Текст книги "Рождественский ангел. Рассказы и стихи для чтения детям"

Только на углу мальчики остановились. Городовой и не думал за ними гнаться.

Так они обошли весь квартал. Заходили к лавочникам, к подвальным жителям, в дворницкие. Благодаря тому, что выхоленное лицо и изящный костюм Дани обращали общее внимание, он старался держаться позади. Но пел он, кажется, усерднее всех, с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, опьянённый воздухом, движением и необыкновенностью этого ночного бродяжничества. В эти блаженные, весёлые, живые минуты он совершенно искренно забыл и о позднем времени, и о доме, и о мисс Дженерс, и обо всём на свете, кроме волшебной колядки и красной звезды. И с каким наслаждением ел он на ходу кусок толстой холодной малороссийской колбасы с чесноком, от которой мёрзли зубы. Никогда в жизни не приходилось ему есть ничего более вкусного!

И потому при выходе из булочной, где звезду угостили тёплыми витушками и сладкими крендельками, он только слабо и удивлённо ахнул, увидя перед собою нос к носу тётю Нину и мисс Дженерс в сопровождении лакея, швейцара, няньки и горничной.

– Слава тебе, Господи, нашёлся наконец!.. Боже мой, в каком виде! Без калош и без башлыка! Весь дом с ног сбился из-за тебя, противный мальчишка!

Славильщиков давно уже не было вокруг. Как недавно от городового, так и теперь они прыснули в разные стороны, едва только почуяли опасность, и вдали слышался лишь дробный звук их торопливых ног.

Тётя Нина – за одну руку, мисс Дженерс – за другую повели беглеца домой. Мама была в слезах – Бог знает, какие мысли приходили ей за эти два часа, когда все домашние потеряв головы бегали по всем закоулкам дома, по соседям и по ближним улицам. Отец напрасно притворялся разгневанным и суровым и совсем неудачно скрывал свою радость, увидев сына живым и невредимым. Он не меньше жены был взволнован исчезновением Дани и уже успел за это время поставить на ноги всю городскую полицию.

С обычной прямотой Даня подробно рассказал свои приключения. Ему пригрозили назавтра тяжёлым наказанием и послали переодеться.

Он вышел к своим маленьким гостям вымытый, свежий, в новом красивом костюме. Щёки его горели от недавнего возбуждения, и глаза весело блестели после мороза. Очень скучно было притворяться благовоспитанным мальчиком, с хорошими манерами и английским языком, но, добросовестно заглаживая свою недавнюю вину, он ловко шаркал ножкой, целовал ручку у пожилых дам и снисходительно развлекал самых маленьких малышей.

– А ведь Дане полезен воздух, – сказал отец, наблюдавший за ним издали, из кабинета. – Вы дома его слишком много держите взаперти. Посмотрите, мальчик пробегался, и какой у него здоровый вид! Нельзя держать мальчика всё время в вате.

Но дамы так дружно накинулись на него и наговорили сразу такую кучу ужасов о микробах, дифтеритах, ангинах и о дурных манерах, что отец только замахал руками и воскликнул, весь сморщившись:

– Довольно, довольно! Будет… будет… Делайте, как хотите… Ох уж эти мне женщины!..

Ёлка в капельке

Хорошо вспоминается из детства рождественская ёлка: её тёмная зелень сквозь ослепительно-пёстрый свет, сверкание и блеск украшений, тёплое сияние парафиновых свечей и особенно – запахи. Как остро, весело и смолисто пахла вдруг загоревшаяся хвоя! А когда ёлку приносили впервые с улицы, с трудом пропихивая её сквозь распахнутые двери и портьеры, она пахла арбузом, лесом и мышами. Этот мышистый запах весьма любила трубохвостая кошка. Наутро её можно было всегда найти внутри нижних ветвей: подолгу подозрительно и тщательно она обнюхивала ствол, тыкаясь в острую хвою носом: «Где же тут спряталась мышь? Вот вопрос». Да и догоревшая свечка, заколебавшаяся длинным дымным огнём, пахнет в воспоминании приятной копотью.

Чудесны были игрушки, но чужая всегда казалась лучше. Прижав полученный подарок обеими руками к груди, на него сначала и вовсе не смотришь: глядишь серьёзно и молча, исподлобья, на игрушку ближайшего соседа.

У господского Димы – целый поезд, с вагонами всех трёх классов, с заводным паровозом. У прачкиного Васьки – деревянный конь: голова серая, в тёмных яблоках, глаза и шея дикие, ноздри – раскалённые угли, а вместо туловища толстая палка. Оба мальчугана завидуют друг другу.

– Посмотри, Дима, – изнывает от чужого счастья кривобокая, кисло-сладкая гувернантка, – вот дырочка, а вот ключик. Заводить надо так: раз-раз-раз-раз… У-у! Поехали, поехали!..

Но Дима не глядит на роскошный поезд. Блестящие глаза не отрываются от Васьки, который вот уже оседлал серого в яблоках, стегнул себя кнутиком по штанишкам, и вот пляшет на месте, горячится, ржёт ретивый конь, и вдруг галопом вкось, вкось!.. У Димы катастрофа: крушение поезда, вагоны падают набок, паровоз торчит вверх колёсами, а колёса ещё продолжают вертеться с лёгким шипением.

– Ах, Дима! Зачем же толкать паровозы ногами? Как тебе не стыдно?..

– Не хочу паровоза, хочу Васькину вошадь! Отдайте ему паровоз, а мне во-шадь! Хочу вошадь!

Но гордый Васька гарцует, молодецки избоченившись на коне, и небрежно кидает:

– Ишь ты какой! Захотел тоже!..

Что говорить, волшебна, упоительна ёлка. Именно упоительна, потому что от множества огней, от сильных впечатлений, от позднего времени, от долгой суеты, от гама, смеха и жары дети пьяны без вина, и щёки у них кумачово-красны.

Но много, ах как много мешают взрослые. Сами они играть не умеют, а сами суются: какие-то хороводы, песенки, колпаки, игры. Мы и без них ужасно отлично устроимся. Да вот ещё дядя Петя с козлиной бородкой и козлиным голосом. Сел на пол, под ёлкой, посадил детей вокруг и говорит им сказку.

Не настоящую, а придумал. У, какая скука, даже противно. Нянька, та знает взаправдушные.

Михаил Кузмин
Ёлка

 
С детства помните сочельник,
Этот детский день из дней?
Пахнет смолкой свежий ельник
Из незапертых сеней.
 
 
Всё звонят из лавок люди,
Нянька ходит часто вниз,
А на кухне в плоском блюде
Разварной миндальный рис.
 
 
Солнце яблоком сгорает
За узором льдистых лап.
Мама вещи прибирает,
Да скрипит заветный шкаф.
 
 
В зале всё необычайно,
Не пускают никого,
Ах, условленная тайна!
Всё – известно, всё – ново!
 
 
Тянет новая матроска,
Морщит в плечиках она.
В двери светлая полоска
Так заманчиво видна!
 
 
В парафиновом сиянье
Скоро ль распахнётся дверь?
Эта сладость ожиданья
Не прошла ещё теперь.
 

Саша Чёрный
Рождественский Ангел

– Подайте, Христа ради, милостыньку! Милостыньку, Христа ради!..

Никто не слышал этих жалобных слов, никто не обращал внимания на слёзы, звучавшие в словах бедно одетой женщины, одиноко стоявшей на углу большой и оживлённой городской улицы.

– Подайте милостыньку!..

Прохожие торопливо шагали мимо её, с шумом неслись экипажи по снежной дороге. Кругом слышался смех, оживлённый говор…

На землю спускалась святая, великая ночь под Рождество Христово. Она сияла звёздами, окутывала город таинственной мглой.

– Милостыньку… не себе, деткам моим прошу…

Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала. Дрожа под своими лохмотьями, она вытирала слёзы окоченевшими пальцами, но они снова лились по её исхудалым щекам. Никому не было до неё дела…

Да она и сама не думала о себе, о том, что совсем замёрзла, что с утра не ела ни крошки… Вся мысль её принадлежала детям, сердце болело за них…

Сидят они, бедные, там, в холодной тёмной конуре, голодные, иззябшие… и ждут её… Что она принесёт или что скажет? Завтра великий праздник, всем детям веселье, только её бедные детки голодны и несчастны.

Что делать ей? Что делать? Всё последнее время она работала, как могла, надрывала последние силы…

Потом слегла и потеряла последнюю работу…

Подошёл праздник, ей негде взять куска хлеба…

О, детки, бедные детки! Ради них она решилась, в первый раз в жизни, просить милостыню… Рука не поднималась, язык не поворачивался… Но мысль, что дети её есть хотят, что они встретят праздник голодные, несчастные, – эта мысль мучила её, как пытка. Она готова была на всё. И за несколько часов ей удалось набрать несколько копеек… Несчастные дети! У других детей – ёлка, они – веселы, довольны в этот великий праздник, только её дети…

«Милостыньку, добрые люди, подайте! Подайте, Христа ради!»

И словно в ответ на её отчаяние неподалёку раздался благовест… ко всенощной. Да, надо пойти, помолиться… Быть может, молитва облегчит её душу… Она помолится усердно о них, о детях… Неверными шагами доплелась она до церкви…

Храм освещён, залит огнями… Всюду масса людей… Весёлые довольные лица. Притаившись в уголке, она упала на колени и замерла… Вся безграничная, материнская любовь, вся её скорбь о детях вылилась в горячей молитве, в глухих скорбных рыданиях. «Господи, помоги! Помоги!» – плачет она. И кому, как не Господу, Покровителю и Защитнику слабых и несчастных, вылить ей всё своё горе, всю душевную боль свою? Тихо молилась она в уголке, и слёзы градом лились по бедному лицу.

Она не заметила, как кончилась всенощная, не видела, как к ней подошёл кто-то…

– О чём вы плачете? – раздался за ней нежный голос, показавшийся ей небесной музыкой.

Она очнулась, подняла глаза и увидала перед собой маленькую, богато одетую девочку. На неё глядели с милым участием ясные детские глазки. Сзади девочки стояла старушка няня.

– У вас есть горе? Да? Бедная вы, бедная!

Эти слова, сказанные нежным, детским голосом, глубоко тронули её.

– Горе! Детки у меня голодны, с утра не ели… Завтра праздник такой… великий…

– Не ели? Голодны? – На лице девочки выразился ужас. – Няня, что же это! Дети не ели ничего! И завтра будут голодны! Нянечка! Как же это?

Маленькая детская ручка скользнула в муфту.

– Вот, возьмите, тут есть деньги… сколько, я не знаю… покормите детей… ради Бога… Ах, няня, это ужасно! Они ничего не ели! Разве это можно, няня!

На глазах девочки навернулись крупные слёзы.

– Что ж, Манечка, делать! Бедность у них! И сидят, бедные, в голоде да в холоде. Ждут, не поможет ли им Господь!

– Ах, нянечка, мне жаль их! Где вы живёте, сколько у вас детей?

– Муж умер – с полгода будет… Трое ребят на руках осталось. Работать не могла, хворала всё время… Вот и пришлось с рукой по миру идти… Живём мы недалеко… вот тут… в подвале, на углу, в большом каменном доме купца Осипова…

– Няня, почти рядом с нами, а я и не знала!.. Пойдём скорее, теперь я знаю, что надо делать!

Девочка быстро вышла из церкви в сопровождении старухи.

Бедная женщина машинально пошла за ними. В кошельке, который был у неё в руках, лежала пятирублёвая бумажка. Забыв всё, кроме того, что она может теперь согреть и накормить дорогих ребяток, она зашла в лавку, купила провизии, хлеба, чаю, сахару и побежала домой. Щеп осталось ещё довольно, печку истопить ими хватит.

Она бежала домой из всех сил.

Вот и тёмная конурка. Три детские фигурки бросились к ней навстречу.

– Маменька! Есть хочется! Принесла ли ты? Родная!

Она обняла их всех троих и облила слезами.

– Послал Господь! Надя, затопи печку, Петюша, ставь самовар! Погреемся, поедим, ради великого праздника!

В конурке, сырой и мрачной, наступил праздник. Дети были веселы, согрелись и болтали. Мать радовалась их оживлению, их болтовне. Только изредка приходила в голову печальная мысль… Что же дальше? Что дальше будет?

– Ну, Господь не оставит! – говорила она себе, возлагая всю надежду на Бога.

Маленькая Надя тихо подошла к матери, прижалась к ней и заговорила.

– Скажи, мама, правда, что в рождественскую ночь с неба слетает рождественский Ангел и приносит подарки бедным детям? Скажи, мама!

Мальчики тоже подошли к матери. И, желая утешить детей, она начала им рассказывать, что Господь заботится о бедных детях и посылает им Своего Ангела в великую рождественскую ночь и этот Ангел приносит им подарки и гостинцы!

– И ёлку, мама?

– И ёлку, детки, хорошую, блестящую ёлку!

В дверь подвала кто-то стукнул. Дети бросились отворить. Показался мужик с маленькой зелёной ёлкой в руках. За ним – хорошенькая, белокурая девочка с корзиной, в сопровождении няни, нёсшей за ней разные свёртки и пакеты.

Дети робко прижались к матери.

– Это Ангел, мама, это Ангел? – тихо шептали они, благоговейно смотря на хорошенькую нарядную девочку.

Ёлка давно стояла уже на полу. Старуха няня развязала пакеты, вытащила из них вкусные булочки, кренделя, сыр, масло, яйца, убирала ёлку свечами и гостинцами. Дети всё ещё не могли прийти в себя. Они любовались на «Ангела». И молчали, не двигаясь с места.

– Вот вам, встречайте весело Рождество! – прозвучал детский голосок. – С праздником!

Девочка поставила на стол корзину и исчезла, прежде чем дети и мать опомнились и пришли в себя.

«Рождественский Ангел» прилетел, принёс детям ёлку, гостинцы, радость и исчез, как лучезарное виденье…

Дома Маню ждала мама, горячо обняла её и прижала к себе.

– Добрая моя девочка! – говорила она, целуя счастливое личико дочери. – Ты отказалась сама от ёлки, от гостинцев и всё отдала бедным детям! Золотое у тебя сердечко! Бог наградит тебя…

Маня осталась без ёлки и подарков, но вся сияла счастьем. С своим милым личиком, золотистыми волосами она в самом деле походила на «рождественского Ангела».

Алексей Плещеев
Ёлка

 
В школе шумно; раздаётся
Беготня и шум детей…
Знать, они не для ученья
Собрались сегодня в ней?
 
 
Нет! Рождественская ёлка
В ней сегодня зажжена;
Пестротой своей нарядной
Деток радует она.
 
 
Детский взор игрушки манят…
Здесь лошадка, там волчок,
Вот железная дорога,
Вот охотничий рожок.
 
 
А фонарики… А звёзды,
Что алмазами горят…
А орехи золотые,
А прозрачный виноград!
 
 
Будьте ж вы благословенны,
Вы, чья добрая рука
Убирала эту ёлку
Для малюток бедняка.
 
 
Редко, редко озаряет
Радость светлая их дни,
И весь год им будут сниться
Ёлки яркие огни!
 

Николай Позняков
Без ёлки

I

Морозно. Часа два уже прошло, как стемнело. Небо усеяно звёздами. Посмотришь на них – и такими они кажутся бледными после красноватого огня фонарей, мерцающих на улице, слабо освещая её. А хорошо бы осветить её поярче в этот вечер: очень уж много народу ездит и ходит по ней. Всякий хлопочет о своём.

Кто плетётся на извозчичьих санках, взвалив на козлы ёлку, которая при каждом ухабе грузно качается и тычет иглами в лица и седоку и вознице; кто едет без ёлки, нагруженный покупками в корзинках и бумаге; кто тащится пешком, плотнее кутаясь в шубу или плед и с трудом удерживая пакеты, которые, того и гляди, вывалятся из рук и рассыплются в разные стороны по тротуару; а кто так и просто, без всяких покупок и пакетов, чуть ли не бегом бежит в своём лёгоньком, холодном пальтишке, скромно мечтая о тёплой комнате и стакане горячего чаю.

В воздухе то и дело раздаются крики извозчиков и кучеров «Бер-р-р-гись! Эй!», и скрип санок, и грохот каретных колёс, и фырканье лошадей. Так и кажется, что всё это оживление и движение хочет разрастись в какой-то громадный, страшный хаос, в котором окончательно затеряется этот…

Впрочем, его и без того уж никто не замечает, никому до него дела нет. Он словно затерян и забыт среди бешеной суетни и шумной хлопотни…

Этот он – не кто иной, как маленький, худенький мальчик, бледный, с тёмно-голубыми грустными глазами, в рваном пальтишке, истрёпанном картузе, глубоко сидящем на его голове, и драных заскорузлых сапожонках, которые состоят только из дыр и заплат.

Он страшно озяб. Ручонки его беспомощно засунуты в карманы. По спине временами пробегает дрожь, передёргивая плечи и заставляя его невольно встряхивать головой. Но он как будто не замечает всего этого. Взоры его устремлены в окно первого этажа барского домика-особняка.

Там посреди большой комнаты, блестящей золочёными рамками картин, бронзовыми канделябрами и хрустальными подвесками на люстре, стоит высокая ёлка, убранная пряниками, яблоками, свечами, конфетами… Стоит она такая пёстрая, точно весёлая. А вокруг толпится множество детей с весёлыми, радостными лицами. Звонкий смех их порой слышится ему даже сквозь окно.

И одинокий мальчик смотрит на них, и так ему хочется туда, в эту комнату, где весело и тепло!.. А вот и ещё веселее становится.

Какой-то господин, высокий, пожилой, с лысиной и бритым подбородком, зажёг спичкой длинную тоненькую свечу и стал подносить её к свечкам на ёлке. Один за другим замерцали на них огоньки, ещё и ещё, и уже вся комната залита их ярким блеском. А крики и смех детей стали ещё яснее вырываться за окно…

Терпения наконец не стало. Он вынул руку из кармана, протянул её к окну и робко стукнул в стекло. Но в комнате никто не слышал этого стука. Только крики ещё раз резко и звонко раздались в ней.

Мальчик подождал немного, затем опять поднял руку и стукнул громче прежнего. В комнате все сразу притихли, как будто прислушивались. Снова раздалось дребезжание стекла под ногтями, слегка ударявшими в него. Тогда пожилой господин приблизился к окну, щурясь и вглядываясь в уличный полумрак, потом отворил форточку и высунул в неё недовольное лицо с нахмуренными бровями.

– Кто это там? Что за шалости? – послышался его строгий голос.

– Это я, барин, – ответил слабый голос мальчика.

– Кто ты? Что тебе нужно здесь? Дети, дети, – обернулся он назад, – отойдите дальше от форточки! Холодно, дует…

– Пусти-и-ите, ба-а-рин! – взмолился мальчик, и в голосе его послышались слёзы.

Пожилой господин расхохотался и не то с досадой, не то с насмешкой проговорил:

– Вот фантазия!.. Пошёл вон! Или я за дворником пошлю, и он тебе розги даст…

Форточка захлопнулась, а господин отошёл к ёлке и стал что-то говорить детям, указывая на окно.

Оборванный мальчик ещё раз взглянул на ярко блестевшую ёлку долгим, прощальным взором, отошёл от окна и, понурив голову, тихо побрёл по тротуару.

II

Всё это хорошо видел и слышал старик извозчик, с густой, закрывавшей собою почти всё его лицо бородою, покрытый инеем и ледяными сосульками, с высокой, нахлобученной на глаза и уши шапкой, в валяных сапогах и больших рукавицах. В ожидании седока он стоял тут же, на панели, переминаясь с ноги на ногу и похлопывая рука об руку, чтобы согреться, и от нечего делать глядел в окно, как зажигали ёлку. Изредка только он обращался к прохожим с предложением нанять его:

– Поедете, господин? Вот бы свёз… Дёшево бы прокатил. На шведке… Свезти, что ль?..

Но желающих долго не находилось, и старик продолжал переминаться на одном месте, похлопывая рукавицами и поглядывая в окно на ёлку.

Сначала он не обращал никакого внимания на мальчика: мало ли любопытных слоняется по улицам, не всех же замечать. Но, услышав, что мальчик стукнул в окно, он очень удивился такой великой дерзости и хотел остановить его. И непременно удержал бы, если бы не какой-то прохожий, который стал нанимать извозчика.

Пока старик торговался с ним, мальчик успел уже навлечь на себя гнев пожилого господина. А когда извозчик, не сговорившись с прохожим, снова подошёл к окну, ему слышны были последние слова пожилого господина: «Или я за дворником пошлю, и он тебе розги даст».

Видел извозчик, как форточка захлопнулась и пожилой господин отошёл к детям, а маленький оборванец, взглянув на ёлку долгим прощальным взором, тихо побрёл по тротуару…

Старику стало жаль его. Он подошёл к мальчику и окликнул:

– Эй, малый!

Тот остановился и поднял на него свои грустные тёмно-голубые глаза.

– Ты чей будешь?

– Мамкин.

– А кто твоя мамка-то?

– Прачка.

– А где ж она? На работе?

– Нет.

– Где же?

– Померла… Вечерось хоронили…

– У кого ж ты теперь живёшь?

– У Дуньки Евстигнеевны.

– Что ж она тебя отпустила в эдакий мороз?

– Выгнала. Сказала: «Через час приходи! Мешаешь!»

Извозчик только крякнул. Затем постоял с минуту в раздумье и сказал:

– Полезай. Садись.

– Куда?

– А в санки.

– Дяденька, покатаешь?

Извозчик усмехнулся:

– Ладно, покатаю!

Они сели рядом. Старик взялся за вожжи, и санки бойко покатились вдоль улицы. Мелькали фонари. Магазины ярко блестели. Лошадиные морды то и дело проносились мимо, то обгоняя, то отставая, то встречаясь. Со всех сторон постоянно слышались крики:

– Эй, берегись! Право держи! Левей!.. Куды лезешь?

Мальчик долго смотрел на всё, что его окружало и мелькало мимо него. Но мороз взял наконец своё: стал резать ему щёки и всё чаще и чаще передёргивал у него в плечах крупной дрожью.

Мальчик взглянул на старика и сказал:

– Дяденька, холодно…

– Ладно, сейчас тепло будет.

Они помолчали с минуту. Тогда мальчик спросил:

– Дяденька, там и ёлка будет?

Старик усмехнулся.

– Ёлка? – переспросил он и замолчал.

Мальчик не понимал, куда и зачем его везли. Вот они свернули с большой, светлой улицы в другую. Там фонари были уже маленькие и горели, как свечки. Езды той уже не было. И домики были такие крошечные, точно карточные.

– Дяденька, холодно…

– Не будет холодно, приехали, – сказал старик и повернул к воротам.

Вот они уже на дворе. Лошадь привязана. Старик ведёт мальчика к дверям. Двери отворяются, пропуская через себя клубы пара. Перед ним низкая, маленькая комната. На столе чадит ночничок. У печки, нагнувшись, стоит толстая баба. На полу играют трое ребятишек. Тепло. Даже жарко.

– На вот тебе, привёз, – говорит старик.

– Кого? – спрашивает баба.

– Сиротку нашёл. Пущай у нас живёт.

– Что ты? С ума сошёл? У нас и так трое!

– Ну, значит, четвёртый будет.

Баба только руками всплеснула.

– Не объест, – подтвердил старик.

Она качнула головой и принялась мешать в печке.

Тогда мальчик взглянул на старика и спросил:

– Дяденька, и ёлка будет?

Тот усмехнулся:

– Ладно, хорош и без ёлки!