Текст книги "ГДР. Миролюбивое государство, читающая страна, спортивная нация?"

Микропроцессоры для станкостроения

1960–1970-е годы были для станкостроения ГДР «золотым временем». Под товарной маркой WMW более 70 % изготовленных в объединении народных предприятий станкостроительной и инструментальной промышленности уходило на экспорт. Спрос был так велик, что за счет собственного производства не представлялось возможным удовлетворить внутренние потребности.

Позиции этой ориентированной на экспорт отрасли оказались под угрозой с конца 1970-х годов, когда на смену станков с числовым управлением стало приходить оборудование с компьютерным цифровым управлением (Computerized Numerical Control). В системе ЧПУ ее переналадка для использования применительно к различным станкам и операциям все еще происходила посредством изменения аппаратной конфигурации. Новая система управления CNC, напротив, позволяла осуществлять такую переналадку за счет замены программного обеспечения. В отличие от станков с ЧПУ, развитие рынка систем CNC шло гораздо более быстрыми темпами. Технический переворот, вызванный внедрением новой системы управления CNC, привел к изменению ситуации на мировом рынке[70]70
  Vgl. Roesler: Im Wettlauf mit Siemens, in: a. a. O., S. 367.


[Закрыть]. На национальном уровне конфликт, связанный с необходимостью принять решение или в пользу преимущественного развития станкостроения, или микроэлектроники, разрешить было невозможно. Решать обе задачи параллельно означало бы одновременно оказывать государственную поддержку и станкостроению, и производству интегральных микросхем, для чего не было ни материальных, ни кадровых ресурсов. В результате обе отрасли так и не смогли ликвидировать отставание от других стран. Объем производства систем CNC на народном предприятии VEB Numerik в Карл-Маркс-Штадте в конце 1980-х годов составлял не более 11 % западногерманского уровня. Еще более очевидным становится это отставание при анализе финансовых показателей экспорта станкостроительной промышленности ГДР. Без современных микропроцессоров станки больше не пользовались спросом. Поскольку собственное производство микропроцессоров было не в состоянии обеспечить их поставку станкостроению в необходимых количествах, более 80 % всех станков приходилось оснащать западными системами управления. Валютные потери вследствие их закупок составляли от 30 до 40 % общей выручки от продажи каждого станка. С точки зрения валютного баланса средства, вложенные в создание современных систем управления, были потеряны.

К отраслям, изделия которых дольше всего оставались на уровне международных стандартов, принадлежало производство оргтехники и полиграфического оборудования[71]71
  Vgl. Susanne Franke; Rainer Klump: «Die stolzesten Grafen sind die Polygrafen». Über Eigenbild und Fremdeinschätzung des ost– und westdeutschen Druckmaschinenbaus, in: Baar / Petzina: Deutsch-Deutsche Wirtschaft, S. 390–421.


[Закрыть]. Высокое качество полиграфических машин во многом объяснялось сильно выраженным чувством ответственности производителей за качество своей продукции. Благодаря прочным позициям на международных рынках они находились в известном смысле на особом положении. Основу их успеха составляли развитые сетевые структуры, к которым, в частности, относились эффективные научно-исследовательские подразделения, поддерживавшие связи с университетами и высшими техническими школами, а также очень хорошая кооперация между изготовителями и внешнеторговыми организациями. В частности, народное предприятие VEB Planeta Radebeul сумело освоить важнейшую инновационную технологию в полиграфическом производстве и наладить производство офсетных печатных машин.

Однако с конца 1970-х годов технологическое отставание затронуло и производство печатных машин. Низкий технический уровень электроники и микроэлектроники в ГДР все больше сказывался на их качестве. Еще одной причиной технического отставания производителей ГДР были сравнительно невысокие требования к их продукции со стороны потребителей в странах – членах СЭВ. Они не создавали стимулов для разработки новых инновационных продуктов.

Торможение программы автомобилестроения

В начале 1960-х годов в городе Цвиккау стали разрабатывать новую малолитражку с кузовом из дюропласта. Разработчики создали Трабант 603 – автомобиль с угловатыми линиями и с наклонной задней частью. В чем-то он был похож на более поздний прототип «Гольфа» от Фольксвагена (VW). Запуск модели в производство был запланирован на 1967 г. Однако в 1966 г. решением Политбюро работа над автомобилем была приостановлена. Это был удар, от которого автомобилестроение страны не смогло оправиться до самого конца ГДР. Эта отрасль так и осталась на техническом уровне второй половины 1950-х годов[72]72
  Vgl. Reinhold Bauer: PKW-Bau in der DDR. Zur Innovationsschwäche von Zentralverwaltungswirtschaften, Frankfurt a. M., 1999; Peter Kirchberg: Plaste, Blech und Planwirtschaft. Die Geschichte des Automobilbaus in der DDR, Berlin 2000(im Folgenden Kirchberg: Plaste).


[Закрыть].

Повторная попытка модернизировать автомобильное производство была предпринята в середине 1980-х годов в сотрудничестве с VW. Речь шла об эксплуатации оборудования по производству четырехтактных двигателей, которое должен был поставить западногерманский концерн. Мощность производственной линии составляла 430 тыс. бензиновых и дизельных двигателей в год. Стоимость линии, включая лицензионные сборы, оценивалась в 345 млн немецких марок. Предполагалось, что ГДР оплатит оборудование ежегодными поставками VW 100 тыс. двигателей[73]73
  Vgl. Kirchberg: Plaste, S. 565ff.


[Закрыть]. Наряду с покупкой сборочного оборудования автомобилестроители в ГДР должны были привлечь собственные значительные инвестиционные ресурсы. Однако именно с этим постоянно возникали проблемы. Если по первоначальной оценке 1984 г. их объем должен был составить 3,7 млрд марок ГДР плюс 0,6 млрд валютных марок, то действительные расходы в конечном итоге увеличились вдвое – до 7,2 млрд марок ГДР плюс 1,5 млрд валютных марок.

В ходе реализации проекта автомобилестроительная промышленность ГДР сделала большой шаг вперед. Технологическое отставание в моторостроении, формировавшееся на протяжении многих лет, было ликвидировано. Тем не менее ресурсов для создания автомобиля, который целиком отвечал бы международным стандартам, оказалось недостаточно. Модернизация производственного аппарата носила точечный характер. Износ оборудования, предназначенного для изготовления автомобиля Трабант, увеличился с 40 % в 1970 г. до почти 50 % в 1989 г.

Кризис как финал

Задачи обеспечения населения товарами повседневного спроса и стабильности цен – какими бы бессмысленными в экономическом отношении они ни были – оставались главными болевыми точками политики, направленной на сохранение существующего режима. Руководство СЕПГ исходило из того, что потребительские цены должны оставаться стабильными, поскольку в случае повышения цен «Политбюро и также правительство должны были бы немедленно уйти в отставку»[74]74
  Zit. nach Hans-Hermann Hertle: Die Diskussion der ökonomischen Krisen in der Führungsspitze der SED, in: Pirker: Der Plan, S. 318.


[Закрыть]. В первое десятилетие эпохи Хонеккера (1971–1980 гг.) стоимость израсходованного социального продукта на 210,5 млрд марок превысила стоимость, произведенную собственной экономикой. То есть социальная политика Хонеккера с самого начала никак не соотносилась с экономическим потенциалом ГДР.

Экономическая и социальная политика 1970-х и 1980-х годов привела к стремительному росту внешней задолженности ГДР. В начале 1970-х годов она составляла всего лишь 2 млрд валютных марок, а в 1982 г. она достигла своего максимума, превысив 25 млрд валютных марок. Парадоксальность ситуации была в том, что в этот же период времени международный авторитет ГДР был высок как никогда[75]75
  Vgl. Steiner: Von Plan zu Plan, S. 197.


[Закрыть]. Насколько к тому времени она уже исчерпала свои экономические ресурсы, в полной мере стало ясно только в 1989–1990 гг. Усилия по снижению внешней задолженности все больше диктовали действия руководства в экономике. На экспорт шло все, что могло быстро принести валюту: мясо, произведения искусств, оружие, даже камни старых мостовых, которые продавали за твердую валюту.

В последние десять лет существования ГДР произведенный национальный доход превышал потребленный на 88,1 млрд марок. Благодаря этому неимоверному напряжению сил ГДР смогла получить передышку, но коренного поворота в ситуации с задолженностью не произошло. С начала 1980-х годов чистые инвестиции в производящие отрасли сокращались, уменьшились создаваемая стоимость-брутто и производительность[76]76
  Vgl. Gernot Gutmann; Hannsjörg F. Buck: Die Zentralplanwirtschaft der DDR – Funktionsweise, Funktionsschwächen und Konkursbilanz, in: Eberhard Kurth (Hg.): Die wirtschaftliche und ökologische Situation der DDRin den 80er Jahren, Opladen 1996, S. 6ff.


[Закрыть]. Государственная поддержка немногих промышленных отраслей не дала ожидаемого эффекта для экспорта. Цену за эту политику пришлось уплатить непрофильным для руководства страны отраслям экономики и потребителям: в строительной промышленности, на транспорте и в сфере почтово-телеграфной связи износ оборудования превысил 50 %. Почти половина скоростных автотрасс требовала значительного ремонта, количество участков пути «с ограниченной скоростью движения» на железной дороге было уже не счесть, а качество связи не поддавалось описанию.

Не все на промышленных предприятиях было «металлоломом», некоторые производственные подразделения имели современное оборудование. Эти островки прогресса являлись, однако, именно островками в расширяющемся море экономически несостоятельных предприятий[77]77
  Vgl. Günter Kusch; Rolf Montag; Günter Specht; Konrad Wetzker: Schlussbilanz – DDR. Fazit einer verfehlten Wirtschafts– und Sozialpolitik, Berlin 1991.


[Закрыть].

Тем не менее ГДР не была государством-банкротом. В 1989 г. ее платежный баланс имел дефицит в 20 млрд валютных марок. Однако, чтобы обслуживать долг и одновременно поддерживать прежний уровень жизни, требовалась более эффективная экономика. Меры по сокращению государственных дотаций и повышению потребительских цен, квартирной платы и т. д., вновь и вновь предлагаемые экономистами, привели бы к очевидному снижению жизненных стандартов, чего руководство СЕПГ явно не желало. Его неспособность удовлетворить растущие потребительские запросы населения была не единственной, хотя и важной причиной Мирной революции осенью 1989 г.

Томас Гроссбёльтинг[78]78
  Пер. с нем. Леонида Карина.


[Закрыть]
ГДР – «государство Штази»?
Министерство государственной безопасности как объект воспоминаний в воссоединенной Германии и структурный элемент диктатуры СЕПГ

«Государство Штази»[79]79
  Понятия Штази и Министерство государственной безопасности (или МГБ) в нижеследующем употребляются как синонимы.


[Закрыть] – наверное, ни одно другое название ГДР не вызывало за прошедшие двадцать лет столько эмоций. Оно по-прежнему является предметом споров, причем не только в академических кругах, но и – как вновь показали недавние публичные дискуссии – далеко за их рамками в среде медийной общественности и на политическом уровне[80]80
  См. по этому вопросу в качестве показательного примера публикации в связи с высказываниями премьер-министра земли Саксония Станислава Тиллиха: Traurig und betroffen. Sachsens Ministerpräsident zu seiner DDR-Vergangenheit, in: Frankfurter Allgemeine Zeitung vom 25. November 2008, и по поводу интервью премьер-министра земли Мекленбург—Передняя Померания Эрвина Зеллеринга: Frankfurter Allgemeinen Sonntagszeitung vom 22. März 2009.


[Закрыть]. «Государство Штази» – это одно из тех словосочетаний, при упоминании которых вновь моментально возникает образ так часто упоминаемой «стены в головах» и которые напоминают о том, что различия между Востоком и Западом все еще существуют. В то время как в течение двадцати лет в структурах и формах повседневных жизненных связей между Восточной и Западной Германией многое выровнялось, чувство единства так и не появилось. Если посмотреть на оценку настроений граждан организациями, изучающими общественное мнение, то ножницы в течение 1990-х годов раздвинулись даже еще больше, прежде чем – спасибо поколенческим переменам – в последние годы вновь сомкнуться. Между Востоком и Западом существует глубокий раскол из-за различий в пережитом в 1989–1990 гг. Если на Западе жизнь, в общем и целом, продолжалась, как и до этого, то многие граждане ГДР пережили глубокий шок, который помимо множества перемен к лучшему означал и разрыв с прежней жизнью, и появление чувства неуверенности. К этому добавился частью негативный опыт жизни в воссоединенной Германии, который побуждал кое-кого из граждан бывшей ГДР идеализировать прошлое реального социализма и видеть его в позитивном свете.

У такого хода событий есть, разумеется, целый набор причин. Тем не менее публичная дискуссия и германо-германский спор удивительным образом концентрируются вокруг одного комплекса тем: несмотря на то что налоговая надбавка в поддержку солидарности, разница в оплате труда государственных служащих и многое другое создали большое количество поводов для трений, на первом плане в германо-германских дебатах об эмоциональном настрое населения оказались отнюдь не конфликты вокруг интересов и распределения. Вместо этого часто возникали разногласия из-за различий в интерпретации прошлого самими немцами, которые в конечном счете в течение 1990-х годов ослабили ощущавшееся вначале чувство единения[81]81
  Vgl. Andrew H. Beattie: Playing Politics with History. The Bundestag Inquiries into East Germany, New York 2008, S. 233 (im Folgenden Beattie: Playing).


[Закрыть]. В центре сложного процесса дискуссий оказались картины истории и связанная с ними оценка ГДР и множества отдельных судеб. С этим наблюдением солидарны даже те авторы, которые считают слияние Востока и Запада в принципе удавшимся[82]82
  Vgl. Laurence H. McFalls: Political Culture and Political Change in Eastern Germany, in: German Politics and Society 20, Nr. 2 (2002); John S. Brady; Sarah Elise Wiliarty: How Culture Matters: Cultural and Social Change in the Federal Republic of Germany, in: German Politics and Society 20, Nr. 2 (2002), S. 4; A. James McAdams: Judging the Past in Unified Germany, Cambridge 2001, S. 13; Annette Leo: Keine gemeinsame Erinnerung. Geschichtsbewusstsein in Ost und West, in: Aus Politik und Zeitgeschichte (B 40–41/2003), S. 4 und 13.


[Закрыть]. Это обстоятельство представляется важным и потому, что такие различия в воспоминаниях не только разделяют поколение «обученных» граждан ГДР и ФРГ, но и грозят сохраниться у их детей.

С историей разделенной Германии мы еще не совладали. В этой дискуссии о воспоминаниях проблема Штази занимает особое место. Когда после воссоединения выяснилось, каковы были масштабы аппарата МГБ и как сильно он влиял на большинство сфер общественной жизни ГДР, Штази, в особенности в средствах массовой информации, очень быстро превратилась для ГДР в pars pro toto – ту часть, которая заменяет собой целое[83]83
  Stephen Brockmann: Literature and German Reunification, Cambridge 1999, S. 83.


[Закрыть]. МГБ стало одним из главных элементов картины ГДР, представлявшей ее в первую очередь в соответствии с теорией тоталитаризма. Огромный аппарат служил в качестве инструмента репрессий внутри страны, целью которых было добиться от населения полного послушания и сломить возможное сопротивление. Особенно коварными выглядят в этой картине неофициальные сотрудники – люди, которые доносили государственной власти на своих друзей, членов семьи или коллег и таким образом поддерживали существование диктатуры.

В противовес этому инспирированному понятием тоталитаризма и (в большинстве случаев абстрактному) сравнению с диктатурой представлению ГДР исключительно в черном цвете возникли встречные проекты, которые опирались на данные из самых разных источников, развивались на разных уровнях и проявляли – то в большей, то в меньшей степени – политическую вирулентность: от привязанной к определенным привычным продуктам и товарам «остальгии» до ссылок на удачно сложившуюся в ГДР собственную биографию. Большинство из этих высказываний и их идейных контекстов не годятся для того, чтобы создать устойчивую и хотя бы приблизительно коллективно оформленную восточную идентичность. Слишком разрозненно наследие ГДР, слишком различны позиции людей, бывших социализированными в ГДР, слишком различен их опыт жизни при диктатуре. Если это вообще происходит, то эти фрагменты восточной идентичности складываются в единое целое исключительно под давлением извне и в результате совместного разоблачения неверной картины ГДР[84]84
  Andreas Glaeser: Divided in Unity. Identity, Germany and the Berlin Police, Chicago; London 2000, S. 347 f.


[Закрыть]. Исключением здесь является лишь апологетическая историческая стряпня бывших сотрудников Штази. Из их среды систематически и целенаправленно предпринимаются попытки стилизовать Министерство государственной безопасности под обычную – иногда даже «лучшую в мире» – секретную службу и представить аппарат власти ГДР в позитивном свете.

Следующие далее размышления опираются на описанную чересполосицу несовместимых, частью даже противоречивых воспоминаний, представлений и интерпретаций и исходят из того, что мы не изучили Штази как основной элемент спорной картины ГДР научно адекватным образом и не можем правильно описать ее в различных общественных сферах публицистики, политики или образования. Будучи мотивированными на это многочисленными исследованиями о политике в области историографии в воссоединенной Германии, принадлежащими не-немецким ученым[85]85
  Vgl. u. a. McAdams: Judging; Beattie: Playing; Paul Cooke: Representing East Germany since Unifikation. From Colonization to Nostalgia, Oxford; New York 2005; Anne Sa’adah: Germany’s Second Chance: Trust, Justice, and Democratization, Cambridge 1998.


[Закрыть], мы в качестве первого шага в общих чертах определим, насколько и с какими импликациями воссоединившаяся Германия на материале воспоминаний на тему Штази смогла понять, что представляла собой ГДР[86]86
  См. по этому вопросу, в частности, публикацию Доротеи Вирлинг «Штази и воспоминания» в: Jens Gieseke (Hg.): Staatssicherheit und Gesellschaft. Studien zum Herrschaftsalltag in der DDR, Göttingen 2007 (im Folgenden Gieseke: Stasi und Gesellschaft).


[Закрыть]. Одна лишь эта связь показывает, что изучение и общественная тематизация Штази в течение двадцати лет после объединения никогда не были вызваны исключительно научными интересами, а зачастую, и часто в первую очередь, преследовали цель услужить историко-политическим, а иногда и даже преимущественно партийно-политическим интересам. «Игра в политику с историей» – так называлось исследование, в котором Эндрю Х. Бетти проанализировал методы работы, результаты и общественное восприятие деятельности комиссии Бундестага по осмыслению истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии. Методы и результаты работы комиссии отмечены стремлением не к историзации, а к политизации – так звучит суровый вывод австралийского исследователя, который – это надо сказать сразу – в некотором отношении может быть перенесен и на наш подход к этому вопросу[87]87
  Vgl. Beattie: Playing, S. 233.


[Закрыть].

По этой причине Йенс Гизеке, ссылаясь на неоспоримые аргументы, говорил о необходимости появления «второго дыхания» в изучении Штази для того, чтобы в большей мере, чем до сих пор, перенести его в контекст общественной истории ГДР и тем самым – так я продолжу эту мысль – вызволить его из ловушки политизированной инструментализации[88]88
  Jens Gieseke: Einleitung, in: ders., Stasi und Gesellschaft, S. 11–35.


[Закрыть]. В качестве второго шага мы представим и обсудим некоторые общепринятые исторические представления о Штази, чтобы таким образом отточить наше восприятие феномена Штази.

История Штази как «публичная история»

История Штази всегда была «публичной историей», т. е. такой историографией, которая в положительном смысле инспирируется общественной заинтересованностью, а в негативном смысле детерминируется этой заинтересованностью. Там, где, с одной стороны, широкий интерес может окрылить историографию, он, однако, проявляет себя «как балласт в той мере, в которой приоритет принадлежит не любопытству, а стремлению к подтверждению стереотипов»[89]89
  Ebd., S. 12.


[Закрыть].

Широкое распространение названия «государство Штази» или «диктатура МГБ»[90]90
  Vgl. Lothar Mertens in seiner Rezension zu Clemens Burrichter; Gerald Diesner (Hg.): Auf dem Weg zur «Produktivkraft Wissenschaft», Leipzig 2002, in: H-Soz-Kult, 22. April 2003.


[Закрыть] получили во время и после падения режима СЕПГ. Как и многие другие широко распространенные представления, этот взгляд оформился вместе с ликвидацией диктатуры СЕПГ. То, что современники тогда не могли знать, в ретроспективе можно распознать как постепенную утрату власти государственной партией, которая завершилась крахом ГДР. МГБ находилось в центре этого процесса. Самое позднее с 1985 г. когда-то важнейшая опора власти вынуждена была перейти к обороне. С началом политики реформ, проводимой Михаилом Горбачевым, объем задач – проверка носителей гостайн и лиц, выезжающих за границу, на предмет соблюдения требований госбезопасности, сопротивление растущему напору движения за выезд – увеличился, но партия теперь не разрешала применять жесткие меры[91]91
  Vgl. Jens Gieseke: Der Mielke-Konzern. Die Geschichte der Stasi 1945–1990, Stuttgart 2001, S. 232 (im Folgenden Gieseke: Mielke-Konzern).


[Закрыть]. Ставшая известной в 1987 г. далеко за пределами узкого круга оппозиции как «битва за Сион» попытка Штази криминализировать Экологическую библиотеку в берлинской Ционскирхе стала кульминационным моментом в целой цепи ошибок и неудач Министерства государственной безопасности. Все больше вырывающееся наружу движение за выезд из страны и его драматическое обострение в западногерманских посольствах в Восточной Европе, открыто формирующееся реформаторское и оппозиционное движение, выражением которого были лейпцигские понедельничные демонстрации и митинг на Александерплац 4 ноября – эти и многие другие события являлись отражением приобретающего все большую динамику оппозиционного движения и демонстраций, из-за которых МГБ было вынуждено прижиматься спиной к стене. Самое позднее 8 ноября 1989 г. репрессивный аппарат ГДР был вынужден полностью перейти к обороне после того, как Политбюро СЕПГ, включая Эриха Мильке, ушло в отставку и власть, как минимум на переходный период, частично перешла в руки правительства под руководством Ханса Модрова. Вначале правительство ГДР попыталось ослабить требования масштабных реформ тем, что начало расследование бесчинств полиции 7 и 8 октября и пообещало наказать высших товарищей за превышение полномочий и коррупцию. Однако быстро стало ясно, что попытки свести дебаты к отдельным лицам или группам были обречены на провал[92]92
  Vgl. Petra Bock: Vergangenheitspolitik im Systemwechsel. Die Politik der Aufklärung, Strafverfolgung, Disqualifizierung und Wiedergutmachung im letzten Jahr der DDR, Berlin 2000, S. 84 f. (im Folgenden Bock: Vergangenheitspolitik).


[Закрыть].

В дополнение к распаду властных структур ГДР Штази оказалась объектом атак в первую очередь со стороны оппозиционного движения и демонстрантов. Под «массивным давлением демонстраций» Штази «не нашла способа вновь перейти в наступление – выдвигаемые требования во все большей степени прямо касались ее как организации»[93]93
  Zitat und zum Folgenden Gieseke: Mielke-Konzern, S. 241.


[Закрыть]. С точки зрения оппозиционеров и участников демонстраций, не один только опыт издевательств и деморализации в период до 1989 г. делал репрессивный аппарат главным врагом. Прежде всего Штази была тем единственным фактором власти, который, скорее всего, мог оказаться в состоянии сохранить стабильную ситуацию в соответствии с требованиями СЕПГ, а в крайнем случае даже насильно подавить все, что грозило привести к развалу ГДР. «Штази на производство», «Резиновые уши», «Ленивый сброд» – не только главные лозунги демонстрантов были обращены против МГБ и его сотрудников, но и сами колонны протестующих демонстрантов все чаще выбирали в качестве своей цели здания Штази[94]94
  Vgl. Gieseke: Mielke-Konzern, S. 232; Hoppert, Leo: «Egon reiß die Mauer ein…» Leipziger Demo-Sprüche, Münster 1990.


[Закрыть].

В сумятице и борьбе за власть 1989–1990 гг. два момента стали главными темами дебатов за круглым столом между правительством и силами оппозиции: роспуск службы государственной безопасности и обращение с ее наследием[95]95
  Vgl. Bock: Vergangenheitspolitik, S. 166.


[Закрыть]. Из-за концентрации на этих аспектах многие другие составляющие государственного аппарата, как и государственной партии и ее массовых организаций, выпали из поля зрения. Начало тому, что СЕПГ смогла уйти под воду, прикрывшись «своей Штази», было положено именно тогда[96]96
  Zitat bei Jens Hüttmann: DDR-Geschichte und ihre Forscher. Akteure und Konjunkturen der bundesdeutschen DDR-Forschung, S. 367 und 369 (im Folgenden Hüttmann: DDR-Geschichte).


[Закрыть]. То, что, как утверждал шеф дрезденской СЕПГ Вольфганг Бергхофер (Wolfgang Berghofer), на встрече 3 декабря 1989 г. на самом деле был согласован «генеральный план», в котором пять ведущих товарищей из СЕПГ договорились выставить Штази в качестве козла отпущения и таким способом спасти партию, выглядит более чем сомнительным[97]97
  Во всяком случае, это следует из высказываний Вольфганга Бергхофера, бывшего обер-бургомистра Дрездена. Vgl. http: // www.3sat. de /3sat.php?http: // www.3sat. de/ kulturzeit/themen/107234/ index.html (14. 4. 2009).


[Закрыть]. Тем не менее в конечном результате мы наблюдаем именно это: концентрация расследований и борьбы за власть новых и старых элит на министерстве государственной безопасности помогла большей части старой элиты ГДР, не будучи допрошенной и опрошенной, интегрироваться в новую систему. Вместе с этим ограничением рамок дебатов утвердилась историко-политическая константа и на последующий период: концентрация на Штази осталась основным фактором восприятия ГДР и является таковой, возможно, и по сей день.

Прежде всего такой ход событий поддается хорошему обоснованию и объясняется борьбой за власть против репрессивного аппарата, которая, в частности, велась с помощью политики в сфере истории: планам реорганизации МВД под маркой Ведомства национальной безопасности с точки зрения гражданского и оппозиционного движения можно было помешать наиболее эффективным образом, разоблачая деятельность МГБ и одновременно лишая Штази возможности уничтожить свои документы и тем самым доказательства[98]98
  Vgl. Bock: Vergangenheitspolitik, S. 433.


[Закрыть].

Общественность была шокирована, когда были вскрыты весь масштаб деятельности Штази и размер аппарата этого монстра: по данным на 31 октября 1989 г., в МГБ в качестве штатных сотрудников трудились 91 000 человек, 173 000 человек к моменту краха ГДР состояли на учете в качестве неофициальных сотрудников. За время его существования более 600 000 человек успели потрудиться в интересах этого репрессивного аппарата в роли неофициальных сотрудников[99]99
  Vgl. Helmut Müller-Enbergs: Inoffizielle Mitarbeiter des Ministeriums für Staatssicherheit, Bd. 3, Berlin 2008.


[Закрыть].

Масштаб этих цифр становится понятным прежде всего в сравнении, ведь ГДР по плотности слежки среди диктатур восточного блока находилась на первом месте: если в Советском Союзе один сотрудник секретных служб следил за 595 гражданами, а в Польше на одного штатного сотрудника приходилось 1547 человек, то в ГДР один штатный сотрудник отвечал за 180 граждан[100]100
  Vgl. für grundlegende Informationen und Statistiken http://www. bstu. bund.de/cln_028/nn_712450/DE/MfS-DDR-Geschichte/ Grundwissen/grundwissen_node.html_nnn=true (20.4.2009).


[Закрыть].

Глядя на эти цифры, легко объяснить ужас, жажду узнать правду и – тесно связанный с ней – сенсационализм. На этом этапе первых разоблачений возникли и по сей день распространенные в наибольшей степени стереотипы: когда в первой половине 1990 г. в Берлине вышла книга Кристины Вилкенинг «Государство в государстве. Что говорят бывшие сотрудники Штази» (Christina Wilkening «Staat im Staate. Auskünfte ehemaliger Stasi-Mitarbeiter»), она стала небольшой сенсацией. Будучи сама не последним человеком в истеблишменте ГДР, она проинтервьюировала двенадцать бывших сотрудников МГБ, работавших на различных иерархических уровнях аппарата. «Райнер», 47 лет, сообщил читателям, что под наблюдением находилось «всё и вся». Благодаря этому и иным примерам приобрела популярность идея о «поголовной слежке». Западногерманские иллюстрированные журналы подхватили тему Штази, публикации шли нарасхват. Бестселлер о Штази Штефана Волле и Армина Миттера – двух влиятельных основателей Независимого союза историков ГДР – был озаглавлен цитатой из последней речи Эриха Мильке перед Народной палатой «Я ведь люблю вас всех», содержал «Ситуационные отчеты МГБ за январь–ноябрь 1989 г.» и продавался с кузова грузовика тысячам ожидающих граждан. Сегодня «невозможно себе представить», что в первые пять лет после воссоединения «тема Штази была доминирующей во всем» – так Клаус-Дитмар Хенке подводит итог своей деятельности в качестве руководителя отдела образования и исследований при Уполномоченном по документам Штази[101]101
  Zitat bei Hüttmann: DDR-Geschichte, S. 369.


[Закрыть]. Общественный интерес был, как и потребность в информации, огромным.

Вскоре и тогдашние исполнители стали пытаться использовать свои знания для того, чтобы сформировать и приукрасить имидж Штази: Маркус Вольф, до 1986 г. в течение многих лет шеф Главного управления разведки МГБ, уже в период переломных событий сам попытался представить себя в качестве политика-реформатора и быстро превратился в телегеничное лицо Штази. Часть прессы обращалась с ним мягко, почти уважительно, окрестила его замаскированным «восточным аристократом» или называла его «бесспорно лучшим шефом шпионской службы в мире»[102]102
  Vgl. dazu Axel Vornbäumen: Im Dienste seiner Identität. Ein Mythenmann, der dem Kommunismus alles zu verdanken hatte – auch sein Leben. Zum Tod des DDR-Spionagechefs Markus Wolf, in: Tagesspiegel (Berlin) vom 11. November 2006, S. 3.


[Закрыть]. Вольф старался не только придать руководимому им Главному управлению разведки имидж элиты, но помимо этого и представить его в качестве обычной секретной службы. Он при этом мог опираться на дискуссию вокруг документов Главного управления разведки, поскольку они со ссылкой на принципиальную легитимность секретных служб были уничтожены[103]103
  Vgl. Silke Schumann: Vernichten oder Offenlegen? Zur Entstehung des Stasi-Unterlagen-Gesetzes. Eine Dokumentation der öffentlichen Debatte 1990/91, Berlin 1995.


[Закрыть].

Результаты исследований однозначно противоречат таким утверждениям: Главное управление разведки было полностью интегрировано в МГБ и, несмотря на иначе определенные главные задачи, участвовало в преследованиях внутри страны[104]104
  Vgl. Gieseke: Mielke-Konzern, S. 197 f.


[Закрыть]. К этой попытке приукрашивания истории присоединяются другие «бывшие», прежде всего из иерархии тогдашнего МГБ, организовавшиеся в так называемый «Инсайдерский комитет содействия критическому изучению истории МГБ» и без большого резонанса пытающиеся популяризировать свой взгляд на ГДР[105]105
  Vgl. den entsprechenden Internetauftritt http://www.mfsinsider.de/; auch Reinhard Grimmer u. a. (Hg.): Die Sicherheit. Zur Abwehrarbeit des MfS, 2 Bde., Berlin 2002.


[Закрыть].

Для общественности наследие Штази существует в первую очередь в виде длинного списка разоблачений неофициальных сотрудников. На первом плане оказались не структуры, не влияние МГБ на обе части немецкого общества или другие насущные вопросы, а личности и то, в чем они были замешаны: политическая карьера соучредителя Альянса за Германию Вольфганга Шнура неожиданно оборвалась, когда стало известно о том, что он с 1965 г. поддерживал интенсивные контакты с МГБ[106]106
  Vgl. Walter Süß: Staatssicherheit am Ende. Warum es den Mächtigen 1989 nicht gelang, eine Revolution zu verhindern, Berlin 1999, S. 703.


[Закрыть]. Ибрагим Бёме, Манфред Штольпе, Герхард Линднер, Грегор Гизи и многие другие имена политических деятелей из почти всех партий связывались и связываются со Штази. В общественном восприятии взгляд по причине такого хода событий во второй раз сузился и сконцентрировался на образе неофициального сотрудника, хотя и значительном, но тем не менее явно переоцененном элементе структуры МГБ[107]107
  Vgl. u. a. Rainer Eckert: «Entnazifizierung» und «Entkommunisierung». Aufarbeitung der Vergangenheit in Deutschland, in: Eckhard Jesse; Steffen Kailitz (Hg.): Prägekräfte des 20. Jahrhunderts. Demokratie, Extremismus, Totalitarismus, Baden-Baden 1997, S. 305–325, hier 316.


[Закрыть]. Образ соседа, друга, даже супруга в роли стукача особенно выделялся с моральной точки зрения. При этом из поля зрения выпадало то, что неофициальные сотрудники хотя и поставляли важные сведения, но в иерархии и в системе принятия решений в МГБ в лучшем случае играли второстепенную роль. Лишь после обеспечения регулярного доступа к документам благодаря закону о документах Штази начался регулируемый процесс, который, правда, не положил полностью конец сенсационализму.

Подлинные задачи исторических исследований, для которых тема Штази представляла собой особый вызов, заключались в том, чтобы поставлять надежную информацию, интерпретировать обстоятельства и раскрывать контексты. Что могло быть более привлекательным, чем расположенный практически перед дверью четко оформленный комплекс тем, к тому же еще обладающий взрывным политическим потенциалом, обещавшим вызвать интерес далеко за пределами узких границ профессии? Тема Штази на самом деле является отражением «самого мощного перелома внутри конъюнктур западногерманской науки в сравнении с периодом до и после 1990 г.»[108]108
  Vgl. Hüttmann: DDR-Geschichte, S. 359.


[Закрыть]. Уже в прежних западногерманских исследованиях на тему ГДР имелись, правда, в деталях хотя и неполные, однако в основных своих чертах солидные знания о деятельности МГБ, но сведены воедино они были исследователями, находившимися вне рамок мейнстрима этой области исследований. Общественное восприятие этих знаний осталось ограниченным[109]109
  О результатах «старых» исследований деятельности Штази см.: Jens Gieseke: Die Geschichte der Staatssicherheit, in: Rainer Eppelmann; Ulrich Mählert (Hg.): Stand und Perspektiven der DDR-Forschung, Paderborn 2003, S. 117–125.


[Закрыть]. Кристоф Клессманн (Christoph Kleßmann) говорил о «совершено недостаточном уровне осознания и анализа роли аппарата госбезопасности и армии в государстве и обществе» и оценил это обстоятельство как «видимо, самый большой дефицит историографии ГДР»[110]110
  Christoph Kleßmann: Zwei Staaten, eine Nation. Deutsche Geschichte 1955–1970, Bonn ²1997, S. 671.


[Закрыть].

После 1990 г. бывшая ранее «белым пятном» тема Штази начала вновь играть особую роль. Она стала самой востребованной темой в изучении ГДР и уже в 2002 г. расценивалась как «одна из лучше всего изученных тем ГДР»[111]111
  Jens Hüttmann: Die «Gelehrte DDR» und ihre Akteure. Strategien, Inhalte, Motivationen: Die DDR als Gegenstand von Lehre und Forschung an deutschen Universitäten. Unter Mitarbeit von Peer Pasternack, Wittenberg 2004, S. 33 ff.


[Закрыть]. Как и во многих других случаях, исторически уникальная ситуация с наличием документов и поддерживаемая на политическом уровне «потребность» в воспоминаниях решающим образом влияли на развитие исследовательской деятельности: прежде всего подходы первых лет часто определялись стремлением приобрести неограниченное право на интерпретацию наследия ГДР и любыми способами делегитимировать режим СЕПГ. Вместе с этим ограничение взгляда исключительно документами привело к сужению рамок рассмотрения до дихотомии исполнителей и жертв. Гизике называет это «осознанным или неосознанным перениманием точки зрения МГБ, хотя и с обратным знаком: мир вдруг стал полон неофициальных сотрудников, офицеров по особым поручениям, неизвестных сотрудников или еще более тщательно законспирированных сотрудников и информаторов госбезопасности. С другой стороны, такое восприятие имеет тенденцию переоценивать сопротивление и оппозицию в обществе ГДР»[112]112
  Zitat und zum Weiteren Jens Gieseke: Zeitgeschichtsschreibung und Stasi-Forschung. Der besondere deutsche Weg der Aufarbeitung, in: Siegfried Suckut; Jürgen Weber (Hg.): Stasi-Akten zwischen Politik und Zeitgeschichte. Eine Zwischenbilanz, S. 218–239, hier 224.


[Закрыть]. Соответственно, как он считает, сложно совместить эти исследования с другими разделами изучения ГДР.

На потребность в пополнении имеющейся информации в первые годы после Мирной революции ориентировался и другой сегмент исследований, часто называвшийся «штазиологией»: подробная реконструкция организационных структур и путей принятия решений внутри разветвленного бюрократического аппарата Штази служила важной основой дальнейших исследований. Кроме этого, здесь вырабатывались и важные импульсы и поправки для распространенных представлений о Штази. В то же время пределы такого подхода в отношении плодотворного воздействия на общественную дискуссию и ее ориентирования очевидны[113]113
  Vgl. ebd., S. 225.


[Закрыть].

Общественная потребность в информации, поддержанное на политическом и общественном уровне стремление к проведению расследований, как и иные факторы бума изучения истории ГДР, стали еще одним шагом в сторону изменившегося соотношения историко-политической науки и как медийной, так и политической общественности. Этот тренд существовал, как показывает даже беглый взгляд, и раньше[114]114
  Vgl. generell Peter Weingart: Stunde der Wahrheit? Zum Verhältnis der Wissenschaft zu Politik, Wirtschaft und Medien in der Wissensgesellschaft, Göttingen 2001.


[Закрыть]. Если инициированный историком Фрицем Фишером в 1961 г. спор вокруг начала Первой мировой войны еще преимущественно ограничивался узкими рамками профессии, то разгоревшаяся в 1986 г. дискуссия между историками вокруг вопроса о правомерности сравнения преступлений сталинизма и нацизма уже инсценировалась и эксплуатировалась СМИ. Несмотря на всю ее остроту, эта дискуссия в научном отношении не дала никаких результатов. Дебаты вокруг опубликованного в 1996 г. тезиса Даниэля Гольдхагена о специфическом немецком элиминаторском антисемитизме «послушных исполнителей» были инсценированы СМИ, их аудитория предоставляла форум для этой дискуссии, и ее протагонисты приняли решение о завершении дебатов, перестав проявлять к этой теме после периода концентрированного внимания со стороны публицистики какой-либо интерес. Ученые соответствующего профиля в лучшем случае выступали во второстепенных ролях, благодаря чему автор книги Гольдхаген предстал в еще более ярком свете[115]115
  Vgl. die hellsichtige Analyse von Michael Zank, Goldhagen in Germany: Historians’ Nightmare & Popular Hero. An Essay on the Reception of Hitler’s Willing Executioners in German, in: Religious Studies Review, vol. 24 no. 3 (July 1998), S. 231–240.


[Закрыть]. Аналогично обстояло дело с так называемой «выставкой о вермахте», на которой роль германской армии в войне на уничтожение на Востоке при исключении большого объема имеющихся научных знаний скорее скандализировалась, нежели дискутировалась[116]116
  Vgl. Hans-Ulrich Thamer: Vom Tabubruch zur Historisierung? Die Auseinandersetzung um die «Wehrmachtsausstellung», in: Martin Sabrow; Ralph Jessen; Klaus Große Kracht (Hg.): Zeitgeschichte als Streitgeschichte. Große Kontroversen nach 1945, München 2003, S. 171–187; Karl Heinrich Pohl: «Vernichtungskrieg. Verbrechen der Wehrmacht 1941–1944». Überlegungen zu einer Ausstellung aus didaktischer Perspektive, in: ders. (Hg.): Wehrmacht und Vernichtungspolitik. Militär im nationalsozialistischen System, Göttingen 1999, S. 141–163.


[Закрыть].