.

За дверью, за многими другими дверьми, где-то в сырой глубине парковочного дока, в корабле, в мусорной корзине рядом с железной кроватью валялась скомканная «Популярная Механика». С единственной на всю чертовски-бесконечную вселенную девушкой. В белом, удивительно-сексуальном скафандре.