Текст книги "Свет любви и веры (сборник)"

Современный Каин

Здание, по верхнему этажу которого мы прохаживались, было самым высоким зданием в городе. Старший брат сказал:

– Мы приняли решение… – (Акогда он говорил «мы», то имел в виду самого себя…) – Приняли решение отдать самое высокое здание города самому маленькому члену нашей семьи. Оно будет местом твоей работы, отдыха, а также источником твоих доходов.

Я ответил, оглядывая с высоты красивую панораму города:

– Вообще-то я предпочитаю стоять на своих ногах.

Здесь он хладнокровно сгреб меня в охапку, крепко схватил за ноги и вниз головой свесил меня с этой высоты, то есть с самого высокого здания в городе.

Настолько же, насколько я худенький, низкорослый и слабый, Старший брат, наоборот, высоченный и здоровенный. Я словно был ребенком в руках великана, легко покачивающего меня в подвешенном состоянии между небом и землей.

Старший брат отлично знал, что я до потемнения в глазах с детства боюсь высоты; от нее мне сразу становится очень плохо. Возможно, именно поэтому он и выбрал данное место для разговора. У меня было ощущение, что мой желудок и сердце вот-вот вывалятся изо рта, в глазах у меня потемнело, но я старался не барахтаться. Шли секунды, и вот я уже привыкал, что весь мир перевернулся вверх ногами, тогда он немножко подтянул меня вверх, так чтобы живот мой лег на парапет, а ноги коснулись бы пола, точнее, поверхности крыши.

Но голова моя и плечи всё еще свешивались вниз: так меня удерживала его лапа, заграбаставшая мою рубаху.

– Если брат поступает недостойно, – спросил он, – что с ним нужно сделать?

– Его надо убить, – ответил я хрипло, едва выдавливая голос из горла. – Таков был закон всегда, начиная со времен…

– Историю Авеля и Каина я знаю, – перебил он. – Не юродствуй.

– Я готов к этой судьбе, – вновь прохрипел я.

Он поднял меня и посадил на парапет.

– Вот и ошибся. Мы не такие отсталые.

– Заставите меня покончить с собой? – спросил я.

– И это уже в прошлом.

– Вы большим экспертом стали, – мое дыхание немного восстановилось. – Раньше вы таким не были.

– Жизнь изменилась, – ответил он.

Это была правда: после смерти деда очень многое изменилось: и ситуация, и люди, и больше всех изменился Старший брат.

Деду для управления семьей в конце жизни не нужны были уже ни слова, ни дела. Одно давление его взгляда расставляло всех по местам. Дед был грозен и был славен; а отец мягок, обаятелен, но времена были уже не те, чтобы можно было кого-нибудь без ругани заставить занять свое место.

Наша борьба, впрочем, началась еще в дедовские времена…

«Не делай этого, братец! – сказал я ему тогда. – Не продавай эти рукописи! Всё, что у нас есть, появилось благодаря этим пергаментам. Предки перевернутся в гробу, если узнают, что ты выставил на торги главное достояние нашей семьи, нашего рода…»

После этих слов Старший брат затаил на меня злобу. И если даже кто-то другой заговаривал о рукописях, он делал вывод, что это я подстрекаю, и ненависть его ко мне росла.

– Ты парень хороший, – говорил он мне. – Единственная проблема в том, что слишком много болтаешь.

– Вообще-то я весь молчание, – отвечал я. – Четыре слова в сутки – это много?

– Не прикидывайся дурачком, – говорил он. – Я имею в виду то, что ты пишешь.

– Укажите на ошибки, – предлагал я. – Я их исправлю.

– Опять скорость прибавил! Очень быстро ездишь.

– Но и рулем я владею, – отвечал я. – Я внимателен к тому, чтобы…

– Внимательность твою к делу не пришьешь! – обрывал он меня. – Тот, кто быстро ездит, хочешь – не хочешь, столкнется с нами. А в столкновениях с нами под колеса попадает другая сторона.

Тут он был прав. В семье были братья и сестры, которые в результате столкновений попадали в больницу, в психлечебницу или на кладбище; а если ты начинал докапываться до сути дела, то видел, что они превысили скорость.

Я сказал тогда:

– В нашей семье большинство подвержено порокам и вредным привычкам. Ни к какому делу люди не годны.

А он хладнокровно ответил:

– Уж лучше это, чем совать свой нос куда не следует.

– Так, значит, правду говорят, – спросил я его, – что вы сами их довели до этого состояния?

– Кто под нас не подстраивается, – ответил он, – того мы сами под себя подстроим. Профессия у нас такая: строительство.

Старший брат строил и продавал: это была его работа. Покупал дома на снос, ускоренно возводил на их месте дешевое некачественное жилье и забивал его жильцами.

Отец не раз кричал ему: «Эти дела не имеют будущего!» Но голос отца терялся в строительном шуме, в лязге лопат и стуке топоров.

И вот он посадил меня на пол, отпустил мою рубашку и, яростно глядя на меня, приказал:

– А теперь вставай на ноги. Я буду с тобой серьезно говорить.

Тут невыносимый страх и апатия овладели мной.

Ничего я с этим не мог поделать: мы все боялись Старшего брата. Кто-то больше, кто-то меньше… Не потому только, что у него была власть и все рычаги управления нашей семьей. Много вокруг было людей с гораздо большей властью, чем у него, а мы их не боялись. Его страшились потому, что знали: он ни перед чем не остановится. Ничто ему не могло помешать сделать то, что он захочет.

Он сам любил вызывать и усиливать в нас это чувство. Внедрил ужас в души других братьев и подчинил их себе, сделав своими иждивенцами.

Оставался только я, ведь я сам добывал свой хлеб. Зарабатывал я чтением стихов и писанием рассказов, рисовальными заказами. Запросы жизни моей свел к минимуму и гордился тем, что стою на своих ногах и говорю свои речи.

И вот я встал. Встал с трудом и стоял. Спрятал взгляд от его взгляда и опустил голову.

– Что у тебя есть в этом мире, – спросил он, – что ты так упрямишься?

– Ничего нет, – ответил я. – Лишь немного чести.

– С этого момента на нее не надейся. Однажды утром встанешь и узнаешь, что и ее не осталось.

– Я ведь ни в чем не виноват, – возразил я.

Он осклабился, с шумом выпустил из ноздрей и изо рта целую тучу воздуха и с наигранным равнодушием произнес:

– Наше искусство состоит в том, что нам признаются в несодеянном.

Боль пронзила мой позвоночник. На лбу выступил холодный пот, а ноги ослабели, и я сел на пол.

Когда следующим утром я прочел собственные признания о себе, я немедленно решил обратиться к ближайшему представителю власти и сдаться ему. Мне было стыдно находиться рядом с самим собой.

Ошейник волдырей

Врач убрал свои инструменты в саквояж и накрыл лицо Адхама белым полотном. Повернувшись к Хормат, сказал ей:

– Инсульт головного мозга. Словно давным-давно умер.

Хормат сжимала в кулаке платок и вытирала им слезы. Лилось у нее больше из носа, чем из глаз.

– Доктор, он вчера вечером пришел домой здоровый, как огурчик. Поужинал, взял чашку с чаем и ушел к себе, то есть вот сюда. Ну и лег, конечно. Утром я послала Ройю разбудить его, идти за молоком. Она кричала-кричала – не встает. Я сама через дверь сколько ни кричала – не просыпается. Потом вошла, ну и вижу…

И она зарыдала в голос. Врач достал из саквояжа бланки.

– Сколько ему было?

– Тридцать два, – Хормат продолжала реветь.

– Вы были в ссоре?

– Как это?

– Ведь жили раздельно?!

Хормат больше не плакала.

– Мы мирно жили, доктор. Он ссориться не любил.

– Как удивительно!

Врач еще что-то написал на бланке и, встав, шагнул к дверям.

– Доктор! Вы не сказали причину инсульта.

Врач протянул ей листок:

– Вот свидетельство о смерти. Но печати нет с собой. Позже принесу.

И он пошел к выходу. Хормат искала деньги в кошельке.

– Доктор! Сколько с меня…

– Ничего не надо.

– Почему, доктор?!

– Не нужно. Я съезжу за печатью, без нее свидетельство недействительно.

И он вышел из дома.

Хормат открыла комод, чтобы достать траурное. Шелковая рубашка – черная с фиалкой – больше всего ей шла. Но нет; она ее положила на место. Лучше надеть простую черную. Звонок погнал ее к входным дверям. «Наверняка свекровь, Белкейс».

Она шла к дверям, а рыдания подступали к ее горлу, и когда открыла дверь, зарыдала со стоном. Бросилась в объятия Белкейс и заголосила:

– Видите, мама! Видите, какое горе на мою голову? Я не переставала твердить: не кури столько, муж, брось ты, наконец! Но разве он послушал меня?

Белкейс смотрела на нее сухими глазами, сжав губы – еще более сухие; и столь напряженным и отсутствующим был ее взгляд, что Хормат показалось: и свекровь вот-вот хватит удар.

– Управляйте собой, мама! Постарайтесь поплакать, как я плачу.

– Где он? – спросила Белкейс.

Хормат указала на комнату в верхнем этаже:

– У себя, – и вновь зарыдала. – Как же он любил свою комнату! Вечером и не покажется оттуда…

Белкейс пошла наверх, а Хормат вернулась к комоду, чтобы достать траурное и переодеться. И опять звонок в дверь. «Это должна быть Назафарин». Ей позвонила первой. «Почему так поздно? Подруга должна помогать в час беды…»

Та плакала уже за порогом. Одета в черное, и лицо закрыто черной чадрой с сеткой.

– Почему так поздно?!

– Я волосы успела… – отодвинула головную накидку. – Этот цвет больше подходит к трауру.

– Ах, надо бы и мне… Но заходи. Что стоишь на пороге? Мать Адхама наверху. Только что пришла.

– А Ройя где?

– В школу отправила. Сказала, нечего ей слушать крики и стоны. Она не знает, что он умер.

– Но что, в конце-то концов?..

– Еще вернется… Пока иди наверх. Других оповестила?

– Всем позвонила, чьи телефоны есть. Не сама – Парвизу поручила. Я от горя сама не могла. И руки в краске. Сейчас они все придут.

Но прежде, чем они придут, следовало переодеться. И не завтракала еще. И самовар долить надо. «Гости обязательно чаю захотят или кофе».

Она поставила самовар и вновь пошла открывать, встречать следующего визитера. «Дверь не буду запирать».

– Здравствуйте, тетя Бетти. Видите, Ройя осиротела. Свет дома моего… – и зарыдала.

Батуль начала говорить еще за порогом:

– Я больше чем уверена: это сглаз, дорогая моя! Дурной глаз! Я давно это говорила – все десять лет. Муж у тебя красавчик, умный, талантливый. Не думай, что я хвалю своего родственника, я правду говорю. Тут ясно как день, что сглазили его: сколько раз я говорила: «Купи амулет!»

Она чуть было не ответила: «Я и купила», – но промолчала. Сказала просто:

– Заходите, пожалуйста.

* * *

Ворожея говорила ей:

– Твой муж молод, красив, энергичен, силен.

– Я это знаю.

– Но ты холодна.

– И это я знаю.

– Им можно управлять с помощью доброты.

– Я понимаю.

– Но ты не хочешь.

– Я не умею.

– Но другие, они могут…

– Поэтому я и пришла.

– Чтобы я – на кого сделала? На тебя? На него?

– На него.

– Привязать, закрыть путь?

– Закрыть путь другим на него и ему на других.

Ворожея долго и пристально смотрела в пол.

– Ты сама если постараешься, выйдет лучше, чем другим закрывать.

– Не выйдет. Я год целый старалась.

– …Он чистый, праведный. Сердце мое не лежит…

– Любую сумму, я готова.

– Я не о деньгах говорю…

– У меня нет выхода. Если сделаете на постоянное, буду приходить каждый месяц, платить помесячно.

– …На этой нитке восемьдесят шесть тысяч четыреста узелков, по одному на каждую секунду суток. Пришей к его одежде. Под карман, чтобы не нашел…

* * *

– Что вы не заходите, тетя?

– Да мне жалко тебя, ты горем убитая! И смотришь на меня так пристально… Заставь себя поплакать.

– Я стараюсь, тетя. А вы поднимайтесь наверх. Там моя свекровь и с ней Назафарин, моя подруга.

Как только тетя пошла вверх по ступенькам, она побежала к себе, чтобы хоть платок черный накинуть. Встала перед зеркалом: но черный платок совсем не сочетался с желто-оранжевой рубашкой. Некрасиво! В большом зеркале она увидела Назафарин. Повернулась. Глаза красные-красные от слез.

– Что ты делаешь, Хормат? Хоть на секунду загляни наверх. Они там убиваются. Хоть бы чаю, питья горячего – всё равно, чего…

Послышался звонок.

– Забыла дверь открытой оставить! Нази-джан! Не подашь ли ты чаю? Я сейчас прибегу.

– Да ведь я… ты сама зайди.

– Позаботься о гостях, Нази-джан! Я ведь не в себе.

Кинулась бегом к дверям. Отворила и застыла как вкопанная. Пришла ворожея. Не просто растерянная – обезумевшая. Седые волосы выбивались с двух сторон из-под платка, а глаза красные – от слез или от бессонницы?! А ведь она всегда была хладнокровна и уверена в себе.

– …На постоянное не получается, девочка моя. Каждый месяц ты должна обновлять.

– Я всё делаю, всё, что вы скажете, я делаю.

– Дам тебе немного жира с волчьей морды. Вотрешь ему в одежду, в ту одежду, в которой из дома выходит.

Она испугалась:

– А это зачем?

– Чтобы и друзья-мужчины от него отвернулись, одиноким его оставили, обманывать начали. Тогда он будет только твой.

* * *

Она предпочла бы не впускать ее в дом – ведь тут тетя, и Белкейс, и другие должны прийти. Забормотала растерянно:

– Простите, в этом месяце я оплату задержала.

В глазах старой женщины взметнулась волна раздражения, злобы:

– Я не за этим шла.

– Ачт…?

– Где твой муж?

– То есть как? С ним ведь…

– Ночью ко мне пришел во сне. Убил меня и оживил столько раз, что я со счета сбилась.

– В каком виде?

– В каком виде? Он был весь – сердце. Одно большое сердце, на котором глаза, уши, руки и ноги.

– Я не о том, он что-то сказал?

– Сказал: «Чем я так тебя обидел?» Я ответила:

– Меня? Ничем.

– А другим что я сделал?

– Ничего.

– А за что же ты меня так?

– Профессия такая…

– Твоя профессия – живодерня духа? Лишь за то, что я любил делать добро и видеть добро от других? Лишь за то, что я жил только тогда, когда проявлял любовь? И в чем тут моя вина?

– Вина?

– Почему ты отняла у меня всё?

– Твоя жена…

– Она – существо из ада. Но ты зачем добавила твоих дров? За несколько монет ты самой себе купила адский огонь.

И он мне показал… Ущелье в пламени, от жара которого камни текли. Топливом были люди и камни. Там были все; все те, на кого я ворожила. И ты там была – у тебя из всех членов тела вырывались языки огня.

И она почувствовала, что из каждого органа ее тела пышет пламя. Ноги ее подкосились. Она оперлась о косяк двери, чтобы удержаться. В голову не приходило ни одного слова.

– И теперь…?

– Теперь я пришла забрать назад чертовы талисманы – все заберу!

Она, наконец, заставила себя высказаться:

– Но вы-то зачем верите сну какому-то? Ведь женские наши сны…

Старуха разозлилась еще сильнее.

– Дай-ка пройти.

Отодвинув Хормат, она вошла и захлопнула за собой дверь. Поставила на пол свою корзину. Сняла платок и показала Хормат свою шею:

– Гляди! Это ведь не сон. В том ущелье он надел мне на шею раскаленный ошейник и подвесил меня на нем – на ярме проклятия.

Всю ее шею как бы охватил ошейник волдырей: красных, синих, черных, гноящихся, свежайше-воспаленных.

У Хормат в глазах потемнело. Кровь перестала двигаться в венах. Она пронзительно закричала. Колени подогнулись, и она упала лицом на пол.

…Врач поднял голову и в ужасе переводил взгляд с Белкейс на тетю, на Назафарин.

– Беспрецедентно. Нет ни малейших признаков жизни, но тело раскалено, как в печи.

Откровение в душевой

Письмо Сируса

Старый мой друг, уважаемый г-н НН!

Не удивляйся, что я, столько лет не общавшись, шлю тебе письмо. Всё это время я не был лишен связи с тобой, внимательно следя за твоими публикациями. Теперь, воспользовавшись адресом с обложки одной из твоих книг, я тебе пишу, а заставило меня это сделать потрясение, произошедшее недавно в моей жизни и всё в ней перевернувшее с ног на голову. И я подумал, что если ты, твоим пером мастера, опишешь эти происшествия, то наверняка в ходе этого возникнут и нравоучения, и другие ценные высказывания, которые помогут всё расставить по местам.

Моим неловким стилем я изложил суть происшедшего и посылаю это в приложении. Меня греет надежда, что ты сможешь, применив писательскую технику, усилить воздействие изложенного.

Чуть не забыл написать тебе об одном стихотворении Хафиза[11]11
  Шамсуддин Мухаммад Хафиз Ширази (ок. 1325-1389/1390) – персидский поэт и суфийский шейх, один из величайших лириков мировой литературы. Его стихи являются вершиной персидской поэзии. В Иране они до сих пор читаются и декламируются.


[Закрыть], над которым я много лет задумывался:

 
Спутники жизни, наверно, должны,
Дело оставив, тебе помогая,
Браться за всё без отказа, тянуть;
Кто-то ухватит и за волосок.
 

Я всегда думал об этом стихотворении с насмешкой, и мне даже приходило в голову, что если бы художник захотел его проиллюстрировать, он мог бы изобразить кучку бездельников, не нашедших ничего лучше, чем какого-то беднягу тянуть за волосы в разные стороны.

Но сейчас я сам побывал в горниле беды и понял, что в этом стихе Хафиз говорит о супружестве и о том, что каждый должен удовлетвориться одной женой и иных спутниц жизни не искать. Воистину, я понял, как бытовые происшествия могут дать человеку философское познание и откровение ирфана[12]12
  Ирфан – суфическая мудрость, познание Бога.


[Закрыть].

Как бы там ни было, прошу прочесть мои заметки, и, если возникнут вопросы и непонимание, напиши мне на служебный электронный адрес.

Я, конечно, сообщаю и мой номер домашнего телефона, по которому ты можешь звонить в четные дни с четырех до шести. В эти часы моя супруга уходит заниматься фитнесом в клуб. Прошу тебя в другие часы мне не звонить.

Мои пояснения

Наша с Сирусом дружба началась лет пятнадцать-двадцать назад, иными словами, в старшей средней школе. С начала до конца старших классов мы с ним сидели за одной партой. Школьной специализацией нашей была математика, однако мы оба питали большую склонность к литературе, и звонок на этот урок имел для нас особую сладость. Правда, иногда Сирус, высказывая свои очень непричесанные мнения, доводил нашего доброго учителя до белого каления…

Вышеприведенное толкование стиха Хафиза сразу напомнило мне об одном споре на школьном уроке литературы…

Учитель с каким-то странным одушевлением и горячностью объяснял нам по учебнику одну из газелей Саади[13]13
  Абу Мухаммад Муслих ад-Дин ибн Абд Аллах Саади Ширази (около 1213 – 1291) – один из выдающихся представителей классической персидской литературы.


[Закрыть], а именно следующие стихи:

 
Что мне бросить к вашим ножкам,
Чтоб понравился я вам?
Голову и душу даже –
Неужель и их сложить?
 

Учитель объяснял, что отдать за возлюбленную голову и душу – это совсем немного, это даже и недостойный дар, именно по этой причине поэт…

В этот момент Сирус встал, попросил разрешения высказаться и заявил:

– Я думаю, что смысл стихотворения следующий (а он всегда свои мнения выражал в безапелляционно-утвердительной форме). Поэт здесь говорит возлюбленной: я готов отдать всё, но не упоминай о голове и душе. Не надо переходить черту: ведь эти ценности определяют саму жизнь! Но кроме них я готов бросить всё к твоим ножкам… Поэтому при чтении после слов «голову и душу даже» нужно делать смысловую паузу – как бы молчаливое отрицание…

Он рассуждал до того спокойно и уверенно, что учитель вне себя закричал:

– Сядь на место! К чему столь вздорные речи? Нет, встань, встань и выйди из класса – я удаляю тебя с урока! Чтобы влюбленный своей возлюбленной… Нет, и на следующий урок не приходи, а сейчас – выйди в коридор…

Я был мальчиком скорее робким и нелюдимым, а он остер на язык, боек и смел. И это наше несходство было столь явным, что многие удивлялись нашей дружбе. Он был известен тем, что обманывал и околпачивал других – расчетливо, умея выработать для этого хитрый план и последовательно его осуществить, – причем большинство долго не понимало, что попалось на его удочку.

И я всё время побаивался, что в один прекрасный день он и со мной обойдется так же, ведь я видел, что в плутнях и обманных выходках для него нет ни друзей, ни близких.

Закончив учебу, я нашел свое прибежище в литературе, а он пошел по бухгалтерской линии. И я практически не имел вестей о нем до этого письма. Но письмо его сразу воскресило во мне и его личность, и связанные с ним происшествия, и я подумал: не приведи Господь, если он после стольких лет решил пойти по новому кругу… Но, вчитавшись в его письмо, я почувствовал горячую, кричащую боль его души, и мне захотелось больше узнать о нем. А узнав о деталях произошедшего, я почувствовал сострадание и горечь за него.

Он в своей записке упомянул аудиокассету: мол, если я пожелаю, он ее пришлет. Чтобы иметь документальное свидетельство, я пожелал получить эту аудиозапись, причем от телефонного звонка я воздержался, а написал ему следующее электронное письмо:

Мой текст (письмо Сирусу)

Здравствуй, дорогой старый друг!

Письмо от тебя, после стольких лет неизвестности, поразило и обрадовало меня и в то же время сильно обеспокоило. Меня вовсе не осчастливило то, что дружба наша возобновляется на столь неприятной ноте. В любом случае, произошло нехорошее, а лекарство – терпение; это наилучший помощник для преодоления трудностей. Я же приложу все мои силы, чтобы сделать это поучительное происшествие достоянием народа. И ты обязательно перешли мне ту аудиозапись, о которой упомянул. Чем больше конкретики попадет в мои руки, тем качественнее в итоге будет моя проза. Если о чем-то ты умолчал, то и это напиши. Надеюсь на встречу.

Текст Сируса

Привет! Прилагаю аудиозапись. Оригинал у меня, и всё же постарайся, чтобы аудио ни к кому больше не попало. Все-таки это семейная тайна, и если кто-то узнает… Не приведи Аллах дожить до такого дня! Эта запись обязана своим появлением дьявольской злобе моей жены Маниже. Она включила магнитофон, чтобы записать мои мольбы, а уходя, забыла выключить.

Если у тебя возникнут вопросы, что-то не поймешь в аудио и в моих заметках, обязательно спроси, и я поясню. (Хотя я уже сам, как догорающая свеча, вспыхиваю последними трепетаниями.) Да хранит тебя Бог!

Мои пояснения

Когда я прослушал всю запись, целиком, я пришел к выводу, что все остальные тексты Сируса почти не нужны, так как повторяют ее. Если расшифровать аудио и положить на бумагу, то читатель и так всё поймет, разве что понадобятся мелкие уточнения. Такие пояснительные вставки я решил вкропить тут и там, да еще добавить приписку в конце. Я как бы вклеил фрагменты из записок Сируса в непонятные места на пленке. Разумеется, после того, как я всё прослушал, мы с Сирусом обменялись соображениями, и вы это прочтете. Запись на магнитофон велась через дверь ванной комнаты, и кое-что совсем не разобрать, в этих местах стоят отточия.

И последнее: мое вмешательство в рассказ ограничено только расшифровкой и приведением скомканных фраз в грамматически правильный вид. Больше я ничего себе не позволил.

Расшифровка аудиозаписи

Звук льющейся воды.

Звук ключа в двери.

Голос СИРУСА. Дверь не заперта, Маниже! И не беспокойся: я сам себе спинку потру.

Голос МАНИЖЕ. Подожди, ты еще мой подход почувствуешь, спиной и прочими частями.

СИРУС. А что это за выражения такие, дорогая Маниже?!

МАНИЖЕ. Ты сказал, сегодня на чью ты свадьбу приглашен?

СИРУС (спокойно). Я же говорил: свадьба моего друга, писателя.

МАНИЖЕ. А ты не думаешь, что по ошибке на пригласительные билеты могло попасть твое имя в качестве жениха?

СИРУС (встревоженно; звук воды прекратился). Что-что? Пригласительные билеты? А кто тебе разрешил лазать по моим карманам? (Звук атаки на дверь и многократный звук поворачиваемой ручки.) Ты зачем дверь заперла? Открой сейчас же! Говорю: открой дверь! (Такие звуки, словно мыльную пену стряхивают на дверь и стены ванной.)

МАНИЖЕ. Думал, дурочку нашел? Простую совсем? Погоди, я тебе устрою помывку с песочком!

СИРУС (со смесью гнева, досады и любовной теплоты). Дорогая Маниже, открой, пожалуйста. Открой, и я тебе всё объясню. Элементарная ошибка…

МАНИЖЕ (разъяренно). Иди своей тетке объясняй, мерзавец! Я тебе покажу ошибку…

СИРУС (тем же тоном, что и раньше, но слова чуть более растянуты, с оттенком мольбы). Дорогая! Маниже! Требуй от меня всё, что хочешь – сделаю. Но открой, пожалуйста, дверь. Всё обстоит не так, как ты думаешь.

МАНИЖЕ. Но какая же я дура была! Спрашиваю: куда идешь? – Отвечает: покупать подарок другу на свадьбу. – А сейчас куда? – Заказывать пригласительные билеты на свадьбу друга. Заказывать торт на свадьбу другу, банкетный зал на свадьбу другу… А сейчас ты, конечно, хотел и жениться от его имени? Но в гробу ты это увидишь, понял? Вот погоди, я сейчас вернусь. Я от твоей чести ни клочка не оставлю.

СИРУС (с мольбой). Куда ты, Маниже? Подожди, дорогая! Я… Но как же… Я ведь раздетый… Я не могу так… Я поставлен в такие условия – не в таком же виде давать объяснения? Открой, дорогая! У меня есть полностью удовлетворительные… Но пока ты не откроешь…

МАНИЖЕ (голос удаляется). Я открою. Вернусь и обязательно открою!

СИРУС. Куда ты, дорогая? Прошу, не надо бесчестья! (Кричит изо всех сил.) Маниже! Э, открой… Двери…

Слышится звук захлопнувшейся двери квартиры.

СИРУС. Если бы у этой чертовой ванной было нормальное окошко… (Звуки, возможно, ударов головой о стены ванной.) И никого не нашлось, кто сказал бы мне: эй ты, дурак набитый! Зачем днем в душ пошел? Всего за два часа до начала свадебной церемонии! Столько в городе бань – общественных, частных – зачем полез под душ собственной квартиры и нажил себе такое бесчестье?! Ну вот что бы случилось, если бы ты не сделал этой глупости?! (Повторяющийся звук ударов о голову ножной пемзы.) Вся пемза мира на твою голову! Одной маленькой ошибочкой свел на нет полугодовые усилия! Шесть месяцев работы шайтану под хвост! Репутацию всей жизни пустил на ветер! Как дьявольски щиплет глаза: ты даже мыло с головы смыть забыл. И посмотри на себя в зеркало! Вот так намылился! Ты постарел мгновенно и выглядишь семидесятилетним стариком! Глаза красные от мыла, а кто увидит, подумает, что от слез. (Звук воды из душа.)

О, если бы этот пригласительный билет не попал в руки Маниже… Всё было бы «тип-топ», ты сейчас уже зачесывал бы волосы в стиле жениха – новенького и «без пробега», ты сейчас уже досушивал бы их под феном! Вместо этого – куда тут? – В тазик вот в этот капают твои слезы, и ты заперт, как в темнице, и вынужден включить воду, чтобы не слышна стала слезная капель! И это вместо того, чтобы прилаживать розовый бутон к нагрудному карману пиджака…

Ох-ох-ох… О этот низкий мир! О подлый фатум! Зловещая судьба! Зачем вы так дружно набросились на меня и выставили на позорище? Ведь вы были у меня в руках! Всё делали, как положено. Почему же вдруг так ополчились на меня, несчастного? Зачем нанесли удар именно в этот вечер? Вечер накануне брачной ночи? Вечер и ночь, не уступающие падишахским? (Звук воды прекратился.)

Почему вы не остановили меня в самом начале? Почему молчали во время сватовства? Почему держали язык за зубами во время покупок, позволив мне столько потратить? Почему не ударили в ваш старинный тревожный колокол? Я покупал сладости и фрукты, я арендовал банкетный зал – от вас ни слуху ни духу. Почему все операции, которые я проделал от имени друга-писателя, не возбудили воровского любопытства моей жены? Зачем вы оставили всё на потом, на самый последний момент? Оттянули всё почти до начала брачной ночи? Почему, когда у меня в кармане лежали счета из ювелирного, вы не внушили ей интереса к этому карману? Почему так холодно стало? Не дай Бог, эта мерзавка перед уходом выключила обогрев? (Звук включенного душа.) И куда она поперлась? Кого приведет с собой? Наверняка папу, маму, бездельников братьев своих – на мою голову…

Черт бы их побрал! Я этим шуринам такую козью морду устрою, что от каждого останутся лишь рога да копыта! Ведь я же убийств не совершал! Краж и ограблений тоже. Я хотел взять жену. Одна у меня уже есть или как бы есть. Но ведь те, кто имеют один этаж и надстраивают над ним второй, не совершают святотатства! Фундамент только должен быть прочным, и у меня он прочен. Сколько народу строят себе во вторых этажах кучу спален – и никто ни слова не скажет. Теперь взять наш случай: что, небо рухнет?! Мое отличие от других в том, что другие делают всё скрытно и незаметно, а я решил заняться строительством у всех на глазах. И не нашлось никого, кто сказал бы ей: получи отступные! Зачем войну объявлять? Я столько денег потратил, даже прямо сегодня: в парикмахерском салоне оплатил заказище – на прически и макияжи, еще много на что… А сколько потрачено на махр[14]14
  Махр – в исламском семейном праве: имущество, которое муж выделяет жене при заключении брака.


[Закрыть], на вклад в семейный капитал, на подарки! Кто это посчитает? (Шум воды прекращается, и слышится скрежет зубов.) Почему чертова вода такая холодная?

(Доносятся звуки от дверей квартиры.) Идут, вроде бы. Дай Бог, чтобы это были ее родичи. Если появятся мои отец с матерью, я окажусь в невыгодном свете. (Звук грома и молнии.) Как жаль, что я без одежды. Что уж говорить о щите, кольчуге и шлеме! (Звук ключа в двери квартиры, звук открывающейся двери, а далее слышны голоса невесты и ее родственников: слова произносятся растянуто и визгливо, это целый хор.) Вай… (Мое пояснение: из записей Сируса ясно, что пришла сама невеста, а также ее мама и тетушка.) Вай! (Звук удара высокого каблука о стену ванной, звуки бури и грозы и звук падения тяжелого тела.)

Конец аудиозаписи.

Пояснительные заметки Сируса

Быть может, ты не поверишь, но Маниже, на вид забитая и безответная, во время этих событий вдруг радикально изменилась, вдруг сумела поднять шум на весь мир. Буквально за считаные минуты она успела вынуть из моего кармана ключи от машины, в банкетном зале узнала адрес парикмахерского салона и вместо меня – сломленного и несчастного – явилась за невестой в украшенной цветами машине. Она назвалась моей представительницей и сказала невесте, что прислана мною за ней. Всё это я узнал позже. И вот из парикмахерского салона она повезла невесту, ее маму и тетю к нам домой. По дороге она спокойно сказала невесте: «Господин жених принимает ванну, мы заберем его и поедем в банкетный зал».

В общем, не буду тебя перегружать деталями, но они, лишь приехав к нам, узнали, что Маниже – моя жена и что это наше с ней общее жилье. Она оказывала им всяческое уважение, никого не оскорбляла и не ругала. Сказала: мол, вашей вины здесь нет. Вы тоже, как и я, были обмануты. Но мы с ним десять лет живем в браке, и это вот наша квартира. И ваш господин жених, он уже не первой свежести, так сказать, бывший в употреблении.

Вообще говоря, они должны были бы, узнав это, прямо от двери развернуться и уйти. Но они ей просто не поверили. Они настаивали, чтобы она показала им запертого в ванной жениха – а это совпадало с тем, чего хотела моя жена.

И вот я костерю самого себя и весь мир и понимаю, слышу, что они подходят к ванной комнате. Представь себе эту картину. Представь, что ты стоишь совершенно голый в душевой, и вдруг открывается дверь и ты видишь свою жену, рядом с ней свою невесту – теперь уже бывшую – в свадебном наряде; ее сбитую с толку маму в густом макияже и какую-то незнакомую тетку с выпученными глазами. Все они стоят напротив тебя – и что ты сделаешь? В такой ситуации лучше всего потерять сознание. Именно это я и совершил – в тот самый миг, когда в лицо мне полетела белая туфелька на высоком каблуке. Я схватился за сердце, упал на пол и потерял сознание или, по крайней мере, попытался это изобразить. Невеста, увидев, что я сошел с ринга, повернула свои проклятия в сторону Маниже:

– Бесстыжая ты бабенка! Почему же ты своего мужа не держишь?

Я из своего притворного обморока слышу, как Маниже дает сдачи: