Текст книги "Свет любви и веры (сборник)"

Хватит на жизнь[10]10
  Время действия этого рассказа относится приблизительно к 1970-1976 гг., т. е. показана ситуация, непосредственно предшествовавшая революции (Прим. авт.).


[Закрыть]

Только тогда, когда нож дошел до моих костей, я вспомнил об уважаемом господине министре. И сказал себе: а разве дела могут стать еще хуже, чем уже стали? Существует ли цвет темнее черного? Пойду и всё честно и без утайки ему расскажу. Не убьют ведь меня.

Ах, если бы эта мысль пришла мне с самого начала… Я ведь слышал, что все, кто входит в кабинет к господину министру, выходят оттуда довольными и счастливыми. Стало быть, всё, что я делал до того, было сплошной глупостью…

Я должен был в первый же день, как только вошел в Министерство землеустроения, пойти в этот главный кабинет.

Вместо этого меня спровадили в кабинет зама по документарному подтверждению.

И я сказал ему: господин! Я владею землей площадью пять тысяч метров – получил ее в наследство от дяди. Хочу часть ее продать, а на вырученные деньги построиться на остальной части и жить на ней. Каков должен быть порядок моих действий?

Господин замминистра задумчиво покачал головой и ответил: всё сложно. Очень сложно. Вступление в наследство, раздел площадей, продажа, строительство, жизнь – каждое из перечисленного представляет собой отдельный проект. У вас начались большие трудности.

– Это так, – ответил я. – Смерть дяди действительно…

Он улыбнулся: нет, я вовсе не об этом говорю. Я о земле.

– О земле? – удивился я. – Большие трудности?

– Да. Уже на первом этапе пятьдесят процентов, то есть две с половиной тысячи метров, уходят в качестве налога на наследство.

Я удивился: земля?! Уходит?! Налог на наследство? Две с половиной тысячи метров? Почему?

Он встал, расправив плечи, заложил руки за спину и начал ходить по кабинету.

– Вы какую роль сыграли в смерти вашего дяди?

Я испугался: я? Я клянусь, что никогда…

Он прервал меня: клясться не требуется. Я вам верю. Вы не сыграли никакой роли в смерти вашего дяди. Я правильно понимаю?

– Совершенно правильно.

– Зато мы сыграли важную роль.

– Вы? В смерти моего дяди?

– Не только вашего дяди. Но всех. Инфляция, дороговизна, бюрократия, пробки и тысячи других проблем служат причиной того, что народ мрет и наследники быстрее получают ожидаемую ими собственность. По этой причине государство и взимает налог: плата за услуги наследникам в деле получения соответствующего наследства.

Я сказал: значит, я теперь должен отдать две с половиной тысячи метров в виде налога?!

– Таков закон, – ответил он. – Но я сделаю так, что вы заплатите налог лишь в объеме тысячи метров.

– Вы очень добры ко мне.

– Совершенно верно, и по причине этой доброты я принимаю ваш дар в размере пятисот метров.

* * *

Я вышел из кабинета зама по документарному подтверждению, потеряв полторы тысячи метров земли. Как это произошло, я только что сообщил уважаемому господину министру. Конечно, я пытаюсь, насколько это возможно, излагать всё в сокращении. Я сказал себе: если я буду докладывать обо всех деталях моих переговоров с заместителями, то потребуется дня три, а то и больше. Следовательно, нужно сокращать. И я лишь перечисляю главное.

Ведь если господин министр – добрый человек, это еще не значит, что я должен злоупотреблять его временем больше, чем я заслуживаю.

Зам по озеленению и нормам демократии спросил меня:

– Деревьев на вашей земле не имеется?

Я ответил: деревьев нет. Было несколько дикорастущих кустов, и я их выкорчевал.

В этот миг зам по озеленению и нормам демократии так вскинулся, точно в него ударила молния:

– Выкорчевали? Вот так запросто? Вырвали из земли естественно выросшие кусты и благородно в этом признаетесь? А разве вам неизвестно, как наличие кустов помогает сдерживать движение песков в солончаковой пустыне?

Я спросил изумленно: пустыня? Здесь?

– Нет, вы не понимаете. Весь земной шар когда-то был пустыней.

– А какая связь со мной?

– Вы так говорите, будто должна быть прямая механическая связь…

– Но что же мне теперь делать?

– Что я могу сказать. Если вы теперь даже всю вашу землю засадите деревьями, это не компенсирует отсутствие тех кустов. Всю вашу землю следует теперь превратить в зеленую зону или, по меньшей мере, в университет. Другого пути нет.

Я сказал: другой путь есть, он обычно открывается, когда попадают в тупик.

Он ответил: отлично. Дело в том, что наш дом очень маленький, и я бы не отказался, если бы мои дети смогли посвободнее вздохнуть на пространстве в пятьсот метров.

– Пятьсот? – переспросил я.

– Да, – ответил он, – всего-навсего, и ваша проблема будет полностью решена.

– Полностью.

– Более чем полностью. Вы отныне будете иметь разрешение любое дерево в мире, где бы оно ни росло, выкорчевать, спилить, сжечь в печке и так далее… А если кто-то будет против, то мы вас поддержим.

* * *

Обо всём этом я докладываю уважаемому господину министру. В обмен на пятьсот метров земли мне разрешили выкорчевать любое дерево в мире по моему желанию. Мне кажется, это совершенно несправедливо. Что такое пятьсот метров по сравнению со столь всеобъемлющей лицензией?

Зам по кладам и хищениям с полной уверенностью заявил мне, что, мол, в вашей земле имеются клады.

Я ответил: клянусь Пророком и всеми праведниками, я вообще…

– А проверить просто, – перебил он меня. – Перекопайте всю землю на глубину пятнадцати метров – за ваш счет. Если клад обнаружится, он – наша собственность. Сдадите и получите официальный акт о приемке. Если не обнаружится, то вы были правы. У нас ведь с вами не вендетта.

– А нельзя ли… – сказал я.

– Можно, – ответил он. – Почему же нельзя? Я и мои компаньоны владеем фирмой по отысканию кладов с помощью новейших технологий. Без перекопки земель и прочего кровопролития. И себестоимость гораздо меньше, чем перекопка всей земли на глубину пятнадцать метров.

– Но у меня денег как таковых нет, – сказал я.

– А кто говорит о деньгах? – удивился он. – Просто: зачем вам столько земли с кладами. Отрежьте пятьсот метров, и дело с концом!

– Так всё просто?

– Да, всё очень просто.

Итак, я докладываю господину министру о доброте и понимании зама по кладам и хищениям, а также довожу до вашего сведения, что я подарил пятьсот метров заму по обводнению и светосжиганию и тысячу метров заму по гвоздеванию и развитию. С полным моим удовольствием и совершенно добровольно.

Последнее бюро – зама по изучению соседей – я также успешно миновал, подарив пятьсот метров земли. Мне было сказано, что главная моя трудность – это местоположение участка, а именно: то, что он находится в хорошем месте.

Я ответил: это не моя вина, что земля в хорошем районе города. Если бы я мог, я бы взял в руки всю эту землю и перенес бы ее в самое что ни на есть плохое место – тогда на мою долю не выпало бы столько трудностей и несчастий.

Уважаемый господин спросил меня: что лучше, тысяча метров пустой земли или пятьсот полной?

Я уточнил: под «полной» землей что подразумевается?

Изволили ответить: та земля, вокруг которой полно высокопоставленных деятелей.

И далее объяснили мне: сто метров такой земли предпочтительнее многих тысяч метров земель пустых. Тут уже я с полнейшей охотой преподнес в дар заму по изучению соседей пятьсот метров моей земли.

И вот я вошел в кабинет господина министра. Как только я вошел, господин министр, в знак глубокого уважения ко мне, изволил в прямом смысле слова приподняться, так что я от благодарности и стыда чуть не провалился под пол.

До этого замы даже головы еле-еле поднимали, чтобы ответить на мое приветствие.

Я спросил господина министра: что мне теперь делать? У меня осталось пятьсот метров земли и никаких денег на строительство. У меня, впрочем, нет жалоб на господ заместителей, однако…

Тут они встали; уважаемый господин министр изволили лично встать и с лицом, воспламенившимся гневом, изволили крикнуть мне:

– У вас нет жалоб? А я ведь их всех в кулаке держу со всеми их потрохами! У нас не как в других министерствах, где делают всё, как их правая нога захочет. Я всю землю до сантиметра вырву из их когтей!

Я восхищенно спросил:

– И вернете мне?

– Конечно, нет, – ответил он…

И на крике господин министр продолжал:

– Не по уму сделано, господин! Я ничего не знал о перечисленных вами проблемах. Имело место полнейшее самоуправство! Совсем люди распустились.

– Вы проведете проверку, господин министр? – спросил я.

– Конечно, проведу. Четыреста девяносто пять метров вашей земли забираю у вас и сам лично досконально разберусь в вашем деле.

Я спросил ошеломленно: то есть мне остается всего пять метров?

Изволили ответить: пять метров вам даже много. Зачем они вам? В недалеком будущем упокоитесь на двух метрах, и никаких проблем у вас не будет. А на этих пяти метрах вы можете построить башню высотой в пятьдесят и эксплуатировать ее. Главное – иметь разрешение на строительство, и я лично вам его выдам.

Я спросил: вы действительно это сделаете?

Изволили ответить: конечно, сделаю.

И они поставили подпись на маленькой бумажке и вручили ее мне.

И я, счастливый и восхищенный, вышел из кабинета, понимая теперь тайну радости других, кто выходил отсюда. Одновременно мною владело и чувство огорчения: почему я не пришел сюда раньше?

Лето 1976 г.

Эпидемия

Я и несколько моих друзей были арестованы по обвинению в стрельбе в сторону собственных детей. Такая стрельба имела место, это правда; но это не вся правда.

Мы беспокоились о наших детях, мы боялись, что они заразятся, мы скорбели о том, в какую страшную ситуацию они попали, но никогда мы не имели намерения убить собственных детей. Разве можно помыслить, чтобы кто-то стрелял по своим детям?!

Вначале никто не считал присутствие в городе свиней опасным. Но мы начали бить тревогу с самого начала.

Когда в городе появилась первая свинья, некоторые кричали «ура», некоторые просто удивлялись, некоторые сокрушенно качали головами. Первая свинья проскользнула по улицам и переулкам с неуверенностью и страхом. Она заглянула в некоторые дома и собрала вокруг себя некоторое количество детей. Они радовались тому, что так близко видят настоящее животное. Часть детей, правда, побежала прятаться по домам, но другие стояли вокруг и смотрели.

Однако мы начали бить тревогу: ведь мы считали свиней поистине нечистыми, мы уже видели, как в других городах их появление вызвало разрушительные последствия. Поэтому мы били тревогу, но наши предупреждения терялись в приветствиях тех, кто изо всех сил кричал свиньям «ура».

Потом появилась вторая, третья свинья, и их присутствие в городе стало совершенно обычным. Свиньи занялись размножением, их число росло неуклонно, и вскоре они взяли под свой контроль все до одного районы города и во всех районах организовали игры местной детворы.

Те, кто приветствовал появление свиней, приводили такие аргументы: мол, у детей появилось занятие, отвлекающее их от шалостей и неподобающих игр.

Мы криком кричали: занятие, но какой ценой, и какое занятие может быть хуже этого? И слышали в ответ, что, мол, общение детей со свиньями улучшает их понимание животного мира; еще нас обвиняли в противодействии просвещению и биологической науке.

Некоторые говорили: то, что происходило в других городах, было лишь случайностью, и вывод должен быть такой, что не следует паниковать. Если бы свиньи действительно были опасны, их не встречали бы так тепло везде и повсюду.

Мы лишь оплакивать могли эти беспомощные доводы и, рыдая, вопрошать: «Как можно размеры эпидемии считать доказательством ее безвредности?»

Ответа мы так и не услышали.

Кое-кто еще и такие мысли высказывал: мол, сами по себе свиньи не являются нечистыми. Если, мол, мы как следует отмоем свиней от грязи, то они и будут совершенно чистыми.

А позже, когда своей грязью они переполнили все улицы города, эти же люди говорили: что ж, если мы хотим иметь свиней, то мы должны и терпеть связанные с этим неудобства.

И как мы ни кричали, что мы вообще не хотели иметь свиней, наших голосов никто не слышал.

Через некоторое время дети уже совершенно привыкли к свиньям, и тогда на улицах появились хозяева свиней. За то, чтобы дети могли по-прежнему играть со свиньями, они теперь потребовали плату.

Родителей это вначале шокировало, но началось давление со стороны детей, прослышавших об этом, началась конкуренция между детьми, и в результате родители согласились и на оплату, и на ее постепенное увеличение.

Дети же из неблагополучных семей вынуждены были соглашаться на всё, на любую работу, чтобы тоже добыть себе возможность оплаты.

Мы по-прежнему криком кричали и решительно протестовали, но нас по-прежнему отказывались слушать.

Результатом наших постоянных протестов стало лишь то, что против свиней были выпущены прокламации, где осуждалось увеличение их поголовья.

Однако ни в одной из этих листовок ни слова не говорилось ни о хозяевах свиней, ни о тех целях, которых они хотят добиться, поощряя игры со свиньями.

Владельцы же свиней, видя пассивность и робость народа, постепенно смелели и наглели и уже начали затаскивать детей следом за свиньями в свои дома.

Прошло всего несколько месяцев после появления свиней в городе, а среди детей уже распространился вирус свиной болезни.

Это и было то самое, что мы видели в других городах, это было то, чего мы боялись, против чего мы предостерегали.

Девочки, как только заражались свиным вирусом, срывали с себя одежду и в таком виде бегали по главным улицам города и по паркам.

Мальчики, заражаясь, вели себя в точности как свиньи, а именно: при всём честном народе, на улицах и даже на перекрестках, без всякого стыда и без зазрения совести начали справлять большую и малую нужду.

И никто не предпринял ничего для противодействия этому, никто не озаботился лечением эпидемии.

Народ настолько был занят повседневными делами и добыванием средств к существованию, что вообще не думал ни о чем, кроме того, как свести концы с концами.

Но мы объявили хозяевам свиней войну. Мы, хотя и знали, что шансов на победу у нас нет, что силы неравны, все-таки, повинуясь чувству долга, объявили войну. И это в то время, когда нас решительнейшим образом все предостерегали против этого, приводя такие аргументы:

– Враг значительно сильнее вас.

– Враг пользуется поддержкой извне.

– Враг пустил в городе глубокие корни.

– Враг совратил детей многих представителей городской власти.

– А каким оружием воевать?

– Поражение неизбежно.

– Да и вообще, ради чего? Сосредоточьтесь на собственной жизни.

– Не надо лезть на рожон.

Но эти доводы не только не ослабили нашу решимость – они мобилизовали и вдохновили нас. Потому что все эти доводы были связаны с успехом в этом мире и с упрочением такового, но мы уже давно определили, что наши отношения с миром совсем иные.

И вот одним холодным зимним утром мы разобрали всё то оружие, что у нас было, и напали на штаб владельцев свиней. Однако после первых же залпов мы услышали из их лагеря очень знакомые стоны. Прекратив стрелять, мы приблизились. Голоса раздавались из вражеских окопов. Враг окружил свой лагерь высокими брустверами из мешков, защищавшими окопы. И ошибки не было никакой: голоса эти действительно были нам знакомы. Оказывается, враг построил круговые укрепления не из чего-либо, а из живых людей. И в этих людях мы узнали собственных детей.

Мы растерялись.

Мы оказались в тупике при виде врага, защищающего себя детьми.

Если бы мы продолжили стрелять, мы убили бы собственных детей, а если бы прекратили огонь, то стали бы свидетелями медленной смерти этих же детей. И вот мы стояли перед самой неразрешимой проблемой в своей жизни.

Но прежде, чем мы смогли что-либо предпринять для разрешения этой роковой для нас проблемы, нас арестовали и препроводили в суд.

И теперь нас обвиняют в том, что мы стреляли в сторону собственных детей. Стрельба имела место, это правда; но это не вся правда.

Неумелый вор

Когда, выглянув из окна аптеки, я увидел, что какой-то человек возится с дверцей моего автомобиля, я вначале чуть не закричал: «Держи вора!»

Но потом я решил мгновенным броском достичь машины, схватить его за шиворот и привести в чувство. И, комкая в кармане бланк рецепта, я выскочил из аптеки и побежал к машине. На полпути, однако, я решил, наоборот, приложить все усилия, чтобы казаться спокойным, ведь так мне будет проще схватить вора и сдать его в полицию.

И вот я замедлил шаг и с полным кажущимся безразличием подошел к нему.

Вор между тем в своей работе отнюдь не продвинулся: он всё так же нервно озирался и возился с замком.

И вот я уже был буквально в метре от него и легко мог бы наброситься на него, или, к примеру, одной рукой обхватить его «замком» за шею, или, напав сзади, схватить его за обе руки, или нанести удар кулаком в бок, или мощным ударом по затылку свалить его на землю… Но я предпочел ничего этого не делать. Вместо этого я хладнокровно и спокойно остановился рядом с ним и спросил:

– Вижу, трудности возникли?

Вор попытался спрятать свою растерянность:

– Нет… Просто дверца не открывается.

В лице его не было ничего воровского. Вообще-то у воров не должно быть запоминающейся внешности, но в его случае неумелость и растерянность выдавали как минимум его непрофессионализм. Его лицо и поведение в высшей степени вызывали сострадание, так что я практически вынужден был спросить:

– Я могу вам чем-то помочь?

– Нет, спасибо, – ответил он, не прекращая возиться с замком. – Ключ затерялся, и вот пытаюсь проволокой открыть.

Я сказал сам себе: «Удивительная наглость!» – и продолжал стоять и смотреть на него.

Вдруг мне пришло в голову: а не продолжить ли ту же самую игру дальше? Куда она в конце концов приведет? Ведь и вор, и машина фактически у меня в руках, поводов для беспокойства нет…

– Не хотите мои ключи попробовать? – предложил я.

Он оглянулся на меня:

– Неплохо было бы.

Для очистки совести я добавил:

– Но с условием: если подойдут, подвезете меня в одно место.

Он схватил мои ключи:

– Молитесь, чтобы подошли, тогда отвезу вас, куда угодно.

И он вставил ключ в замок, и дверца легко открылась, после чего он заинтересовался моими ключами:

– Но у вас у самого должна быть машина?

– Была машина, – ответил я. – Но теперь остались одни ключи. – И я продолжал: – Вы только от двери потеряли или от зажигания тоже?

– Все они были вместе, – ответил он.

– Тогда дайте я попробую моими включить зажигание. У меня счастливая рука.

Он согласился, и машина легко завелась.

– Если разрешите, – продолжил я, – я ее и поведу. Не так давно сам водил машину.

Он поколебался, потом возразил:

– Я предпочту сам вести.

– Как вам удобнее, – ответил я и вышел из машины. И, огибая ее, пошел к пассажирской двери.

Вор сел за руль, и я на миг подумал: сейчас он газанет и умчится, и как я тогда буду выглядеть?

Но странное спокойствие заставило меня отбросить эту мысль, а когда вор открыл мне пассажирскую дверцу, то этот вариант уже стал невозможен.

И я сел в машину, и вор повел ее и спросил меня:

– Куда прикажете вас везти?

– А вы решили сдержать слово? – спросил я.

– А почему же нет?

Он всё еще был растерян и затравленно озирался по сторонам. И я сказал:

– Вы выглядите очень обеспокоенным. Состояние у вас тяжелое, да?

Мы уже выехали на проспект, и он ответил:

– Не могу скрыть от вас одну вещь.

– Тогда скажите.

– Знаете, почему я вам не дал сесть за руль?

– Нет. Откуда мне знать?

– Эта машина краденая, – сообщил он. – Мне не хотелось, чтобы вы попались на ней.

Злость моя неожиданно пошла на убыль. Я сказал сам себе: «Ворюга он, конечно, неумелый, но до чего симпатичный!»

– Почему же она краденая? – спросил я вслух.

– Не спрашивайте, – ответил он. – Я вообще не знаю, почему вам это сказал.

– А я знаю, почему, – сказал я.

– Знаете? – спросил он изумленно. – Вы?

– Потому, что вы совсем не профессионал в этом деле. Вы неопытны. Первый раз вообще это делаете.

Он был поражен. До такой степени, что проехал перекресток на красный свет, чем вызвал раздраженные сигналы других водителей.

– Но как вы это поняли?! – спросил он.

– Понять несложно, – ответил я. – Вы настолько непрофессиональны, что даже не можете скрыть свою неопытность.

Он почувствовал себя так, словно все покровы вдруг были сорваны и он стоит передо мной голенький. Об этом свидетельствовал его обезоруженный и изумленный взгляд.

Потом он спросил тоном простеца, едва ли не слабоумного:

– Так куда вас везти?

– Это неважно, – ответил я. – Вы поезжайте по вашему маршруту. Как только он отклонится от моего, я тут же выйду. Но мне нужно, чтобы вы ответили на один вопрос. Почему вы пошли на воровство?

– Я не вор, – ответил он. – И не буду таковым. Я от безвыходности это сделал, всего один раз, и последний.

– А если появится владелец машины, что вы сделаете?

– Я ему всё объясню… – ответил он. Слезы навернулись ему на глаза, и он, едва сдерживая рыдания, продолжал: – Я объясню, что у меня дочка в больнице, и мне нечем заплатить за операцию. Я скажу, что машину эту использую лишь на покрытие медицинских расходов. Может, колеса только продам. Неужели нашей доброй девочке суждено умереть из-за неумелости отца?

– Из-за неумелости в воровстве? – перебил я его.

Он растерялся и замолчал на полуслове. И так долго молчал, что я подумал, что ему нечего ответить.

И вдруг он зарыдал. Остановил машину у обочины и, всхлипывая, ответил так:

– Если хотите знать правду, то да. Неумелость в воровстве. Я был сотрудником городской администрации. Не рядовым сотрудником – начальником небольшого отдела. И я не мог видеть того воровства, которое там происходило. Я не выдержал. Устроил скандал начальнику аппарата, высказал всё, как есть, и уволился.

Я невольно воскликнул:

– Из огня да в полымя! И там воровство, и тут – какая разница?

Он вспылил и возразил мне на крике:

– Это не полымя! Разница есть! Полымя там было: адский огонь! Здесь я только перед Всевышним отвечаю за зло, причиненное одному человеку, а там – всему населению…

– А почему вы на меня кричите? – остановил его я. – Ведь я-то ни в чем не виноват.

Он сдержал себя, но рыдания и всхлипывания не прекратились.

– Простите меня. Я давно без работы, я болел, нервы расшатались, не мог выйти из депрессии. Я для собственного излечения, ради сохранения чести пожертвовал собственной жалкой жизнью… И я не знаю, что мне делать. У меня нет выхода.

– Раз машина теперь ваша, что с ней сделаете?

– Машина меня спасет, – ответил он. – Я смогу выжить. Мне не стыдно за то, что я сделал. Неважно, что я в свое время получил университетский диплом, важно, чтобы я не вернулся в эту воровскую шайку.

– Что ж, так и сделайте, – решил я. – Мне в свое время эта машина помогла. Колеса не советую снимать: пустой номер. На этой машине благословение. С тех пор, как я ее купил, только бензин заливал и масло поменял – больше никаких на нее расходов.

Было такое впечатление, что его хватил сердечный удар. Он еле вымолвил:

– Так… вы…?

– Ничего страшного, – сказал я. – Вот, берите техпаспорт на машину, чтобы с полицией не было проблем. Когда она вам станет не нужна, припаркуйте ее там же, перед аптекой, а ключи у меня есть запасные. Я заберу ее, и все дела.

Он всё не мог выговорить:

– Так вы… Сами… вы…

– Обо мне не думайте, – сказал я. – Господь велик. Я пока еще не опускался до самого дна.

Мужчина опустил голову на руль, а я, чтобы не смущать его, чтобы он не начал извиняться или отказываться, поскорее вышел из машины и, не оглядываясь, пошел прочь в противоположном направлении.

* * *

Через несколько дней ко мне домой нагрянули полицейские и, показав мне техпаспорт машины, первый вопрос задали такой:

– Человек, который скончался от инфаркта за рулем этого автомобиля несколько дней назад, – он какое к вам имеет отношение?

Ошеломленный, я невольно произнес:

– Отношение?! Я сам и был этим человеком…