Текст книги "Русско-украинский исторический разговорник. Опыты общей истории"

Великий христианин

Согласно рассказу «Повести временных лет», к Владимиру пришли представители четырех «вер»: мусульмане, иудеи, латинские и византийские христиане. Во время ознакомления с особенностями каждой «веры» князь отверг первые три. Наибольшее впечатление на него произвел греческий «философ». Но Владимир решил «проверить» свои впечатления и направил послов в соответствующие страны, чтобы они «изучили» религии «на месте». На основании сообщений послов Владимир окончательно определился. После выборов «в два тура» победило византийское христианство.

Этот красочный рассказ «Повести временных лет» о «выборе веры» Владимиром возымел большой отклик в научной и популярной литературе, стал предметом дискуссий, не прекратившихся по сей день. В их центре стоит вопрос: действительно ли Владимир выбирал, были ли реальные альтернативы крещению от Константинополя?

Среди ученых бытует устойчивое сомнение в реальности летописного рассказа. Считается, что образцом для него послужил эпизод Жития Константина Философа (св. Кирилла) – «выбор веры» хазарским каганом. Причем каган якобы выбирал среди тех же религий: иудаизм, ислам, христианство. И, так же как Владимир, выбрал последнее. Адвокатом этой религии выступал Константин Философ. Не удивительно, что и по летописи к Владимиру «из грек» приходил «философ» (правда, безымянный). Поскольку летопись составлялась в начале XII века, уже после церковного раскола 1054 года, то в рассказе появилась четвертая сторона – «немцы от Папы», то есть христиане западного обряда. Но есть и более принципиальное отличие. В Житии каган выслушивает мудреные богословские споры и, кажется, понимает разговор о высоких материях. Владимир, напротив, оценивает религии наивно и приземленно, сравнивая вполне ощутимые выгоды и недостатки. Ислам ему якобы не подходит из-за запрета есть свинину; иудеев он уличает в отсутствии собственной земли (а значит, непризнании их Богом); католикам отказывает отнюдь не из-за filioque, а на том основании, что крещения от них не приняли его предки («отцы наши»).

У самих хазар, что интересно, было похожее предание. В письме кагана Иосифа испанскому еврею (вторая половина Х века) изложен рассказ о выборе веры одним из каганов. Правда, в отличие от Жития Константина, он выбрал иудаизм. Таким образом, за исторически короткий промежуток времени в соседних странах возникло три текста, содержащих сюжет о «выборе веры». Возможно, их появление отражало не только сугубо литературные связи, но и реальную специфику Восточной Европы, где местные элиты оказывались в «контактной зоне» нескольких влиятельных религиозных традиций.

В нашем распоряжении имеется два сообщения, как будто подтверждающих религиозную «многовекторность» первых правителей Руси. Из латинских источников известно о посольстве, которое в 959 году Ольга направила к немецкому королю Оттону с просьбой прислать епископа. Король просьбу выполнил, но через два года чудом спасшийся епископ вернулся назад. Оказалось, что желание русов креститься и принять иерарха было «неискренним».

Другое сообщение происходит от мусульманского писателя аль-Марвази (рубеж XI–XII веков). Он повествует, что русы приняли христианство, но (следуя заповеди «полюбить врагов своих») не смогли продолжать войны. Опечалившись, они («царь Буладмир», очевидно Владимир) обратились к правителю Хорезма, чтобы он прислал учителей и помог им принять ислам, возвращавший русам возможность воевать. Впрочем, надо полагать, что эта просьба была также не вполне искренней. Во всяком случае, никаких видимых результатов посольства к Оттону и хорезм-шаху не дали.

Но что если мы вынесем за скобки сказание о «выборе веры»? У нас останется факт – Русь приняла христианство из Византии, самого близкого (в смысле и географии, и экономики) государства. До Владимира в империи крестилась Ольга. Какая-то группа русов, вероятно, крестилась еще в 860-х годах. С самого начала киевская общность русов (переросшая позднее в Киевское государство) возникла на орбите Византии и в дальнейшем не покидала ее. В этой ситуации очень странным было бы принятие Русью латинского христианства, ислама или иудаизма. Летописное сказание создает иллюзию реального состязания религий, будто бы шансы их были равны и только «испытание вер» могло бы определить победителя. На деле для киевских русов византийское христианство было вне конкуренции.

Распространенным местом популярных (реже – научных) сочинений о крещении Руси является утверждение, будто Русь крестили «огнем и мечом». Население якобы отчаянно держалось за родных богов, волхвов и традиции, тогда как князья и Церковь вырубали всё под корень. Значительную академическую поддержку этот взгляд нашел в трудах Б. А. Рыбакова, посвятившего много места описаниям древнерусского язычества. Но на чем реально зиждется тезис о насильственном крещении?

Понять не мудрено: на «Истории Российской» В. Н. Татищева. Это произведение якобы опиралось на «Иоакимовскую летопись», древнюю и забытую, известную одному Татищеву. Там, собственно, и рассказывается, что новгородские жрецы и знать стали на защиту идолов и не хотели пускать в город посадника Добрыню (дядю Владимира), тысяцкого Путяту и священнослужителей. В конце концов, Добрыня и Путята решили дело «силовым вариантом»: многих сопротивлявшихся убили, дома упорных язычников поджигали и насильственно крестили жителей.

Между тем, как на сегодня уже установлено, «Иоакимовская летопись» была лишь одной из многочисленных выдумок историка XVIII века. Красочный рассказ с многочисленными деталями и персонажами относится не к истории, но к литературе. На нем, собственно, и заканчиваются «данные» о жестокой христианизации Руси.

Из реальных источников ничего подобного не известно. Согласно «Повести временных лет», Владимир пригрозил киевлянам: кто не явится на реку для крещения, будет мне врагом. Но даже если это не литературный прием летописца, надо признать, что киевляне проявили покорность. Княжеские и церковные власти не имели ни желания, ни ресурсов для быстрой, всеобщей и глубокой христианизации от боярина до последнего холопа. Радикальное внедрение в общество новой идеологии, не до конца удававшееся даже тоталитарным режимам ХХ века, было уж точно не под силу зыбким административным структурам времен Владимира. Новая религия и ее институции распространялись по Восточной Европе по мере ее длительного освоения княжеской (государственной) властью. Более того, христианство не нуждалось в принудительной прививке. Наоборот, оно было связано с элитарной культурой и престижными вещами и практиками. Можно заметить, к слову, что большинство известных нам печерских монахов XI века были выходцами из боярских семей.

Во всяком случае, Русь не знала антихристианских восстаний. Точнее, восстаний в защиту славянского язычества. Два выступления, руководимых какими-то волхвами, отмечаются в летописи под 1024 и 1071 годами (хронология приблизительна). Они происходили в Суздале и Белоозере – на самой периферии Руси. Это были, судя по описанию, не собственно религиозные, а социальные выступления (в 1024 году причиной прямо назван голод). Известные из письменных источников «волхвы» фиксируются прямо на финских окраинах Суздальской и Новгородской земель, что и не удивительно. Археологами установлено: судя по характеру погребений, славянское население быстрее усваивало христианство, чем финские группы (пример Новгородской земли). Христианство (престижная, «княжеская», вера и связанная с ней культура) позволяло выгодно отделить себя от «чужих».

Под тем же 1071 годом летопись рассказывает о новгородском волхве, который возмутил значительную часть горожан, уверяя их, что может творить чудеса и ходить до воде. Новгородский князь Глеб убил волхва. На этом вопрос был исчерпан. Однако признать в этом событии отражение «насильственной христианизации» никак нельзя. Во-первых, Новгород уже давно был (хотя бы формально) христианским. Во-вторых, этот странный волхв обещал делать ровно то, что и Христос – творить чудеса и ходить по воде.

Другой «волхв» около того же времени явился в Киеве и предсказывал, что скоро Русь и «Греческая земля» поменяются местами. Как появился, так и исчез. И где здесь «древнее славянское язычество», неясно.

Складывается впечатление, что князьям и Церкви просто нечего было «вырубать и уничтожать». Что касается «городских волхвов», о которых говорит «Повесть временных лет», то они не похожи на языческих жрецов, скорее на еретиков, вольно трактующих христианское Писание или разделяющих апокрифические идеи.

В публицистике и СМИ можно заметить периодические обострения спора о том, кого же крестил Владимир: Украину или Россию. Истоки дискуссии – в процессах формирования национальных историографий в XIX – начале XX века. Случилось так, что, рассказывая о «своем» прошлом, авторы исторических текстов обращались к одним и тем же событиям, в частности к истории Руси. Попадая в разные рассказы, события получали разный контекст и смысл. Эта судьба постигла и крещение Владимира.

В исторических текстах Московской Руси Владимир был прежде всего персонажем династической и государственной истории. Крещение еще не выделилось в самодостаточный, независимый, сюжет. Дело обстояло иначе для киевских православных авторов XVII века, воспитанных и живших в ином культурном и политическом контексте. В борьбе за существование и права Киевской митрополии они продвигали идею о Владимире как основателе киевской церковной традиции. Вероятно, именно тогда состоялось первое «присвоение» крещения Руси. Позднее, в XIX – ХХ веках, с возникновением национальных историографий, сюжет крещения не только встраивается в русскую/российскую или украинскую историю, но и приобретает особенный смысл и национальный колорит. Например, в сочинениях некоторых украинских историков крещение Владимира и Руси трактовалось как начало традиции «киевского», или «украинского», христианства, относительно демократичного и открытого Западу. Оно противопоставлялось «московскому» христианству, «консервативно-византийскому», склонному к самоизоляции. Напротив, для российской историографии характерно подчеркивание непрерывности церковной традиции, которая (вместе с династией) воплощала предполагаемое историческое единство древней и новой Руси/России.

Идентичности конструируются. При желании можно привязать себя или свое сообщество почти к любому прошлому: к историческому или вымышленному лицу, событию, стране, народу или эпохе. Но важнее – понять прошлое само по себе. Можно утверждать, что Владимир крестил древних украинцев, русских или всех вместе «в общей купели» Корсуня. Но это будет не более чем игра воображения.

Что же было в действительности? Владимир в первую очередь крестился сам. Вместе с правителем, как обычно и бывало, крестилось его окружение. Дальнейшая христианизация разнородного населения Восточной Европы была делом рук церковной организации, постепенно распространявшейся в пределах власти Рюриковичей. Люди, крестившиеся уже при Владимире, были обитателями Киева, Среднего Поднепровья и крупных городов. Они имели не так много общего и не составляли один этнос, тем более нацию. Это были давно укоренившиеся и частично ославянившиеся скандинавы-русь, недавно пришедшие варяги, местное славянское население (весьма различное, кстати, в Киеве и Новгороде). Примечательно, что христианизированный раньше остальных городов Киев был одним из самых космополитичных населенных пунктов тогдашней Восточной Европы.

Что касается крещения самого Владимира, то здесь было еще меньше «национального». Князь крестился вместе с дружиной, во многом состоявшей из норманнов (и он сам был скандинавского корня). Происходило это, по-видимому, в византийском Херсонесе. Женой Владимира стала порфирородная Анна. Ранний церковный клир состоял, судя по всему, из греков и балканских славян.

Нынешние Украина и Россия младше церковной организации, основанной при Владимире. Таким образом, князь не христианизировал одну из ныне существующих общностей (или обе), поскольку эти общности возникли уже в христианском пространстве, «национализировав» его.

Великий реформатор

Обычный, растиражированный в сотнях книг и привычный для общественного сознания образ Владимира – князь-реформатор. Говоря о «реформах» Владимира, часто не замечают неестественности. Реформа – это изменение уже существующих институций в целях их улучшения. Но было ли Владимиру что улучшать?

Понятие «реформ Владимира» обыкновенно идет «в пакете» со взглядом на Русь Х века как на вполне состоявшееся (могут сказать, раннефеодальное или даже феодальное) государство со своей административной системой, определенными границами, институтами власти, общественным и политическим строем. Да, такую страну можно и реформировать. Только уж больно эта картина напоминает XVIII, XIX, даже XX, но никак не Х век! Ничего из вышеперечисленного тогда на Руси не было (и что такое для Х века Русь?). Точнее, имеющиеся источники не дают возможности это увидеть. Зато можно увидеть различные «отсутствия». Не было документооборота (да что там, грамотности не было!), бюрократии, законодательства (даже до «Русской Правды» еще далеко), постоянно действующих по определенной процедуре органов власти.

Представление о «реформах Владимира» имеет место лишь в рамках модернизаторского подхода. Строго говоря, реформы как таковые возможны только при модерном восприятии истории как прогресса, когда «новое» может или должно быть «лучше», чем «старое». Для домодерных обществ, где «лучшее» всегда было «стариной», идея реформы немыслима. Понятие «реформа», нагруженное модерными смыслами, вносит в эпоху Владимира непростительный анахронизм.

У читателя возникает закономерный вопрос: если не «реформы», то как назвать то, что делал Владимир? Речь, однако, идет не просто о замене одного слова другим, а о том, чтобы сменить образ мышления о древнерусских временах (и о прошлом в целом). Не проще ли рассуждать о событиях/действиях как таковых, не облекая их в обертку тех или иных «серьезных» понятий?

Из того, что мы достоверно знаем о Владимире, можно заключить: он не «совершенствовал» существующие практики или институции – он создавал их, или продолжал начатое до него. Приведем два примера.

1. Никаких религиозных институций, структурно напоминающих Церковь, языческая Русь не имела. Церковная организация была создана на пустом месте.

2. Предшественники Владимира не опирались на сеть «градов» и оборонительных сооружений в Поднепровье. В их распоряжении был Киев или несколько элементарных укреплений, выстроившихся пунктирной линией вдоль течения Днепра. Русь до Владимира практически одномерна. Создание системы градов и валов вдали от Днепра, превращение Руси меридиональной в Русь широтную – его рук дело. Инфраструктура Поднепровья, собственно «Русской земли», создавалась с нуля.

Модель «Владимира-реформатора» удобна. С ее помощью легче упорядочить в голове разрозненные знания о князе, придать им смысл. Современное слово создает иллюзию понимания эпохи. Но только иллюзию. На самом деле эта модель отдаляет от понимания реальных деяний Владимира, насколько мы можем судить о них из скудных источников.

Хрестоматийное утверждение гласит: Владимир провел административную реформу, которая заключалась в замене племенных князей его сыновьями, выполнявшими роль посадников. Итак, имеем два состояния – «было» и «стало», между ними предполагаемая реформа.

Что «было»? Идея об административной реформе предполагает, что Русь Х века была обширным государством, занимавшим большую часть Восточной Европы. Она якобы была чем-то вроде федерации: на местах управляли автономные князья, признавая власть киевского центра.

Увы, в этой картине все эфемерно. Образ гигантского Киевского государства Х века – очевидный анахронизм, не имеющий основания ни в одном источнике. О племенных князьях мы знаем из двух сообщений «Повести временных лет». Но оба сомнительны или неоднозначны. В недатированном вступлении к летописи, после рассказа о легендарных основателях Киева, сообщается, что их род «начал держать княжение у полян», в то время как у древлян, дреговичей, полочан и других были свои «княжения». Абстрактное и не локализируемое во времени, вплетенное в комплекс откровенно вымышленных рассказов (о Кие, путешествии апостола Андрея) и к тому же записанное в начале XII века, это известие может быть легко отброшено.

Второе сообщение – знаменитая повесть об убийстве Игоря древлянами и последующих мщениях Ольги. Здесь упомянут древлянский князь Мал. В Х веке древляне действительно были – о них знает современник, Константин Багрянородный. Наличие у них какой-то социальной верхушки также сомнению не подлежит. Но вот их отношения с киевскими князьями (точнее, группировкой «росов»/«русов»/«руси») не похожи на отношения автономных властей и федерального/имперского центра. Связь древлян с Киевом, как сказал бы классик российской историографии С. М. Соловьев, еще не «государственного свойства». К ним каждую осень наведываются вооруженные люди, собирают дань, торгуют – на этом все заканчивается. И если уже говорить о «ликвидации племенных княжений», то с древлянами решил вопрос не Владимир, а Ольга.

Могут сказать: Владимир заменял сыновьями не племенных князей (их просто уничтожали), а князей, сидевших в крупных торговых центрах и имевших скорее пришлое, скандинавское, происхождение. Но откуда мы знаем о «князьях по городам»? По сути дела, из одного сообщения той же летописи. Под 907 годом, якобы в пересказе договоренностей Олега с византийцами, сказано, что в Чернигове, Переяславле, Ростове, Любече, Полоцке и других городах «сидят князья, сущие под Олегом». Все бы ничего, но именно договор Олега 907 года, как и вся сопутствующая информация, давно вызывает недоверие ученых. Скорее всего, и договор, и его обрамление были конструкцией летописца, основанной как на реальных договорах 911 и 944 годов, так и на его собственных домыслах.

Вряд ли стоит доверять на слово и сообщениям о «мужах», которых в Полоцк, Ростов и другие города якобы рассадил легендарный Рюрик. В них следует видеть сознательную попытку книжника начала XII века обосновать права Рюриковичей на занятые ими к его времени пространства Восточной Европы. Первым более-менее историческим «городовым» князем был Рогволод Полоцкий. Его убил Владимир, взяв силой его дочь Рогнеду. Впрочем, и это сообщение не позволяет с уверенностью говорить о существовании налаженной административной системы – иерархии князей разного уровня – в Х веке. Оно как раз свидетельствует об обратном: во времена Владимира только разворачивалась борьба между различными вооруженными группировками за контроль над восточноевропейскими территориями.

В конце концов, против идеи о замене Владимиром «местных властей» сыновьями-посадниками говорит и то, что структура «административного деления» Владимира не совпадает ни с предполагаемыми территориями племен, ни со списком летописных городов 907 года. Похоже, что «заменять» и «реформировать» Владимиру было просто нечего.

Что «стало»? Идея о сыновьях-посадниках основывается на сообщении «Повести временных лет» о конфликте Владимира со своим сыном Ярославом под 1014 годом. Ссора отца и сына объясняется тем, что Ярослав отказался давать в Киев дань, «как все посадники давали». Из этого часто делают обобщающий вывод: Ярослав правил в Новгороде в качестве посадника; точно на таком же положении находились и другие княжичи. Оба вывода необязательны. Нет достаточных оснований, чтобы распространять новгородскую ситуацию на всю Русь. Она ведь нетипична. Более того, случай с Ярославом и новгородской данью исключительный, что косвенно говорит против посаднического статуса остальных Владимировичей.

Другое, гораздо более обоснованное, объяснение уже давно известно в науке: княжичи получали земли, «волости», в силу их княжеского достоинства самого по себе. Иными словами, ты – князь, значит тебе полагается «волость»/«власть», населенное пространство, где ты можешь реализовать свою княжескую сущность. «Русь» представляла собой семейное владение. Связь между Владимиром и княжичами по волостям была, строго говоря, неадминистративного свойства.

Более того, Владимир «не первый начал». Он сам был одним из Святославичей, рассаженных отцом по землям. В конце концов, Святослав при отце, Игоре, тоже сидел в Новгороде (Немогарде) – об этом сообщает Константин Багрянородный.

Подытожим: реформы не было. Сам принцип – наделять сыновей волостями – не был изобретен Владимиром. Деление пространства на владения, соответствующие количеству членов правящего рода, сложно считать «административным». Оно не предполагает стабильных управленческих единиц.

В популярной, реже в научной, литературе можно встретить утверждение, что Владимир после крещения принял царский титул («василевс») и уравнялся с византийским императором. Есть ли основания так считать?

Одним из аргументов «за» считают золотые и серебряные монеты, на которых Владимир изображен подобно императору на византийских денежных знаках. Другое соображение, якобы подтверждающее гипотезу о Владимире-василевсе, – его брак с Анной, порфирородной царевной и летописная запись о ее смерти (она названа «царицей Владимировой», из чего делают вывод: Владимир – царь). Наконец, обращают внимание на «Слово о Законе и Благодати», где Иларион употребляет по отношению к Владимиру титул «каган».

Как видно, все эти аргументы косвенные и необязательные. Ни один источник прямо не говорит о принятии Владимиром царского/ императорского титула. И это главное. Последний из вышеуказанных аргументов следует сразу отбросить. «Каган», титул степного императора – из «другой оперы». Занимательное само по себе титулование Иларионом Владимира прямого отношения к теме не имеет.

Выпуск монет действительно является важным видом манифестации власти, но о претензии на императорский титул он еще не свидетельствует. Подражание византийским монетам вполне ожидаемо. Именно с ромейской символикой власти (одной из наиболее разработанных в тогдашнем мире) Русь встречалась ближе и чаще всего. В кратком сообщении летописи о смерти Анны в 1011 году, строго говоря, пишется о том, что княгиня: а) жена Владимира и б) царица (естественно, ведь она из византийской императорской семьи). Указания на то, что Владимир – царь, здесь нет. Конечно, можно подозревать у Владимира «головокружение от успеха», крупного, но довольно случайного. Не каждому удавалось взять в жены порфирородную царевну. Но личные ощущения варварского правителя – это одно, а «официальное» принятие титула (реальное уравнивание с императором!) – совсем другое.

В сущности, в действиях Владимира ничего странного и особенного не было. Перед нами нормальная для варварских новообращенных государств «имитация империи». Если посмотреть шире, то облачение германских вождей V–VI веков в пурпур и золото совершенно не означало принятия императорского титула. Это скорее реакция грубого солдафона на блеск и величие цивилизованного государства. Кроме того, для варварских правителей сложные имперские идеи, церемониалы, смыслы были еще непонятны. Гипотетическое принятие царского титула немыслимо с точки зрения Византии. Там никакого «василевса Руси» никогда не признали бы; собственно, император может быть только один – и только ромейский. Не менее странно это и со стороны Руси. Для Рюриковичей того времени, как известно, титулатура не имела значения. Они, как и другие новоявленные элиты Восточной, Центральной и Северной Европы, ценили внешнюю атрибутику. Им хотелось иметь каменные дворцы, престижные украшения и одежды, монеты с собственными изображениями, сидеть на престоле как император, держать скипетр. Одним словом, им хотелось быть похожими (по крайней мере, в своих глазах) на блистательных и уважаемых соседей.

Вопреки встречающемуся в литературе клише, Владимир олицетворял не расцвет давно существовавшего государства, а его создание. Возникновение политических структур практически всегда происходило не в вакууме, а под влиянием соседних, уже устоявшихся, образований. Скажем, для молодой державы Пястов (будущей Польши) примером для подражания была Священная Римская империя. Для рождающейся Руси влиятельным соседом была Византия, а потому неудивительно, что именно ромейская властная атрибутика служила образцом для Владимира и его окружения. Но, повторим, глубину заимствований преувеличивать нельзя. Тем более что никаких институциональных последствий наивная «имитация империи» для Руси не имела.