Текст книги "Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 2"

Из этого пункта видно, что агент должен был руководствоваться оперативной целесообразностью, определяемой высшим руководством. Именно в участии в революционной работе не из «государственных», а из «личных» мотивов усматривала охранка провокацию. Агенты, зарекомендовавшие себя с отрицательной стороны, изгонялись со службы, а сведения о них сообщались в ДП и местные розыскные органы. К этой категории «агентов, не заслуживающих доверия» относились «шантажисты» и «провокаторы»[111]111
  Там же. Л.2.


[Закрыть]. «Шантажистами» охранники считали агентов, дающих вымышленные сведения с целью получения вознаграждения, а под «провокаторами» понимали таких агентов, которые совершали не предусмотренные заданием различные политические акты без ведома и согласия охранки. Сведения, поступавшие от таких лиц, зачастую были провокаторскими и просто «дутыми» поэтому к ним следовало относиться с большой осторожностью и тщательно проверить их всеми способами. Не заслуживали доверия и изгонялись из охранки лица, раскрывшие свои связи с полицией.

Расширяя агентурную сеть, Судейкин направил в Москву своего секретного сотрудника С. К. Белова, работавшего под псевдонимом «Константинов». По его данным в Москве были арестованы народники В. Яковенко и А. Буланов, принадлежащие к чернопередельческой организации. Вскоре Судейкин передал своего агента в московское охранное отделение, но там Белов долго не продержался. Как отмечал начальник московской охранки Н. С. Бердяев, Белов своим поведением показывал причастность к полиции, что не позволяло использовать его для агентурной работы[112]112
  Кантор Р. К. Провокатор Степан Белов // Каторга и ссылка. 1924. № 3. С. 143.


[Закрыть].

В марте 1903 г. заведующий заграничной агентурой А. Ратаев сообщал Зубатову о том, что секретный сотрудник Загорский (агентурная кличка «Полевой») известен как беспринципный человек, не гнушающийся никакими средствами для достижения целей, и с ним охранка прекратила связь.

Квалификация понятий «провокатор» и «провокация» по существу началась после февральской революции 1917 г., когда перед новой властью встал вопрос об ответственности должностных лиц свергнутого режима за преступления по службе.

В Петрограде были созданы Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих должностных лиц и Комиссия по разбору дел бывшего Департамента полиции и подведомственных ему учреждений, в Москве – Комиссия по обеспечению безопасности нового строя, в Париже – Комиссия по заведованию архивом заграничной агентуры ДП. На периферии создавались местные комиссии. Основное внимание комиссии уделяли деятельности должностных лиц и разоблачению секретной агентуры[113]113
  Перегудова З. И. Указ. соч. С. 217–218.


[Закрыть].

В материалах «Особой комиссии для обследования деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных ему учреждений за время с 1905 по 1917 гг. при Министерстве юстиции Временного правительства» выделялось две категории агентов: активных, находящихся в революционной среде, – «провокаторов» (по терминологии охранников «секретных сотрудников»), и пассивных – «осведомителей» (здесь мнение Комиссии и охранников совпадает). Юристы и историки, принимающие участие в работе Комиссии, сходились на том, что понятие «провокатор» довольно расплывчато и не отражает истинную картину деятельности агента[114]114
  Там же. С. 220.


[Закрыть].

Так, М. А. Осоргин отмечал, что термин «провокатор» и «провокация не всегда соответствовали действительности[115]115
  Осоргин М. А. Охранное отделение и его секреты М., 1917. С. 4.


[Закрыть]. Многие агенты не занимались подстрекательством, а были простыми доносчиками. С. Членов, принимавший активное участие в разработке архивов политической полиции, тоже был вынужден признать неопределенность понятия «провокация». Разоблачая деятельность секретной агентуры, Межпартийный совестной суд определил некоторых секретных сотрудников, как «осведомителей, с оттенком провокации»[116]116
  Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники. М., 1919. С. 25, 26.


[Закрыть].

С установлением Советской власти материалы «Особой комиссии по обследованию деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных ему учреждений (районных охранных отделений, охранных отделений, жандармских управлений и розыскных пунктов) за 1905–1917 гг.» были переданы в «Особую комиссию при секретном отделе историко-революционного архива в г. Петрограде». Ее возглавил революционер-народник Н. С. Тютчев. В условиях «красного террора» и последующее время Комиссия и сменившие ее структуры действовали в интересах политического розыска Советской власти ВЧК-ГПУ – ОГПУ-НКВД. Они ориентировали архивные учреждения на выявление провокаторов, секретных сотрудников и примыкавших к ним категорий лиц, «не заслуживающих доверия». Архивное управление НКВД выпускало специальные сборники, служившие оперативно-розыскным целям со списками разыскиваемых жандармов, охранников, полицейских и секретных агентов. На страницах «Вестника ВЧК» печатались списки тех, кого уже покарал «меч революции»[117]117
  «Еженедельник чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией». М. 1921. № 3.


[Закрыть].

Вопрос о «провокации преступлений» стал разрабатываться советскими правоохранительными органами в связи с практической деятельностью спецслужб и необходимости правовой регламентации этой деятельности. Поднимая вопрос об ответственности за провокацию преступления, А. Ф. Возный определил, что под провокатором понимается полицейский агент, который своими действиями побуждает, подстрекает разоблачаемых лиц к невыгодным для них действиям с целью их разоблачения и ареста независимо от личных или государственных соображений.

В современном уголовно-правовом смысле провокация – разновидность подстрекательства, т. е. уголовно наказуемые действия, заключающиеся в склонении одним лицом (подстрекателем) другого лица к совершению преступления путем уговора, подкупа, угрозы или другим способом[118]118
  Возный А. Ф. К вопросу об ответственности за провокацию преступления. // Сборник материалов и статей адъюнктов и соискателей М.: ВШ МВД СССР. 1967. С. 94–102.


[Закрыть].

Такое понимание провокации позволяет правильно понять и оценить деятельность полиции, секретной агентуры и революционных деятелей, установить то, что провокация преступлений является тактическим приемом полиции, применяемым в конкретном случае, и отражает состояние уровня развитости оперативно-розыскной деятельности.

Е. Ф. Азеф

Исходя из этих определений, можно пролить свет на «темного, как ночь» Е. Азефа. В общественной и революционной среде и у подавляющего большинства исследователей за Азефом прочно закрепилась репутация «провокатора». Но председатель Совета министров и министр внутренних дел П. А. Столыпин, отвечая на запрос Государственной Думы по делу Азефа, отмечал, что тот «такой же сотрудник полиции, как и многие другие»[119]119
  Столыпин П. А. Указ. Соч. С. 189.


[Закрыть]. Это мнение поддерживает американская исследовательница А. Гейфман, считающая Азефа «обыкновенным агентом полиции»[120]120
  Гейфман А. Три легенды вокруг «дела Азефа». / Николаевский Б. История одного предателя. М., 1991. С. 352–390.


[Закрыть].

Разоблачитель Азефа, бывший директор ДП А. А. Лопухин, объясняя свой поступок суду, заявил, что «поступил так во исполнение долга каждого человека не покрывать молчанием гнуснейшее из преступлений, к числу которых относятся совершенные Азефом»[121]121
  Дело бывшего директора Департамента полиции Лопухина в Особом присутствии Правительствующего Сената. Отчет. СПб., 1910. С. 5.


[Закрыть].

Несколько ранее свое отношение к Азефу он высказал в беседе с начальником петербургского охранного отделения генералом А. В. Герасимовым, который встречался с Лопухиным для того, чтобы спасти от разоблачения своего агента. «Вся жизнь этого человека, – говорил Лопухин, – сплошные ложь и предательство. Революционеров Азеф предавал нам, а нас – революционерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре»[122]122
  Герасимов В. А. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 133.


[Закрыть].

Генерал Спиридович видел в Азефе «сотрудника-провокатора». Он писал: «Азеф – это беспринципный и корыстолюбивый эгоист, работавший на пользу иногда правительства, иногда революции; изменявший и одной и другой стороне в зависимости от момента и личной пользы; действующий не только как осведомитель правительства, но и как провокатор в действительном значении этого слова, т. е. самолично учинявший преступления и выдавая их затем частично правительству, корысти ради»[123]123
  Спиридович А. И. Указ. соч. С. 47.


[Закрыть].

Оценивая деятельность Азефа, следует учитывать, что он был одним из организаторов Партии социалистов-революционеров, отдавший 500 руб. на создание «Боевой организации», глава последней после ареста полицией Г. Гершуни. Как агент, он стоял в центре революционной организации, а это означало, что он не мог в полной мере отказаться от активных действий. В партии эсеров закрепился принцип, что жизнью революционера можно пожертвовать, если он решил поставленную задачу, совершил террористический акт. ЦК партии эсеров поддерживало и культивировало идею террора, но Азеф практически не участвовал в теоретических дискуссиях. Мрачный, он сидел особняком и обычно повторял: «главное террор!» Желающих провести террористический акт было предостаточно, и ему, как главе боевой организации, предстояло выбрать «достойную» кандидатуру. Кроме того, все террористы знали о последствиях, так что они не были спровоцированы «к невыгодным для них действиям». Элемент побуждения здесь, безусловно, присутствовал, но он отражал линию ЦК. С. Балмашов, Е. Сазонов, И. Каляев и другие хорошо представляли последствия своей деятельности.

Кроме того, террористов арестовывали после покушения, а не до него. Азеф позволял совершаться преступлению, а затем с оговорками извещал об этом полицию. Он не столько подстрекал, сколько предавал своих «товарищей». Следует обратить внимание на такой факт: террористические акты проводились не только против реакционеров и консерваторов, но и тех, кого в революционных кругах считали антисемитами. Были убиты консерваторы-антисемиты – министры внутренних дел Д. Сипягин и В. Плеве, которого в еврейских кругах считали инициатором кишиневского погрома. После этих событий Азеф явился к Зубатову и стал обвинять правительство в расправе над мирным населением. Зубатов доказывал обратное, но Азеф его не слушал, его просто трясло, – вспоминал Зубатов и, разругавшись, они расстались[124]124
  Письмо С. В. Зубатова к А. И. Спиридовичу по поводу выхода его книги «Социалисты-революционеры и их предшественники» // Каторга и ссылка. М., 1923. № 2. С. 281–282.


[Закрыть]. Вскоре был убит московский генерал-губернатор вел. кн. Сергей Александрович. Американский исследователь Г. Роггер утверждает, что вел. кн. Сергей был «архиреакционер» и «архиантисемит»[125]125
  Rogger Н. Russia in the age of modernisation and revolution / 1881–1917. Lon-don and New York. 1983. p. 115.


[Закрыть]. Расправа с ним была вызвана еще и тем, что перед Новым 1905 г. он отдал приказ о расправе с революционными выступлениями.

Показательна беседа Азефа с Б. Савинковым, когда он поинтересовался, почему Савинков стал революционером. Савинков стал говорить об идеях справедливости, равенства и т. п., на что Азеф только криво улыбнулся. Тогда с этим же вопросом к Азефу обратился Савинков. Тот ответил: «ну я же еврей…»[126]126
  Гуль P. Азеф. М., 1991. С. 34.


[Закрыть]

Таким образом, есть основания полагать, что мотивами двурушничества Е. Азефа были не только корыстолюбие, но и соображения идейного характера. В его действиях просматривается организация, пособничество, приготовление к совершению преступления с элементами подстрекательства, а также двурушничество и предательство в своих интересах.

Одновременно с постановкой и организацией секретной агентуры формировались отраслевые принципы деятельности полиции. К ним следует отнести конфиденциальность, конспиративность, правильную расстановку агентуры, сочетание их работы с конфидентами, соблюдение законности, ответственность агентов и их руководителей за проводимую работу, независимость их деятельности. Вырабатывались специфические принципы в работе секретной агентуры.

До 1902 г. инструкции по ведению агентуры не существовало, и охранники руководствовались «охранным принципом» – накопленным опытом и циркулярами ДП. Практическим руководством стала Инструкция 1907 г. Ее пытался дополнить и переработать П. П. Заварзин, по это вызвало недовольство начальства. Заварзин нарушил режим секретности, что было недопустимо в работе с агентурой[127]127
  Перегудова З. И. Указ. соч. С. 209.


[Закрыть]. Не нашли применения «Наказ по ведению политического сыска», подготовленный подполковником Энгбрехтом в 1914 г., и Инструкция 1916 г., составленная полковником В. К. Поповым[128]128
  Там же. С. 212.


[Закрыть].

Такой авторитетный исследователь, как З. И. Перегудова, отмечает, что судьба этих документов не вполне ясна, но есть все основания полагать, что материалы этих инструкций были использованы ВЧК для составления аналогичной инструкции в 1918 г.[129]129
  Там же.


[Закрыть]

Хотя многие материалы не получили юридического оформления, но они являются важным свидетельством развития агентурной работы и выработки принципов ее организации.

На приобретение, правильную организацию, функционирование и сбережение агентуры были направлены силы чиновников и офицеров розыска. Для решения этого вопроса необходимо было тщательно подобрать и подготовить руководителей розыска. Подбор кадров был важным принципом в работе полиции, и по мере развития революционного движения ДП этому вопросу уделял все больше внимания. Помимо повышенных требований к личности чиновников и офицеров, занимающихся розыском, от них требовалось знание истории революционного движения, программ политических партий, изучение нелегальной печати и «техники розыска».

Важным принципом в работе с секретной агентурой было то, что заведующие агентурой должны были руководить ею, а не следовать ее указаниям. Ввиду того, что интеллигентный и занимающий видное положение в партии секретный сотрудник нередко пытался оказать давление на систему розыска, считалось нежелательным, чтобы агент обладал более сильным характером и интеллектом. Но если это случалось, то заведующему розыском предписывалось для сохранения отношений с сотрудником оставить его в убеждении в своей значимости. Но всякое увлечение сотрудниками вело к отрицательным результатам, и нужно было, не ущемляя самолюбия агента, требовать от него точного выполнения задания. Малейшая резкость, неосторожность, поспешность или неосмотрительность со стороны руководителя агентурой вызывали «решительный отпор» во время вербовки или отказ от сотрудничества завербованного агента.

В работе с сотрудниками рекомендовалось сохранять определенную дистанцию, не раскрывать плана и хода розысков и не давать излишней информации. Исходя из общего плана расследований, рекомендовалось давать конкретные задания сотруднику, но таким образом, чтобы они не повторялись для «перекрестной» агентуры. Этим агент предохранялся от провала.

Начальным этапом в организации секретной агентуры была ее вербовка – «заагентурение», как говорили охранники. Жандармы отмечали, что это задача довольно трудная и требующая значительного промежутка времени для положительного решения. Считалось, что из среды революционеров трудно завербовать секретного сотрудника, на которого можно было вполне положиться. Поэтому к предложениям о сотрудничестве инструкция рекомендовала относиться весьма осторожно[130]130
  Тайны политического сыска. Инструкция о работе с секретными сотрудниками. СПб., 1992. С. 2.


[Закрыть].

Наиболее надежным считалось заагентурение лиц по патриотическим мотивам. Как правило, эти лица были преданы самодержавию, у них не появлялись сомнения в своей деятельности, и именно из этой категории выходили наиболее ценные агенты. Этот «патриотизм» регулярно поддерживался охранкой денежными вознаграждениями. Меньщиков отмечал, что агентов, которые отказывались от вознаграждения и работали только по идейным соображениям, он не знал[131]131
  Меньщиков Л. П. Охрана и революция. М., 1923. Ч. III. С. 78.


[Закрыть].

Начальник Киевского охранного отделения ротмистр Астафьев считал, что доброкачественные агентурные сведения можно было получить от лиц, близко не соприкасавшихся с революционной деятельностью, но частично о ней знающих. Такие сотрудники при надлежащем руководстве могли быстро оказаться в центре революционного движения и стать очень полезными охране своими сведениями[132]132
  ГАРФ. Ф. 102. Oп. 230. Д. 825. Л. 21З.


[Закрыть].

Преданность охранке продемонстрировала секретная сотрудница З. Ф. Гернгросс-Жученко. При встрече с «добровольным шефом революционной контрразведки» В. Л. Бурцевым она сказала: «я не открою вам ничего, что повредило бы нам, служащим в Департаменте полиции… Я служила идее…» И фанатик-революционер Бурцев ответил: «как человеку честному, жму вашу руку»[133]133
  Спиридович А. И. Указ. Соч. С. 47.


[Закрыть].

Мужественно держалась на суде «Мамочка» московской охранки – А. Е. Серебрякова. Скрыв прошлое, она открылась перед судом только в той его части и в том направлении, которые были нужны ей для изложения своей собственной версии о ее связи с Бердяевым и Зубатовым, – писал следователь И. В. Алексеев[134]134
  Алексеев И. В. Провокатор Анна Серебрякова. М., 1932. С. 18.


[Закрыть]. А Зубатов считал, что Серебрякова «была вполне сознательной и убежденной защитницей отстаиваемых ею национально-государственных начал».

Второй причиной, побуждавшей к сотрудничеству с полицией, было корыстолюбие. Нужда, легкость наживы, желание «пожить всласть» толкала некоторых беспринципных и безразличных к судьбам окружающих людей на сотрудничество. Получать несколько десятков рублей в месяц за сообщение два раза в неделю каких-либо сведений о своей организации – дело не трудное, – отмечал Спиридович[135]135
  Спиридович А. И. Указ. соч. С. 193.


[Закрыть].

Так, в 1893 г. студент политехнического института в Карлсруэ Е. Ф. Азеф предложил свои услуги по агентуре. Он был принят на службу секретным сотрудником с окладом 50 руб. в месяц. К моменту своего разоблачения Азеф получал больше, чем директор ДП.

Но большинство секретной агентуры вербовалась после ареста. Трусость, малодушие, страх ответственности или бесславной гибели, дача откровенных показаний и боязнь расплаты толкали людей в сети охранки.

Весной 1879 г. за связь со Стешевским, подозревавшимся в укрывательстве террориста Л. Ф. Мирского, после его покушения на шефа жандармов А. Р. Дрентельна, П. И. Рачковский был арестован. Находясь под следствием, Рачковский согласился оказать полиции агентурные услуги.

Знакомство его с князем Черкасским, секретным сотрудником полиции, давало возможность охранке контролировать действия вновь завербованного сотрудника. Впоследствии Рачковский сделал блестящую карьеру: он возглавил заграничную агентуру, а затем политический отдел ДП.

П. И. Рачковский

Зубатов дал согласие сотрудничать после вызова в Московское охранное отделение. Во время встречи начальник охранки Н. С. Бердяев рассказал ему о роли библиотеки Михиных для осуществления революционных связей. Библиотека находилась в ведении тестя Зубатова. Сюда приходила масса молодежи, среди которой были народовольцы, в том числе и нелегальные. Бердяев обвинил Зубатова в участии в революционном движении. Зубатов стал доказывать, что революционным целям он не сочувствовал и не знал, что библиотека использовалась для конспиративных встреч. Он был «глубоко возмущен тем пятном, которое, помимо его желания, налагала на него партия», а «потому был рад случаю снять раз и навсегда сомнение в своей политической неблагонадежности»[136]136
  ГАРФ. Ф. 1693. Oп. 1. Д. 40. Л. 1–20.


[Закрыть].

Под псевдонимами «Сергеев» и «Лебедев» Зубатов начал работу среди московских народовольцев.

Во время дознания по делу киевских социал-демократов в сети ГЖУ попал П. Руденко. Ротмистр Ерундаков, проводивший дознание, выяснил, что юноша влюблен. Он достал фотографию девушки, путем шантажа добыл показания и склонил Руденко к сотрудничеству. Впоследствии за свое падение Руденко отомстил начальнику киевской охранки А. И. Спиридовичу, тяжело ранив его.

«Смертник» С. Ушерович вспоминал, что, для того чтобы сломить дух арестованных, их нередко помещали в смежные камеры с ожидающими казни[137]137
  Ушерович С. Смертные казни в царской России. Харьков. 1933. С. 213


[Закрыть]. Это был явный прием психологической обработки, которая все чаще стала применяться полицией.

Не все приговоренные к смерти могли выдержать и владеть собой в мучительном ожидании смерти. Более стойкие смертники – политические – поддерживали и утешали смертников из уголовных или более слабых из политических. Отчаянные мольбы и слезы простодушных крестьян-аграрников и бьющиеся в истерике уголовные так влияли на окружающих заключенных, что многие не только лишались сна, но теряли рассудок, сходили с ума[138]138
  Там же.


[Закрыть].

Так, не выдержав условий заключения, свои услуги полиции предложил один из убийц Судейкина Стародворский, но его предложение было отклонено.

Для «обработки» политических заключенных через тюремную агентуру – «лягавых» – в камере создавался определенный «микроклимат». После такой обработки в камеру приходил жандарм и обещал «покровительство» в обмен на предательство или сотрудничество.

Желаемой категорией для вербовки были «откровенники». Опасаясь разоблачения своего предательства, они всеми силами стремились заслужить доверие и предавали своих товарищей. Однако откровенные показания и оговоры Рысакова своих товарищей, предложение сотрудничать не спасли его от эшафота[139]139
  Щеголев П. Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004. С. 8–15.


[Закрыть].

Среди малосознательных рабочих имела место месть. Спиридович вспоминал: «повздорит с товарищем в кружке, обидится на что-либо и идет к жандармскому офицеру. Один такой сознательный бундовец раз явился ко мне, притащил кипу прокламаций и рассказал, в конце концов, что не более двух месяцев разносит по району литературу, что ему обещали купить калоши, но не купили. Пусть же знают теперь! Озлобленность его на обман с калошами была так велика, что я, прежде всего, подарил ему именно резиновые калоши. И проваливал же он потом своих товарищей, проваливал с каким-то остервенением. Вот что наделали калоши!»[140]140
  Спиридович А. И. Указ. соч. С. 194.


[Закрыть]

Подходящей категорией для вербовки считались бежавшие из мест высылки и направляемые в ссылку.

А. И. Спиридович

Установив мотивы, побуждавшие к сотрудничеству, охранники определяли приемы вербовки. Это могли быть обещания помощи, свободы, покровительства, материальная поддержка, награды или шантаж, запугивание и угрозы. Начальники московской охранки Бердяев, а затем Зубатов прибегали к «душеспасительным» беседам за стаканом чая. Н. Э. Бауман рассказывал, что Зубатов говорил арестованным, что он «сам социал-демократ, только не разделяющий революционных методов борьбы. На прощание он просил выпущенных заходить к нему попросту, чайку попить, о теории поговорить, и некоторые действительно ходили к нему»[141]141
  «Николай Эрнестович Бауман». Сб. статей, воспоминаний и докладов. М., 1937. С. 83.


[Закрыть].

Из этой среды выходили не только агенты, но и доверенные лица, поддерживающие охранку. Опора на массы являлась одним из главных принципов агентурной работы и успеха розыска в целом, средством обеспечения осведомленности полиции.

Приемы вербовки также являлись составной частью разработки революционера, направленной на то, чтобы добыть у него нужные сведения, а затем по возможности использовать его в качестве секретного сотрудника. Кандидата в агенты проверяли через «перекрестную» агентуру и филерские «проследки», а через полицию делались необходимые «установки». Агент давал подписку о желании сотрудничать и получал один или несколько псевдонимов или номер, под которыми он фигурировал в документах охранки. На Совещании 1902 г. было предложено, чтобы кличка агента начиналась с его инициалов и сам начальник отделения подписывался псевдонимом, но это предложение не нашло применения на практике.

Во «Временном положении об охранных отделениях» 1904 г. рекомендовалось о более важных секретных агентах сообщать директору ДП частными письмами, без черновиков и занесения в журнал отделения, сообщая при этом имена, отчества и фамилии агентов, а также сведения об их звании и общественном положении, псевдониме[142]142
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 261. Д. 70. Л. 2.


[Закрыть]. Это вело к полной или частичной расшифровке агента, что могло иметь далеко идущие последствия.

Агентов разоблачали на страницах печати, причиняли травмы, обливали серной кислотой или убивали. Раскрытие агента отрицательно сказывалось на моральном состоянии секретных сотрудников, вызывало недоверие к руководителям розыска.

Поэтому в Инструкции 1907 г. и последующих материалах говорилось о том, чтобы секретного сотрудника никто, кроме непосредственно с ним работающих охранников, в лицо не знал. Типы учреждения, имевшие дело с агентурными сведениями, должны были знать агентов по псевдонимам или номерам. Их сведения хранились с особой осторожностью и в строжайшей тайне.

Сведения, получаемые от секретного сотрудника, оформлялись в агентурную записку, которая первоначально представляла собой сводку информации от сотрудников, работающих по одному объекту. Но раскрытие агентуры Меньщиковым, Бакаем и др. привело к созданию в 1910 г. в составе Особого отдела «сверхсекретного» агентурного отдела. Это повысило засекречивание агентуры и изменило порядок ее отчетности. Агент писал свое донесение от третьего лица, с указанием на самого себя как на участника революционных событий, и подписывал его псевдонимом. Для обезличивания агентурной записки, она перепечатывалась на машинке, и в таком виде с ней знакомились другие должностные лица.

ДП уделял большое внимание конспирации, но не у всех охранников были одинаковые взгляды на конспирацию агентуры. Зубатов, поучая своих коллег, говорил: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника, как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно». Но в вопросах конспирации Зубатов зашел так далеко, что Ратаев сделал ему внушение. В одном из писем к Зубатову он писал: «конспирация вещь прекрасная и необходимая, но ведь и самыми хорошими вещами злоупотреблять не следует. Есть пределы, за которыми конспирация становится несерьезна, а просто комична»[143]143
  Там же. Ф. 102. Оп. ОО. 1898. Д. 2. Ч. 1. Т. 2. Л. 280.


[Закрыть].

Развивая свою мысль, Ратаев определил место агентуры в системе розыска, указывая, что агентура «не цель, а средство». В противном случае это спорт и притом дорогостоящий[144]144
  Там же.


[Закрыть].

На каждого сотрудника заводилась особая тетрадь – личное дело агента, куда заносились все поступающие от него сведения. В конце тетради находился алфавитный указатель лиц, проходящих по донесениям агента, и по этим лицам делались установки.

С. В. Зубатов

Все сведения о лице, заинтересовавшем охранку, сосредотачивались в одном месте, а сведения о членах одной организации нанизывались на отдельный регистр, на котором давались все поисковые данные. Так формировался банк данных.

Задачей заведующего агентурой была постоянная забота о личности агента. Заведующие агентурой должны были исключить формальное отношение с сотрудником, учитывать, что роль сотрудника была обыкновенно очень тяжела, что «свидания» часто были в жизни сотрудника единственными моментами, когда он мог отвести душу и не чувствовать угрызения совести за свое предательство, и что только при соблюдении этого условия можно было рассчитывать на приобретение преданных людей.

Наставляя своих подчиненных, Зубатов говорил, что «в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда рано или поздно наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпустите его. Расставайтесь с ним.

Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.

Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства»[145]145
  Спиридович А. И. Указ. соч. С.50.


[Закрыть].

Зубатов хорошо понимал, что невнимание к агенту может привести его к предательству, двурушничеству или террору против своего «хозяина». Так, попавшись на шантаже, П. Руденко решил отомстить начальнику Киевского охранного отделения А. И. Спиридовичу. Первая попытка не вызвала у Спиридовича достаточного внимания, и он отпустил Руденко. Во второй раз агент встретил начальника охранки на Бульварно-Кудринской, почти рядом с отделением, и на глазах жены Спиридовича разрядил в него свой пистолет.

Подобные случаи были отнюдь не исключением, что хорошо помнил Зубатов и стремился всячески поддержать своих агентов.

Находясь в отставке, Зубатов в 1907 г. ходатайствовал перед ДП о предоставлении Серебряковой единовременного пособия в 10 тыс. руб. В представлении на Серебрякову Зубатов писал, что она «являлась не только глубоко преданным агентурным источником, но и компетентным советчиком, а иногда и опытным учителем в охранном деле».

Следует отметить, что в агентурной работе Зубатов усматривал государственную службу. В этом отношении показательно его ходатайство перед ДП о поощрении агента М. Гуровича («Приятель»). Зубатов писал: «Он (Гурович) идейный, а не наемный охранник. Отдавая всю душу, он вправе ожидать, что и к нему отнесутся от души и чистого сердца. Похлопочите об этом, облагородьте агентурный принцип и пусть всякий работающий на правительство сотрудник чувствует, что он честный и высоко полезный труженик, а не рвач и прощелыга. Это дело, помимо пользы „Приятелю“, имеет громадное принципиальное значение для агентурного дела вообще»[146]146
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. ОО. 1898. Д. 2. Ч. I. Лит «Г». Л. 66 об.


[Закрыть].

Агенты никогда не появлялись в здании розыскных органов. Встречи с розыскными офицерами или чиновниками особых поручений происходили на конспиративных квартирах, в меблированных комнатах, отдельных кабинетах ресторанов. Места встречи подбирались таким образом, чтобы в случае необходимости можно было уйти незамеченными или прийти на встречу, не вызвав подозрений. Хозяин квартиры подбирался из проверенных лиц. В большинстве это были отставшие полицейские. Хозяин квартиры осуществлял проверку подходов, чем обеспечивалась безопасность встречи. Чиновник, как правило, поджидал сотрудника. Не рекомендовалось сидеть сотруднику у окна или зеркала, чтобы, в случае наблюдения за квартирой, не обнаружить себя.

Количество конспиративных квартир зависело от количества населения в городе и развития революционного движения.

Например, петербургское, московское и варшавское охранные отделения имели по четыре конспиративных квартиры. И Киеве их было три.

Главная квартира в Москве числилась за Зубатовым. Здесь он встречался с наиболее важными сотрудниками. Этой квартирой заведовала П. И. Иванова.

Еще слушательницей женских курсов она была завербована А. С. Скондраковым, а затем перешла к его преемнику Н. С. Бердяеву. Зубатов поручил ей заведовать конспиративной квартирой. Оценивая ее деятельность, Зубатов писал, что Иванова превратилась не только в «чудесную квартирную конспиративную хозяйку, но и прекрасную воспитательницу молодых агентурных сил»[147]147
  Меньщиков Л. П. Указ. соч. Ч. III. С. 56.


[Закрыть].

Конспиративные квартиры периодически менялись, чем обеспечивалась секретность отношений между охранниками и агентами. Было замечено, что систематические отношения обращают на себя внимание. Потому встречи происходили чаще в гостиницах, меблированных комнатах, отдельных кабинетах ресторанов. Следует отметить, что конспиративные квартиры содержались агентами и в качестве квартир-ловушек. Сюда приходили нелегальные, а затем в сопровождении филеров раскрывали революционные явки. Такой квартирой-ловушкой была квартира А. Е. Серебряковой, где останавливались революционеры.

Отправляясь на встречу, жандармы и чиновники переодевались в гражданскую одежду. Вопрос о переодевании в свое время был поднят еще в 1880-е гг. Скондраковым, который ходатайствовал перед руководством о разрешении ему вместо жандармского мундира одевать форму кавалериста.