Текст книги "ГДР. Миролюбивое государство, читающая страна, спортивная нация?"

* * *

Воссоединение Германии и исследование истории ГДР положили начало новой фазе «публичной истории». В той мере как исторические знания стали пользоваться спросом, а прошлое приобрело популярность и им начали заниматься средства массовой информации, некоторые результаты исследований стали адаптироваться к новым правилам: актуальность, сенсационность, персонализация – эти и другие факторы гарантировали внимание общественности и политических органов. «Тот, кто вбрасывал в дебаты самые высокие оценки количества неофициальных сотрудников, арестов, погибших, прослушиваемых телефонов и так далее, рисовал самые брутальные случаи преследований и слежки, получал наибольший отклик»[117]117
  Jens Gieseke: Die Einheit von Wirtschafts-, Sozial– und Sicherheitspolitik. Militarisierung und Überwachung als Probleme einer DDR Sozialgeschichte der Ära Honecker, in: Zeitschrift für Geschichtswissenschaft, 51 (2003) 11, S. 996–1021.


[Закрыть]. Тем самым обострялся всегда вирулентный вопрос, какую дистанцию от политики и ее учения о цветовой гамме может или должна соблюдать наука, или, если сформулировать вопрос в обратной последовательности: в какой степени всегда бывшая близкой к политике история ГДР имеет право оказаться в струе политики, ее интересов и ее целевого финансирования?

За бумом вокруг Штази и возникшей в результате странной чересполосицы интерпретаций и инструментализаций последовала их критика. Проблемы вскрывались и комментировались с разной степенью серьезности с самых разных сторон: так, журналист Петер Йохен Винтерс в 1992 г. жаловался на то, что исследования, касающиеся ГДР, почти исключительно заключаются в том, чтобы разоблачать бывших сотрудников Штази[118]118
  Peter Jochen Winters: Unrecht harrt des Urteils, in: Frankfurter Allgemeine Zeitung vom 7. Januar 1992.


[Закрыть]. И Йоахим Гаук (Joachim Gauk), которого нельзя заподозрить в каком-либо стремлении что-то приукрасить или обелить, еще в 1991 г. говорил об «истерии вокруг Штази», которую он объяснял как «результат недостаточного переосмысления прошлого» и неправильного подхода к этому прошлому[119]119
  Joachim Gauck: Stasi-Hysterie auch Resultat geringer Vergangenheitsbewältigung, in: Berliner Morgenpost vom 19. September 1991.


[Закрыть].

Дискуссия особым образом сфокусировалась на бумажном наследии Штази: послужат ли эти документы в качестве «инструмента примирения», как на это надеялась Марианне Биртлер (Marianne Birthler)[120]120
  Vgl. Marianne Birthler: Ohne Erinnerungskultur kein Selbstbewusstsein, in: vorgänge, 1 (2003), S. 22–30, hier 24.


[Закрыть], или они спровоцируют лишь разлад и месть, как предполагал Фридрих Шорлеммер (Friedrich Schorlemmer) в целом ряде своих публикаций?[121]121
  Vgl. u. a. Friedrich Schorlemmer: Versöhnung mit der Wahrheit. Nachschläge und Vorschläge eines Ostdeutschen, München 1992. О начале дискуссии см.: Silke Schumann: Vernichten oder Offenlegen? Zur Entstehung des Stasi-Unterlagen-Gesetzes. Eine Dokumentation der öffentlichen Debatte 1990/91, Berlin 1995. Помимо этого существует обширный материал, освещающий дискуссию в связи с юридическими аспектами, главным образом закона об архиве Штази и различных поправок к нему, содержание которой здесь мы, однако, не анализируем.


[Закрыть]

«Вначале вспомнить, а потом прощать», – потребовал Йоахим Гаук в апреле 1990 г. и высказал опасения большого вреда для строящейся демократии, если наследие Штази будет наступательным образом вскрыто и осознано. Прямо противоположные аргументы выдвигал Вольфганг Шойбле (Wolfgang Schäuble), когда он вначале даже поддержал идею уничтожить все документы, чтобы не подвергать опасности первые шаги в направлении вновь обретенной демократии из-за отравляющих всё и вся воспоминаний о Штази[122]122
  Vgl. Wolfgang Schäuble: Der Vertrag. Wie ich über die deutsche Einheit verhandelte, Stuttgart 1991, S. 273.


[Закрыть]. И никто иной как Петер-Михаэль Дистель (Peter-Michael Diestel), бывший министр внутренних дел ГДР в правительстве де Мезье, а в 1994 г. депутат ландтага от бранденбургского ХДС, театрально простонал: «Боже, что происходит с Германией?» – и в дискуссии с Луцем Ратеновым ответил отрицательно на вопрос «Можем ли мы позволить себе такого Гаука?»[123]123
  Können wir uns einen Gauck leisten? in: Junge Welt vom 5. Februar 1994, S. 6.


[Закрыть].

Вскоре появилось огромное количество самых разных оценок и высказываний, в значительной степени определяемых различными интересами, а также попыток выделиться и курьезов, которые были уже весьма слабо связаны с содержанием дебатов как таковым[124]124
  Более подробный анализ и примерную периодизацию см.: Andrea Fleschenberg: Vergangenheitsaufklärung durch Aktenöffnung in Deutschland und in Portugal? Münster 2004, S. 107–202.


[Закрыть]: Матиас Вагнер, сам будучи разоблаченным в качестве неофициального сотрудника, клеймил «синдром Штази» как «арену битвы оппортунизма и ограниченности», на которой с помощью документов можно «при необходимости раскрывать биографии и ставить разоблаченных таким образом к позорному столбу»[125]125
  Matthias Wagner: Das Stasi-Syndrom, Berlin 2001, S. 3.


[Закрыть]. Вольфганг Энглер критиковал стилизацию Штази под молоха, которая в первую очередь обеспечивала возможность выделиться тем, «кто занят этим осознанием истории»[126]126
  Vgl. Wolfgang Engler: Vom Moloch zum Mythos. Das lange Leben der Staatssicherheit, in: Kursbuch 124 Verschwörungstheorien (Juni 1996), S. 153–162.


[Закрыть]. Петер Маркузе, сын философа Герберта Маркузе, назвал интерес к Штази прежде всего преднамеренно используемым инструментом, который должен обеспечить Западу сохранение статус-кво и лишить объединенную Федеративную Республику возможности устремиться к новой утопии[127]127
  Vgl. Peter Marcuse: Das Feindbild Stasi sichert dem Westen den Status quo, in: Frankfurter Rundschau vom 14. Mai 1992, S. 18.


[Закрыть]. Используя родственные наблюдения и схожие результаты, психоаналитики и социальные психологи проецировали на дебаты свои представления о немецком табу на прикосновение или родстве с козлом отпущения[128]128
  Hans-Joachim Maaz: Die Entrüstung. Deutschland, Deutschland-Stasi, Schuld und Sündenbock, Berlin 1992; Tilman Moser: Vorsicht Berührung. Über Sexualisierung, Spaltung, NS-Erbe und Stasi-Angst, Frankfurt a. M. 1992.


[Закрыть].

* * *

Независимо от того, как мы оцениваем отдельные аргументы и точки зрения, уже один этот краткий и в любом случае неполный перечень достаточно ясно подтверждает тезис Доротеи Вирлинг (Dorothee Wierling): Штази «как стержень истории ГДР во все большей степени превращалась в западногерманскую историю… в то время как именно те, кто может подтвердить все это на собственном опыте, все больше отстранялись от такой интерпретации, вплоть до тенденции в качестве восточных немцев идентифицировать себя с теми, кто, например, будучи восточногерманским политиком периода после воссоединения Германии, попал под подозрение из-за возможного сотрудничества со Штази (см. Штольпе, Гизи…)»[129]129
  Vgl. Dorothee Wierling: Stasi und Erinnerung in: Gieseke: Stasi und Gesellschaft, S. 187 ff.; Vgl. dies.: The East as the Past. Problems with Memory and Identity, in: German Politics and Society 2 (1996), S. 53–71.


[Закрыть]. Целый резервуар опыта жизни со Штази, а именно опыт восточных немцев, сохраняет по сей день абсолютно маргинальный статус. Это тем более удивительно, что существование Штази в ГДР не было тайной, совсем наоборот: в некоторых провинциальных городах отдельные места на общественных парковках помечались надписью «зарезервировано для транспортных средств МГБ»[130]130
  David Childs: The Shadow of the Stasi, in: Patricia Smith (Hg.): After the Wall. Eastern Germany since 1989, London 1999, S. 93–107, hier 94.


[Закрыть]. Целые участки улиц в Восточном Берлине были заселены исключительно сотрудниками МГБ и их семьями, остановки общественного транспорта действовали там только перед началом и после окончания рабочего дня. Хотя в ГДР, в отличие от других государств Восточного блока, существовал лишь весьма умеренный общественный культ вокруг создателя советской секретной полиции Феликса Дзержинского[131]131
  Zum 100. Todestag veröffentlichte die Post der DDR eine Gedenkbriefmarke, das MfS-Wachregiment war nach ihm benannt, öffentliche Denkmale gab es meines Wissens nicht.


[Закрыть], тем не менее ежегодно 8 февраля отмечалась очередная годовщина создания МГБ в 1950 г., и по этому поводу оказывались всяческие почести генералу армии Эриху Мильке. Само МГБ вело «работу с общественностью» с использованием передвижных выставок и акций по привлечению новых кадров из молодежной среды[132]132
  За этот участок работы отвечала главным образом центральная группа анализа и информации МГБ. Vgl. BStU, MfS ZAIG 07424. По вопросу вербовки новых кадров также см. соответствующие разделы в: Jens Gieseke: Die hauptamtlichen Mitarbeiter der Staatssicherheit. Personalstruktur und Lebenswelt 1950–1989/90, Berlin 2000 (im Folgenden Gieseke: Mitarbeiter).


[Закрыть]. В шпионских романах и фильмах постоянно возникал концерн Мильке, насаждался образ врага, а миф о всеведении приукрашивался образом заботливого ведомства[133]133
  Reinhard Hillich: Spielmaterial. Zur Darstellung des MfS in der Kriminalliteratur der DDR, in: Horch und Guck. Zeitschrift zur kritischen Aufarbeitung der SED-Diktatur, 2 (1993), S. 1–10.


[Закрыть].

Этот и другие примеры показывают, что существовал обширный опыт жизни с Штази, причем не только у самих сотрудников Штази, но и у активистов оппозиционного движения и движения за права человека. Самые обычные граждане ГДР знали о существовании этого репрессивного аппарата, Штази изменяла, ограничивала и контролировала и их жизнь и могла в случае проявления враждебности к режиму разрушить ее. Некоторые оппозиционные группы пытались защититься от Штази, договариваясь между собой о том, чтобы просто игнорировать внедрение сотрудников МГБ в их среду. Из биографических и автобиографических текстов мы знаем, как отдельные лица вели себя с МГБ и как им, например, удавалось успешно избежать попытки вербовки, «деконспирируясь» перед общественностью. Мы хорошо информированы о методах вербовки новых кадров, типичных карьерах и смене поколений на разных уровнях служащих Штази[134]134
  Vgl. Gieseke: Mitarbeiter, insbesondere die jeweiligen Abschnitte zur «Inneren Verfassung».


[Закрыть]. Новаторское исследование Йенса Гизике о штатных сотрудниках Штази характеризуется прежде всего социально-историческим подходом, однако, несмотря на это, оно дает возможность получить представление о формирующихся, а с 1985 г. также и меняющихся структурах чекистского[135]135
  Сокращенное название «Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем», созданной в 1917 г., которая была предшественницей советской секретной службы КГБ и тем самым прообразом Министерства государственной безопасности ГДР. Первым руководителем ВЧК был Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926).


[Закрыть] мира.

Но в целом мы знаем об опыте и буднях жизни во времена существования Штази слишком мало. Как протекала жизнь оппозиционного активиста, который должен был постоянно опасаться того, что это «оно» вмешается в его судьбу? Как взаимодействующие между собой борцы за права человека воспринимали угрозу со стороны МГБ? Как функционировало и могло действовать «разложение», известно в первую очередь на примере таких выдающихся оппозиционеров ГДР, как Юрген Фукс или Вольфганг Темплин[136]136
  Vgl. Gieseke: Mielke-Konzern, S. 190 f.


[Закрыть]. Ценную информацию сообщает и Бабетт Бауэр, исследуя индивидуальный опыт «Контроля и репрессий» в отношении людей, попавших в ГДР в жернова Штази[137]137
  Babett Bauer: Kontrolle und Repression. Individuelle Erfahrungen in der DDR 1971–1989, Göttingen 2006.


[Закрыть].

Как протекали служебные будни Штази, какое самосознание служило для сотрудников мотивацией в их работе? Как внутри аппарата воспринимались различные фазы в существовании ГДР? «Доверчивость» в сочетании с «дисциплиной» – так заместитель министра госбезопасности и, в течение короткого срока, шеф Ведомства национальной безопасности Вольфганг Шваниц описывает свое собственное восприятие действительности, однако сразу же отмечает, что с «середины восьмидесятых годов неслыханно обостряющееся противоречие между тем, что говорилось на заседаниях ЦК, и реальной жизнью становилось все очевиднее»[138]138
  Wolfgang Schwanitz: «Mensch, ist es denn wirklich schon so schlimm..?», in: Jean Villain (Hg.): Die Revolution verstößt ihre Väter. Aussagen und Gespräche zum Untergang der DDR, Bern 1990, S. 153.


[Закрыть]. Документальный фильм «Будни одного ведомства» («Alltag einer Behörde») указывает на большой познавательный потенциал такого подхода[139]139
  Vgl. die knappe Skizze bei Hüttmann: DDR-Geschichte, S. 374–377.


[Закрыть]. Схожим образом следовало бы изучить до сих пор не привлекавшие к себе большого внимания рассказы офицеров Штази о самих себе[140]140
  Vgl. Karl Wilhelm Fricke: Geschichtsrevisionismus aus MfS-Perspektive. Ehemalige Stasi-Kader wollen ihre Geschichte umdeuten, in: DeutschlandArchiv 1 (2006), S. 490–495.


[Закрыть].

И – конечно же – как Штази влияла на жизнь большинства населения? Насколько распространен и насколько эффективен был «миф Штази» о тотальном присутствии аппарата?

«Мы жили, как под стеклом, подобно наколотым на булавки жукам, и любое дергание ножками с интересом фиксировалось и подробно комментировалось», – говорит, будучи сам глубоко укорененным в истеблишменте ГДР, писатель Стефан Гейм[141]141
  Stefan Heym: Der Winter unseres Missvergnügens. Aus den Aufzeichnungen des OV Diversant, München 1996, S. 14.


[Закрыть]. За исключением этих и схожих ссылок в вымышленных текстах, анекдотах и (авто)биографических набросках мы знаем об этой стороне истории Штази очень мало[142]142
  Vgl. Stefan Wolle: Leben mit der Stasi. Das Ministerium für Staatssicherheit im Alltag, in: Helga Schultz; Hans-Jürgen Wagener (Hg.): Die DDR im Rückblick. Politik, Wirtschaft, Gesellschaft, Kultur, Berlin 2007, S. 79.


[Закрыть].

В чем мы нуждаемся, так это в подходе к Штази, не столько ориентированном на бюрократические структуры, сколько рассматривающем в большей степени проявления и эффекты в повседневной жизни[143]143
  Vgl. Gieseke: Einleitung, in: ders.: Stasi und Gesellschaft, S. 11–35.


[Закрыть]. Так у преобладающего до сих пор изображения в черном и белом цвете могли бы появиться оттенки, и оно благодаря этому стало бы в то же время и более точным. Одновременно мы смогли бы лучше понять, как функционировала диктатура СЕПГ и как она была повержена. В общественной памяти такой подход помог бы лучше интегрировать разнообразные воспоминания о жизни в ГДР как важную часть истории.

Не следует опасаться выхолащивания сути или приукрашивания диктатуры ГДР, наоборот: более глубокое понимание механизмов власти, подавления и адаптации к режиму может лишь обогатить общественное осознание истории ГДР.

Легенды и дискуссия вокруг них: «всемогущая Штази» и «народ стукачей»

Была ли Штази «условием существования государственного социализма»?[144]144
  Alle Zitate bei Hüttmann: DDR-Geschichte, S. 367 und 369.


[Закрыть]

Обеспечивалась ли власть СЕПГ в первую очередь или даже исключительно ее всеохватывающим и повсеместным присутствием?

Разоблачения и дебаты 1990-х годов питали идею о вездесущей, всесведующей и всепроникающей Штази. Популярность этой идеи нашла свое отражение даже в популярном анекдоте: через несколько месяцев после роспуска МГБ многие из его сотрудников занялись поисками новой работы. Многие, как рассказывали, пошли работать в такси. Согласно одному из чаще всего рассказываемых анекдотов, садясь в такси, было достаточно назвать свое имя и фамилию, после чего водитель уже знал, куда везти пассажира[145]145
  Vgl. Robert Darnton: Der letzte Tanz auf der Mauer. Berliner Journal 1989–1990, München 1991, S. 72.


[Закрыть].

Тот, кто хочет задаться вопросом, насколько Штази обеспечивала возможность существования ГДР или, наоборот, насколько диктатура СЕПГ могла бы существовать без Штази, должен понимать, что он требует ответа, в высочайшей степени дифференцированного по времени: в принципе, ГДР скорее всего никогда – в отличие, например, от нацистской диктатуры, – не опиралась на поддержку большинства населения и не строилась при его поддержке. Это относится в первую очередь к концу 40-х и к 50-м годам. До и после создания государства функционеры КПГ и СЕПГ реализовали свои притязания на власть с применением часто грубой силы. Созданное в 1950 г. Министерство государственной безопасности продолжило ту работу, которая была начата его предшественниками, как, например, подчиненным министерству внутренних дел Главным управлением по защите народного хозяйства. С образованием МВД стало также ясно, что руководство СЕПГ в принципе преследовало цели, которые противоречили попыткам замаскировать их демократическими лозунгами: «трансформацию в “народную демократию” по сталинскому образцу и адаптацию политической системы ГДР к аппарату власти Советского Союза»[146]146
  Vgl. Gieseke: Mielke-Konzern, S. 25.


[Закрыть].

В течение ярко выраженной сталинистской фазы, продолжавшейся до 1956 г., эту цель приходилось реализовывать вопреки сопротивлению многочисленных сил, которые преследовали иные политические и общественные цели и из-за этого могли представлять опасность для претензий СЕПГ на власть. Вместе с ростом аппарата расширялся круг задач, вследствие чего Штази по указке партии могла вмешиваться не только в политику, но и в жизнь общества далеко за ее пределами. Наивысшими проявлениями сталинистского террора стали внутренние партийные чистки, начавшиеся в 1949 г., и антисемитские кампании 1953 г. Укрепление власти СЕПГ и – как это называлось на техническом жаргоне аппарата – «обезвреживание» политических противников было бы без МГБ неосуществимо. В том, что касается периода 1950-х и начала 1960-х годов, практически неоспоримо, что Штази представляла собой неотъемлемую предпосылку установления и существования диктатуры СЕПГ.

Более вирулентной, более настоятельной дискуссия вокруг роли Штази становится, однако, в особенности тогда, когда речь идет о 1970-х годах. Остальгические реминисценции, как правило, ссылаются на это десятилетие, часто называемое «золотым». Свое место в жизни заняло выросшее в ГДР и, в случае полной идеологической покорности и лояльности к государству, пользовавшееся частью просто удивительными возможностями послевоенное поколение. Национализация частной экономики, целенаправленное и ориентирующееся на классовую модель управление карьерными и образовательными шансами, как и монополизация возможностей доступа к общественности, создали социальную базу общества, ориентированного на требования диктатуры. Вместе с этим благодаря провозглашенному Хонекером «единству экономической и социальной политики» вырос скромный, но надежный уровень жизни. Вместе с переходом от красного пиетизма в его ульбрихтовском варианте к «жизни в социализме» а-ля Хоннекер уменьшились и масштабы идеологического давления на большинство населения. Помимо этого, согласно оценке британского историка Мэри Фулбрук, «возможно, шестая часть населения… через “микросистемы” власти» оказалась втянутой в функционирование диктатуры»[147]147
  Цитата и последующая информация, как и уже приведенные сведения, заимствованы у Mary Fulbrook: Ein ganz normales Leben. Alltag und Gesellschaft in der DDR, Darmstadt 2008, S. 257.


[Закрыть]. Помимо от 300 000 до 400 000 «ключевых функционеров, которые в осуществлении и укреплении власти на самом деле играли важную роль», она выделяет группу численностью «от 1 до 2 млн взрослых граждан», участвовавших в деятельности многочисленных массовых организаций, политических партий, представительных органов или аппарата управления. В это число не входят многочисленные граждане, которые время от времени выступали в роли внештатных активистов. «С течением времени многие люди каким-то образом, почти как если бы это было чем-то само собой разумеющимся, оказывались втянутыми в функционирование системы». Если диктатура тем самым опиралась на население, то она, возможно, даже приобрела легитимность в такой степени, что все меньше нуждалась в репрессиях?[148]148
  Более подробный критический разбор подхода Фулброк см.: Jens Gieseke: Rezension zu The People’s State: East German Society from Hitler to Honecker, New Haven, London 2005, in: German History 24 (2006), S. 118–120.


[Закрыть]

Такому предположению противоречит не только сама «мирная революция», которая в значительной мере стала следствием недовольства граждан, но и внутреннее развитие Штази и ее деятельность в этом десятилетии. Прежде всего режим отказался от жесткого преследования политических противников, как это происходило в период расцвета сталинизма. В служебных кабинетах министерства обосновалось новое поколение штатных сотрудников – технически и психологически образованных, по большей части закончивших собственный ВУЗ МГБ. На первый план теперь вышли сбор информации, контроль и именно манипуляция. Масштабы использования грубого насилия уменьшились из-за стремления к международному признанию, слишком явные нарушения прав человека могли этому лишь мешать.

В результате такой переориентации деятельность Штази стала более деликатной, но вместе с этим расширился и круг лиц, которых Штази могла брать в разработку. Не только активные оппозиционеры, но и каждый гражданин ГДР был теперь потенциально объектом наблюдения, если возникала повышенная необходимость собрать информацию и предотвратить политическое сопротивление. Самое позднее, вместе с ростом движения за выезд из страны, с которым Штази активно боролась, она начала воздействовать на все большее число граждан ГДР с использованием самых разных средств и стратегий. Речь, в лучшем случае, могла идти не о каком-то ослаблении репрессий, а лишь об изменении их характера.

На вопрос, какое количество восточных немцев на выборах отдало бы свой голос за эту систему, ответить с уверенностью не представляется возможным. Но многое говорит за то, что диктатура в 1950–1960-х годах смогла утвердиться исключительно с помощью своего репрессивного аппарата. Неоспорим и тот факт, что масштабы ожесточения и недовольства с конца 1970-х годов очень сильно выросли, так что без Штази политически непреклонный режим вряд ли смог бы сохраниться так долго.

С образом государства Штази и всемогущества МГБ был тесно связан вопрос о готовности большого числа граждан к доносительству, который приобрел актуальность после 1990 г. Было ли население ГДР «народом стукачей»? Прежде всего образ неофициального сотрудника давал повод для разнообразных спекуляций[149]149
  Vgl. dazu die erste Annäherung von Barbara Miller: Narratives of Guilt and Compliance in Unified Germany. Stasi Informers and their Impact on Society, New York 1999.


[Закрыть]. Так, если взять только один пример из масштабных дебатов, то весной 1990 г. разные источники оценивали число информаторов Штази в 2 млн[150]150
  Vgl. A. James McAdams: German Officials as Historians, in: Wolfgang Schluchter; Peter Quint (Hg.): Der Vereinigungsschock. Vergleichende Betrachtung zehn Jahre danach, Velbrück 2001, S. 213–237, hier 217.


[Закрыть]. Не один только министр внутренних дел ГДР Петер-Михаэль Дистель трубил в этот рог, заявляя, что, по его мнению, в системе ГДР никакой вины не было только за новорожденными и никогда не просыхающими алкоголиками[151]151
  Interview mit Peter-Michael Diestel, in: Die Welt vom 21. April 1990, S. 4.


[Закрыть]. Назначенный на должность министра по делам обороны и разоружения пастор Райнер Эппельманн (Rainer Eppelmann) вначале считал, что примерно одна треть населения с той или иной степенью интенсивности сотрудничала со Штази[152]152
  Der Spiegel, April 2 (1990), S. 21 f.


[Закрыть].

Сегодня мы знаем, что эти цифры были значительно завышены: на основании изученных до настоящего момента архивных материалов МГБ Мюллер-Энбергс показал, что количество неофициальных сотрудников выросло с 5200 в 1950 г. до 173 000 к моменту развала ГДР. Всего МГБ за весь период своего существования привлекло в качестве неофициальных сотрудников 624 000 человек[153]153
  Vgl. Helmut Müller-Enbergs: Inoffizielle Mitarbeiter des Ministeriums für Staatssicherheit, Bd. 3: Statistiken mit CD-ROM, Berlin 2008.


[Закрыть]. Таким образом, МГБ создало, вне всякого сомнения, исключительно плотную сеть информаторов, от помощи которых система в значительной степени зависела и которых верхушка МГБ не только риторически постоянно называла «главным оружием МГБ»[154]154
  Vgl. Helmut Müller-Enbergs: Inoffizielle Mitarbeiter des Ministeriums für Staatssicherheit: Richtlinien und Durchführungsbestimmungen, Berlin 1996, S. 198 und öfter.


[Закрыть].

Тем не менее представление о «народе стукачей», как показывают некоторые углубленные и сравнительные размышления, не соответствует действительности: система неофициальных сотрудников прямо опиралась на пример советского репрессивного аппарата, который во многих отношениях определял построение, структуру и методы работы МГБ. Но помимо этого интенсивные усилия по созданию в высшей степени формализованной сети доносчиков показывают и принципиальную слабость режима. Если, например, гестапо в качестве тайной полиции национал-социалистической Германии едва могло справиться с огромным количеством поступающих доносов, то диктатура СЕПГ в гораздо меньшей степени могла рассчитывать на признание и поддержку населения и по этой причине опиралась на в высшей степени формализованную сеть неофициальных сотрудников[155]155
  Vgl. Robert Gellately: Allwissend und allgegenwärtig? Entstehung, Funktion und Wandel des Gestapo-Mythos, in: Gerhard Paul; KlausMichael Mallmann (Hg.): Die Gestapo – Mythos und Realität, Darmstadt 2003, S. 47–70; Vgl. Gieseke: Mielke-Konzern, S. 119 f. Марк-Дитрих Озе «Мы оттягивались на полную катушку»


[Закрыть].

Также с полным на то основанием указывалось, что привлечение большого числа неофициальных сотрудников было отражением «психологии валовых показателей», свойственной режиму, и само по себе мало что говорит об эффективности этого инструмента. Намного основательнее, чем до сих пор, необходимо исследовать мотивы согласия неофициальных сотрудников на сотрудничество, поставляемую ими информацию и результаты этой деятельности. Лишь после этого можно будет понять, как и насколько деятельность неофициальных сотрудников распространялась на непосредственные социальные отношения в семье, на рабочем месте и в кругу друзей – и какова была реакция на разоблачение доносительства и его последствия после 1990 г.

Марк-Дитрих Озе[156]156
  Пер. с нем. Игоря Шматова.


[Закрыть]
«Мы оттягивались на полную катушку»
ГДР – «государство молодежи»?

«Тошно было до невозможности, но мы оттягивались на полную катушку». Так Томас Бруссиг в повести «Солнечная аллея» (1999) подытожил годы своего юношества (на русском языке книга вышла в переводе М. Рудницкого. – Перев.). Книга, а еще больше фильм «Солнечная аллея» (режиссер Леандер Хаусманн, 1999) показывает хаотическую повседневность восточноберлинской молодежи, жизненную свободу которой ограничивала не только Берлинская стена. Полутона, которые в угловатой истории на фоне громкой музыки и кричащих красок легко можно не заметить или не услышать, будят воспоминания многих из тех, кто вырос в ГДР, воспоминания о бурном времени, когда надо было отважиться на определенные решения. Нельзя сказать, что это не типично для молодежи, однако жизненные условия, в которых молодым людям нужно было принимать эти решения в ГДР, сильно отличались от тех, в которых жили их сверстники, скажем, на Западе Германии.

То, что в этих воспоминаниях о юношеских годах в ГДР «оттягивание на полную катушку» занимает большее место, чем все то, что тогда воспринималось как «тошнота», кажется вполне естественным, поскольку хорошие воспоминания всегда более приятны, чем нехорошие. Действительно, повседневность в ГДР вполне могла приносить немало радости и веселья. Многие просто не ощущали существующие ограничения и вытекающие из них неудобства, большинство их просто не замечали. Так что было принято рассматривать ГДР как то место, где молодежь живет исключительно радостно и беззаботно.

Вопреки всем официальным заявлениям неразделимая связь между государством и Социалистической единой партией Германии (СЕПГ), с одной стороны, и молодежью ГДР – с другой, в первую очередь носила преимущественно пропагандистский характер. Ведь как бы там ни было, молодежь составляла «боевой резерв партии». Одновременно партийно-государственное руководство постоянно должно было держать в поле своего неусыпного внимания вопрос о том, кто, если не молодежь, будет поддерживать и продолжать его политику[157]157
  Об этом еще в 1947 г. говорил Вальтер Ульбрихт: Ulrich Mählert: Die Freie Deutsche Jugend 1945–1949. Von den «Antifaschistischen Jugendausschüssen» zur SED-Massenorganisation, Paderborn 1995, S. 255 (im Folgenden Mählert: Freie Deutsche Jugend).


[Закрыть]. Как заклинание высшие руководители государства и партии повторяли слова о неразрывном единстве молодежи и социализма. «Социализму… и только социализму принадлежит будущее. И это будущее молодежи», – заявил, например, Эрих Хонеккер в 1972 г.[158]158
  Erich Honecker: Die Jugend der Deutschen Demokratischen Republik und die Aufgaben unserer Zeit, 20. 10. 1972, in: ders.: Reden und Aufsätze, Bd. 2, Berlin (Ost) 1977, S. 63.


[Закрыть], а за пять лет до этого он более образно сформулировал ту же мысль так: «Молодежь помогает своими идеями и своим трудом завершить строительство социализма»[159]159
  Erich Honecker: Abschlussrede zum Pfingsttreffen der FDJ, Karl-Marx-Stadt, 15. 5. 1967, in: ders.: Zur Jugendpolitik der SED. Reden und Aufsätze von 1945 bis zur Gegenwart, Berlin (Ost) 1977, S. 293.


[Закрыть].

Как же в действительности обстояло дело с нерушимой связью молодежи с «реально существующим социализмом» в ГДР? Какую роль при этом играла молодежная политика СЕПГ? И была ли Свободная немецкая молодежь на самом деле так свободна, как сегодня, возможно, кто-то думает об этом, надевая форменную голубую рубашку ССНМ?