Текст книги "Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 г."

– Ты, Тюка, нарочно мои носки и трусы припрятала! – кипятился он.

– Трусы отца пропали без вести! – хихикнула Глафира. Последний раз дети видели их на сушилке для белья, а далее носки с трусами канули в Лету.

– Я отправляюсь протестовать! Возможно, меня повяжут. – Марфа Кондратьевна с транспарантом, исписанным политическими воззваниями, гордо вышла из кабинета, небрежно бросив в сторону мужа бумажку в тысячу рублей.

– Вы волнуетесь за маму, когда она уходит? – спросила я детей.

– У нее всегда так, – вздохнул Христофор. – Или милиционеры ее свинтили в участок, или она в Европе зажигает.

– Не стоит за нее волноваться! – Лев Арнольдович вытащил из-под стиральной машинки черную рваную тряпку, задумчиво развернул ее, и оказалось, что это пропавшая неделю назад его любимая майка. Повеселев, он добавил: – Нашу Марфу Кондратьевну всегда отпускают. У нее справка есть!

– Мама тоже лежала в сумасшедшем доме? – заинтересовалась Глафира.

Лев Арнольдович прыснул:

– Тюка – многодетная мать. Ей ничего сделать не могут! Через пару часов Лев Арнольдович и Христофор притащили пакеты с продуктами и мощный бинокль. Откуда взялся новехонький бинокль, Христофор предпочел умолчать.

Я приготовила завтрак-обед. Аксинья, проглотив порцию горячего картофеля с рыбой и салатом, ликующе завыла и умчалась в коридор. Ульяна и Любомир бойко стучали ложками – просили добавки.

Христофор как бы невзначай спросил:

– Могу я исповедоваться?

– Да, – ответила я.

– Вместо батюшки я выбираю тебя, Полина! – Он показал на меня пальцем.

– Это еще зачем понадобилось?! – забеспокоился Лев Арнольдович, настраивая дребезжащий магнитофон у кадки с засохшей корягой.

– Есть у меня тяга вытаскивать из чужих карманов деньги! Я и из сумок ворую! Ничем не брезгую! – доверительно сообщил Христофор. – Скоро святой праздник – Крещение, вот я и решил сознаться в грехах.

– И тебя с праздничком, Христофор! – весело отозвалась я.

– Полине в нашем доме бояться нечего! Денег-то у нее нет! – вставила Глафира с набитым ртом.

– А вот у тебя, сестрица, в рюкзаке денежки были! – задиристо сказал Христофор.

Ульяна и Любомир засмеялись.

– Ах ты паразит! – От возмущения Глафира выронила вилку.

– Не догонишь! – брат показал ей язык.

Сцепившись клубком, они выкатились из кухни в прихожую. Затем в страхе заскочили обратно.

– Аксинья дерется! Хлопнула нас в коридоре веником по спине! – пожаловались они.

– Ай, молодца! – выдал Лев Арнольдович и включил на полную громкость песни Владимира Высоцкого.

Подбирая детские игрушки с паркета, я думала о маме: от холода у нее начали опухать руки и ноги. Односельчанка Дина разрешила ей греться у себя. Когда я жила в селе Бутылино, я знала Дину. Осенью у пожилой женщины пропала собачка, и я ходила ее искать. Я несколько раз спрашивала, нашлась ли любимица, но Дина отвечала, что нет. Оказалось, все это было ложью. Дина не смогла мне признаться, что случилось на самом деле, а с мамой разоткровенничалась. Сожитель Дины как-то выпил лишнего и начал качать права.

– Хочешь, я тебя проучу? – спросила его Дина.

– Ты не посмеешь!

– Смотри сюда! – Она схватила свою маленькую собачку, которая доверчиво жалась у ее ног, и распорола ей брюхо ножом.

Дина гордилась своим поступком, тем, что смогла припугнуть мужика, пусть и за счет питомца.

– Не ходи к ней! Человек, способный на такой жуткий поступок, продал душу дьяволу! – сказала я маме по телефону.

– У нас морозы. Без отопления я могу умереть, а она ничего плохого мне не сделает, – ответила мама.

Таким был ее нелегкий выбор.

К полуночи с митинга вернулась Марфа Кондратьевна. Она была злая как ведьма. Милиция отобрала у нее плакат «Вся власть – народу!» и пригрозила оштрафовать за вольнодумство.

– Мне нужно поехать в Ставрополь: зимняя сессия в университете, – сказала я.

– Никуда не поедешь! – недовольно фыркнула Марфа Кондратьевна. – Мне в Чечню нужно смотаться, а потом в Женеву. Ты с детьми будешь сидеть!

– Я не учусь за взятки, – напомнила я. – Мне нужно готовиться к экзаменам.

– Никуда не поедешь! – тихо, но грозно повторила Тюка. – И денег у тебя на дорогу нет. И я тебя не отпускаю.

Сердито засопев, она всё же разрешила мне распечатать на принтере несколько страниц конспекта по психологии.

– Читать будешь вместо сна! – распорядилась Марфа Кондратьевна. – Днем полно работы!

От переутомления у меня начались обмороки. Кошки отравились протухшей рыбой, которую им дали хозяева вместо нормального корма, и их тошнило. Дети с раннего утра до поздней ночи повсюду носились за мной, и я разрешила им обращение на «ты» и «сестра», потому что они всё время путались и называли меня то «тетушка Полина», то «родненькая сестрица», то «наша любимая мама».

Мои перемещения в пространстве походили на действия электровеника: Аксинью расчеши, младших накорми, всех одень, погуляй, Глафиру в ванну затолкни, дом убери, посуду вымой и еду приготовь.

Христофор вызывал отдельное беспокойство.

– Полина, ты была на войне? – как бы невзначай спросил он, мастеря кораблик.

Мы договорились, что пустим корабль по весеннему ручью.

– Была!

– Значит, знаешь, как это – пытать людей?

– Нет, не знаю.

– Мне очень хочется кого-нибудь попытать! Научи меня, пожалуйста! – взмолился мальчик.

– Христофор, ты знаешь, что причинять боль другим людям нельзя? – спросила я.

– Конечно, знаю, я же православный.

– Я не умею пытать людей. И тебе не советую.

– Но это же замечательно! Им больно, а тебе приятно.

– Мне неприятно. И тебе приятно не будет!

Не прошло и получаса, как Христофор, наевшись фасолевого супа, вприпрыжку заскочил в гостиную, где сидели, переругиваясь у икон, Марфа Кондратьевна и Лев Арнольдович, и чиркнул спичкой. Родители залюбовались, как сыночек зажигает бенгальский огонь, а Христофор, схватив ничего не подозревающего Любомира, прижал к нему горячий металлический стержень. Любомир закричал от боли, а Христофор заливисто захохотал. Выскочив из кухни, я с трудом оттащила его от младшего брата.

Марфа Кондратьевна только и знала что причитать:

– Ах! Ах! Господи, помилуй!

Лев Арнольдович, насупившись, молчал.

Правая кисть у Любомира мгновенно опухла и сделалась багрово-красной. Я приложила заживляющую мазь, которую привезла с собой.

Ни Лев Арнольдович, ни Марфа Кондратьевна никаким образом не отругали Христофора за этот проступок. Христофор в возбужденном состоянии носился по квартире, переворачивал столы и стулья и довольно хохотал. Аксинья истошно выла, вскинув голову. От голосовых вибраций больной на кухне перегорели лампочки, а из шкафа вывалилось и разбилось вдребезги стекло.

– Чувствуете? У нее своя вселенная! – Лев Арнольдович метнулся в комнату с раскладушкой, вытащил из ящика секретера пачку мелких желтых таблеток. Выпил сам и сунул детям по несколько штук.

Открыв Коран, спрятанный в дорожной сумке, я спросила у Всевышнего, что мне делать с Христофором. И вышло: «Встретились слепой и зрячий, мрак и свет…»

– Христофор, нам нужно поговорить. – Я посадила его напротив себя и подвинула ему чашку с чаем.

Христофор недоверчиво на меня покосился:

– Ругать будешь?

– Расскажу кое-что.

Истории о пророке Магомеде впечатлили мальчишку. Особенно ему понравился рассказ мусульманских богословов о старом слепом еврее, который просил милостыню у рынка и каждый день неустанно ругал пророка. Иногда люди делились с ним едой. Нищий довольно быстро привык к доброте одного мужчины, который ежедневно навещал его. Насытившись, он частенько жаловался ему на пророка Магомеда и новую религию, не стесняясь в выражениях. Учтивый благодетель не спорил, просто приносил ему пищу. Но в какой-то момент он исчез.

Нищий ждал его днями напролет, но мужчина больше не появился. Спустя какое-то время к нему приблизился человек и представился прежним другом, но нищий сразу раскусил обман. «Нет! – вскричал он. – От него разливался приятный запах, его еда была размягченной, чтобы я, беззубый, смог ее прожевать. Ты – это не он!» Мужчина признался, что является сподвижником прежнего благодетеля и пришел выполнить его доброе дело, но не хотел тревожить слепого старика грустным рассказом о смерти. «Кто же он был?» – спросил нищий. И, узнав, что много лет пророк лично приходил кормить его, а затем терпеливо выслушивал ругань в свой адрес, расплакался.

Христофор, наслушавшись нравоучительных бесед, на следующий день вызвался помогать мне на прогулке с младшими детьми. И пока на ближайших подъездах я расклеивала объявления о поиске работы, он подошел к бомжу, дремлющему на остановке, и, порывшись в карманах, высыпал ему в руки мелочь. При этом мальчишка несколько раз оглянулся, дабы убедиться, что за ним никто не наблюдает.

Дома, на теплой кухоньке, под грохот радио «Эхо Москвы» Лев Арнольдович беспрестанно глушил коньяк и обдумывал хитрый план. Его супругу увели из квартиры правозащитные дела, а он размышлял над тем, как посетил посольство Израиля, что на Большой Ордынке. Там ему объяснили, что воссоединение с предками возможно, только если найдется справка с печатью, которая подтвердит, что перед ними настоящий еврей.

– Что же нам, горемыкам, делать? Как попасть на землю обетованную? – вздыхал Лев Арнольдович.

– Как что, папа? – удивился Христофор. – Разве мы не пираты? Давай возьмем их штурмом!

– Правильно! – возликовала Глафира. – Нужно митинговать у посольства! Станем в пикет, как мама на Пушкинской площади!

Я отыскала в буфете пакет с крупой и теперь перебирала ее, чтобы сварить.

– Неужели у вас нет бумаги, что вы еврей? – спросила я Льва Арнольдовича.

– Нет! – жалобно воскликнул он. – У Абрама имелась справка, что его бабушка – еврейка, а у меня нет даже таких документов. Мою маму записали русской, боялись преследования в СССР.

– Но родилась она еврейкой?

– Да! До девяти лет она носила другое имя, потом записали русской. Я делал запросы по архивам, в ответ – отписки или тишина.

– Надо быть решительными, делать революцию! – встряла в разговор Ульяна.

– Говорю же, идем брать посольство штурмом! – твердил Христофор.

– Это, кстати, идея… – Лев Арнольдович размечтался. – Возьму-ка детей, Аксинья будет кусаться, а остальные громко причитать: «Пустите нас в Израиль, мы евреи!» Пресса набежит! «Новая газета», ВВС… Не выкрутятся! И отправят нас в Израиль! Пособия дадут, пенсии… Аксинью в приют для душевнобольных устроим, пусть о ней заботится хорошее государство…

– Еще вы можете продать одну из московских квартир и купить себе виллу на берегу Средиземного моря, – подсказала я.

– Если бы хоть одна квартира принадлежала мне! Продал бы ее и сразу уехал из России. Но Марфа Кондратьевна не позволит. Она хочет в России жить и всё контролировать. – Лев Арнольдович помрачнел и обратился к детям: – Маме о нашем плане ни слова!

– Клянемся, папа! – пообещали они.

Объявившаяся к двум часам ночи Тюка поведала, что насилу вырвалась из милицейского участка, и стала агитировать нас идти в церковь на ночное стояние. Христофор, услышав предложение матери, затопал ногами и отчаянно завизжал. Ульяну и Любомира я уложила, они уже спали. Я велела Христофору немедленно прекратить истерику, а он притворно завыл и наврал матери, будто я шлепнула его полотенцем.

Глафира отругала брата:

– В ночь на Крещение в тебя, Христофор, вселились черти! Полина к тебе даже близко не подходила!

Марфа Кондратьевна обиделась на слова дочери и велела ей собираться.

Когда мать с закутанными в зимнюю одежду детьми вышла в подъезд, Христофор заявил:

– Я передумал идти в церковь! Буду до утра играть на компе! – после чего ускакал, предварительно свистнув у Тюки ключ от кабинета.

Лев Арнольдович только руками всплеснул. Марфа Кондратьевна и Глафира уехали.

– Трата-та! Замочу! Ухвачу! Но свое получу! – доносилось от компьютера: там под руководством Христофора стреляли виртуальные танки и вертолеты.

Мне удалось выманить его из кабинета в пять утра. После этого я смогла распечатать лекции по психологии и начала готовиться к экзамену, но заснула прямо в кабинете за столом.

И приснился мне сон: два полюса Земли в виде прицела. Я находилась в Арктике.

– Внутри полюсов есть саркофаги, – сказал межгалактический капитан, появившись прямо изо льда. – Саркофаги созданы из космического металла, каждый в виде двух капсул, что схожи с пирóгами народов Океании. Капсулы наверху и внизу спаяны между собой. В одной из них – исполинский мужчина, в другой – исполинская женщина. Они пребывают в состоянии самадхи. Их энергия питает ваш мир. Они – Семёна. Садовники «посадили» их, чтобы на Земле взошел человеческий род.

Длинные саркофаги открыли и мне показали гигантов. Мужчина был смуглым, а женщина, наоборот, с европейским типом внешности.

– Запомни, Полина, – сказал межгалактический капитан. – Время на полюсах Земли течет по-другому. Оно изменчиво, чтобы сохранить корни.

Утром Аксинья решила залечь в ванне. Обычно она там ела пену или порошок, но в этот раз проворней оказался Лев Арнольдович. Аксинья начала стучать в дверь и возмущенно мычать. Христофор поддел ножиком защелку, чтобы Аксинья убедилась, что ее не обманывают и в ванне сидит отец.

Марфа Кондратьевна, вернувшись из церкви, стала хохотать над проделками сына, и я проснулась.

– Зрелище малоприятное! Закройте дверь! – закричал Лев Арнольдович.

– Конечно, малоприятное! Ты, папа, купаешься без пены! – подтвердил Христофор, сунув нос в ванную.

Аксинья, оставив желание помыться, бросилась в незапертую кухню на запах. На лавках стояли черные полиэтиленовые пакеты, доверху набитые бутербродами и фруктами.

– Мы с Глафирой их из церкви принесли! – похвасталась Тюка. – После службы там накрывают столы для прихожан. Дают бутерброды с колбасой! Я на ночные стояния всегда запасаюсь пакетами. Как только служба заканчивается, сгребаю со столов добычу. Многодетной матери никто слова не скажет!

– Ясно! – меня разобрал смех. – Вы – мать-добытчица! Дети, едва проснувшись, побежали на кухню и уже усиленно жевали. Аксинья запихивала в рот сразу по дватри бутерброда и проталкивала пальцами внутрь, чтобы побыстрей проглотить.

– Мне оставьте! – кричал Лев Арнольдович из ванной. Насытившись, Христофор стал приставать к Глафире:

– Не дам спать тебе, монашка! Не дам!

В коридоре трезвонил домашний телефон. Зулай набрала мне откуда-то с другой окраины Москвы.

– Полина, я живая. К Марфе Кондратьевне не приеду.

Нашла, где жить.

– Молодец! – похвалила я и спросила: – Ты слышала про Сусанну Черешневу?

– Да!

– Я от Марфы Кондратьевны про нее узнала. Похоже, это какая-то аферистка.

– Она документы подделывает и «в беженцы» определяет. Вначале нужно сунуть ей «на лапу», потом она делает вид на жительство в Европе.

– Понятно, что реально пострадавшим она не помогает, – протянула я, отгоняя Христофора от измученной Глафиры: он решил облить сестру холодной водой из кружки.

– И не поможет! Знакомые чеченцы думают, что она работает на ФСБ! – сказала Зулай. – Сусанна Черешнева окопалась в Финляндии. Поближе к международным грантам и фондам. Всюду своя. Любит бухать с режиссерами и министрами. Выступает в Европарламенте с докладами – нашла лазейку через правозащитные конторки.

– Изумительно! – Мне удалось отпихнуть Христофора от Глафиры, и вода из кружки пролилась на транспаранты Марфы Кондратьевны. Зато Глафира увернулась.

– Ага. Сволочь страшная. Шкура! Подружка Тюки. Будь осторожна. Если что, я тебе ничего не говорила. – Зулай повесила трубку.

Пока мы разговаривали, домочадцы прикончили бутерброды.

После трапезы по расписанию намечался просмотр серии «Фантомаса». Но Любомир бросил на пол стеклянный шарик, и тот разбился. Ульяна заплакала: шарик принадлежал ей. Лев Арнольдович не сдержался и шлепнул Любомира полотенцем.

– «Фантомас» плохо влияет на детскую психику! Не потерплю западные фильмы в своем доме! – распсиховалась Тюка и выключила телевизор.

– Это же классика! – встряла я.

– Не православное дело – подобное лицезреть! – отчеканила Марфа Кондратьевна.

Христофор и Глафира, оставшись у потухшего экрана, начали драться за бинокль. Таскали друг друга за волосы. Родители бездействовали. Я, забрав младших в другую комнату, читала им сказки, а Тюка громко жаловалась супругу:

– Такую гадину пригрели у себя! За десять лет я впервые помыла чашку! Это она меня довела!

Лев Арнольдович ответил:

– Может, пора начинать, Марфа Кондратьевна? А то совсем забудешь, как это делается. Полина – молодец!

– Ты за нее, предатель?! – воскликнула Марфа Кондратьевна.

– Она меня борщом кормит! С черным хлебом и чесноком! – Лев Арнольдович причмокнул от удовольствия.

– Изменник! – злобно выкрикнула Тюка.

Глафира и Христофор, хорошенько подравшись, приметили, что дверь в кабинет не заперта, и наперегонки бросились к компьютеру. Чтобы одолеть сестру, которая была сильнее физически, Христофор пошел на хитрость.

– Она не святая! – заорал он на всю квартиру.

– Слушай, сынок, кого это волнует? – отозвалась мать.

– Она учится в православном интернате, а сама грешит! – надрывался Христофор.

– Мы вместе согрешили! – защищалась Глафира.

Лев Арнольдович начал было сочинять забавную частушку о происходящем, но тут выяснилось, что Глафира и Христофор подглядывали через бинокль в окна многоэтажки напротив.

– Он рассматривал, как девушка переодевалась! – выдала брата Глафира.

– А она!.. А она… – Христофор задыхался от возмущения. – …Как мужик без штанов вышел из душа!

От компьютера обоих доносчиков прогнали. Тщательно заперев кабинет, единственное место, откуда можно было выйти в интернет, Марфа Кондратьевна стала собираться на митинг. Лев Арнольдович тоже исчез, пообещав вернуться ближе к ночи. Дети сновали по квартире, подобно воробышкам: ни в школу, ни в детский сад они не ходили. Христофора в православном классе отпустили до середины февраля.

Любомир и Ульяна, вооружившись плюшевыми игрушками, колотили старшего брата, а Глафира, устроившись в потрепанном кресле у лоджии, увлеченно писала стихи в блокнот.

Христофор, извернувшись, изо всех сил ударил Любомира ногой, тот от боли согнулся пополам.

Я тряхнула Христофора за плечи:

– Не смей обижать маленьких!

Христофор фыркнул и пошел на кухню за чашкой. Залез на табуретку, но едва протянул руку к верхней полке, как у ветхой табуретки подломились ножки. Завоеватель рухнул, а на голову ему с размаху шлепнулась жестяная миска.

– Я пират, а пираты не плачут, – повторял Христофор, пытаясь сдержать слезы.

– Но даже им следует помнить, что злодейство наказуемо. И так будет всегда, – строго сказала я.

Убирая чужой дом, я постоянно думала о маме. Мама, вернувшись от грузинки Дины в холодный дом, потеряла сознание. Повезло, что ее нашла бабка Алиса. Приехать маме было некуда, здесь меня едва терпели. Выходных за месяц случилось всего два, но это никого не смутило, наоборот, мне не хотели давать даже их. Мама ждала от меня финансовой поддержки, но откуда мне было взять деньги? Я продолжала искать работу.

Мысли прервал звонок в дверь. На пороге стояла худенькая темноволосая женщина лет сорока.

– Меня зовут Оксана. Я из Украины, – представилась встревоженная незнакомка. В руках она держала сладкий рулет.

Дети, позабыв про горести и забавы, столпились вокруг. Аксинья угрожающе зарычала, попытавшись отобрать выпечку, но я не позволила, а разделила сладкое поровну.

Пока мы с Оксаной лезли в дыру на кухню, чтобы выпить чаю, Аксинья стащила с себя ночную рубаху, выбежала на лоджию и, найдя там литровую банку с вареньем, запустила ее вниз. Просвистев, банка угодила в одного из рабочих-мигрантов, чинивших во дворе канализацию.

В дверь опять заколотили. Пострадавший, весь в варенье, держался за каску.

– Ох! – стонал бедняга. – В меня прилетела банка с вашего балкона!

Его товарищ был настроен более агрессивно:

– Это сделала голая толстая девушка! Где она? Мы с ней разберемся!

– Здесь только я и дети, – сказала я.

– Неправда! Банку вниз бросила девушка! Мы ей волосы вырвем!

– Москвичи проклятые! Зажрались совсем! – неслось со двора.

На этаж следом за пострадавшими прибежали Давладбек и Рузи.

– Пойдемте, братья! – уговаривали сантехников дворники. – Няня из Чечни, работает здесь за ночлег. Чем она поможет?

– Богачи проклятые, вареньем кидаются! – крикнул пострадавший.

Мигранты – люди без прав, они поняли, что всё равно ничего не докажут. Мне было их жаль, но я не могла дать в обиду Аксинью и детей. Повезло, что на голове у рабочего была каска. Она спасла ему жизнь.

На кухне царила анархия. Христофор и Глафира щипали друг друга. Оксана сидела на лавке, поджав ноги, и невозмутимо пила бледный чай без сахара. Любомир и Ульяна бросали в брата и сестру наполнитель из кошачьего лотка. Аксинья несколько раз ударила кулаком по стиральной машине, а затем начала демонстративно показывать голый зад сквозь дыру в двери. В этот момент позвонил Лев Арнольдович и спросил, пришла ли с митинга Марфа Кондратьевна. Я с юмором описала ему происходящее, и он бросил трубку. До Тюки было не дозвониться.

Как только удалось помирить детей, Аксинья опять начала рваться на лоджию. Мы с Оксаной вдвоем не могли ее удержать. Малыши визжали от страха, а ближайшая соседка стучала в стену колотушкой, но нам было не до нее. Когда Аксинья приходила в ярость, с ней не справлялся даже Лев Арнольдович, что уж говорить про нас. Мы – хрупкие создания – были совсем не похожи на санитаров из сумасшедшего дома.

– Марфа Кондратьевна всегда дает детям психотропные таблетки. Где они? – спросила Оксана.

– Я не знаю. Она ничего про это не говорила, – ответила я.

– У нее все дети больные! – поделилась со мной Оксана.

– Все дети?!

– Да! Аксинья стоит на учете официально, остальным Марфа Кондратьевна достает лекарства подпольно. У нее есть знакомый врач. Зовут Зинаида. Она на меня транквилизаторы оформляла. Я ходила в аптеку, покупала вроде себе, а на самом деле – детям. Они должны пить таблетки осенью и весной…

– Я ничего про это не знаю!

– А в столе у Льва Арнольдовича нет таблеток?!

– Христофор, посмотри в секретере, у папы были какие-то желтые таблетки, – попросила я.

Христофор рванул в маленькую комнату, но секретер оказался заперт.

Аксинья отшвырнула нас с Оксаной и все же вырвалась на лоджию, выискивая, что бы сбросить вниз.

К нам на помощь прибежала Лариса:

– Полина, давай младших заберу! Слышу, у вас больная разошлась!

Я согласилась.

Глафира умчалась вслед за Ларисой. С нами остался только Христофор, безрезультатно пытавшийся связать Аксинью прыгалками и полотенцем.

– Я вижу, ты хорошая девушка, – сказала Оксана, когда нам с трудом удалось запихнуть Аксинью в комнату отца и там закрыть. Больная крушила мебель, а Оксана продолжила говорить: – Год назад я пыталась зацепиться в Москве. Вместе с женихом мы приехали из Украины, еле сводили концы с концами. Марфа Кондратьевна обещала помочь. Я нянчила этих детей. Это был ни с чем не сравнимый ужас! Эти дети не нужны никому, даже собственным родителям. Оставив нас без денег и еды, Марфа Кондратьевна и Лев Арнольдович уехали якобы на пару дней, а трубку не брали месяц! Месяц! Я из-за этого чуть не рассталась с женихом. Загубила психику и здоровье. Сейчас я пришла, чтобы выпросить свой паспорт у Марфы Кондратьевны. Она его у меня отобрала. Теперь я даже домой не могу вернуться.

– А я не отдавала ей паспорт, – сказала я.

Судя по звукам за дверью комнаты, от книжных полок ничего не осталось – Аксинья вырвала их из стены и теперь по ним прыгала.

– Няньки всегда отдают документы хозяину… Я украинка, она у меня сразу документы забрала. – Голос Оксаны дрожал.

– Ты и других нянек знала?

– Здесь постоянно кто-то живет. Хозяева не платят, кормят плохо. В няньках беженцы или нищие из деревень. Одну девушку они обвинили в краже. Она плакала, божилась, что ничего не брала. Но деньги куда-то пропали, и ее с позором выгнали. Другая нянька не выдержала – сошла с ума. Полина, беги отсюда, пока не поздно!

– Куда мне бежать?! На вокзал к бомжам? Я беженка из Чечни. Нет никакой помощи от государства. Ни пособий, ни крыши над головой. Нет родственников, которые бы приютили хоть на одну ночь! Никакие правозащитники нам не помогают. Наоборот, как видишь, я с их детьми вожусь!

– Когда эти жулики пропали на месяц, я решила сдать детей в приют, а Аксинью – в сумасшедший дом. Звонила по адресам, говорила с социальной службой. Но в России, сама знаешь, система не налажена: советовали не торопиться, ожидать возвращения блудных папы и мамы. Марфа Кондратьевна и Лев Арнольдович мне ничего не заплатили, хотя вначале обещали. Паспорт не вернули! Я уже год живу без паспорта. Умоляю их вернуть мне документы!

В этот момент с красноречивым транспарантом «Путина – в Магадан, Ходорковского – в президенты!» в прихожую ввалилась Марфа Кондратьевна. Шарф, тройным кольцом обмотанный на шее, украшали снежинки, а нос правозащитницы был красным от мороза.

Увидев Оксану, которая съежилась от страха, Тюка недовольно скривилась:

– Что это такое?! Ты обязана предупреждать о своем появлении. Как ты посмела здесь появиться да еще и болтать с новой нянькой?!

Оксана вжала голову в плечи:

– Милости вашей прошу! Отдайте, пожалуйста, мой паспорт, госпожа Тюкина!

Я выразительно посмотрела на Тюку.

– Это я еще подумаю! – с вызовом ответила Марфа Кондратьевна.

– Вы нарушаете права человека! Отдайте чужие документы! – встряла я.

– Ты что, предъявить мне желаешь? – Тюка перешла на блатной жаргон.

– Я всё в дневник запишу! – пообещала я. – И буду потом всем про вас рассказывать!

Правозащитница побагровела от гнева, и теперь уже всё ее лицо, а не только нос, стало красным. Она опрометью метнулась в кабинет и вышла оттуда с паспортом. Оксана трясущимися руками сунула его в карман.

– В этом доме ты хуже всякой рабыни, Полина. Беги отсюда! Спасайся! Храни тебя Господь! – уходя, прошептала она.

Заглянув к Аксинье, я поняла, что счастье всегда гдето рядом: больная отыскала спрятанный Львом Арнольдовичем шампунь с запахом яблок. Допивая его, Аксинья начала улыбаться.

Глубокой ночью Мяо Цзэдун и Мата Хари вскарабкались в гостиной на иконостас и, обхватив лапами иконы, крутанули сальто в воздухе, после чего грохнулись на пол. Кошка отпрыгнула под диван, а кот икону из лап не выпустил и, приземлившись, начал ее скрести.

– Брысь! – сказала я, делая записи в дневник.

Мяо Цзэдун возбужденно мяукнул, подняв голову на свет фонарика, которым я его ослепила, а дети от грохота проснулись.

Лев Арнольдович забежал к нам, поднял иконы с пола, дернул кота за хвост и выбросил в прихожую.

– Завтра суббота! – напомнила я хозяину дома.

– Вот и посидишь с детьми! – грозно сказала Тюка. – И полки книжные починишь! – В полтретьего ночи она мастерила в прихожей новый транспарант.

– У меня выходной! – повторила я.

– Ты совсем не вникаешь, Полина?! – возмутилась она. – Я занимаюсь делами государственной важности! Мне завтра на Пушкинскую площадь! Ты тоже обязана ненавидеть Путина!

– Молока нет, – тоскливо напомнил супруге Лев Арнольдович.

– И хлеба, – поддержала его Глафира.

– Лучше бы вы с детьми поиграли, Марфа Кондратьевна! – вырвалось у меня. – Или покормили их!

– Я диссидентка! – надменно ответила Тюка.

– Понятное дело, – заметила я вскользь.

– А ты, наглая девка, принцессой себя считаешь? – возмутилась Марфа Кондратьевна.

– В смысле?!

– Я читала в журнале отрывок из твоего дневника. Ты подписалась «Принцесса Будур»! Ты считаешь, что пишешь как принцесса?!

– О боже! – вырвалось у меня.

– Чем ты покормишь нас завтра, о Тюка-диссидентка? – съехидничал Лев Арнольдович.

– Идите вы все! – заорала Марфа Кондратьевна. – Путин во всем виноват! Рыба гниет с головы! Поэтому в доме нет молока и хлеба!

Из-за стены послышались отчаянные проклятия соседей, которые пожелали, чтобы Марфа Кондратьевна оказалась на виселице.

В субботу утром Лев Арнольдович, так и не дождавшись от супруги денег на продукты, одел Аксинью и повел в лес. После ходьбы на пятнадцать-двадцать километров больная успокаивалась и не просила есть. Плюс транквилизаторы, конечно. Лев Арнольдович признался, что держит их в ящике секретера под замком.

Марфа Кондратьевна упорхнула, а я снова осталась одна с четырьмя детьми, желающими шумных игр. От переутомления у меня закружилась голова и онемели руки. Пришлось прилечь на диван. Ульяна открыла дверь на лоджию, чтобы впустить свежий воздух, а Христофор принес стакан воды.

– Ты, Полина, не умирай. А то с нами вообще никто не будет возиться, – попросил Любомир.

– Постараюсь, – пообещала я.

– Мы сегодня ни завтракать, ни обедать не будем? – поинтересовалась Глафира.

Пока я не появилась в доме, дети обычно ели раз в сутки. Со мной стали есть два-три раза, правда, это зависело от того, давала Тюка деньги на продукты или нет. Деньги выдавались Льву Арнольдовичу крайне неохотно, каждый раз со скандалом. При этом Марфа Кондратьевна вспоминала, что раньше всех устраивали жареные пирожки, а теперь, в связи с моим появлением, начались изыски.

– У меня в сумке есть мелочь, – сказала я.

– Уже нет, – отозвался Христофор.

– Как же так, Завоеватель? – пожурила я его. Он пожал плечами и грустно вздохнул.

Ульяна взяла журнал и махала им, как опахалом, перед моим лицом.

– У меня припрятана заначка, – Глафира сунула руку под пианино.

Пианино, расстроенное и побитое в семейных схватках, представляло собой образчик советской эпохи. Глафира долго скреблась и шуршала и наконец вытащила несколько смятых десяток.

– Что на это можно купить, ёшкин кот? – тоскливо вздохнул Христофор. – Буханку хлеба?!

– Несите сюда мои сапоги! – сказала я.

Сапоги, в которых я приехала из Бутылина, разорвались и пропускали воду, поэтому приходилось сушить их на батарее.

– Сапоги?! – оживился Христофор. – Похвально! А я не догадался…

В правом сапоге лежала купюра в сто рублей, припрятанная на крайний случай.

Я снарядила Христофора и Глафиру в пиццерию.

– Слушайте внимательно. У меня болит сердце. Не вздумайте драться и ругаться. Помните о миссии, возложенной на вас, и о нас, голодных! Всё ясно?

– Ясно, – хором ответили дети.

Глафира и Христофор побежали в пиццерию за остатками вчерашней пиццы – их отдавали почти задаром, а я, Ульяна и Любомир остались ждать. Минут через двадцать посланники вернулись. Не поругались, не подрались и, самое главное, не съели всё единолично в подъезде.

Наевшись, Христофор стал беситься: ударил Любомира по животу железной пряжкой.

– Ты должен меняться, Христофор! Я не могу находиться рядом с таким злым человеком! – отругала я его.

– Прости, Полина, но идея кого-нибудь попытать жжет меня изнутри…

– Начни с себя, Завоеватель, – посоветовала я. Христофор задумался.

Лев Арнольдович с Аксиньей вернулись из леса затемно. Они обнаружили нас с детьми, спящими на диване в гостиной рядом с пустой коробкой из-под пиццы. В ней, свернувшись калачиком, похрапывал Чубайс.