Текст книги "Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века"

Вернувшись домой, Амерса улеглась подле младшей сестры, но не могла сомкнуть глаз, вспоминая своего брата, несчастного злодея. С тех пор как Мурос сбежал, она его больше не видела. Жандармы разыскивали его, но никак не могли найти.

Тогда после допроса, во время которого Амерса ничего не рассказала сыщикам, ее мать, вернувшись домой, нашла свою дочь закутанной в одеяло. Голова Амерсы поникла, она была очень бледна. Казалось, девочка вот-вот лишится сознания от потери крови.

Когда один из жандармов, тот самый, которого Мурос уронил на бегу, спросил старуху, где ее сыночек, Франгоянну ничего не ответила. Второй же, казавшийся более человечным, сказал ей спокойным тоном:

– Глянь-ка, тетя, что там с твоей дочкой. Она говорит, что ей дурно.

– Знамо дело! Тут любому худо станет, – с готовностью ответила Франгоянну. – Ее напугали выкрутасы моего умника-сына… Парни, прошу вас, когда вы его поймаете, не мучьте его сильно…

– Ты его видела? Знаешь, куда он побежал?

– Я видела его издалеча! Он побежал через Луга, а дальше к Току.

Франгоянну солгала дважды. Она не видела Муроса, но была уверена, что он побежит не к Току, а в противоположную сторону, к Камням на восток, туда, где он с детских лет охотился на сов.

Двое мужчин поторопились уйти. Один из них, выйдя из дома, в последний раз недоверчиво заглянул в полуоткрытую дверь.

Хадула заперла дверь. И тут же открыла окно.

– Маменька, он ударил меня ножом! – простонала Амерса, приходя в себя от ворвавшейся в открытое окно струи ветра.

Она распахнула одеяло, и показалась залитая кровью фуфайка, которую девушка носила поверх сорочки.

– Боже ты мой! – заохала ее мать. – Убийца! Чтоб Бог покарал его, чтоб земля его не носила! – Хадула, увидев кровь, начала проклинать сына.

Затем она ощупала дочь, пытаясь остановить кровь и перевязать рану. Когда она сняла с дочери фуфайку и стянула рукав сорочки, показалось правое плечо Амерсы, худое и бледное, но при этом мускулистое и крепкое.

Хотя рана была не очень глубокой, кровь текла обильно. Ха-дула попыталась остановить ее всеми известными ей способами, в том числе с помощью камня-кровавика, и затем перевязала рану. Вскоре кровь остановилась.

Амерса немного ослабла, но она была сильной, храброй и ничего не боялась. И действительно, через несколько дней благодаря заботе матери рана зажила.

Франгоянну никогда бы не позвала врача. Она не хотела, чтобы вся округа узнала о том, что ее сын порезал сестру ножом. И всем соседкам, спрашивающим «из добрых побуждений», она, то изображая гнев, то натянуто смеясь, лгала и говорила, что Мурос не трогал сестру. Больше всего ей хотелось узнать, удалось ли ее сыну ускользнуть от жандармов, а там – пусть идет на все четыре стороны.

Через несколько дней она и вправду узнала, что ночью ее сын тайно поступил матросом на судно и покинул остров. Помощник начальника порта был человеком сговорчивым, доброжелательным и, не раздумывая, принял его на работу. Муросу тогда было почти двадцать, а Амерсе только исполнилось семнадцать.

Много месяцев спустя семья получила новости о беглеце. Через год с лишним прошел слух, что Мурос во время плавания убил кого-то на своем корабле. Его сестры, услышав об этом, говорили, что ничего не знают и всей душой надеются на его невиновность. Но их мать нутром чуяла, что слухи правдивы.

Через несколько дней она получила письмо с почтовым штампом Халкиды. Мурос писал из каземата этого города. Сначала он во всех красках описал ей свои мучения и страдания в казематах венецианской крепости. Затем, сокрушаясь всем сердцем, сознался (не напрямую, но как бы между строк), что, возможно, он в самом деле убил человека, старика Портаитиса, боцмана корабля, но он не очень понимал, что делает, и не желал этого (и в самом деле, он не хотел его убивать). Тот вынудил его, он сам ни в чем не виноват, убийство произошло в пылу ссоры. Муроса охватила ярость. К тому же, как выяснилось, нож принадлежал жертве. Возможно, он достал его (хотя и не помнил как) из-за пояса боцмана. Сам он считал, что выхватил нож из его рук.

Затем Мурос вновь стал рассказывать о своих мучениях, которые он претерпевает в тюрьме последние два месяца. Он воззвал к материнской любви и стал заклинать старуху пойти и непременно найти Портаитену, вдову Портаитиса, и его дочь Хариклию и умолять их со слезами на глазах, совершить чудо – уговорить их, чтобы те потребовали оправдания убийцы!

«Мама, пойди да сядь на корабль, доплыви до Платаны3737
  Платана (греч. Πλατάνα) – деревня на острове Эвбея.


[Закрыть] и упроси Портаитену и Хариклию, чтобы они замолвили за меня словечко и меня признали невиновным, а я стану им семьей, возьму Хариклию в жены без всякого приданого, и мы будем жить долго и счастливо… Они увидят, как я буду любить Хариклию и уважать свою тещу, буду трудиться словно проклятый, чтобы их обеспечить, потому что я способный и умею зарабатывать…» В конце письма убийца, рассказав в третий раз о своих мучениях, пообещал, что если он выйдет из тюрьмы, то привезет им много хороших вещей и украшений, чтобы обеспечить приданым обеих сестер, а также куклы и игрушки для детей его старшей сестры, Дельхаро.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что Франгоянну ни минуты не колебалась. Она выручила немного денег, заложив серебро, села на корабль и, приплыв на противоположный остров, в деревню Платана, разыскала там вдову Портаитиса. Однако поистине удивительно то, что ей удалось осуществить намеченное. Используя все свое страстное красноречие, свою женскую многоречивость, наврав с три короба – ей шел пятьдесят шестой год, но она была в самом расцвете и полна сил – Янну сумела убедить старуху, вдову убитого (стоит отметить, что, помимо всего прочего, мать с дочерью приютили мать убийцы), повторюсь, она сумела убедить ее взять на себя дорожные расходы и вместе поехать в Халкиду и молить прокурора, суд и присяжных освободить от вины или даже оправдать подсудимого. Что касается дочери, Хариклии, то она заявила, что не жаждет мести, так как это не вернет ее отца, но и женой убийце не станет, уж лучше навсегда останется в девках.

Итак, две старухи отправились в Халкиду и жили там три месяца в полуразваленном турецком домике, рядом с еврейским кварталом, у верхних ворот крепости. И каждое утро, когда заключенных выводили на улицу, Хадула приходила к тюрьме; Портаитена в это время ждала ее рядом с тюрьмой, не желая видеть убийцу в лицо. Проходя мимо громоздкой старой церкви Святой Параскевы, они крестились, и мать относила осужденному крендельки, сардины, инжир и табак для трубки. И в глубоком кармане, тайно, она проносила маленькую чекушку рома или ракии, чтобы утешить заключенного.

Два-три раза в неделю они выходили за Верхние ворота крепости и видели там подвешенные голень и царухи «греческого гиганта». Они с нетерпением ждали своего возвращения домой, чтобы рассказать об этой невидали внукам. Затем они направлялись в квартал Сувала, или Святой Димитрий, и посещали там прокурора, секретарь которого каждый раз прогонял их, и судей, что иногда снисходили и точили с ними лясы.

Наконец, когда был назначен день суда, они попытались приблизиться к присяжным, прибывшим кто из горных деревень, в фустанеллах3838
  Фустанелла – традиционная юбка, которую носили мужчины нескольких стран на Балканах – в Греции, Албании, Болгарии.


[Закрыть], кто с островов и прибрежных городов, в шароварах. Франгоянну посулила им всем разнообразные подарки, и она действительно сдержала бы свое обещание, если бы у нее были мускатные вина, хорошее масло янтарного цвета, мясо омаров, вяленая кефаль, боттарга3939
  Боттарга – прессованная сушеная икра серой кефали или синего тунца.


[Закрыть], вяленые осьминоги, отборный инжир и все такое прочее, что производилось на ее острове.

Одного из присяжных, что был бледным и чахоточным, она пообещала вылечить с помощью чудодейственной мази, которую знала. Но все было напрасно, и убийцу приговорили к двадцати годам заключения. Франгоянну потерпела неудачу, и все ее планы провалились, в том числе и план породниться с семьей убитого.

Теперь обе старухи должны были вернуться домой, но они потратили все свои деньги: и те, что взяли с собой, и те, что присылала Амерса, подрабатывая ткачихой. У Франгоянну не получилось упросить ни один отплывающий в Малийский залив или в Истиею4040
  Истиея (греч. Ιστιαία), Ореи (греч. Ωρεοί), Айа Анна (Αγία Άννα) —название деревень на острове Эвбея.


[Закрыть] корабль взять на борт хотя бы Портаитену, так как та была старше и слабее ее: все капитаны требовали не только заплатить денег, но и иметь при себе еду, и когда Франгоянну поняла, что если вдову высадят в Стилиде4141
  Стилида (греч. Στυλίδα) – город в центральной части Греции.


[Закрыть] или в Ореи, то ей придется искать еще один корабль до дома, она поведала свой план:

– Мы можем пойти по суше, на своих двоих; говорят, что отсюда до Айа Анна два дня ходу. Там найдем почтовый катер, и капитан Пецерелос, наш знакомый почтарь, подберет нас. Расходы я беру на себя – буду собирать по дороге всякие лечебные травки, растения да молочник, и каждой, что мне встретится на пути с больным ребенком или мужем, я сварганю лекарство, чтобы она помогла своим и дала нам денег… Ты как, сдюжишь? По силам тебе эта дорога?

– А что мне остается делать? Могу, не могу, – ответила Портаитена. – Уж лучше нам вместе возвращаться, так же как и пришли.

И они двинулись в путь. Они все сделали так, как сказала Хадула, разве только задержались немного в пути из-за того, что Портаитена медленно ходила. И надежды Хадулы оправдались. Спустя неделю она вернулась домой не с пустыми руками: благодаря тому, что по дороге она оказывала разные услуги и получала за это вознаграждение, старуха принесла в дом мешок пшеницы, примерно одну оку4242
  Ока – единица измерения веса и объема, применявшаяся в Османской империи. Равна примерно 1¼ литра или 1,2828 кг.


[Закрыть] сыра, двух птиц, шерстяное покрывало, которое ей подарили, и еще горсть драхм. Благодаря этой прибыли она щедро заплатила за Портаитену, чтобы та смогла добраться домой.

Амерса хорошо помнила эту историю, так как мать постоянно ее пересказывала. С тех пор прошло двенадцать лет, ее брат все еще в тюрьме, отец недавно умер, Стафис и Ялис так и не вернулись из Америки, младшенький Георгакис4343
  По всей видимости, имеется в виду младший сын Франгоянну Димитрис. Скорее всего, это авторская ошибка.


[Закрыть] тоже ушел в море, Криньо подросла, Дельхаро родила еще одну дочку, а она, Амерса, до сих пор так и не вышла замуж.

В темной комнате воцарилась мертвая тишина после того, как кашель и плач девочки так резко прервались. Франгоянну склонила голову и, подперев ее обеими руками, перестала о чем-либо думать. Ей казалось, что ее больше не существует. Даже дыхания не было слышно. Ни малейшего шороха. Ни треска пламени в камине, ни гула, и наполовину сгоревший фитилек лампы светил грустным светом. Маленькая лампадка, стоявшая у иконостаса, потухла, и больше не было видно ликов святых.

Роженица резко вздрогнула и проснулась, нарушив царивший покой.

– Мама, что случилось? – спросила она.

Старуха посмотрела на дочь, и взгляд ее в свете лампы казался зловещим и растерянным.

– Ничего не случилось, – ответила она. – А ты что проснулась?

– Мне показалось, ты что-то сказала… что ты позвала меня, сквозь сон.

– Я?.. Да нет. Тебе это почудилось.

– Мама, который час?

– Который час? Почем мне знать… Петух уже много раз пропел.

– А ты все так и не спала?

– Выспалась я… все бока отлежала, – сказала Франгоянну, которая и глаз не сомкнула. – Как бы там ни было, скоро уже рассветет.

Роженица зевнула и осенила крестом свой рот. Затем она подняла глаза на маленький иконостас напротив.

– Мама, лампадка погасла. Поди зажги ее.

– А я и не заметила, доченька, – сказала старуха, – так крепко спала.

– И ребеночек спокойно спит, как я погляжу. Даже не верится!

– И она уже успокоилась, – пробормотала старуха.

– А у меня грудь болит, – пожаловалась роженица. – Вся набухла. Кабы она не спала, я б ее покормила.

– Ну, что поделаешь… Найдем тебе другого ребенка, – сказала ее мать.

– О чем ты?

Старуха ничего не ответила. Она хотела что-то сказать, да только не знала что.

– Так, может, зажжешь лампадку?

– Ежели хочешь, то сама подымись да зажги. Моя рука…

– Что?

– У меня рука занемела.

– Да что ты такое говоришь! Бог с тобой, мама! Да я ж еще не была в церкви, разве я могу зажечь лампадку?

Сказав «моя рука занемела», Франгоянну вдруг вспомнила сон Амерсы.

Она не смогла сдержаться, и из ее груди вырвался стон.

– Что с тобой, маменька? – Роженица вскочила со своей низенькой кровати. – Ребеночку плохо?

Послышались крики, рыдания и причитания. Подбежав к люльке, мать нашла свою дочь мертвой.

От шума в соседней комнате проснулся Констандис, который хорошо выспался.

– Что там у вас стряслось? – спросил он, потирая глаза.

Потянувшись, он зевнул и пришел в соседнюю комнату.

– Эй вы, что тут происходит? Вы сейчас всех на ноги поднимите! Не даете поспать своим ором!

Никто не обратил внимания на возмущенного Констандиса. Его жена, склонившись над люлькой, задыхалась от рыданий. Теща, сцепив руки, сидела с загадочным видом и смотрела вокруг блуждающим взглядом. После того стона, она более не издала ни звука.

– Что такое! Ребенок умер? Во дела… – произнес Констнандис, открыв рот.

И затем добавил:

– Вот почему я видел какие-то странные сны, черт побери!

Дельхаро подняла голову и сквозь рыдания произнесла:

– Маменька, можешь принести ее одежку, мы ее переоденем… Где Амерса?

Франгоянну не ответила.

– Где Амерса, мама? – повторила Дельхаро, прикоснувшись к локтю матери.

Франгоянну встрепенулась, словно ее уколола колючка или электрический скат.

– Амерса? У нас дома…

– Разве она не приходила? Мне показалось, что я сквозь сон слышала ее голос, – пролепетала роженица.

– Пусть сходит за ней, – старуха указала взглядом на зятя.

– Констандис, сходишь за Амерсой? – роженица обратилась к мужу.

– Иду, иду. Ох, ты только погляди! Вот горе, черт побери! Хорошо, что мы ее покрестили.

Констандис нагнулся, пытаясь в темном коридоре найти на ощупь свои старые ботинки. Он поднял шум, опрокинув на пол несколько пар деревянных башмаков.

– Где мои старые башмаки? – спросил он.

Констандис нашел изношенные женские туфли и в конце концов нацепил их: они покрывали пальцы и часть стопы, при этом пятки высовывались наружу. Потом он опять с шумом открыл дверь, не найдя в темноте ни задвижки, ни засова. Как только Констандис вышел за дверь, он тут же вернулся обратно.

– Слушай, Дельхаро, мне только Амерсу позвать или и Криньо тоже? А вы что скажете, мамаша?

Франгоянну нетерпеливо бросила:

– Иди уже, что ты тут болтаешься? Кто придет, тот придет!

Дельхаро тихо всхлипывала, склонившись над люлькой. Констандис, прежде чем уйти, вновь взглянул на свою жену и на люльку.

– Ох, вот же ж горе, черт побери! – пробормотал он. – И что за сны мне снились!

И в спешке покинул дом.

В одно прекрасное утро Вербной недели Франгоянну ушла из деревни и направилась к реке Маму. Старуха хотела побывать в маленькой оливковой роще: она когда-то получила ее как «подношение» от довольно состоятельной бездетной кумы, которой много помогала. Половину рощи Хадула отдала за Дельхаро, а другой владела до сих пор.

С тех событий, о которых мы вам поведали, прошло несколько недель. Смерть маленькой дочери Дельхаро Трахилены ни у кого не вызвала подозрений, и девочку похоронили в тот же день. Мать младенца, хоть и заметила небольшой синяк на шее ребенка, никогда бы не осмелилась и рта раскрыть, да никто бы и не поверил в виновность старухи Хадулы. Дитя, по всей видимости, скончалось от коклюша.

Случилось так, что единственный врач, много лет работавший в деревне, сердобольный Ваварос В., в это время отсутствовал. В Египте вновь разразилась холера, и Министерство внутренних дел послало его в карантин, расположенный на Делосе. Ему на замену определили другого доктора, пожилого господина М., который должен был временно исполнять обязанности санитарного врача, но он еще не прибыл. На острове также проживал один новоиспеченный доктор, только-только окончивший институт и проходящий практику. Его-то участковые и позвали засвидетельствовать смерть девочки. Он, мельком взглянув на ее лицо, посетовал, отчего же его не позвали раньше, и выдал свидетельство о смерти, написав: «от спастического кашля».

С того дня старуха Хадула терзалась беспокойством, ее мучили угрызения совести, и выглядела она как грешница, умерщвляющая плоть и предающаяся раскаянию. Ее чуть склоненная, неподвижная седая голова казалась посыпанной пеплом, и черный платок она носила будто вретище. С началом Великого поста она зачастила в церковь, молилась, стоя на коленях. Хадула хотела исповедоваться, но все никак не решалась. Она соблюдала пост, ела только сырую пищу без масла пять дней в неделю, а также голодала три дня первой недели и три дня посреди поста. Ей было стыдно перед своей дочерью Дельхаро, и она старалась не смотреть ей в глаза.

В тот день, на Вербной неделе, Франгоянну забралась рано утром на верхушку высокого каменистого холма, находившегося с западной стороны от деревни, откуда взор погрузившегося в раздумье наблюдателя падает на маленькое кладбище с белыми плитами, расположенное чуть ниже на приподнятой и обмываемой морем полоске земли, а затем, в поисках радости и жизни, устремляется к голубым волнам, широкому порту, на покрытые зеленью веселые островки, загораживающие порт с юго-востока. Там, на вершине холма, стояла в уединении церковь Святого Антония, которую было видно издалека, словно маяк, светящий днем. Франгоянну подошла к ней, перекрестилась и хотела было зайти внутрь, но в последний момент передумала и продолжила свой путь. «Я недостойна, – подумала она, – войти в церковь, где так часто проходит служба. Пойду-ка я лучше в монастырь Ай-Яннис Крифос4444
  «Крифос» (кρυφός) в переводе с греческого означает «тайный, секретный».


[Закрыть].

Она дошла до оливковой рощи и осмотрела там каждое деревце, пытаясь понять, есть ли завязь. Стояла середина апреля, и Пасха была поздно в этом году. Хадула попросила Христа «дать немного маслица, чтобы бедность отступила». Действительно, последние два года оливковые деревья перестали плодоносить, к тому же появилась какая-то коварная болезнь, уничтожавшая плоды, от которой ветви делались черными.

Проведя немного времени в роще, старуха поднялась и пошла прочь, постоянно оглядываясь, словно желала проститься с оливковыми деревьями. Она дошла до поречья и стала, как обычно, подниматься вверх по течению. В левой руке у нее была корзинка, в правой – ножичек, и она нагибалась в знакомых ей местах и искала тордилиум, молочник, кервель и укроп, чтобы наполнить корзинку, испечь пирог в Лазареву субботу и накормить им своих дочерей, а также угостить соседок, от которых она зла не видывала.

Помимо этих дикорастущих трав, которые собирали и другие женщины, Хадула знала особые лечебные травы: дрякву, змеиный цветок и морской лук, растущие среди земляничников и папоротников, а также у корней диких деревьев, среди грибов, чертополоха и крапивы. Около небольших водопадов вдоль реки она собирала венерин волос, который, как говорят, помогает при послеродовой лихорадке.

Собрав достаточное количество трав, старуха завернула их в платок и положила в корзинку. Вечерело, и солнце приближалось к верхушке горы. На поречье упала глубокая тень, и шорох шагов отдавался внутри нее сильным гулом.

Старуха поднималась все выше, на самый высокий и обрывистый берег. Внизу река Ахил, тихо журча, рассекала глубокую долину. Иногда она казалась застывшей и застоявшейся, но на самом деле река постоянно двигалась под высокими густыми платанами. Она загадочно плескалась среди мхов, кустов и папоротников, лобзала стволы деревьев, ползла, извиваясь, вдоль долины; зеленоватая благодаря отражающимся в ней листьям, она целовала и в то же время покусывала скалы и корни, и ее вода, журчащая и прозрачная, была полна маленьких крабов, спешивших укрыться в песке, когда какой-нибудь пастушок приходил к реке поохотиться за ними, оставив несколько ярок пастись в прохладной зелени. Неумолкаемое щебетание дроздов гармонично отдавалось эхом в лесу, простиравшемся на весь западный склон и доползавшим до верхушки Анагирона, до Орлиного Гнезда, где, как поговаривали, обитал один орлан-белохвост, переживший три поколения людей. Однажды он сдох, не оставив потомства. В его гнезде обнаружили целый склад из огромных костей морских змей, тюленей, акул и других водных обитателей, которыми этой гигантской, могущественной темноокой птице, с ее загнутым клювом и роскошным опереньем пепельного цвета, время от времени удавалось разжиться.

Там на вершине склона, в седловине между двумя горами, меж росчистью Конома и Малым Анагироном, и находилась древняя пустынь Ай-Яннис Крифос. Она, находясь за седловиной, в самом деле была скрыта двумя горами и густой чащей. Если идти с северной стороны от реки Ахил, как сейчас шла Франгоянну, или же с южной, от мест, называемых росчистью Конома, эту пустынь невозможно заметить, даже если пройти совсем рядом со старой церквушкой: тут надо хорошо знать места, как их знала Франгоянну.

Церковный двор и несколько келий уже давно разрушились. Часовня пока стояла, но была заброшенной, и в ней более не проводились службы. Собор все еще был покрыт крышей, но она обвалилась с северной стороны над алтарем, и доски и обломки крыши накрыли жертвенник. Там также стоял деревянный иконостас: когда-то позолоченный и украшенный лепным рельефом, теперь он был поврежден до неузнаваемости, и на нем отсутствовали иконы. Немногочисленные фрески испортились из-за сырости, и лики святых были едва различимы.

Одна лишь фреска сохранилась справа от хора: она изображала Святого Иоанна Предтечу, указывающего на Христа: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира». Лицо и десницу Крестителя, протянутую и указующую, можно было хорошо разглядеть. Лицо Спасителя едва выделялось на отсыревшей стене.

Раньше в Ай-Яннис Крифос приходили те, у кого была «тайная боль» или «тайный грех». Старуха Хадула знала этот обычай, и поэтому отправилась сегодня в старую, заброшенную церковь, чтобы помолиться. Она предпочла покинутый храм, ведь в приходскую церковь, которую Франгоянну посещала на протяжении всего Великого поста, она не решалась заходить далее притвора, что находился позади двери, ведущей в женскую часть, и постоянно была готова бежать, если кто-нибудь ее погонит. Франкоянну не боялась Папаниколаса, строгого и аскетичного приходского священника, или дядьку Димитриса, церковного старосту, что постоянно ворчал и был грубым со старухами, не желавшими подниматься на женскую половину и требовавшими, чтобы у них в распоряжении всегда было маленькое огороженное пространство с рядом скамеек в северо-западной части храма. Она боялась Архангела, свирепого на вид, что раскинулся над северными вратами храма, держа в руке огненную ромфею4545
  Ромфея – железный двуручный меч с длинной рукоятью и однолезвийным, прямым или слегка изогнутым, как у косы, клинком.


[Закрыть].

Старуха вошла в заброшенную церквушку, зажгла свечку, лежавшую вместе со спичками у нее в корзинке, и три раза глубоко поклонилась перед полустертой фреской. Ей никак не давала покоя одна мысль, вертевшаяся у нее в голове, и Франкоянну заговорила так громко, что, находись кто поблизости, он обязательно бы ее услышал: «Мой Святой Иоанн, коли я правильно поступила, пошли мне сегодня знак… и я сделаю какое-нибудь доброе дело, чтобы успокоилась моя душа, мое сердечко!..»