Текст книги "Российский колокол № 5-6 2020"

– Надо, – веско сказал он, – внимательно читать прессу. По новому постановлению императорского серпентария именно вы и являетесь паразитами, и другим паразитам не бывать! Да и вам недолго осталось ерепениться. Паутинка-то, она только с виду легкая да тонкая, а на самом деле крепкая, как удавка!

– Караул! – завопила испуганная оппозиция. – Кровавый заговор! Требуем допустить нас к его вечно спящему величеству, может, его и нет совсем! Кто он, господин паук?! Кто он?!

Шум поднялся такой, что хоть всех святых выноси, грандиозный получился шум! Но среди всеобщей суеты и гвалта раздался ехидный голос слизняка:

– Посмотреть хотите? Это можно! Грех отказывать народу в последнем желании.

И тут только заметили бузатеры, что в лесу как-то резко потемнело. В мертвой тишине с ужасом наблюдали они, как огромная тень, медленно надвигаясь, заслонила собой яркое полуденное солнце. Холод и мрак вмиг опустились на Лес. Высоко, намного выше самого высокого дерева, широко расставив свои лохматые лапы, стоял огромный паучище! Его острые как бритвы жвалы со страшным металлическим скрежетом терлись друг о друга, наводя этим звуком смертную тоску и ужас на тех, кто сразу не умер от первого приступа животного страха. Огромные красные глаза невиданного зверя горели адовым огнем, и был в них космический холод, пустота и абсолютная безжалостность, которую невозможно описать словами.

Тогда только даже до самых безмозглых обитателей леса дошло наконец, что если все и казалось дурной сказкой, то сказка эта была последней.

Так-то вот. А вы думайте…

2005 г.

Наталья Якушина

Родилась в Бресте, живет в Подмосковье. Окончила Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Член Союза писателей Москвы, Интернационального Союза писателей, Национальной Ассоциации Драматургов. Редактор раздела драматургии журнала «Лиterraтура». Организатор Международного драматургического конкурса «ЛитоДрама», Семинара современной драматургии под руководством И. Райхельгауза при Школе современной пьесы. Прозаик, драматург, журналист.

Я хотела этот рассказ назвать «Заметки из Коктебеля. С Яковлевым и без», но Яковлеву не понравилось. И тогда я предложила другой вариант: «Яковлев и бес. Записки из Коктебеля». Яковлев заулыбался и одобрительно закивал.

Лев Яковлев повел на этот раз не в Лисью бухту, а на улицу Грина. Наш маршрут пролегал через безжизненные горы, впереди совершала восхождение одинокая девушка. Мы ее спросили, не идет ли она туда же – на улицу Грина, девушка недоуменно оглядела местность и ответила, что даже не предполагает, каким образом здесь может оказаться какая-либо улица. Но Яковлев не унывал и убеждал нас следовать за ним.

«Вы же знаете, я всегда куда-нибудь выведу», – говорил Яковлев. И мы медленно и устало тащились за ним, как евреи за Моисеем.

Мы добрались, но джазовый концерт на улице Грина перенесся на два часа позже. Нам гостеприимно предложили переночевать в японском домике. Настоящем трехугольном японском домике с умиротворяющим садом.

В главном доме висела люстра из цветного стекла, находились уютный камин и диваны. На стенах висели чудесные картины: вернисаж лучших художников Крыма. Во дворе рос виноград, и нас ждала настоящая чайхана на веранде.

Хозяйка усадьбы на улице Грина – Гуля. Атмосфера у Гули самая что ни на есть волошинская: хаотично распределившись по гостеприимному дому, сновали туда-сюда творческие люди.

Я рада, что Яковлев нас туда завел, хотя мы так и не попали на джазовый концерт. Зато нас угостили виноградом. И мы увидели своими глазами, что в суровых киммерийских горах есть улица Грина. И даже японские домики и сады.

Оказывается, в номере гостиницы вай-фай тоже работает, а я, как полная психопатка, провела час у бассейна, на морозе, с охрипшим голосом.

Фая сегодня много рассказывала про всех интересного: кто из-за какой писательской сволочи покончил жизнь самоубийством или сошел с ума. И я сказала, что мужчин нельзя любить, их надо угнетать и истязать, пусть они плачут и страдают, а не мы… такие красивые, талантливые, умные, замечательные… Про нас, женщин, можно говорить хорошее бесконечно. Тем более нельзя влюбляться в писателей. А если в поэта – то вообще крышка.

Фая рассказала, как она познакомилась с Венечкой Ерофеевым в первый раз. Замечу, что многие поэты знакомились со мной раза три, каждый раз приговаривая: «Такая интересная девушка. Я вас раньше не видел». Так много раз знакомился со мной поэт Герман Власов. И поэт Евгений Чигрин.

Фая – красивая, молодая – бежала на поезд, который вот-вот отойдет. Бессовестно опаздывала. У нее на ногах – босоножки на огромных платформах. Мужики вслед говорили: «Эта на ходулях не успеет». А Фая разбежалась и запрыгнула в поезд, как грациозная лань, в последний вагон. Эту сцену наблюдал из окна писатель Венечка Ерофеев. И, конечно же, он, движимый туманными желаниями, захотел эту прыгучую девушку найти, ему было удивительно, что она, которая никак не могла успеть, успела… На его глазах свершилось волшебство. Венечка бродил по вагонам, заглядывал в каждое купе и не находил девушки. А Фая предусмотрительно сменила черную куртку на красную, вернее, куртка была двусторонняя. И еще Фая надела на голову капюшон, погрузившись сразу в чтение книги.

Венечка потом долго вспоминал в беседах с друзьями, что видел однажды настоящее и чудесное видение – прекрасную девушку-китаянку на ходулях, которая запрыгнула в отходящий поезд, а потом таинственно исчезла, растворилась, рассеялась.

Поесть мы любим в кафе «Московское». Вчера официантка заметила, что мы, писатели, как одна большая семья: одни приходят, другие уходят, и размножаемся мы, как тараканы. Ежик, оказывается, затаил на нас с Санией обиду за то, что мы как-то зимой, по дороге из Литинститута, купили ему картошку в «Макдоналдсе», и он за это решил отомстить нам и оплатить наш ужин в кафе. Мы с Санией тут же сообразили, что надо бы наладить выгодный бартер, и пожалели, что мы тогда не купили Ежику еще и чизбургер. И сегодня мы пришли, а там – драматурги, и мой «любимый» Олег Михайлов, который очень возбужденно меня встретил, стал показывать всем каталог липкинских писателей (с собой носит) и называть меня Якушкиной. Видимо, Михайлов хотел поиздеваться над тем, что мою фамилию исказили. А что я сделаю, это все Сенчин, «великий редактор и составитель» липкинских сборников, не умеет фамилии копировать и вставлять.

Олег начал задавать мне издалека по этому поводу вопросы, на что я ответила блистательно: «Я плохо слышу, и если вы, Олег, хотели мне что-то сказать, то подойдите и скажите». И он не подошел. Конечно же, не подошел, ведь он невоспитанный. Мы сидели за разными столами, как два враждебных драматургических лагеря.

Я выпила три стаканчика портвейна и, уходя, решила протянуть руку мира. Никто не ждет, а я протяну. Олег дружелюбно взял у меня автограф. Я написала ему: «С любовью!» Олег еще раз спросил, почему исказили мою фамилию. Я ответила, что я не сержусь на то, когда ошибаются другие, потому что сама часто ошибаюсь и путаюсь в фамилиях. И Филатов, руководитель фонда, извинился передо мной публично. Михайлов всем тогда торжественно сообщил, что испытал оргазм. И спросил, не хочу ли я получить его автограф на моем экземпляре каталога. Признаться, мне польстил бесконтактный оргазм Олега Михайлова.

Слава Харченко сделал вывод, что я лидер, а потому подавляю мужчин. И почему-то начал говорить, что он бы пристал ко мне, но его желание крайне вялое… Не знаю, почему подавленные мужчины чувствуют себя обязанными приставать ко мне. Я всего лишь заметила, что Слава как мужчина мог бы и развлечь двух дам беседой. И началось: «Что мне, на столе танцевать?» – и я грустно констатировала факт: «Слава не танцует на столе». «Хорошее название рассказа. Дарю», – поддержал Слава. На что я ответила, что не гордая и возьму… Тем более я сама его придумала.

Правильно Светлана Василенко говорит про этих писателей: «Они забыли, что у них в штанах».

Но, между прочим, мне иногда встречаются мужчины, которые умеют относиться к женщине как к женщине, и я себя с такими ощущаю без всяких проблем хрупкой и нежной, мне это приятно… Забота, снисхождение…

Вчера не получилось кататься на лошади, а завтра конная прогулка состоится. Сначала мы будем двигаться медленным шагом, потом плавно перейдем в галоп, затем – в рысь… Я боюсь рысью. Но мне сказали, что главное – не показывать лошадям страха.

Я не хотела рысью, о чем прямо заявила. И не было никакого плавного галопа, а сразу началась рысь. Девушка впереди меня упала с лошади. Но быстро вскочила и заявила, что опять галопом согласна. И мы двинулись… в сторону кладбища. А до этого туристы с часовой экскурсии без галопа возвращались, и все стонали. И инструктор говорит: мол, хватит стонать, сейчас эти три отважные девушки поедут на двухчасовую с половиной экскурсию рысью. Стало страшно.

Мне дали не коня, а кобылу Маню. Маня оказалась спринтером. Выдавала семьдесят километров в час, легко перепрыгивала канавы, метр в высоту брала. Я ощутила себя ковбойшей с Дикого Запада. У меня горы в глазах плыли, будто я алкоголя через край бахнула.

Инструктор же настраивал на эротический лад. Сообщил про седло-вибромассажер и как им правильно пользоваться. А еще он так галантно яблоки в руки мне вложил, так многозначительно, чтоб я лошадей покормила. А потом мое ожерелье крайне заботливо под майку спрятал…

Мы посетили Султанские купанья, каменные ванны в горе. И почему-то все нас обвиняли в том, что мы комаров с собой привезли. Наверное, это местный обычай: «Эй, туристы! Опять комаров с собой привезли?»

Экскурсовод всю обратную дорогу рассказывал, как одна женщина два дня назад расческу в ладонь вогнала, а один мужчина родео устроил, а другую женщину двое суток искали в степи… И сам он весь порвался, показал в качестве доказательства многочисленные шрамы.

В конце нас ожидали закат и голубые горы… Бонусом нам устроили джип-сафари на «Ниве». Предложили остаться навсегда. Но мне нужно было в ресторан «Крым» на банкет, где Союз российских писателей устроил нашу судьбу с Санией Шавалиевой, посадил нас рядом с писателями-мужчинами из-за границы, и теперь я в Германию еду, а Сания – в Финляндию.

Вчера отпраздновали день рождения Максима Гликина. Максим праздновал свой день рождения в компании, где его почти никто не знал. Сначала мы выпили за Германа Власова, а потом Власов исполнил два стихотворения, посвященных Вячеславу Харченко. Что-то про бутылку-лекарство, которую Харченко несет по пляжу, утопая в песке… К счастью, стихотворения о Харченко закончились, хотя Герман умолял принести ему нетбук, и мы перешли к поздравлению Максима. Ели бастурму из Армении.

Оказалось, что Максим прекрасно играет на гитаре, и такие песни красивые и непростые. Мне больше всего про асфальт понравилась. А сначала он спел шуточную песню про Харченко, переделку песни Высоцкого «Песня о друге» («Если друг оказался вдруг» и т. д.) на украинском языке, и, надо сказать, она мне очень пришлась по душе… Яковлев пошел купаться нагишом с Максимом, после чего Яковлев вернулся подозрительно больной и красный…

В соседнем эллинге тоже отдыхала компания, и выяснилось, что хозяин – бард с многолетним стажем, настоящий крымский абориген. Владимир Быков. И именно он сочинил песню «А ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил». И слабал нам еще много всякого… В это время пришли снизу, а мы сидели на террасе второго этажа, и предложили угли, если нам надо. Яковлев попросил поухаживать за ним и передать ему рыбу, и я иронично заметила: «Если мужчина не ухаживает за женщиной, то женщина – за мужчиной». И девушка Инга меня похвалила за ясный ум. Мне было приятно.

А потом я ушла, шла одна по темному Коктебелю, возле волн… И я не знала, куда идти. Меня не ограбили и вообще не цепляли. Чего-то грустно стало. Наверное, плохо, что я пошла одна, но не хотелось сидеть в той компании. Вот так бывает: весело, весело, а потом – бац! – и грустно. Не то что там кто-то меня раздражал, не мое просто… Чувствовала себя чужой. Но я собралась и сказала, что хватит ныть и жалеть себя. И вроде полегчало. Хотя Максим чудесный. Классно играет на гитаре и поет. Вечер был душевный…

Мой рассказ «Огонь и Холод» обсуждали на мастер-классе от журнала «Дружба народов» и Союза российских писателей. Очень интересная развернулась дискуссия, как всегда. Светлана Чураева назвала мою прозу жирной. На что Лев Яковлев отпарировал, что жир надо как раз убирать, назвал себя страшным критиком. «Это невероятная пошлость, а не литература! Плохая попытка что-то создать!» – кричал, отчаянно жестикулируя, Яковлев. И зачитал самые «жирные» места. С выражением. «Очень красиво читал, у меня слеза по щеке скатилась», – заметил Леонид Бахнов. И все согласились, что Яковлев прочитал очень жирно «жирные» места… Чем усилил эффект жирности, и всем понравилось, вопреки желанию Яковлева, что привело его в дикое неистовство. Он зачитал еще пару мест – эффект такой же, только Леонид Бахнов кивал и говорил, что принял бы рассказ к публикации, но эти места частично убрал бы, правда, не все… Но лучше всех, очень-очень красиво и лестно высказалась Светлана Василенко, я даже записала: «Это не притча, а постмодернистский рассказ. Художественное открытие. Попытка сказочным языком и постмодернистским приемом объяснить то, что происходит с людьми. Надо еще писать, чтоб была книга. Никто еще не работал с прозой вчерашнего дня постмодернистским приемом, но нужен прорыв, а не случайный рассказ». Назвала мой рассказ провокацией и сравнила с прозой Андрея Платонова, который использовал смешение низкого и высокого стилей в творчестве. Еще сравнивали с Личутиным и ранним Сорокиным… А Санию назвали Борхесом по-татарски.

Коровин, организатор Волошинского фестиваля, так и не выдал мне майку. И даже не продал. Говорят, есть люди, которые безнадежно ждут этой майки семь лет. Я ему уже высказала, но Андрей Коровин – взрослый человек, я на него давить не буду. Бог есть, видит все. Михаил Свищев обещал свою снять с груди и отдать мне. Правда, он ее уже залил коньяком. И вообще забыл.

Мимо пляжей для натуралов Яковлев любит завести нас в Тихую бухту. Натуралы – это не такие, как я, а те, кто любит представать перед взором в натуральном виде. Мы быстро проскочили, стесняясь одежды, оделись мы все, как капуста…

Пообедали шикарно рыбой, креветками, пиццей и куриной колбасой. И Яковлев все время говорил, что любит приглашать к столу всех мимо проходящих. И никого так и не пригласил. Фая должна была спускаться к нам с гор с бутербродами, но что-то задерживалась.

Когда мимо проходили мужчина и женщина, мы их спросили, не видели ли они женщину китайской внешности, спускающуюся с гор. Мужчину и женщину звали Слава и Любовь, и мы, конечно же, пригласили их разделить с нами трапезу.

Яковлев попытался еще кого-нибудь позвать, чтоб доказать, что он не только болтает, но голый мужчина почему-то отказался к нам подойти. И вообще все голые натуралы отказывались. Мы для них слишком одетые.

Слава оказался литовцем, который живет в Лондоне. Красивый высокий блондин. Как раз такой, каких я люблю. И он отправился с нами к художнику Стасу, что живет в Коктебеле на даче круглый год и рисует картины в стиле экспрессионизма, очень яркие, оптимистичные работы. По дороге к художнику мы брали с собой всех писателей, которые попадались нам по пути. И завалились мы к художнику огромной компанией.

Мы оказались в очень интересном месте – берлоге художника. Посмотрели выставку на природе, мастерскую. Леонид Бахнов представил меня как талантливого прозаика и драматурга. А Яковлев прокричал: «И еще она блогер! Она про всех гадости пишет!» – «Да, и блогер, – согласился Бахнов. – Блоги из нее так и сыплются». Говорят, Любовь нас покинула в тот момент, когда Слава мне вешал лапшу про то, как его обожают коты и собаки, а я восхищенно заметила, сидя у него на коленях, что это потому, что он очень красивый и обаятельный. Нахально отбила я парня у Любови из Харькова.

Я уже предвкушала томные постельные сцены, полные огня… И мы уже двигались в сторону гостиницы… Но… мы со Славой неожиданно нашли на помойке двух выброшенных новорожденных котят. Они были засунуты в носок и жалобно пищали. Один котенок, серый, умер, а персиковый и черный выжили. Мы взяли по одному котенку, я – черного, а Слава – персикового, согрели их в ладонях и отправились искать им пристанище в Коктебеле, мыто скоро уезжаем… И вообще не понимали, что мы делаем. Но Слава твердо решил: мы дадим котятам шанс выжить.

Наши товарищи открестились от нас, только Яковлев попытался спросить у пары-тройки продавщиц, не знают ли они, где живет только окотившаяся кошка. Одна продавщица ответила: «Как раз сегодня одна такая кошка заходила и спрашивала, нет ли котят на предмет кормления».

Мы проблуждали часа два, и нам никто не хотел помочь. И я решила попросить, как все художники просили себе дачи, помощи у Макса Волошина. А Слава заметил, что это язычество и если просить, то у Бога. И мы обратились вслух к Богу, а я еще – к Максу Волошину про себя. Ну, вдруг язычество до сих пор работает. И тут же нам добрые люди указали дом, где образовался стихийный кошачий приют в доме тети Аси.

Мы отыскали в темноте дом тети Аси, там бегало полно кошек и собак, но все-таки наших двоих приняли, и они сразу поползли к кошке греться. А я боялась, что они умрут в моих руках. Тетя Ася очень грустно вздыхала, глядя на новое внезапное поступление. Мы со Славой внесли материальный взнос в пользу светлого и сытого будущего спасенных котят, чтобы поднять ей настроение. Добрая тетя Ася не без гордости рассказала, что приюту активно помогает жена Эдварда Радзинского.

Пока мы искали котятам-сироткам дом, мы страшно устали, и разошлись по домам. Секс со мной опять не случился. Пришлось пожертвовать телесными утехами ради гуманизма. Вот так Бог сводит людей. Я думала, все это было ради секса и любви, но оказалось, что Бог всего лишь задумал спасти жизнь двум маленьким котятам…

Начался день с того, что я проснулась и захотела сходить на могилу Волошина поблагодарить его за котят. Раз все ходят и просят что-нибудь важное у Макса, я тоже не лысая.

И вот мы с Санией совершаем торжественное восхождение… Я купила себе скромный завтрак: кусок мяса, картошку и малосольный огурец. А продавец хотел положить еще лука, но я отказалась. «Что, целоваться будете?» – спросил продавец. «Надеемся, – ответила я. – Но не с нашим, видно, счастьем. Вот собрались просить Макса Волошина». Продавец посмотрел на меня с жалостью, оглядел с ног до головы и сказал, что если я до вечера не найду, с кем целоваться, то он будет здесь работать до шести утра. А потом еще негр нам сказал, продавший минералку, что мы хорошие покупательницы; мы ему гривну дали на чай, тогда он сказал, что мы не только хорошие, но и красивые…

Нам встретилась пара с младенцем, они сказали, что в прошлом году тоже совершали восхождение и ребенок был еще в животе.

На могилу принято приносить камни, найденные у моря. Сания по моему совету пошла на пляж и взяла камешек, правда, до самого моря не дошла, слукавила.

На днях я собирала камни после шторма, и Сания недоумевала, зачем это надо. Я насобирала целый пакет зеленых, коричневых, черных, белых и красных камней… Сания спросила: «Потащишь такой груз домой?» – а я ответила: «Потащу. Ты не понимаешь! Это же давняя традиция – собирать камушки после шторма. Волошин здесь ходил, Гумилев, Толстой… И все собирали. Мандельштаму нравились простые серые камни. Он даже стихи об этом написал. А Цветаева гуляла с будущим мужем и загадала: „Если он найдет сердолик и подарит мне, то стану его женой“. И так и случилось».

Взобрались мы до половины горы, а там – летательные аппараты, не знаю, как эти шутки в виде парашютов называются. Нас зовут: «Идите, девчонки, покатаем!» Я говорю: «Мы летаем только бесплатно!» – «Это секс стыдно за деньги покупать, а полеты – можно». – «Тогда меняем полет на секс». Инструктор задумался. А мы пошли дальше.

Встретили поэта Беликова, он уже совершил восхождение и возвращался. Беликов меня вспомнил, я его тоже. Пригласил на свое выступление, но я отказалась, потому что в двенадцать должна стоять на автовокзале и ждать автобуса в Феодосию. Тогда Беликов сказал, что уже почти двенадцать. И правда – оставалось пятнадцать минут.

И мы с Санией ринулись с горы назад. Я остановилась, поглядела на вершину, где находилась могила Волошина, и попросила о своем важном, извиняясь, что не добрались до конца, крепко сжав сердолик в ладони.

Чтобы я успешно спустилась с гор, помощь предложила бабушка. Спортивная такая, но все равно бабушка. Мне стало неудобно. Я говорю: «Да мне неудобно. Я же молодая». Осеклась, потому что бабушку старой не хотелось называть. «Давай, слушай бабушку, ставь ногу сюда, сюда, вот так, и руку давай, да давай уже, молодая». Бабушка всесторонне меня унизила.