Текст книги "Разговоры за кулисами. Невероятные и правдивые истории о музыке и музыкантах"

– Что ты делаешь? – воскликнул аббат. – Разве можно играть вальс в храме Господнем?

– Учитель, я славлю Господа на том языке, к которому приучен с детства.

* * *

Композитор Кальман родился в бедной еврейской семье. Когда он подрос, ему купили рояль «Беккер» и наняли учителя музыки.

– Позвольте, но вы сказали – в бедной семье.

– Я сказал – в еврейской.

* * *

Венгерскому композитору Ференцу Легару однажды молодой композитор сказал:

– Лучше всего мне работается ночью. Музыка будто сама рождается в моей голове…

– Тут нет ничего удивительного, – ответил Легар, – ведь большинство краж совершается именно по ночам.

* * *

В начале своей карьеры Ференц Легар в разговоре с друзьями упомянул, что дает уроки музыки своей квартирной хозяйке и за это получает бесплатный обед.

– И что, она обнаруживает дарование? – спросил один из друзей.

– Безусловно, – ответил Легар. – Особенно ей удаются пирожки.

* * *

Как-то в гостях у Легара был венгерский композитор Имре Кальман. Он уже собрался было уходить, но в прихожей его остановил хозяин.

– Дорогой Имре, – сказал он весело, – ты можешь брать из моих оперетт любые мелодии, но мое единственное пальто, сделай милость, оставь мне.

* * *

В одном провинциальном городке Ференц Легар дирижировал оркестром, исполнявшим его произведения. После первой репетиции он заметил директору концертного зала:

– В вашем оркестре трубач и барабанщик играют так громко, что скрипок и виолончелей совсем не слышно.

– Именно этого мы и добиваемся, – пояснил директор, – вы просто не знаете наших скрипачей и виолончелистов.

* * *

Когда до премьеры оперы французского композитора Жоржа Бизе «Искатели жемчуга» осталось две недели, либреттисты никак не могли решить, как же закончить оперу. Никак не получался впечатляющий финал. Положение неожиданно спас директор театра, который в раздражении воскликнул:

– Да пусть они все сгорят!

Сказанная директором в раздражении фраза подсказала либреттистам идею – пожар! Так в либретто возник пожар, воспользовавшись которым Лейла и Надир бегут. А Бизе на эту директорскую подсказку написал прекрасную музыку.

* * *

Судьба была неблагосклонна к Пуччини. Мало того, что он страдал диабетом, так еще и попал однажды в автомобильную аварию. И угораздило же одного сорванца проорать именно под его окнами:

– Читайте нашу газету! Диабетическая опера «Мадам Баттерфляй» – результат автомобильной катастрофы…

* * *

Итальянский композитор Джакомо Пуччини был большим оптимистом. Чувство юмора его не покидало даже в самых печальных житейских ситуациях. Однажды он сломал ногу и попал в больницу. Узнав об этом неприятном событии, его пришли навестить друзья. Приветствуя их, Пуччини весело сказал:

– Я так счастлив, друзья! Мне уже начали сооружать памятник! – И показал свою ногу в гипсе.

* * *

Приехав в Манчестер, итальянский композитор Руджеро Леонкавалло зашел на представление своей оперы «Паяцы». После спектакля один из зрителей, сидевший рядом с композитором, воскликнул:

– Какая музыка! Шедевр! Непревзойденно!

Леонкавалло в шутку возразил:

– Разрешите, уважаемый, с вами не согласиться. Я сам немного музыкант и должен вам сказать, что музыка никуда не годится… В ней все украдено: каватина – из Берлиоза, дуэт первого акта – из Гуно, а финал – примитивное подражание великому Верди…

На следующее утро Леонкавалло купил свежий номер манчестерской газеты и с удивлением прочитал: «Леонкавалло о своей опере “Паяцы”. Синьор Леонкавалло заявил, что его опера – плагиат. Он признает, что в “Паяцах” нет ничего оригинального».

Оказалось, что вчерашним соседом композитора был… местный театральный рецензент.

* * *

Немецкий композитор и дирижер Рихард Штраус написал в свое время музыкальную шутку для оркестра. Смысл этой шутки заключался в том, что оркестранты во время исполнения по очереди уходят с эстрады, оставляя на ней в конце концов одного дирижера.

Во время пребывания Штрауса в Карлсбаде (ныне Карловы Вары), славящемся своими минеральными водами, местный оркестр в честь композитора решил исполнить это произведение.

Когда музыканты начали поочередно оставлять эстраду, один из слушателей, сидевший рядом с композитором, шепнул ему на ухо:

– Видите, как действуют карлсбадские воды!

* * *

На приеме, устроенном Яном Сибелиусом, один из его знакомых обратил внимание на то, что большинство приглашенных принадлежало к деловым кругам.

– Что у тебя общего с этими людьми? – спросил он композитора. – О чем ты с ними разговариваешь?

– Разумеется, о музыке, – ответил Сибелиус. – С музыкантами о музыке не поговоришь, они слишком заняты устройством собственных дел.

* * *

После первого концерта Регера в Майнингене одна из принцесс двора осыпала его похвалами, сожалея, однако, что видела дирижера только со спины.

– Это не страшно, ваше высочество. Моя главная отличительная черта заключается в том, что я выгляжу сзади так же, как и спереди.

Р-Е – Г-Е – Р.

* * *

Французский композитор Артюр Онеггер рассказывал об одном своем выступлении в светском салоне:

«Я объявил, что сам сыграю скрипичную партию, а один из моих приятелей будет мне аккомпанировать на рояле. Наше маленькое выступление встретило лестный прием, и хозяйка спросила меня, как нечто само собой разумеющееся:

– Но кто же сочинил тогда фортепианную партию?

Я робко признался, что она также плод моей работы. Энтузиазм моей собеседницы тотчас поднялся на несколько градусов:

– Вы слышите, Адемар, партию фортепиано он тоже писал сам, хотя и не играет на нем. Это нечто сверхъестественное!

– Но, милый друг, – возразил ей супруг, – ведь так принято!

Тем не менее недоверие ко мне осталось».

* * *

– В Гавре, – рассказывал Онеггер, – за десять су я брал напрокат партитуры. Однажды я попросил продавца дать мне «Мастеров пения Нюрнберга». На что тот ответил: «“Мастера пения” написал не какой-нибудь Нюрнберг, а сам великий Вагнер».

* * *

На исполнении симфонической поэмы Клода Дебюсси «Море» однажды присутствовали сам автор и другой известный французский композитор Эрик Сати. Когда оркестр сыграл первую часть, которая носит название «На море от зари до полудня», Дебюсси спросил своего приятеля, как ему понравилась музыка. Сати, улыбаясь, ответил:

– Около половины одиннадцатого было очень красиво.

* * *

Однажды на официальном приеме Морис Равель сидел рядом с композитором, который не любил его музыки. Соседи упорно молчали. Наконец Равель откашлялся и мирно сказал:

– Дорогой коллега, вы не возражаете, если мы теперь поговорим на какую-нибудь другую тему?

* * *

Как-то один из слушателей начал спорить с композитором Карлом Орфом, яростно ругая его произведения:

– Почему вы так увлекаетесь шумом? Вспомните Моцарта, сколько нежности в его музыке! Даже само имя говорит об этом! Мо-царт! Вы же знаете, что «царт» по-немецки – нежность.

– Ну и что, – возразил Орф, – послушайте как звучит мое имя. Орф-ф. Вы же знаете, что фф – это фортиссимо!

* * *

Хозяйство композитора Сергея Ивановича Танеева вела няня, деревенская женщина. Однажды старушка сказала Танееву:

– Вы бы, Сергей Иванович, снова концерт дали, а то лавровый лист кончается.

Оказалось, что лавровые венки, которые композитор получал от своих поклонников, старушка сушила, а листья раздавала знакомым для супа.

* * *

Дмитрий Дмитриевич Шостакович острил быстро и язвительно. Однажды он сидел на какой-то репетиции в Большом зале консерватории. Слушал. Впереди Дмитрия Дмитриевича уселся Шапорин и обратился к Шостаковичу:

– Митя, я тебе не заслоняю?

– Что, звук? – ответил Дмитрий Дмитриевич.

* * *

Однажды в Иванове Дмитрий Дмитриевич играл в волейбол. В это время из Москвы приехал Сергей Сергеевич Прокофьев.

– Я послушал вашу сонату. А тема-то у вас брамсовская.

– Это всякий дурак слышит, – парировал Дмитрий Дмитриевич, подавая мяч.

* * *

Один весьма посредственный музыкант, отдыхая в Доме творчества, все время досаждал Шостаковичу просьбами научить его писать музыку, которая осталась бы в веках.

– Дмитрий Дмитриевич, ну когда же вы научите меня писать симфонии? – пристал он в очередной раз во время обеда.

– Одну минуточку, сейчас доем и научу, – с досадливой торопливостью ответил Шостакович.

* * *

Один молодой композитор принес показать Шостаковичу новое сочинение. Шостакович листает партитуру и скороговоркой, как обычно, говорит:

– Хорошо… хорошо… (Композитор тихо переполняется гордостью.) Очень хорошо… Гораздо лучше, чем водку пить!..

* * *

Шостакович, живший в очень тяжелые времена, когда жестоко наказывалась малейшая попытка свободомыслия и вольнодумства, привык говорить штампами, которые совершенно не выражали его собственные мысли. Однажды в письме к близкому другу он писал: «Я получил пластинку с Реквиемом Бриттена. Я кручу ее и восхищаюсь гениальностью этого творения. Слушая Реквием Б. Бриттена, как-то мне веселее, еще радостнее жить».

* * *

Сергей Довлатов вспоминал:

«Как-то раз отец сказал мне:

– Я старый человек. Прожил долгую творческую жизнь. У меня сохранились богатейшие архивы. Я хочу завещать их тебе. Там есть уникальные материалы. Переписка с Мейерхольдом, Толубеевым, Шостаковичем.

Я спросил:

– Ты переписывался с Шостаковичем?

– Естественно, – сказал мне отец, – а как же! У нас была творческая переписка. Мы обменивались идеями, суждениями.

– При каких обстоятельствах? – спрашиваю.

– Я что-то ставил в эвакуации, а Шостакович писал музыку. Мы обсуждали в письмах различные нюансы. Показать?

Мой отец долго рылся в шкафу. Наконец он вытащил стандартного размера папку. Достал из нее узкий белый листок. Я благоговейно прочел:

“Телеграмма. С вашими замечаниями категорически не согласен. Шостакович”».

* * *

Генрих Нейгауз однажды услышал следующий краткий диалог между Прокофьевым и молодым шикарным поручиком, подошедшим к нему с «милой» светской улыбкой.

Офицер:

– А ведь знаете, Сергей Сергеевич, я недавно был на вашем концерте, слушал ваши произведения и должен сказать… ни-че-го не понял.

Прокофьев (невозмутимо перелистывая журнал и даже не взглянув на офицера):

– Мало ли кому билеты на концерты продают.

* * *

Однажды Прокофьев присутствовал на концерте. Исполняя его симфоническую картину «Сны», оркестр страшно фальшивил. После концерта смущенный дирижер подошел к композитору с извинениями:

– Вы не очень сердитесь за фальшивые ноты, которые были взяты?

– Помилуйте, – ответил композитор, – да тут вообще не было ни одной верной ноты. Я это сочинение так и принимал за чужое!

* * *

Фаина Георгиевна Раневская однажды заметила Вано Ильичу Мурадели:

– А ведь вы, Вано, не композитор!

Мурадели обиделся:

– Это почему же я не композитор?

– Да потому, что у вас фамилия такая. Вместо «ми» у вам «му», вместо «ре» – «ра», вместо «до» – «де», а вместо «ля» – «ли». Вы же, Вано, в ноты не попадаете!..

* * *

У советского композитора Дмитрия Покрасса был родственник – американский композитор Темкин. Покрасс сочинял кавалерийские марши, Темкин – музыку к голливудским фильмам.

Известно, что Сталин очень любил кино. И вот был однажды кремлевский прием. И Сталин обратился к Дмитрию Покрассу:

– Правда, что ваш брат за границей?

Покрасс испугался, но честно ответил:

– Правда.

– Это он сочинил песенки к «Трем мушкетерам»?

– Он.

– Значит, это его песня – «Вар-вар-вар-вар-вара…»?

– Его.

Сталин подумал и говорит:

– Лучше бы он жил здесь. А вы – там.

* * *

Молодой композитор написал музыку к оперетте и попросил Исаака Осиповича Дунаевского послушать ее. Тот согласился. Молодой композитор сел за рояль и стал играть. Прошло первое действие, второе – Дунаевский ни слова. Наконец сыграна вся партитура. Воцарилось молчание. Молодой композитор не выдержал и спросил:

– Исаак Осипович! Почему же вы мне ничего не говорите?

– Но ведь и вы же, дорогой, мне ничего не сказали! – ответил Дунаевский.

* * *

Говорят, у Дунаевского над рабочим столом висел плакатик: «Вам песня строить, нам – жить помогает»…

* * *

Одно время композиторы Никита Богословский и Сигизмунд Кац выступали в различных городах с совместными авторскими концертами, где каждому из них давалось по отделению. Однажды два концерта должны были состояться в одно и то же время, но в разных местах. Выход был только один: во время антракта каждый из авторов должен быть успеть на машине добраться к месту другого концерта.

И вот начинается концерт. На эстраду бодро выходит Богословский и отвешивает поклон:

– Здравствуйте, я композитор Сигизмунд Кац.

В зале раздаются дружные аплодисменты: авторов знают лишь по фамилиям. Затем композитор рассказывает о «себе», о «своем» творчестве, блестяще имитируя манеры, жесты, мимику, интонации голоса, излюбленные словечки своего коллеги. С тем же удивительным мастерством перевоплощения он исполняет под собственный аккомпанемент популярные песни Каца «Сирень цветет», «Шумел сурово брянский лес» и другие.

Первое отделение заканчивается под гром рукоплесканий. Богословский сразу же садится в машину и уезжает на другой концерт. А здесь после антракта начинается второе отделение. На эстраду бодро выходит Кац и отвешивает поклон:

– Здравствуйте, я композитор Сигизмунд Кац.

В зале недоуменное молчание, слышится чей-то смешок. Несколько смущенный автор, не понимая, в чем дело, всячески стремится наладить контакт с аудиторией: он слово в слово повторяет уже известный публике рассказ о себе, о своем творчестве. Наконец он садится за рояль и начинает петь свои песни. Но чем дальше, тем больше в зале нарастает веселое оживление, и в конце концов начинается гомерический хохот.

* * *

Сталину однажды сказали:

– Наверное, когда-нибудь одну из улиц Москвы назовут улицей Хренникова…

Сталин:

– Зачем? Уже есть такая улица – Неглинка.

* * *

Хачатурян приехал на Кубу. Встретился с Хемингуэем. Надо было как-то объясняться. Хачатурян что-то сказал по-английски. Хемингуэй спросил:

– Вы говорите по-английски?

Хачатурян ответил:

– Немного.

– Как и все мы, – сказал Хемингуэй.

Через некоторое время жена Хемингуэя спросила:

– Как вам далось английское произношение?

Хачатурян ответил:

– У меня приличный слух.

* * *

Украинского композитора А. Я. Штогаренко однажды спросили:

– Вы слушали вчера новую симфонию молодого композитора Г.?

– Да.

– Интересно, как реагировала публика?

– Что вам сказать? Сыграли вничью.

* * *

В московскую филармонию приходит молодой композитор-песенник:

– Вы знаете, к юбилею города я написал песню.

– Очень хорошо, молодой человек, а как она называется?

– «Эх, Москва, пей да гуляй!»

– Прекрасно! Только «эх» придется выкинуть. Уж больно цыганщиной отдает…

* * *

У Раневской спросили, любит ли она Рихарда Штрауса, и услышали в ответ:

– Как Рихарда я люблю Вагнера, а как Штрауса – Иоганна.

Правда, задолго до нее эту фразу произнес Клод Дебюсси.

* * *

Один композитор обратился к известному музыкальному критику, чтобы тот послушал его новую оперу.

– У вашей оперы есть будущее, – сказал критик, когда композитор окончил играть. – Уверяю вас, что ее поставят тогда, когда уже не будут ставить ни «Лоэнгрина», ни «Кармен», ни «Пиковую даму»…

– Вы действительно так считаете? – обрадовался композитор.

– …но не раньше, – закончил мысль критик.

* * *

Молодой автор дал свое произведение на суд известному композитору.

– Правильно ли я сделал, что вложил столько огня в мое творение? – спросил автор.

– Нет, – проворчал композитор, – правильнее было бы вложить творение в огонь.

…о дирижерах и оркестрах

Если музыкант плохо играет, ему дают две палочки и называют барабанщиком. Если он продолжает плохо играть, у него отбирают одну и называют дирижером.

– Какая разница между хорошим дирижером и плохим? – спросили как-то у Ганса Бюлова.

– Хороший дирижер держит партитуру в голове, а плохой – голову в партитуре, – последовал ответ.

* * *

Однажды во время оркестровой репетиции Бюлов крикнул тромбонисту: «Форте!» Музыкант сыграл громче, но дирижер снова крикнул: «Форте!» Снова то же самое. Наконец тромбонист встал и сказал: «Все. Громче не могу». Бюлов остановил оркестр и спокойно сказал: «Видите ли, в этом нет необходимости. Вы с самого начала играли фортиссимо. А я просил только форте».

* * *

Артуро Тосканини сказал как-то одному из восторженных почитателей его таланта:

– Я дирижирую не так уж хорошо, как вам кажется. Просто те дирижеры, которых вы слышали, делают это намного хуже.

* * *

Когда Тосканини репетировал с оркестром, никто не осмеливался возражать ему. Но вот однажды в нью-йоркской Метрополитен-опере он сделал замечание известной певице, и та возмутилась:

– Не забывайте, что я звезда!

– В таком случае, сударыня, советую вам светить в меру, – сухо ответил Тосканини.

* * *

Однажды Тосканини дирижировал симфонией, в которой арфисту предстояло один-единственный раз взять одну-единственную ноту. И арфист умудрился сфальшивить.

Тосканини решил повторить всю симфонию, но, когда пришла очередь вступать арфе, музыкант снова сфальшивил. Рассвирепевший Тосканини покинул зал.

Вечером состоялся концерт. Незадачливый арфист занимает свое место в оркестре, снимает с арфы футляр и что же видит? Все струны с арфы сняты.

Осталась только одна: нужная.

* * *

Тосканини спросили, почему в составе его оркестра никогда не было ни одной женщины.

– Видите ли, – ответил маэстро, – женщины очень мешают. Если они красивы, то мешают музыкантам, если безобразны, то еще больше мешают мне.

* * *

Артуро Тосканини и Пьетро Масканьи пригласили принять участие в большом музыкальном фестивале, посвященном памяти Верди. Масканьи, завидовавший дирижерской славе Тосканини, принял приглашение с условием, что он получит гонорар более высокий, чем Тосканини. «Пусть будет больше хотя бы на одну лиру», – настаивал Масканьи.

Фестивальный комитет согласился. Получая гонорар, Масканьи с удивлением обнаружил, что ему достается… одна лира. Тосканини дирижировал бесплатно.

* * *

Однажды Тосканини репетировал «Море» Дебюсси. Он никак не мог добиться от оркестрантов нежного, парящего звучания. Доведенный почти до отчаяния, исчерпав запас слов, дирижер выхватил из кармана тонкий шелковый платок, высоко поднял его и отпустил.

Оркестранты с удивлением посмотрели на легко парящий в воздухе платок.

– Я надеюсь, господа, теперь вы меня поняли? – сказал Тосканини. – Сыграйте мне точно так же…

* * *

Однажды на репетиции Вильгельм Фуртвенглер, остановив оркестр, сказал:

– Эта фраза должна быть сыграна так… как… (Минута размышления.) Как вы никогда в жизни не сыграете!

В конце репетиции дирижер остался очень доволен оркестрантами.

– Вот как важно доступно излагать свои требования, – удовлетворенно говорил он после репетиции.

* * *

Однажды отец Рихарда Штрауса, известный валторнист, сказал молодому дирижеру:

– Запомните, мы следим за тем, как вы становитесь за пульт, за тем, как вы открываете партитуру. Не успели вы поднять палочку, как мы уже знаем, кто будет хозяином – вы или мы.

* * *

Во время гастролей в Москве, в Большом, Герберт фон Караян, желая придать звуку трубы возможно большую отдаленность, посадил первого трубача на галерку. Однако в нужный момент вместо звонкого сигнала раздался совершенно неприличный отрывистый звук. Дирижер не растерялся и подал знак второму трубачу в оркестре, который и сыграл требуемый сигнал. В антракте был скандал:

– Что вы наделали! Вы чуть не сорвали мне всю увертюру!

– Простите, – смущенно пробормотал трубач, – но едва я поднес трубу к губам, как вбежала пожилая билетерша и стала вырывать ее у меня из рук со словами: «Как тебе не стыдно, мерзавец, ведь дирижирует великий Караян!»

* * *

В дореволюционном Петербурге был Театр музыкальной драмы, ставивший нередко интересные в постановочном отношении спектакли, не отличавшиеся, к сожалению, высокой музыкальной культурой. После одного из таких спектаклей дирижера Вячеслава Ивановича Сука спросили, каково его мнение. Ответ был таков:

– Когда муж расходится с женой, это семейная драма, а когда хор расходится с оркестром, это драма музыкальная.

* * *

Однажды на оркестровой репетиции, которую вел Вячеслав Иванович Сук, один из трубачей взял фальшивую ноту. Сук поправил его. Извиняясь, трубач объяснил, что у него нет нот и он играет по слуху.

– То, что у вас нет нот, это плохо, но поправимо. Хуже другое – то, что у вас нет слуха… – со вздохом сказал дирижер.

* * *

Из воспоминаний Кирилла Кондрашина:

«Репетировали сюиту “Мамай залег с ордой под Киевом”. Репетируют, все идет хорошо. А в перерыве к Рахлину (дирижеру) подходит один из музыкантов и говорит:

– Натан Григорьевич, таки музыка дрянь, но одно место мне нравится.

– Какое?

– Там, где уже Мамай залег с Ордой! Наверное, Орда все-таки была интересная женщина!»

* * *

Заболел контрабасист из оперного оркестра и вечером не играл, а слушал оперу из зрительного зала. А у контрабаса какая партия? Пум-пум, пум-пум. И вот в антракте он говорит Рахлину:

– Знаете, Натан Григорьевич, оказывается, там, где я играю пум-пум, идет прекрасная мелодия.

И он напел увертюру к «Кармен».

* * *

Знаменитый оперный дирижер Борис Покровский пришел впервые в Большой театр, когда там царствовал Николай Голованов – главный дирижер.

– Ну вот что, молодой, – сказал Голованов, – тебя все равно никто слушать не будет, так что ты сиди в зале, а если какие замечания будут – скажи мне, а я уж сам.

Репетировали «Бориса Годунова». Полная сцена народу. Покровский шепчет на ухо Голованову:

– Николай Семеныч, скажи хору, чтобы они вот это: «Православные, православные!» – не в оркестровую яму пели, а в зал, дальним рядам. И руки пусть туда же тянут.

– Правильно! – стукнул кулаком Голованов и заорал на хористов:

– Какого черта вы в оркестр руки тянете? Где вы там православных увидели?

* * *

Дирижер Голованов в увертюре к опере «Руслан и Людмила» требовал, чтобы в побочной партии виолончели просто бы лезли из кожи вон. И концертмейстер виолончелей в репризе, где виолончели одни играют эту тему, размахнулся и, оглянувшись на группу, зацепился смычком, смычок у него выпал, но он не растерялся и продолжал играть рукой по воздуху, качаясь изо всех сил; а Голованов из-за пульта не видел, что он играет без смычка, – вся группа просто легла от смеха.

* * *

У дирижера Кондрашина возникали порой трения с государством. Как-то раз не выпускали его за границу. Мотивировали это тем, что у Кондрашина больное сердце. Кондрашин настаивал, ходил по инстанциям. Обратился к заместителю министра. Кухарский говорит:

– У вас больное сердце.

– Ничего, – отвечает Кондрашин, – там хорошие врачи.

– А если все же что-нибудь произойдет? Знаете, во сколько это обойдется?

– Что обойдется?

– Транспортировка.

– Транспортировка чего?

– Вашего трупа…

* * *

Дирижер Кондрашин полюбил молодую голландку. Остался на Западе. Пережил как музыкант второе рождение. Пользовался большим успехом. Был по-человечески счастлив. Умер в 1981 году от разрыва сердца. Похоронен недалеко от Амстердама.

Его первая, советская жена говорила знакомым в Москве:

– Будь он поумнее, все могло бы кончиться иначе. Лежал бы на Новодевичьем, все бы ему завидовали…

* * *

Знаменитый дирижер Юрий Федорович Файер хотя и не отличался особым красноречием, но в то же время любил поговорить. На его репетициях, когда он что-то бурчал себе под нос, творился невообразимый кавардак. Все прелюдировали, разговаривали, оборачивались к соседям. Осознав это, в очередной раз Файер кричал:

– Вы меня не уважаете!

Бросал палочку, уходил с пульта, и оркестр начинал его уговаривать вернуться. В общем, после одного из таких скандалов провели общее собрание оркестра. Решили, что со следующего дня все будет у Файера так, как следует быть. Но Файер об этом не знал. На следующий день он приходит в оркестр. Вместо обычного прелюдирования и гуляния по яме он увидел молчащий, готовый к работе коллектив. Он в растерянности остановился и довольно долго молчал. Потом, подозрительно озираясь, пробрался за пульт, сел и стал ждать, когда же наконец воцарится привычная атмосфера. Была полная тишина, ему оставалось только буркнуть: «Второй акт», и моментально открылись ноты, взяты инструменты наизготовку. Он начал дирижировать. Все играют, и хорошо играют. Он останавливается, и все молниеносно останавливаются, ждут его замечаний. Он долго ждет, потом:

– Еще раз!

Играют еще раз. Останавливается, долго ждет. Долго стоит тишина, наконец Файер не выдерживает:

– Слушайте, бросьте дурака валять!

* * *

Был такой известный провинциальный дирижер Павлов-Арбенин, который отличался тем, что любил делать излишне выспренние, не всегда понятные замечания: «Кларнеты, выплесните ведро воды», «Тромбоны, откройте здесь форточку». Однажды он репетировал «Кармен», и на одной из последних репетиций во втором акте четвертый валторнист вдруг поднимает руку и желает что-то спросить. Дирижер останавливает репетицию.

– В чем дело?

– Маэстро, извините, я ошибся.

– Позвольте, я не слышал никакой ошибки.

– Вы на прошлой репетиции просили сыграть это место фиолетовым звуком. Я забыл и сыграл красным…

* * *

Однажды Ростропович дирижировал Пятой симфонией Прокофьева. На репетиции он долго не мог добиться от оркестра нужного звучания одного фрагмента. Наконец он сказал:

– Представьте себе: коммунальная кухня, стоит восемь столов, восемь примусов, каждый скребет на своем столе, никто друг друга не слушает, страшный шум. И вдруг кто-то снизу кричит: «Лососину дают!» Все все бросают и кидаются вниз в магазин…

Все посмеялись, вернулись к репетиции, доиграли до нужного места, и вдруг в паузе перед нужным местом Ростропович крикнул: «ЛОСОСИНА!!!»

Музыканты с воодушевлением рванули за ней!

* * *

Идет репетиция государственного симфонического оркестра, дирижер по сотому разу заставляет переигрывать одно и то же место:

– Вторая скрипка, опять вы сбиваетесь с темпа! Еще раз с семнадцатой цифры!

Играют снова. Дирижер опять недоволен:

– Стоп, стоп, стоп! Флейта, здесь не ля, а ля-бемоль! Еще раз.

Ударник не выдерживает и в знак протеста остервенело колотит по всем своим барабанам и литаврам. Дикий грохот, все замирают в оцепенении…

Дирижер обводит тяжелым взглядом оркестр, долго молчит, потом спрашивает:

– Hу и кто это сделал?

* * *

Пришел в симфонический оркестр новый дирижер. Ну и думает, кaк бы сразу завоевать прочный авторитет у музыкантов. Думал-думал и придумал: прокрался ночью в оркестровую яму, нашел ноты второго тромбона и в одном месте пририсовал бемоль к ноте си. Запомнил хорошенько, в каком месте это сделал, и пошел домой. Haутро приходит на репетицию. Оркестр играет по нотам. Только они доходят до нужного места, дирижер останавливает оркестр:

– Стоп-стоп, кто-то фальшивит, пожалуйста, еще раз с третьей цифры…

Начали с третьей цифры, в том же самом месте опять:

– Стоп-стоп, пожалуйста, с пятого такта одни духовые…

Играют одни духовые. Дирижер снова:

– Стоп-стоп, пожалуйста, оттуда же, но теперь одни тромбоны.

Сыграли одни тромбоны. Дирижер говорит:

– Второй тромбон, вы же на третью долю играете си-бемоль, a надо си.

Второй тромбон:

– Дa нет, батенька, я уже пятнадцать лет в этом месте играю си-бекaр. И сегодня тоже, несмотря нa то что какой-то осел мне тут бемоль нарисовал!

* * *

Идет репетиция симфонического оркестра. Дирижер:

– Да как вы играете! Разве это музыка? Второй тромбон, сколько можно пить перед репетицией! Возьмите фа!

– УУУУУХХХХРРРЖЖЖ…

– А фа-диез?

– МММММХХХРРРРББКР…

– Ладно, оставьте лучше фа…

* * *

Скрипач спрашивает дирижера:

– Маэстро, у меня в нотах ре-бемоль, а у первых скрипок в этой теме ре-бекар. Как играть?

– Играйте пианиссимо…

* * *

Один дирижер, по национальности грузин, заболел, и оркестру на замену прислали русского дирижера. Придя на первую репетицию, он открывает партитуру и видит надпись на первой странице: «Тональность – сол!» Он взял да и дописал для грамотности в конце слова «сол» мягкий знак.

Прошло время, грузинский дирижер выздоровел. Появившись на репетиции и заглянув в партитуру, с изумлением восклицает:

– Hичэго нэ панимаю! Уходил – был сол, пришел – стал сол-бемол!

* * *

Чукча приходит в магазин радиоэлектроники и заявляет:

– Музыкальный центр хочу, однако!

Хитрый продавец продал ему за большие деньги динамик для радиоточки. Приехал чукча к себе, созвал всех родичей и друзей, уселись они вокруг и ждут… Тут самый старый чукча и говорит:

– Электричество надо, однако!

Врубили в розетку… Пошел дым.

Старый чукча:

– Ну вот, сейчас дирижер покурит и будут играть.

* * *

Дирижер оркестра перед репетицией:

– Откройте ноты. Пишите: 58-й такт – три четверти.

Музыканты (удивленно):

– Зачем?

Дирижер:

– Пишите, пишите. 71-й такт – на полтона выше.

Музыканты (удивленно):

– Зачем?

Дирижер:

– Пишите, пишите. 92-й такт – еще на полтона выше.

Певица сопрано:

– Маэстро, а мне тоже писать?

– Нет, мадам, вам петь точно как вчера.

* * *

Гастролирующий дирижер проводит репетицию с провинциальным оркестром. Взмах палочки, первый аккорд – и вдруг… Первая скрипка болезненно морщится.

«Что такое, – думает дирижер, – неужели фальшь, а я не заметил?!»

– Еще раз, пожалуйста…

Опять скрипач морщится.

– Простите, вы больны? – спрашивает его дирижер.

– Нет, я здоров.

– Так что же, хотите сказать, что я не замечаю фальши в оркестре?

– Да нет, все было правильно.

– Так в чем же дело?

– Понимаете, с детства музыку не люблю…

* * *

Играет симфонический оркестр. Дирижер делает последний взмах, все замолкают, только контрабасист доигрывает: «Бум, бум, бум, бум». Через минуту тоже закончил, лоб вытирает:

– Фу-ух! Еле догнал!

* * *

Мальчик из публики во время антракта дотянулся до стоявшего в оркестровой яме контрабаса и покрутил один из колков. Заметив, что контрабасист недоволен, он бросился бежать.

Контрабасист (пытаясь догнать мальчишку):

– Мальчик, подожди, я тебя не трону! Скажи, который колок ты повернул?

* * *

На репетиции духового оркестра дирижер делает замечание:

– Второй трубач играет фальшиво!

Голос из оркестра:

– Второй трубач еще не пришел.

– Хорошо, скажите ему, когда он придет.

* * *

Один трубач не мог играть в вечернем концерте – заболела жена. Уйти с концерта нельзя, а подменить некому. Тогда он обращается к сторожу:

– Прошу вас, подмените меня в сегодняшнем концерте.

– Но я не знаю ни одной ноты! – отпирается тот.

– Ну, вам играть-то не надо будет, в оркестре шесть трубачей, никто не заметит подмены.

– Ну ладно, – соглашается сторож.

Концерт. Играет оркестр. Сейчас трубачи должны сыграть прелестную мелодию. Дирижер взмахнул палочкой и мило им улыбнулся…

Полная тишина. Все шестеро были подставными!

* * *

Идет репетиция оркестра в музыкальном училище. Руководитель останавливает оркестр и спрашивает у первокурсника:

– Лева, ты почему форшлаг не играешь?

Тот лениво берет ноты, подходит к руководителю, спрашивает: