Текст книги "На что похоже будущее?"

Казалось бы, все эти масштабные изменения должны обходить стороной уклад жизни в сельских районах Африки или монгольских степях. Так и было бы, если не один важный фактор: наличие телефонных сетей, обеспечивающих связь со всем миром.

Мобильный телефон (или, по крайней мере, возможность пользоваться мобильной связью) сегодня есть у двух из трех человек – причем даже в менее развитых странах к югу от Сахары. Эти устройства – главное средство общения в современном мире. Интернет пока что совсем не так распространен: если в развитых странах доступ к нему имеют четыре из пяти домохозяйств, то в наименее развитых странах этот показатель недотягивает даже до одного из десяти. Опасения относительно технологического, в том числе цифрового разрыва имеют под собой основания, и ситуация куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Между разными возрастными группами, что вполне закономерно, также наблюдается очевидный разрыв: по данным опроса, проведенного в Великобритании в 2016 г., более 99 % жителей страны в возрасте от 16 до 24 лет пользовались интернетом в течение трех месяцев, предшествовавших опросу, тогда как среди людей старше 75 лет данный показатель составил лишь 39 %.

Просто иметь доступ к сети сегодня уже недостаточно – мобильные сети дали возможность быть все время на связи. Так называемое поколение Z, к которому принадлежат те, кто родился в 1990-е гг. и кому не довелось жить в мире без сотовых телефонов, как раз сейчас подошли к своему совершеннолетию. Проведенный в 2011 г. опрос британцев в возрасте 16–24 лет показал, что 45 % из них чувствуют себя максимально счастливыми, находясь в интернете. Во многих компаниях сотрудники должны быть готовы в любое время ответить на звонок по мобильному телефону или сообщение электронной почты, но при этом у них появилась возможность заниматься домашними и личными делами, не отходя от рабочего места. Все это приводит к стиранию границы между работой и домом.

У нас предостаточно статистических данных такого рода, но не совсем очевидно, что именно они означают. Простая экстраполяция текущих тенденций показывает, что к концу следующего десятилетия три четверти населения планеты будут пользоваться мобильными телефонами. При этом совершенно понятно, что в жизни кенийского фермера или монгольского кочевника сотовая связь будет занимать далеко не такое же место, как в жизни трейдера из лондонского Сити.

Информационные технологии и социальные сети часто связывают с некоей «трансформацией» и называют «дизруптивными». Учитывая стремительную скорость, с которой они распространяются по миру, обе эти характеристики оправданы. Но что именно они трансформируют? В 2011 г. умы людей по всему миру взбудоражили волнения «арабской весны», которые получили название «твиттерных революций». Сейчас мы знаем, что в реальности события разворачивались по более сложному сценарию. Но, даже если бы социальные сети действительно были решающим фактором, это все равно бы не помогло нам понять, как они будут влиять на нашу жизнь в дальнейшем.

Распространение инфокоммуникационных технологий по всему миру – это лишь одна грань глобальной тенденции к углублению всеобщей взаимозависимости, которая, с одной стороны, влияет на торговлю, передвижение, заболеваемость, цензуру, частную жизнь и многое другое, а с другой – и сама испытывает влияние с их стороны. Сборная солянка, другими словами, и никто не знает, что в итоге получится. Исходя из накопленного опыта, можно сделать ряд предположений:

● Связь всех со всеми (гиперконнективность) не означает сопричастности. Напротив, гиперконнективность может привести к «балканизации» взглядов и, как следствие, загрубению политического дискурса, сопровождающемуся радикализацией и распространением экстремистских взглядов. Вряд ли можно утверждать, что интернет и социальные сети способствуют большей открытости и создают условия для дискуссии. Более того, в некоторых случаях они, наоборот, намеренно ограждают нас от альтернативных точек зрения и уводят от спорных тем, предлагая настроить новостную ленту с учетом наших личных предпочтений. Если раньше для знакомства с работами отрицающих холокост псевдоисториков требовалось приложить определенные усилия, сегодня для этого достаточно одного щелчка мыши.

● Информационные технологии могут не только усугублять существующие предрассудки и заблуждения, но и усиливать неравенство. В бизнесе и торговле, в искусстве и индустрии развлечений – повсюду как никогда прежде актуален принцип «победитель забирает все». Тут нет ничего удивительного: как показывают исследования в области психологии, иного результата от рейтинговых систем, где каждый может видеть, что выбирают остальные, ждать и не приходится.

● Любой вид деятельности, который может быть роботизирован, рано или поздно будет отдан на откуп машинам. Уже сейчас в секторе биржевой торговли, составляющем значительную часть финансового рынка, все операции управляются автоматизированными алгоритмами. Они совершаются столь стремительно, что люди просто не способны за ними уследить. В этой деятельности возникли какие-то свои правила, которые мы до сих пор не до конца понимаем. Со временем автоматизация доберется и до более сложных видов деятельности, в том числе в здравоохранении и образовании. Разумеется, это может принести определенную пользу: роботу-врачу не нужно спать, а значит, вам не придется неделями ждать своей очереди; к тому же благодаря вживленным датчикам и данным геномного анализа робот может знать о вашем здоровье больше, чем любой врач. Но автоматизация неизбежно приведет к перестройке рынка труда, и, как со всей очевидностью показывает история, вместо того чтобы наслаждаться свободным временем, люди, выбывшие из производственных цепочек, потеряют экономическую независимость.

● Навыки, знания и даже деньги могут потерять свою ценность – вашим главным активом может стать ваша репутация, то есть, например, ваш рейтинг среди пользователей онлайн-форумов. Это означает, что вам придется внимательно за ней следить и работать над ее повышением, возможно, даже нанять для этой цели кого-то, как это уже делают компании.

Перечисленные тенденции нельзя привести к какому-то одному знаменателю. К тому же многие из них носят противоречивый характер: например, становится легче не только распознавать ложь, но и распространять ее. И самое главное – последствия этих изменений напрямую зависят от социально-политических условий: в Китае они будут отличаться от таковых в Швеции или Иране.

Впрочем, один вывод о нашем будущем все же можно сделать: мы наблюдаем размывание границ идентичности, которая наполняется новым содержанием, куда более сложным, чем то, которое она имела – по крайней мере, так считалось – прежде. У нас множество идентичностей, которые проявляются в разных ситуациях, часто пересекаясь и становясь все менее выраженными, но при этом четко определяя наши взгляды и диктуя вполне конкретные решения в ситуациях выбора. В частности, теряют свое значение такие социальные категории, традиционно определявшие нашу идентичность, как возраст, класс и национальность, а вместе с ними – и границы между частной и публичной идентичностью. На смену старым представлениям об идентичности, исходящим из классовой или этнической принадлежности, а также политических взглядов, могут прийти новые деления, например, основанные на разнице между городом и деревней или наличием и отсутствием хорошего образования.

Дальнейшая фрагментация традиционных атрибутов индивидуальных идентичностей в течение ближайшего десятилетия, скорее всего, будет сопровождаться ослаблением связей между членами социальных групп. Это может повлечь за собой снижение социальной мобильности и рост маргинализации, тем самым создавая угрозу сегрегации и распространения экстремизма. С другой стороны, наличие всевозможных каналов общения и взаимодействия положительно сказывается на формировании и укреплении групповых идентичностей, открывая новые возможности для выстраивания отношений внутри сообществ. Выиграем мы или проиграем от все более глубокого проникновения коммуникационных технологий в нашу жизнь и их усиливающегося влияния на наши идентичности? На самом деле верны оба ответа, что вполне закономерно.

Вряд ли найдется футуролог, который бы не критиковал вышедшую в 1992 г. книгу Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек»[1]1
  Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. – М.: АСТ, Ермак, 2005.


[Закрыть]: идея о том, что после падения Берлинской стены и распада СССР либеральная демократия является логическим завершением истории любого развитого государства, в текущих обстоятельствах кажется смехотворной. Оснований не верить в радужный прогноз Фукуямы сейчас предостаточно. Очевидно, что во многих частях мира стабильная демократия, как и раньше, остается недостижимым идеалом – и уж, конечно, она не появляется сама, как по волшебству, на месте свергнутых диктаторских режимов. Да и само утверждение о невозможности смены зрелой демократии другой формой правления сегодня уже не воспринимается как нечто само собой разумеющееся. В то самое время, когда пишутся эти строки, демагогический популизм в Европе и США создает реальную угрозу трансформации либеральных демократий в режимы «сильной руки», существующие за счет принуждения, коррупции и подковерных интриг, обычно ассоциирующиеся с Россией, Китаем и странами Юго-Восточной Азии. Многие серьезно задумываются о том, смогут ли термины «либеральная» и «демократия» соседствовать друг с другом бесконечно долго и могут ли они – каждый по отдельности или вместе – сосуществовать с безудержным напором капитализма со всеми его экономическими иллюзиями и тенденцией к усилению неравенства и недовольства.

Одним словом, западные эксперты уже не так уверены в безупречности выбранной формы общественно-политического устройства, не говоря уже о возможности органичного развития чего-то похожего за пределами западного мира. По мнению политолога Дэвида Рансимана, главное преимущество демократии – умение восстанавливаться после любых потрясений – одновременно является ее ахиллесовой пятой, так как совершенно лишает ее способности извлекать уроки из ошибок прошлого. Пока выкарабкиваться из передряг удается, кажется, что все в порядке. Но все до поры до времени.

Одно можно утверждать с уверенностью – мы должны перестать рассматривать политику как своего рода набор химических реакций, которые, пройдя через стадию активного брожения и бурления, через какое-то время достигают состояния статического, стабильного равновесия. Пожалуй, единственное, в чем можно не сомневаться, – это в неизбежности изменений, и политологи все чаще говорят об их «скачкообразном» характере как о процессе, лишенном монотонности и представляющем собой череду внезапных масштабных потрясений.

Предвидя изменения, можно предположить, что вряд ли религия останется в стороне. При этом под вопросом, скорее всего, окажется не столько судьба религии как таковой, сколько будущее конкретных вероисповеданий. Представляется, что «большая четверка» – ислам, христианство, буддизм и индуизм – продолжит вытеснять все остальные формы религиозных верований. Несмотря на широкую популярность в Западной Европе, атеизм, к сторонникам которого относят себя 16 % населения планеты, распространяется медленнее основных религий (за исключением буддизма, который, напротив, постепенно сдает свои позиции). Быстрее всего растет доля мусульман: по прогнозам, в 2050 г. мусульман на Земле будет столько же, сколько христиан (то есть около 30 %).

Как бы мы ни относились к этим процессам, имеет смысл рассматривать их точно так же, как и другие атрибуты культуры, такие, например, как язык, в особенности если учесть, что религия не может быть отделена от других факторов, включая рост численности населения и темпы экономического развития. И, подобно другим факторам, религиозная вера и дальше будет определять многие важные аспекты нашей жизни, делая ее как лучше, так и хуже. Из истории мы знаем, что религия совсем не обязательно должна противостоять интеллекту, науке, демократии и гуманизму. Впрочем, примеров обратного у нас тоже предостаточно.

Хорошая научная фантастика не занимается предсказанием будущего. Авторы по-настоящему захватывающих историй в этом жанре – взять хотя бы романы «Война миров»[2]2
  Уэллс Г. Война миров. – М.: Эксмо, 2017.


[Закрыть] и «1984»[3]3
  Оруэлл Д. 1984. – М.: АСТ, Neoclassic, 2013.


[Закрыть], фильм «Бегущий по лезвию» (и роман Филипа Дика, на котором он основан[4]4
  Дик. Ф. Бегущий по лезвию. – М.: Эксмо, 2017.


[Закрыть]) или снятый в 1997 г. триллер «Гаттака» о генетической сегрегации – заполняют воображаемый мир будущего страхами настоящего в попытке разобраться в них. Поэтому вряд ли кому-нибудь придет в голову упрекать научную фантастику за несбывшиеся мечты о ранцах с реактивными двигателями, лунных базах или роботах-слугах. Она совсем о другом.

Впрочем, воображая, какими будут технологии будущего, даже самые лучшие произведения в жанре научной фантастики грешат однобокостью, ошибочно рассматривая только их влияние на нас, но не наше влияние на них. Как бы мы ни старались убедить себя в обратном, на самом деле технологии редко или почти никогда не навязываются нам помимо нашей воли. Они появляются только потому, что мы как общество принимаем, одобряем и в конечном итоге осваиваем их как часть повседневности, зачастую заходя еще дальше и в той или иной степени наделяя их статусом чего-то необходимого. Только с появлением мобильных телефонов и социальных сетей мы по-настоящему осознали, насколько сильно в нас стремление к самолюбованию, насколько отчаянно мы хотим вырваться из замкнутого круга обыденности и заглушить чувство одиночества. Мы даже не предполагали, насколько велика роль доверия в функционировании общества (электронная коммерция), насколько неохотно мы соглашаемся с противоположной точкой зрения («эхо-камера» в СМИ), насколько велик наш интерес к обыденному (реалити-ТВ), насколько скверно мы ведем себя в условиях анонимности (троллинг).

Таким образом, футурология может и должна заставить нас взглянуть на себя сегодняшних. Можно представить себе, скажем, трансгуманистическое будущее, в котором мы обретаем бессмертие, сделав информационные технологии частью своего сознания и тела и выгрузив свои мысли на какой-нибудь квантовый жесткий диск. Независимо от реалистичности этой фантазии (каковой я не склонен ее считать), сама по себе она говорит о многом: так или иначе, отношение к смерти и процессу умирания станет важным фактором социальных изменений. Поэтому я советую относиться к большинству прогнозов в этой книге не как к попыткам угадать, каким будет будущее, а как к выражению наших надежд и желаний.

Когда мы пытаемся понять, куда мы движемся, государственные ведомства обычно выдают в ответ сухие отчеты с множеством схем и статистических данных, полученных главным образом путем экстраполяции того, что уже есть здесь и сейчас. Футурологи же, напротив, мыслят в категориях «скачков» и «сингулярностей» – резких сломов статус-кво, разрывов на графике, обусловленных появлением революционной технологии или политическим кризисом. Художники и писатели тем временем предаются фантазиям – иногда весьма смелым, даже зловещим, нередко с примесью сатиры. Нам предстоит жить в «дивном новом мире», где в недрах Центрального инкубатория вырастет новая раса. Или же поверхность нашей планеты скроется под плотным покровом из многоэтажных «мегабашен», каждая из которых будет заселена какой-то нацией. Наконец, мы можем оказаться среди руин Армагеддона, где будем делиться преданиями о технологических чудесах на жалком подобии просторечного говора героев Чосера. Нам нужны все эти цифры, выкладки и графики – и не потому, что в них есть ответ на наш вопрос, а потому, что мы должны найти ловушки, которые сами же и расставили. Как говорил американский писатель Ричард Пауэрс: «Людям нужно все и сразу. В этом их проблема».

2
Биосфера
Гайя Винс

В проблесках занимающегося рассвета под розовеющим небом тихоокеанского побережья Коста-Рики постепенно вырисовывается иссиня-черный силуэт мужчины, стоящего у самой кромки воды. Я выключаю фонарик. Хайро Кирос Росалес и я – мы одни на этом широком пляже из черного вулканического песка, простирающемся на север на несколько километров. Хайро машет мне рукой, приглашая подойти поближе. Я спешу к нему, оглядывая пляж и едва проступающую из мрака береговую линию. Светает. Чуть поодаль я замечаю черные пятна стервятников. Вслед за ними из тьмы появляется свора дворняг, принюхивающихся к пропитавшим песок запахам ночи.

А потом я вижу их: примерно в 100 м от нас, подобно причудливой россыпи валунов одинаковой формы, из океана появляются сотни оливковых черепах, направляющихся на пляж, чтобы отложить яйца. Это так называемая аррибада, что в переводе с испанского означает «прибытие». Чтобы стать свидетелем этого чуда, мне пришлось ждать больше месяца. Поддавшись импульсу, я хватаю Хайро за руку и тяну его за собой поближе к черепахам. Он слегка удивлен, но улыбается. Это была наша первая встреча, но мы были не совсем чужими людьми – всему виной телефон, а точнее, мои бесконечные надоедливые звонки с вопросом о времени начала аррибады, благодаря которым я успела проникнуться симпатией к застенчивому коста-риканскому исследователю. Мы общаемся на смеси испанского и английского – его английский лучше моего испанского, но, как это часто бывает, есть понятия, смысл которых один язык передает куда лучше и точнее, чем другой. Аррибада – как раз одно из них.

Большинство морских черепах откладывают яйца поодиночке в разное время в течение года, поэтому предсказать, когда именно вылупится их потомство, невозможно, а значит, хищникам приходится надеяться исключительно на удачу. В отличие от них, оливковые черепахи (и их близкие родственники – черепахи вида атлантическая ридлея) выработали уникальную стратегию массового гнездования. Из-за того, что все яйца откладываются в одно время, хищники просто не могут уничтожить всех вылупившихся черепашат – их слишком много. Такой способ размножения называют стратегией «насыщения хищников». Массовые нашествия оливковых черепах случаются несколько раз в год всего лишь в паре мест на всей планете, в том числе на пляже Остиональ в Коста-Рике.

Мы неспешно идем вдоль мерцающей береговой линии, с благоговением наблюдая за тем, как, подобно закованным в броню захватчикам, из моря на сушу движется, подчиняясь инстинкту материнства, армада древних рептилий. Подгоняемые гормонами, они спешат отложить свой драгоценный груз. Хайро показывает на море, где вдоль берега выстроилась очередь из покачивающихся на волнах панцирей. Периодически то тут, то там из воды появляются маленькие головки – вдох, и они снова исчезают под водой. Пляж перед нами начинает оживать, заполняясь сердцевидными пятнами оливкового цвета. Черепахам не терпится добраться до цели – они наползают друг на друга, используют любую возможность, чтобы протиснуться вперед. Их тут уже, наверное, несколько десятков тысяч. Некоторые, выполнив свой долг, направляются назад в океан, сталкиваясь тяжелыми панцирями со своими беременными сородичами и с трудом удерживаясь на плавниках, совсем не приспособленных для марш-бросков по суше. Обессиленные, они ждут на мелководье, пока набегающие волны не вынесут их в открытое море.

Я как зачарованная наблюдаю за этим удивительным зрелищем. «Maravilloso» – «Волшебно», – глядя мне в глаза, произносит на испанском Хайро. Он на ногах с двух часов, да и видел это все уже не один раз, но все равно заметно, что происходящее трогает его до глубины души. Живя в своем подводном мире, большую часть времени морские черепахи скрыты от нас, обитателей суши, толщей воды. Мне доводилось наблюдать их вблизи во время погружений с аквалангом: в естественной среде их движения легки и удивительно грациозны. Но, когда ты видишь этих диких морских животных так близко на суше, да еще и в таком количестве, и не просто видишь, а находишься среди них, – ты испытываешь невероятные чувства. Эти живые ископаемости с твердыми панцирями – лишь один из 23 000 видов в разных частях мира, которым в настоящее время грозит вымирание. Виноваты в этом, конечно, мы.

Доминирование людей на планете достигло таких масштабов, что диким животным и растениям места на Земле просто не остается. Уже больше половины всей площади суши занято сельскохозяйственными угодьями, городами, дорогами и шахтами; мы используем более 40 % первичной продуктивности планеты (то есть всех результатов жизнедеятельности растений и животных); мы используем три четверти всей пресной воды. Мы – самое многочисленное крупное животное на Земле. Второе место в этом списке занимают животные, созданные нами путем селекции, чтобы служить нам источником пищи и быть нашими помощниками. Из-за глобальных изменений на планете, вызванных нашей деятельностью, один из пяти видов находится под угрозой вымирания. Таким образом, нынешние темпы вымирания приблизительно в тысячу раз превышают естественные – только за последние 40 лет мы утратили половину дикой природы. Биологи предупреждают о начале шестого массового вымирания в истории Земли. Чтобы понять масштаб бедствия, достаточно вспомнить, что предшествующие события такого рода, включая то, которое привело к гибели динозавров, были результатом страшных катаклизмов, таких как падение гигантского метеорита или мощнейшее извержение вулкана.

Природный мир не может справиться с последствиями нашей деятельности, и для черепах, как и для множества других видов, ситуация с каждым годом только ухудшается. Стоит ли нам беспокоиться? Что будет, если мы потеряем несколько видов животных, с которыми в обычной жизни даже не сталкиваемся? У человечества сложные отношения с окружающим миром. Чтобы понять значение очередного витка вымирания, нам стоит задуматься о тесной связи между внешней средой и тем, как мы живем и обеспечиваем себя всем необходимым, чего хотим и что нами движет.

Для меня аррибада – это уникальная возможность по-новому взглянуть на глобальную проблему, которая касается не только непосредственных участников этого действа. У каждого животного и растения своя стратегия выживания на покоренной человеком планете, но чувства и мотивы людей универсальны. Происходящее на пляже Остиональ выделяется на общем фоне отношением местных жителей, которые не только нашли способ воспользоваться доставшимся им природным ресурсом, но и научились сохранять его. В этом и заключается вся суть: мы вряд ли сможем защитить дикую природу, если не будем учитывать интересы людей, чья жизнь зависит от нее.

Идя рядом со мной по пляжу, Хайро ведет учет черепах, стараясь оценить количество животных в промежутках между расставленными на одинаковом расстоянии колышками по панцирям и забавным, напоминающим гусеничные, следам, которые они оставляют на песке во время своего путешествия к месту гнездования и обратно. По его словам, более точный подсчет исследователи проведут позже, но, по его предварительной оценке, на этот раз в аррибаде приняли участие более 10 000 черепах. К некоторым из них будут прикреплены маячки, после чего их измерят и внесут в международную базу данных, что позволит отслеживать их перемещения. Но сначала Хайро хочет кое-что мне показать.

«Иди за мной», – говорит он по-испански, заставляя ускорить шаг. Мы шагаем вверх по пляжу, туда, где влажный ровный песок сменяется мягкими сухими дюнами. Именно здесь, выше уровня прилива, устраивают свои гнезда черепахи. Вот вновь прибывшая рептилия взбирается на вершину дюны и начинает рыть песок в понравившемся ей месте. Мы с Хайро приседаем, чтобы понаблюдать за ней. Песок она разгребает передними плавниками, отбрасывая его налево и направо так энергично, что скоро мои ноги оказываются засыпаны им. В упорстве ей не откажешь – она методично расширяет и углубляет яму, следуя древнему ритуалу, восходящему к эпохе динозавров, времени господства рептилий, когда на планете было теплее. В те времена животные достигали гигантских размеров (как, например, трехметровая черепаха мелового периода архелон или жившие позднее двухтонные черепахи рода Stupendemys), панцирь надежно защищал черепах от хищников, и на Земле не было людей или кого-нибудь, хотя бы отдаленно похожего на нас. Проходит пара минут, и яма готова. Черепаха аккуратно разворачивается к ней задом и начинает пятиться, пока хвост не оказывается внизу. В этом положении она с помощью задних плавников зарывается еще глубже, забрасывая нас песком, мне кажется преднамеренно, поскольку она при этом не сводит с меня глаз.

Когда яма наконец выкопана, начинаются приготовления к откладыванию яиц. И вот наступает время родовых мук. По тому, как вздымается ее панцирь, видно, как ей трудно. Ее глаза стекленеют, она как будто погружается в транс. В тщательно подготовленном гнезде, которое полностью соответствует представлениям черепахи о подходящей температуре, глубине и удаленности от океана, одно за другим появляются яйца – главное оправдание ее существования в цепочке эволюции, генетический материал, который связывает ее с матерью, бабушкой и всеми предками вплоть до мелового периода, а на каком-то глубинном уровне и с далеким родственником, живущим на планете сейчас, – со мной. Она тяжело дышит, от потуг в ноздрях собирается влага. Мысленно стирая границы между классами животных, между млекопитающими и рептилиями, я проникаюсь глубоким уважением к этой праматери. Повсюду вокруг нас, как в огромном родильном отделении, другие матери разгребают песок или откладывают яйца. Со всех сторон к ним подкрадываются стервятники и собаки, выжидая удобного момента, чтобы выкопать только что отложенные яйца.

Каждая черепаха откладывает приблизительно 100 яиц. Однако к моменту появления потомства из более чем 10 млн яиц, откладываемых во время аррибады, обычно остается всего лишь 0,2 %. При этом из вылупившихся малышей до зрелого возраста, как предполагается, доживает только 1 %. Отчасти виной всему сама аррибада, которая продолжается в течение приблизительно пяти ночей. Из-за того, что такому огромному количеству черепах приходится ютиться на сравнительно небольшом участке суши, каждая последующая волна рептилий выкапывает и повреждает яйца, отложенные их предшественницами за день до того. В результате обе кладки погибают из-за заражения бактериальными инфекциями. Еще одно печальное обстоятельство – продолжительность инкубационного периода у черепах составляет 45 дней, а аррибада, как правило, повторяется с интервалом в один месяц, а значит, гнездящаяся черепаха может выкопать и уничтожить яйца, отложенные во время предыдущей аррибады.

У стервятников пир уже в самом разгаре: они лакомятся остатками разбросанных повсюду расколотых яиц. Самостоятельно раскопать гнездо они не способны. На помощь приходят собаки – неизменные спутники людей. Собаки представляют угрозу как для прибывающих на пляж черепах, так и для их яиц и потомства. Хайро отгоняет их, но они тут же возвращаются обратно.

Он интересуется, хочу ли я заглянуть вглубь гнезда. Я киваю в знак согласия. Он аккуратно сгребает слой песка из-под хвоста тужащейся черепахи, и я наклоняюсь поближе. На дне гнезда поблескивает кладка из белых яиц, каждое размером с шарики для настольного тенниса. Под хвостом виднеется мясистый яйцеклад, из которого прямо у меня на глазах вываливается очередной драгоценный шарик, сопровождаемый струей прозрачной вязкой жидкости, которая призвана защищать хрупкие яйца от внешних воздействий. Мы наблюдаем за появлением еще нескольких яиц, после чего Хайро сгребает песок обратно на дно, и мы отходим.

Черепахи превосходно адаптированы к своей среде – недаром они дожили до наших дней, практически не изменившись с триасового периода: в дикой природе продолжительность их жизни превышает 100 лет, а репродуктивная функция сохраняется до глубокой старости. Но в антропоцене, в эпоху доминирования человека, они оказались, вероятно, в самой трудной ситуации за более чем 1 млн лет своего существования. Пляжи, на которых они откладывают яйца, оказались застроены или стали просто непригодны для такого использования из-за огромного количества людей и собак. Искусственное освещение само по себе вызывает проблемы, сбивая с толку черепах и вылупившихся малышей, для которых основным ориентиром служит лунный свет. Они гибнут и калечатся при столкновениях с лодками и судами, запутываются в рыбацких сетях и умирают, проглатывая пластик и прочий мусор, которыми мы загрязняем окружающую среду. Варварская эксплуатация рыбных ресурсов и разрушение коралловых рифов, в окрестностях которых они добывают пропитание, лишают их привычных источников пищи. Да и изменение климата не обходит черепах стороной – подъем уровня моря приводит к эрозии пляжей, тем самым сокращая площадь доступных для откладывания яиц территорий. Причем некоторые пляжи уже совершенно непригодны для использования черепахами. К тому же повышение средних температур приводит к изменению полового состава популяций, которое не может пройти бесследно. Пол черепахи зависит от температуры, в которой находится яйцо в инкубационный период. При более высоких температурах из яиц вылупляются особи женского пола; при низких температурах рождаются малыши мужского пола. По данным биологов, в результате глобального потепления у некоторых рептилий уже сейчас наблюдается половой дисбаланс, что может лишить многих из них возможности спариваться и в конечном итоге поставить под вопрос само выживание черепах. Например, в прошлом месяце здесь вовсе не было аррибады – как полагают исследователи, одной из причин может быть нехватка мужских особей.

Однако наибольшую угрозу для черепах представляет, безусловно, браконьерство. По всему миру в период откладывания яиц оливковых черепах убивают ради кожи и панцирей. Их яйца также объекты промысла, так как считаются изысканным деликатесом. За последние 20 лет, то есть всего за одно поколение, мировая популяция черепах этого вида уменьшилась на треть. Оборот незаконной торговли представителями дикой природы превышает $15 млрд в год, угрожая не только стабильности государственных режимов, но и здоровью человечества – ведь приблизительно 70 % инфекционных заболеваний имеют зоонозное происхождение. Во многих случаях незаконной торговлей дикими животными и растениями занимаются хорошо организованные криминальные структуры, которые подрывают деятельность государственных служб по противодействию другим видам незаконной торговли, включая торговлю оружием и наркотрафик. При этом вырученные средства идут на поддержание напряженности и разжигание региональных конфликтов. Стараясь скрыть истинное происхождение своего криминального товара на международных интернет-сайтах вроде eBay, торговцы используют в описаниях эвфемизмы или убеждают покупателей, что продаваемые животные выведены в неволе. Более половины всего оборота незаконной торговли приходится на Китай.