Текст книги "Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве"

Известно, что граница обеспечивает контакт со средой при всей своей максимальной удаленности от центра. Сибирская граница как реалия и тем более как художественный знак-образ полностью соответствует ментальным закономерностям, сложившимся к этому времени в русской литературе и культуре. Г.Н. Потанин, осмысляя феномен сибирской литературы в статье «Роман и рассказ в Сибири», определенно рассматривает ее проблему уже не в узко локальном, но принципиальном смысле, выявляя в ней особые органичные «кристаллические формы»159159
  Потанин Г.Н. (Авесов). Роман и рассказ в Сибири // Сибирь. 1876. № № 40, 44, 51.


[Закрыть]. Крайне характерным ему видится актуализация новых жанров и сюжетов в творчестве сибирского писателя Н.И. Наумова.

Несомненно, что особенности нарратива, стратегии межкультурного диалога в текстах Наумова связаны с его личным опытом и сибирским материалом, задающим самую разнообразную жанрово-нарративную природу произведений. Но если учесть, что многое может дать взаимодействие жанров, чьи контуры пересекаются в пределах одного произведения, то преобладающее место в творчестве Наумова занимает очерк, позиционирующийся как некий универсальный в плане содержания жанр, размывающий границу между художественным и документальным письмом. Основная тема его произведений – жизнь народа в многообразных ее проявлениях, изображение пестрого люда, крестьян, купцов, обозников, переселенцев, пустившихся в путь по России. Практически все сюжеты очерков писателя связаны с дорогой, сибирским трактом, сам же автор выступает в них не просто как чиновник по крестьянским делам, но и как «невольный турист».

Н.М. Ядринцев в 80-х – середине 90-х гг. продолжает публиковать в «Восточном обозрении» огромное количество статей, посвященных «сибирскому вопросу», включающих целый комплекс проблем: центра и периферии, тюрьмы и ссылки, русских переселенцев, инородцев и пр. Как подчеркивает современный исследователь, «в процессе систематического осмысления судьбы Сибири Ядринцевым используется весь спектр гуманитарного знания – история, геополитика, экономика, лингвистика. Постигая историю Сибири в пространственных категориях, он определяет место ее развития не Европой и не Азией, но той особой территорией-конгломератом, которой предстоит новая роль и новые задачи»160160
  Емельянова Т.Н. Областничество Н.М. Ядринцева как философия российской действительности. СПб., 2004. С. 98.


[Закрыть]. В итоге в его творческой системе происходит окончательное формирование колониального дискурса, впервые представленного в областнической доктрине последней трети XIX в.

По убеждению Ядринцева, в результате колонизации Сибири сложился новый социокультурный мир, который был свободен, не замкнут в себе, который постоянно принимал поток переселенцев и ссыльных, во многом изменяющих нравы. Сибирь теперь рассматривается публицистом как важное географическое, натуралистически-антропологическое пространство России, то конкретное место, где явлена самостоятельная сфера человеческого бытия, сложная, противоречивая и настоятельно требующая глубокого осмысления. С точки зрения фронтирной ситуации она все больше приобретала черты подвижной зоны закрепления и освоения, зоны, которая не столько разделяла, сколько сближала внутреннее и внешнее пространство.

Г.Н. Потанин к этому времени практически отходит от общественно-публицистической деятельности, полностью посвящая себя науке. Его все больше влечет Восток, и это не случайно. К последней трети XIX в. просвещенное человечество и наука уже переболели европоцентризмом и обнаружили свой пристальный интерес к Востоку. Потанин в этом – один из первых. Он понимает, что Восток не просто интересен, он помогает Европе понять самое себя161161
  См. об этом: Сагалаев А.Н., Крюков В.М. Г.Н. Потанин: опыт осмысления личности. Новосибирск, 1991.


[Закрыть]. В науке начинается тщательная ревизия культурного наследия: выясняется родословная европейских культур, ученые ищут их истоки, прародину, устанавливают, что в былые времена Восток и Запад тесно взаимодействовали, поэтому не случайно появление в науке различных гипотез, наводящих мосты между Востоком и Западом. В связи с этим Потанин начинает работу над капитальным трудом «Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе», который был издан в 1899 году.

В своих знаменитых экспедициях, предпринятых под руководством Русского Географического общества, исследователь собирает не только конкретный этнографический материал, но и обращается к фольклору, монгольско-тюрским преданиям. Важная качественная эволюция происходит и в творческих поисках Потанина. Источником многих сюжетов европейского эпоса он теперь предлагает считать не «высокие» письменные культуры, а степные предания народов Центральной Азии. Вслед за Веселовским исследователь решает вопрос о «бродячих сюжетах». В своих поисках и обозначении общего сюжета о Боге-отце и Боге-сыне (Ерке) на основе фольклорных буддийских источников Потанин выходит уже к христианским откровениям.

Как видим, в последнее десятилетие XIX в. открытия в русско-европейской и сибирской литературе начинают определенно смыкаться с раздумьями русской религиозной философии рубежа веков. В то же время сибирская литература все чаще обращается к проблеме «местного самосознания», поискам некоей общей «идеи», обуславливающей своеобразие регионального литературного процесса. «Свое» в творчестве регионального автора раскрывается, прежде всего, в феноменологическом образе края, который приобретает уже бытийное значение..

По утверждению Н.Е. Меднис, «необходимым условием возникновения сверхтекста становится обретение им языковой общности, которая, складываясь в зоне встречи конкретного текста с внетекстовыми реалиями, закрепляется и воспроизводится в различных субтекстах как единицах целого; иначе говоря, необходима общность художественного кода»162162
  Меднис Н.Е. Сверхтексты в русской литературе. Новосибирск, 2003[Электронный ресурс]. Режим доступа: raspopin.den-za-dnem.ru/index_e.php?text=406.


[Закрыть]. Конец 80-х – начало 90-х гг. позволяет с уверенностью утверждать, что сибирский культурный код сформирован.

В постижении феномена Сибири в означенную эпоху намечается характерная тенденция: на смену географическому мышлению приходит нравственно-метафизическое региональное сознание, вместо понятия «тема» формируется категория «образ». С одной стороны, это максимально дистанцированное и опосредованное представление реальности, так как оно выявляет “рельеф” культуры, будучи одновременно культурой в ее высших проявлениях. С другой же стороны, образ – часть реальности; он может меняться вместе с ней163163
  См. об этом: Замятин Д.Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. М, 2006.


[Закрыть]. Таким образом, изначально жёстко заданные прагматическо-позитивистские конструкты в эпоху 60-70-х гг. ослабляются и позволяют посмотреть на данный регион в целом по-иному, чем прежде.

Как мы показали, сам феномен сибирского края в последней трети XIX в. уже не столько выражался в овеществленных сущностях, сколько порождал ориентацию на художественное сознание, которое, в свою очередь, конституирует вещь и воспроизводит ее образ в слове. Такой подход включает выделение конститутивных элементов явлений и исследование их отношений и связей со смежными явлениями. Таким образом, именно феноменологическое осмысление пространства, предложенное в дальнейшем немецкими и французскими философами, продуцирует новое истолкование феномена места.

Действительно, как мы уже подчеркнули, вся русская литература и культура последней трети XIX в. находится в поисках той духовной реальности, которая неизбежно выводит ее на другие, побочные пути, далекие от центральных культурных магистралей. И путь человека культуры уже не определяется движением с Востока на Запад, а принципиально поворачивается в сторону российской восточной периферии. Русский концепт Сибири, сложившийся к этому времени в национальном сознании, был связан с семантикой неустойчивости ее границ и представлением о необъятности ее просторов. И насколько определен для человека путь к центру, настолько путь в Сибирь не имеет конечной точки: он бесконечен и прерывен, неопределен и туманен. Отсюда рождается очевидность связи между Сибирью, понимаемой как место «неукоренения» и бесконечного ухода, и Сибирью как мифологическим местом смерти и воскрешения. В итоге среди того, что окружает человека, особое значение приобретает дорога, а само движение в пространстве представляет собой путь, который проходит человек, чтобы образовать «свое» пространство.

Такого рода топографически-духовное кружение, поиск, определение и нахождение «своего» пути близки философским раздумьям Хайдеггера, сформировавшего в культуре XX в. понятие феноменологии пространства, совершенно невозможного вне пространства географического. Сама мировоззренческая эволюция Хайдеггера крайне показательна. На смену ранней философии, сформировавшейся под мощным влиянием Э. Гуссерля, приходят понятия, выражающие реальность не столько личностно-этическую, сколько безлично-космическую: бытие и ничто, сокрытое и открытое, основа и безосновное, земное и небесное, человеческое и божественное. Мир предстает в его миросозерцательной системе как образ и вне своего образного проявления не существует. В конечном счете происходит преодоление метафизики как целого.

Мышление позднего Хайдеггера находит свое призвание в поиске того, что всегда было и есть, но сегодня оказалось в плену исторического забвения, – в поиске топологии бытия. Теперь, по Хайдеггеру, путь (Weg) – это усилие, необходимое для того, чтобы размечать поверхность прохождения, чтобы «не сбиться с пути». Именно поэтому соотношение дали и близости здесь иное. Даль может быть бесконечно более близкой, чем самая близкая близость, исчисляемая метрическими параметрами, и наоборот164164
  См. об этом: Михайлов А.В. Вместо предисловия // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. VII-LII.


[Закрыть]. Резкое изменение тематики философии Хайдеггера привело к тому периоду, за который он был впоследствии назван «философом-поэтом», «философом родных мест». На данном этапе развития мысли «исток» для него представляет главное условие для переживания человеком полноты бытия, несет вполне вещественную окраску, отражается в образе родных мест, почвы. Заглавие его написанного после войны текста А.Д. Михайлов переводит как «Проселок», «Проселочная дорога», «Дорога в поле» или «Дорога среди полей». К этой семантике дороги, о которой говорит философ, стекается вся его мысль. Иными словами философия позднего Хайдеггера – это «философия проселка». И дорога у него живая, она сама идет своим путем, поэтому в диалектике Хайдеггера человек, творящий историю, и сам оказывается преходящим феноменом.

Путь, на котором пребывает homo historicus, Хайдеггер выразил в непереводимом на русский язык афоризме «Der Mensch ist das Weg» («Человек – это путь»). Таким образом, основное настроение и тема текста Хайдеггера – это настроение и тема возвращения. Возвращения к себе, к своему, в свое, в одно и то же, в то же самое. Это особо впечатляюще звучит в конце «Проселка», где «сама простота выглядит теперь еще проще, чем раньше, и сама тишина – тише, чем когда-либо. Так получается, что возвращение как тема заглушает в тексте Хайдеггера другое – уход»165165
  Там же. С. XVIII.


[Закрыть]. Но значимым или даже торжественным путь домой делается тогда, когда на это малое возвращение накладываются кольца все больших возвратов. Поэтому основную суть философии позднего Хайдеггера можно определить, по выражению М.М. Бах-тина, как неразрывную вековую связь с «ограниченной локальностью»166166
  Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэтике / Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. С. 377.


[Закрыть].

Таким образом, как нам представляется, через идею диалога в постижении «сибирского текста» возможно показать объективную открытость обоих литературных потоков – сибирского и общерусского. Несомненно, что в последние десятилетия XIX в. возникает своя «философия проселка», связанная с новым «открытием» Сибири, где встречаются два сознания, и условием понимания темы, идентификации и самоидентификации рассматриваемых нами литературных потоков служит существование Другого. Сам представленный нами материал говорит о необходимости комплексного изучения заявленной темы в русле нарратологии, мотивологии, рецептивной эстетики, дискурсного анализа текстов, в связи с теорией диалога как постоянного взаимодействия в культуре и понятием границы, где, по Бахтину, и происходит самосознание культуры.

Как мы попытались показать на примере истории «сибирского текста», специфика его бытования в русской литературе и культуре последней трети XIX в. заключается в том, что Сибирь теперь исследуется как принципиально значимое географическое пространство России, то конкретное место, где явлена самостоятельная сфера человеческого бытия, сложная, противоречивая и настоятельно требующая художественного осмысления. Это позволяет поставить вопрос и об особой сюжетообразующей функции Сибири, связанной с формированием особой типологии героя, репрезентативным набором жанров, выработки устойчивых нарративных стратегий. Такого рода подход требует нового типа исследования, что и станет нашей дальнейшей задачей.

Е.А. МАКАРОВА

Сибирский текст в «Братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевского 167167
  Исследование выполнено в русле комплексного интеграционного проекта Уральского и Сибирского отделений РАН «Сюжетно-мотивные комплексы русской литературы в системе контекстуальных и интертекстуальных связей (национальный и региональный аспекты)».


[Закрыть]

Если считать «Братьев Карамазовых», как часто и справедливо делается, не только итоговым романом Достоевского, но произведением, суммировавшим важнейшие его идеологические поиски, стянувшим к себе многие мотивные линии, ретроспективно уходящие едва ли не в 40-е гг., то весомость сибирских мотивов в данном тексте следует признать несомненной. Собственный драматический опыт переживания ссыльно-каторжных реалий в 1850-1859 гг. соединился здесь у Достоевского с большим биографическим материалом, предоставленным художнику самой сибирской жизнью. Давно и хорошо известно, что фабульной основой главного сюжета романа, истории мнимого отцеубийцы Мити Карамазова, послужило подлинное дело уроженца Тобольска Д.Н. Ильинского, обвинявшегося и осужденного именно за это «преступление». Фактографическая основа дела Ильинского дала импульс к написанию ряда фрагментов «Записок из Мертвого дома», а также к наброску мелодрамы, составленному в 1874 г. (этот план не был осуществлен)168168
  Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Т. 9. Л., 1991. С. 578, 581 (коммент.). Специально об этом см.: Якубович И.Д. «Братья Карамазовы» и следственное дело Д.Н. Ильинского // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 2. Л., 1976. С. 119-124; Бэлнеп Р. Генезис романа «Братья Карамазовы». Эстетические, идеологические и психологические аспекты создания текста. СПб., 2003. С. 85-95.


[Закрыть]. Кроме того, есть немало оснований считать, что и фигура старца Зосимы содержит в прототипической основе истинные происшествия жизни тобольского старца Зосимы (Захария Верховского), подвизавшегося в Сибири в конце XVIII столетия169169
  См.: Громыко М.М. Сибирские знакомые и друзья Ф.М. Достоевского. Новосибирск, 1985. С. 130-145.


[Закрыть].

Укорененность в сибирском хронотопе ключевых персонажей романа дополняется целым рядом неслучайных упоминаний восточной окраины в тексте. Судьба Мити Карамазова после гибели его отца – это раздвоение между двумя альтернативными сценариями: отправиться на двадцатилетнюю каторгу в Сибирь (что вследствие сомнительного приговора суда с ним скорее всего и произойдет) и бежать в Америку. Безотносительно к сложным смыслам, сообщаемым Достоевским этому противопоставлению170170
  Опыт их анализа см. в работе: Куплевацкая Л.А. Символика хронотопа и духовное движение героев в романе «Братья Карамазовы» // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 10. СПб., 1992. С. 97-98.


[Закрыть], само по себе оно – общее место русской публицистики и общественной мысли XIX в. Начиная с декабристов концептуализация Сибири как «русской Америки» была, в общем, у всех на устах171171
  См.: Супоницкая И.М. Колонизация земель: Сибирь и американский Запад (вторая половина XIX в.) // Одиссей. Человек в истории. М., 2005. С. 220.


[Закрыть]. Еще один пример стереотипных воззрений на Сибирь мы встречаем в 3-й главе книги восьмой. Здесь отчаянно нуждающемуся в деньгах Мите, выслеживающему возможных «обожателей» Грушеньки, г-жа Хохлакова советует отправиться в Сибирь на золотые прииски и заработать там не то что нужные ему три тысячи, но даже – три миллиона172172
  Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Т. 9. С. 431. Далее ссылки на основной текст романа даются по этому изданию в тексте статьи с указанием тома и страницы в скобках.


[Закрыть]. Этот комический эпизод, несомненно, имеет литературные источники173173
  См.: Там же. С. 687 (коммент.).


[Закрыть], но, помимо них, он восходит к теоретически подчас не осмысливаемым, но от этого не менее эффективно срабатывающим сюжетным схемам, которые формируют функциональное ядро сибирского текста русской литературы. Первое, что предложение г-жи Хохлаковой могло оживить в читательской памяти, – это история фонвизинского Стародума, который отправился в екатерининские времена на сибирский прииск, потому что там «…достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро»174174
  Фонвизин Д.И. Драматургия, поэзия, проза. М., 1989. С. 111.


[Закрыть]. При этом неожиданное возвращение Стародума трактуется как символическое оживление умершего, которого «уж несколько лет <…> в памятцах за упокой поминали…»175175
  Там же. С. 91.


[Закрыть]. Характерно в данном контексте указание героя на землю как на источник своего благосостояния: экономический обертон мотива здесь вполне успешно соединяется с мифопоэтическим, ибо «воскрешение»176176
  Г-жа Простакова с позиций народной культуры совершенно четко диагностирует странное происшествие: «Как! Стародум, твой дядюшка жив! И ты (Софья. – К.А.) изволишь затевать, что он воскрес! Вот изрядный вымысел!» (Там же).


[Закрыть] мертвеца должно предполагать его неизбежный контакт с землей. Митя, по мнению его эксцентричной собеседницы, также должен преобразиться, обрести ряд новых качеств. «…Вы отыщите прииски, наживете миллионы, воротитесь и станете деятелем, будете и нас двигать, направляя к добру» (IX; 431). Сама г-жа Хохлакова расценивает свою идею как спасение Дмитрия Федоровича: «Я обещала вас спасти и спасу» (IX; 430-431). Согласно мифологической канве этого потенциального сюжета Митиной жизни, возвращение из Сибири, как будто после какого-то инициационного обряда177177
  Рассмотрение «сибирского текста» в этой перспективе см. в работе: Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1. С. 27-35.


[Закрыть], должно обещать ему вознаграждение в виде женщины. «Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и славе, вы найдете себе подругу сердца в самом высшем обществе. Это будет девушка современная, с познаниями и без предрассудков. К тому времени как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина…» (IX; 433). Обретение финансового могущества и решение больного для Мити матримониального вопроса будет дополнено, по мнению г-жи Хохлаковой, еще и психоэмоциональным катарсисом: «…потом возвратитесь и будете радоваться. Нарочно прискачете ко мне из Сибири, чтобы со мной порадоваться» (IX; 433).

Эпизод с г-жой Хохлаковой представляется крайне важным в структуре романа: недаром именно после визита к ней (в пределах всё той же 3-й главы книги восьмой) Митя врывается в дом уже уехавшей к своему поляку178178
  Тоже, кстати сказать, прибывшему из Сибири. В пространстве образа Грушеньки словно соединяются будущий сибирский каторжанин Митя и едущий в обратном направлении от китайской границы ветеринар пан Муссялович. Профессия последнего, весьма вероятно, как-то соотнесена с названием городка – Скотопригоньевск.


[Закрыть] Грушеньки, до смерти пугает ее служанку и хватает «пестик из ступки» – будущее орудие «убийства» и одну из главных улик против себя самого на суде (IX; 436). Таким образом, нервная беседа Мити с Хохлаковой на «сибирскую» тему является непосредственным прологом к цепи роковых событий, в числе которых – гибель Федора Павловича, самоубийство Смердякова, сумасшествие Ивана и, в конечном счете, приговор самому Мите, после оглашения которого герой проследует явно туда же, куда и отправляла его г-жа Хохлакова, но уже не как свободный промышленник, а как каторжный. Сибирский текст в двух альтернативных вариантах своей структуры играет роль контура, обрамляющего пять финальных книг романа. В итоге залогом воскресения Дмитрия Федоровича должно стать несравненно более радикальное столкновение с сибирской действительностью, чем сценарий г-жи Хохлаковой, от которого исходит пародийный отсвет в сторону то ли фонвизинской пьесы, то ли истории жен декабристов, то ли судьбы других героев Достоевского – Сони и Раскольникова179179
  Примечательно, что в перевранных газетчиками сведениях о происшествии в Скотопригоньевске г-жа Хохлакова сделана докучливой любовницей Дмитрия Федоровича, предлагавшей ему деньги в обмен на обещание бежать с нею в Сибирь (X; 72).


[Закрыть].

Несколько ранее пример внедрения сибирского текста в структуру романа мы встречаем в главе «Верующие бабы». Едва ли случайно, что г-жа Хохлакова присутствует и здесь: собственно, глава начинается с презентации читателю этой особы и ее больной дочери (IX; 53), беседы баб с Зосимой происходят на ее глазах. Далее мы читаем рассказ матери, у которой умер сын Алеша; возраст мальчика уточняется – ему было 2 года и 7 месяцев. Автобиографическое происхождение этого мотива, значение для Достоевского имени Алексей, вообще влияние ситуации смерти ребенка на замысел и идеологию романа широко обсуждались в науке180180
  Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977. С. 168 и сл.


[Закрыть]. Однако связь этого эпизода как с соседствующими фрагментами повествования, так равным образом и с однотипными, но отдаленными от него большой повествовательной дистанцией, исследована, как кажется, недостаточно полно. Важным подспорьем для понимания роли этой информации в повествовательном полотне произведения может оказаться сибирский текст. Действительно, следующий пассаж в кумулятивной цепочке явлений «верующих баб» – это опять-таки автобиографическая для писателя история Прохоровны (так звали няньку Ф.М. и А.Г. Достоевских).

«Сыночек у ней Васенька, где-то в комиссариате служил, да в Сибирь поехал, в Иркутск. Два раза оттуда писал, а тут вот уж год писать перестал. Справлялась она о нем, да по правде не знает, где и справиться-то.

– Только и говорит мне намедни Степанида Ильинишна Бедрягина, купчиха она, богатая: возьми ты, говорит, Прохоровна, и запиши ты, говорит, сыночка своего в поминанье, снеси в церковь, да и помяни за упокой. Душа-то его, говорит, затоскует, он и напишет письмо. И это, говорит, Степанида Ильинишна, как есть верно, многократно испытано. Да только я сумлеваюсь… Свет ты наш, правда оно аль неправда, и хорошо ли так будет?» (IX; 58)181181
  Провозвестником скорого возвращения нянькиного сына выступил в действительности сам Достоевский. См.: Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Т. 9. С. 643 (коммент.).


[Закрыть]

Зосима реагирует категорически: «И не думай о сем. Стыдно это и спрашивать. Да и как это возможно, чтобы живую душу да еще родная мать за упокой поминала! Это великий грех, колдовству подобно» (IX; 58). Данный диалог, который составители академического собрания сочинений сопроводили реальным комментарием, недавно был прокомментирован с историко-конфессиональной точки зрения182182
  См.: Бузина Т.В. Обычай поминовения за упокой при жизни, его трансформация и связь с покаянной дисциплиной // Достоевский: дополнения к комментарию / Под ред. Т.А. Касаткиной. М., 2005. С. 555-561.


[Закрыть]. Поминовение за упокой человека при его жизни было в средневековой русской духовной практике на первых порах нежелательным, а потом предано полному запрету. Тем не менее оно было достаточно распространено: свидетельством тому – почти однотипный комментируемому рассказ синодика о юноше, который был с Кипра уведен в плен в Персиду. Родители юноши стали служить по нём панихиды; впрочем, вскоре юноша вернулся целым и невредимым183183
  Там же. С. 559.


[Закрыть]. С точки зрения Зосимы, намерение Прохоровны – это рудиментарное язычество, сохранившееся в народе, а в эпоху потрясений готовое расцвести вновь. В этом Т.В. Бузиной справедливо видится смысл протеста Зосимы против идеи «старенькой старушонки» и ее покровительницы, богатой купчихи.

Продолжение дискуссии о пропавшем в Сибири Васеньке мы читаем в самом начале четвертой книги (глава I «Отец Ферапонт»). Встреча Зосимы с верующими бабами была предсмертной. На другой день он почувствовал себя плохо и обратился с последними словами к братии. В этот момент Алеша Карамазов был вызван из кельи Зосимы Ракитиным, который привез ему письмо от г-жи Хохлаковой. В своем послании дама известила Алексея, что

“…пророчество совершилось даже буквально, и даже более того”. Едва лишь старушка вернулась домой, как ей тотчас же передали уже ожидавшее ее письмо из Сибири. Но этого еще мало: в письме этом, писанном с дороги, из Екатеринбурга, Вася уведомлял свою мать, что едет сам в Россию, возвращается с одним чиновником, и что недели чрез три по получении письма сего “он надеется обнять свою мать” (IX; 184-185).

Достоевский точно приурочивает момент «оживления» Васеньки к границе Сибири, уральскому городу Екатеринбургу184184
  Во времена Достоевского Екатеринбург считался рубежным городом, хотя относился все же к Сибири. 1843-м годом датировано, например, такое наблюдение: «Екатеринбург, красивый, многолюдный и лучший из городов во всей Сибири, расположен на р. Исети, в 50 почти верстах от черты, означающей самое высокое возвышение Уральского хребта, которая и составляет разделение водных систем, западной европейской и восточной сибирской». Письмо отсюда считается присланным «из-за Уральских гор, из Азии» (Письма Э. Сибирякова редактору журнала «Репертуар и пантеон» о Екатеринбургском театре // Из истории Урала. Урал с древнейших времен до 1917 года. Сборник документов и материалов. Свердловск, 1971. С. 156).


[Закрыть]. Важно, что сибирский текст в его ключевой роли «умерщвления» / «оживления» героя снова звучит из уст г-жи Хохлаковой (ее спешка с письмом продиктована стремлением сообщить братии новое чудо, совершенное умирающим старцем). Не менее важно, что он инкорпорируется в главу, имеющую принципиальное значение, т.к. именно здесь Зосима первый раз отправляет Алешу «в мир», а о. Паисий дает ему напутственное слово, в котором идейный конфликт всего романа («мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала <…> все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего» [IX; 191]).

Таким образом, всякий раз сибирский текст «Братьев Карамазовых» оказывается индикатором каких-то роковых событий: рассказ о смерти ребенка по имени Алексей (восходящий непосредственно к трагическому опыту самого Ф.М. Достоевского) предваряет историю исчезновения Васеньки на пути в Иркутск, письмо г-жи Хохлаковой, посвященное внезапному екатеринбургскому «оживлению» этого же Васеньки, интерполирует сцену прощания Зосимы с миром. Причем «фоном» внезапно постигшего Зосиму физического недуга служит внезапное появление в монастыре монаха «“от святого Сильвестра”, из одной малой обители Обдорской на дальнем Севере» (IX; 185), а точнее сказать – опять-таки в Сибири185185
  Обдорск (сейчас Салехард) – один из старейших русских форпостов в Западной Сибири.


[Закрыть].

Кроме того, представляется, что у стержневой в этом блоке мотивов истории сына Прохоровны есть слабое отражение в книге десятой («Мальчики»), т.е. уже ближе к концу произведения. Здесь в главе «Детвора» мимоходом рассказывается о том, что Коля Красоткин должен был присмотреть за малолетними детьми докторши, соседки своей матери Анны Федоровны. Эта соседка осталась без мужа, ибо

«…сам же доктор вот уже с год заехал куда-то сперва в Оренбург, а потом в Ташкент, и уже с полгода как от него не было ни слуху ни духу, так что если бы не дружба с госпожою Красоткиной, несколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она решительно истекла от этого горя слезами» (X; 11).

Появление Коли Красоткина в доме докторши объяснено тем, что более некому было присмотреть за ее детьми, т.к. в это самое время докторша с помощью Анны Федоровны пристраивала к повивальной бабке свою единственную служанку Катерину, объявившую, что «намерена родить к утру ребеночка» (X; 11).

Зачем Достоевскому понадобилось создавать дублетный мини-сюжет по отношению к истории Васеньки, сказать сложно. Р. Бэлнеп охарактеризовал его как «причудливый пример» и «изолированное происшествие»186186
  Бэлнеп Р.Л. Структура «Братьев Карамазовых». СПб., 1997. С. 111.


[Закрыть]. Не берясь оспаривать оценку американского исследователя, заметим только, что «изолированным» это «происшествие» никак не является: подобно рифме, оно соотнесено с рассказом Прохоровны, представляя собой пусть редуцированную, но, без сомнения, родственную версию последнего. Вместо Сибири здесь, правда, упомянуты азиатские реалии, но общая структура эпизода сохранена: «внесценический» герой романа отправляется на восток, где пропадает, в то время как ближайший его родственник (тогда – мать; теперь – жена) пребывает в неутешном горе. По соседству же расположен рассказ о ребенке (тогда – о смерти малолетнего Алеши; теперь – о рождении безымянного пока младенца Катерины). Похожи и детали: Васенька «вот уж год писать перестал»; доктор – «вот уже с год заехал куда-то сперва в Оренбург, а потом в Ташкент». Рождение / смерть ребенка и пересечение той черты, за которой перед русским человеком XIX в. возникали реалии какого-то другого мира, в принципе родственны – с точки зрения культуры и то и другое являются типичными rites of passage. Нарочитый драматизм этой паре мотивов придает их неразрывная связь с личным опытом Достоевского (сибирская каторга и ссылка, гибель сына), превращающая роман в известном смысле в атобиографический метатекст писателя – не случайно готовившийся едва ли не в течение всей жизни.

Если вернуться к главам «Верующие бабы» и «Маловерная дама», то нетрудно заметить, что с проблемой драматической трансформации человека связан весь этот раздел «Братьев Карамазовых». Г-жа Хохлакова привезла в монастырь свою парализованную дочь, чтобы дать ей шанс встать на ноги, кликуши подходят к святым дарам и на время исцеляются, неутешная мать рассказывает о смерти сына, Зосима отвечает ей, что ее Алеша «у господа в сонме ангелов его пребывает» (IX; 56)187187
  В ответ мать сетует на то, что подобное ей уже известно, но было бы лучше, если ее ребенок и далее пребывал бы по сю сторону рубежа, отделяющего этот мир от иного. «И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы поглядеть…» (IX; 56), – говорит она, показывая при этом «маленький позументный поясочек своего мальчика» (IX; 57). Пояс приведен здесь не случайно – это характерная деталь одежды с символическим значением границы. См.: Байбурин А.К. Пояс (к семиотике вещей) // Из культурного наследия народов Восточной Европы. СПб., 1992. С. 5-13; Русакова Л.М. Узоры поясов: к проблеме дешифровки (по материалам старообрядцев Алтая) // Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992. С. 229-235.


[Закрыть]. Далее с Зосимой разговаривает женщина, убившая мужа и кающаяся в своем грехе, а г-жа Хохлакова в беседе со старцем затрагивает тему «будущей загробной жизни» (IX; 63), выслушивая в ответ слова о «деятельной любви» – при этом всё это служит преддверием знаменитых сцен скандала в монастыре. Сибирский текст «Братьев Карамазовых» органично вплетен в главную сверхсюжетную интригу романа – историю разрушающейся традиционной жизни. Со всем набором давно наработанных смысловых характеристик референциального по отношению к нему пространства (отдаленность, маргинальность, этническая инаковость, проблематизированное сочетание свободы и неволи) сибирский текст задает грандиозный масштаб событиям в Скотопригоньевске, сигнализируя об их всероссийском и в определенном смысле мировом значении.

К.В. АНИСИМОВ