Текст книги "Политическая наука №4 / 2014. Массовый фактор в современной политике"

Перспективы демократической трансформации политического режима в России связаны, как представляется, с вовлечением в политику большинства граждан, освоением ими демократических норм и ценностей, а также со способностью демократически ориентированных граждан и их объединений к политическому действию.

Исследовательская проблема – выяснение причин и следствий, институциональных характеристик тех явлений российской политики, которые ведут или к политике масс, или к формированию массовой политики.

Разведение понятий «массовая политика» и «политика масс» не стоит считать терминологической «игрой». Мы полагаем, что оно позволяет по-новому взглянуть не только на новые формы, которые может принимать в современных условиях политическая активность, но и на содержательную сторону этой активности, т.е. рассматривать массовое участие и действие как ключевой элемент политического процесса. Содержание и направленность активности масс фактически определяют и структурные, и качественные характеристики политического пространства. «Классический» анализ политического участия, в котором презюмируется «рационально действующий» индивид, противопоставленный «иррациональному» индивиду – фрагменту толпы, мало дает для понимания того, каким образом абстрактные конструкты (такие, например, как «демократия» или «государство») воплощаются в реальные практики; это понимание требует рассмотрения массовой политической активности. Отделяя политику масс от массовой политики, мы уже не можем отмести всю активность масс как потенциально опасную, но должны анализировать ее различные формы с точки зрения их нормативно-ценностных оснований, целей и последствий.

Очевидно, что первой исследовательской задачей является выделение критериев, позволяющих классифицировать конкретные формы массовой активности как относящиеся к массовой политике либо к политике масс. На практике границы между массовой политикой и политикой масс могут быть очень нечеткими. Даже если рассматривать в качестве примера такое распространенное и, на первый взгляд, простое событие, как массовый митинг, то становится понятно, что внешние, формальные признаки (соответствие / несоответствие закону, применение / неприменение насилия, оппозиционная / провластная направленность и т.п.) являются недостаточными для однозначной классификации данного действа. Прежде всего, никакое событие, подразумевающее участие масс, не может быть рассмотрено изолированно, вне более широкого контекста, включающего в себя и наличный институциональный порядок, и «альтернативный» порядок, потенциально создающийся в результате этого события.

Анализ того, каким содержанием наполняется каждый из этих элементов, позволяет дифференцировать массовую политику и политику масс. Если массовая политика – это «субстрат» демократического политического процесса, то первоочередным критерием для ее определения является ориентация включающихся в политику индивидов на реализацию прав и свобод (или борьбу за их предоставление / расширение / применение). Отталкиваясь от этого критерия, мы можем выделить ряд признаков (как формальных, так и сущностных), характеризующих мобилизацию, представительство, участие и действие в массовой политике, и противопоставить им признаки, присущие политике масс (см. табл. 2).

Таблица 2

Типы политики

Недостаточно, однако, найти критерии, с помощью которых можно отделить массовую политику от политики масс, неизбежно возникают и другие вопросы: являются ли массовая политика и политика масс взаимоисключающими или взаимодополняющими процессами? Возможен ли, и если да, то каким образом, переход от одного процесса к другому? Хотя на данном этапе исследования рано давать однозначные ответы на эти вопросы, мы можем предположить, что массовая политика не исключает политику масс (становление в первой половине ХХ в. фашистских режимов, в значительной степени базировавшихся на политике масс, было результатом вовлечения в политику групп граждан, до того лишенных возможности представлять свои интересы, т.е. процесса формирования массовой политики). Политика масс же, скорее, препятствует массовой политике (хотя и не исключает ее полностью), поскольку, во‐первых, она не способствует формированию институциональных основ представительства, участия и действия (или даже разрушает их там, где они имеются) и, во‐вторых, подменяет конструктивную активность имитационной, способствуя тем самым отчуждению граждан от политики.

В оценке массовой политической активности, как уже было отмечено выше, противостоят друг другу два подхода – «элитистский», сторонники которого склонны рассматривать активность масс как потенциально опасную и деструктивную, и «радикально-демократический», сторонники которого, наоборот, видят в массовом участии залог реализации идеалов народовластия. Мы отталкиваемся, скорее, от второй точки зрения (хотя бы потому, что из нее не следует «простой» вывод о том, что вовлечение «широких масс» в политику следует если не пресекать, то уж никак не поощрять), весьма вероятно, однако, что любой массовый «выход» людей в политическое пространство несет в себе потенциал развития как массовой политики, так и политики масс. Следовательно, возникает необходимость осмысления того, при каких условиях вовлечение значительного числа индивидов в политику создает собственно массовую политику, а при каких – политику масс.

Какую аналитическую модель можно применить для решения этой задачи? В данной статье мы предлагаем концептуальную схему (которая, безусловно, еще может быть конкретизирована и дополнена), в разработке которой следуем логике моделей трансформации политических систем в контексте массовой политики, предложенных С. Рокканом [Rokkan, 1999].

С. Роккан рассматривал два параллельных ряда процессов в европейских политических системах начиная с 1789 г.: во‐первых, шаги в институционализации формальной массовой демократии: создание гарантий для свободы организованной конкуренции, расширение франшизы, стандартизация тайного голосования, снижение порогов представительства, введение различных мер парламентского контроля над национальной исполнительной властью; во‐вторых, рост и стабилизацию организаций для мобилизации массовой поддержки через новые каналы, формирование и «замораживание» организованных партийных альтернатив внутри каждой национальной политической системы [Rokkan, 1970].

Разницу между двумя моделями просто объяснить: институциональная модель характеризует изменения в унаследованных структурах элитного обмена в пределах территории и предсказывает на их основе реакции на требования массового участия; модель раскола перебирает возможные основания идентичности для массовой мобилизации. В институциональной модели акцент делается на устоявшиеся традиции взаимодействия, в модели раскола – на реакции на нарастающие приливы культурной, экономической и политической мобилизации. Каждая из моделей описывается своим набором переменных.

Поскольку в данном случае речь идет не о формировании структур политической системы или национального государства (что не означает решения данной проблемы), то мы ограничиваемся использованием только одного из блоков обширной и постоянно развивавшей модели, а именно блока, посвященного мобилизации и институционализации, и на его основе выделяем параметры, которые необходимо учитывать для объяснения условий становления массовой политики / политики масс (см. табл. 3).

Таблица 3

Массовая политика: параметры и индикаторы

Анализ по этим параметрам ситуации в современной России позволит оценить уровень структурированности политического пространства и потенциал развития массовой политики/политики масс в стране.

Список литературы

Alexander A.C., Welzel Ch. Measuring effective democracy: the human empowerment approach // Comparative politics. – Chicago, 2011. – Vol. 43, N 3. – P. 271–289.

Alvarez-Junco J. The emergence of mass politics in Spain: populist demagoguery and republican culture, 1890–1910. – Brighton; Portland (Or.): Sussex Academic Press, 2002. – xiv, 213 p.

Andersen A. Partisanship or cognitive mobilisation? A case study of the 2003 Czech EU accession referendum // Limerick papers in politics and public administration / Department of politics and public administration, Univ. of Limerick, Limerick, Ireland. – 2009. – N 2. – Mode of access: http://www.ul.ie/ppa/content/files/ Andersen_partisanship.pdf (Дата посещения: 114.02.2014.)

Baudrillard J. The masses: The implosion of the social in the media // Cultural resistance reader. – N.Y.; L.: Verso, 2002. – Р. 100–113.

Borch Ch. The Politics of crowds. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2012. – vii, 338 p.

Campbell A.L. Policy makes mass politics // Annual review of political science. – Palo Alto, 2012. – N 15. – P. 333–351.

Geissel B., Fiket I. Effects of participatory innovations: Different processes and different output: Workshop proposal for ECPR joint sessions 2011 in St. Gallen, Università di Siena, Italy. 2011. – Личный архив автора.

Hooghe M., Marien S. A comparative analysis of the relation between political trust and forms of political participation in Europe // European societies. – L., 2013. – Vol. 15, N 1. – P. 131–152.

Keren M. Blogging and mass politics // Biography. – Honolulu, 2010. – Vol. 33, N 1. – P. 110–126.

Kiser L.L., Ostrom E. The three worlds of action: A metatheoretical synthesis of institutional approaches // Strategies of political inquiry / E. Ostrom (ed.). – Beverly Hills, CA.: Sage, 1982. – P. 179–222.

Kornhauser W. The politics of mass society. – Glencoe: The Free Press of Glencoe, 1959. – 256 p.

Rokkan S. State formation, nation building and mass politics in Europe: The theory of Stein Rokkan / Kuhnle S., Flora P., Urwin D. (eds.). – Oxford: Oxford univ. press, 1999. – 440 p.

Lamprianou I. Contemporary political participation research: A critical assessment // Democracy in Transition / Demetriou K.N. (ed.). – Berlin; Heidelberg: Springer-Verlag, 2013. – P. 21–42.

McHale V.E. Democratic transition and the evolution of mass politics in post-Communist Central and Eastern Europe // Historical social research / Historische Sozialforschung. – Köln, 1995. – Vol. 20, N 2: Historisch-vergleichende Makrosoziologie: Stein Rokkan – der Beitrag eines Kosmopoliten aus der Peripherie. – P. 188–209.

Mettler S., Soss J. The consequences of public policy for democratic citizenship: Bridging policy studies and mass politics // Perspectives on Politics. – N.Y., 2004. – Vol. 2, N 1. – P. 55–74.

Online Etymology Dictionary – Mode of access: http://www.etymonline.com/ (Дата посещения: 14.9.2014.)

Rokkan S. The growth and structuring of mass politics in Western Europe: reflections of possible models of explanation // Scandinavian political studies. – Oxford, 1970. – Vol. 5. – P. 65–83.

Sieja J. Bias, the bar, and the big picture: Mass political change’s effect on the U.S. courts of appeals: Paper for presentation at the American Politics Workshop, University of Wisconsin, Madison, April 16, 2012. – Mode of access: https://apw.polisci.wisc.edu/archives/SiejaABARatings_APW.pdf (Дата посещения: 14.09.2014.)

Slater D. Ordering power: Сontentious politics and authoritarian Leviathans in Southeast Asia. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2010. – xviii, 319 P.

Studlar D.T., McAllister I. Does a critical mass exist? A comparative analysis of women’s legislative representation since 1950’s // European journal of political research. – Dordrecht, 2006. – Vol. 41, N 2. – P. 233–253.

Brake W. Shaping history: Ordinary people in European politics, 1500–1700. – Berkeley: Univ. of California press, 1998. – xiii, 221 p. – Mode of access: http://ark.cdlib.org/ark:/13030/ft500006j4/ (Дата посещения: 14.9.2014.)

The Coming of Mass Politics: Industrialization, Emansipation, and Instability, 1870–1914 // Levack B., Muir E., Veldman V. The West: Encounters & Transformations. – Combined vol., 3 rd ed. – Upper Saddle River, N.J.: Longman / Pearson, 2011. – xxviii, 965 p.

Tilly Ch. Mechanisms in political processes // Annual revue of political science. – Paolo Alto, 2001. – Vol. 4. – P. 21–41.

Welzel Ch. The role of ordinary people in democratization // Journal of democracy. – Boston, 2008. – Vol. 19, N 1. – P. 126–140.

White J. The social theory of mass politics // The journal of politics. – West Nyack, NY, 2009. – Vol. 71, N 1. – P. 96–112.

A new engagement? Political participation, civic life, and the changing American citizen / Zukin C., Keeter S., Andolina M., Jenkins K., Delli Carpini M.X. – Oxford: Oxford univ. press, 2006. – xv, 253 p.

Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2013. – 176 c.

Голдстоун Дж. Почему Европа? Возвышение Запада в мировой истории, 1500–1850. – М.: Изд-во ин-та Гайдара, 2014. – 224 с.

Государство и «народные» массы в России: Дискуссия в Фонде «Либеральная миссия». – 2009. – 5 августа. – Режим доступа: http://www.liberal.ru/articles/4320 (Дата посещения: 14.09.2014.)

Гражданское и политическое в российских общественных практиках / Под ред. С.В. Патрушева. – М.: РОССПЭН, 2013. – 525 с.

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. – М.: Наука, 1990. – 575 с.

Казинцев А. Возвращение масс: дневник современника. – М.: Наш современник, 2010. – 688 с.

Канетти Э. Масса и власть. – М.: Ad Marginem, 1997. – 528 с.

Кильдюшов О. Майкл Хардт, Антонио Негри. Множество: война и демократия в эпоху Империи // Критическая Масса. – М., 2006. – № 2. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/km/2006/2/ki30-pr.html (Дата посещения: 14.09.2014.)

Коткин C. Новые времена: Советский Союз в межвоенном цивилизационном контексте // Мишель Фуко и Россия: Сб. ст. / Под ред. О. Хархордина. – СПб.; М.: Европейский университет в Санкт-Петербурге: Летний сад, 2001. – C. 238–314.

Кревельд М. ван. Расцвет и упадок государства. – М.: ИРИСЭН, 2006. – 544 с.

Лефор К. Вопрос о демократии // Лефор К. Политические очерки (XIX–XX века). – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000. – С. 15–30.

Модернизация и политика в XXI веке / Отв. ред. Ю.С. Оганисьян; Ин-т социологии РАН. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. – 336 с.

Мурейко Л.В. К теории масс: понятие индифферентного, или О «человеке без свойств» // Фундаментальные проблемы культурологии: В 4 т. – Т. 2: Историческая культурология / Отв. ред. Д.Л. Спивак. – СПб.: Алетейя, 2008. – С. 214–23.

Найдорф М. Очерки современной массовой культуры. – Одесса: ВМВ, 2013. – 267 с. – Режим доступа: https://sites.google.com/site/marknaydorftexts/mass-culture/ocenk-i-tolpa-massa-i-massovaa-kultura (Дата посещения: 14.09.2014.)

Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. – М.: ACT, 2001. – 509 с.

Пензин А. «Революционное чудовище»: понятие множества в философии Антонио Негри // Синий диван. – М., 2004. – № 5. – С. 36–61.

Рансьер Ж. На краю политического. – М.: Праксис, 2006. – 240 c.

Рейнгольд Г. Умная толпа: новая социальная революция. М.: ФАИР ПРЕСС, 2006. – 416 с.

Слейтер Д. Анатомия сильного государства. Эффективная власть формируется лишь в условиях массовой политики // КоммерсантЪ. – М., 2006. – 28 ноября.

Согрин В.В. Политическая история США, XVII–XX вв. – М.: Весь мир,. 2001. – 400 с.

Спиноза Б. Сочинения: В 2‐х т. – Т. 2. – СПб.: Наука, 1999. – 629 с.

Токвиль А. де. Демократия в Америке. – М.: Прогресс, 1992. – 554 с.

Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху Империи. – М.: Культурная революция, 2006. – 559 с.

Хевеши М.А. Толпа, массы, политика: Ист.-филос. очерк. – М.: Ин-т философии, 2001. – 223 с.

Штомпка П. Доверие – основа общества. – М.: Логос, 2012. – 450 с.

Шуровьески Дж. Мудрость толпы. Почему вместе мы умнее, чем поодиночке, и как коллективный разум формирует бизнес, экономику, общество и государство. – М.: И.Д. Вильямс, 2007. – 304 с.

Яковенко И.Г. Политическая субъектность масс. Культурологический аспект политической жизни в России. – М.: Новый хронограф, 2009. – 178 с.

Большинство и меньшинство: как структурно представить массовый фактор в современной политике

Ю.М. Баскакова

«…политика начинается там, где миллионы; не там, где тысячи, а там, где миллионы, там только начинается серьезная политика»

Ленин, 1969, с. 16–17

Какую роль играет массовый фактор?

Из глубины веков доходят до нас утопические мечты об идеальном обществе, где граждане без всякой подсказки выбранной или назначенной власти мирно живут сообразно своим вкусам и интересам, без лишений сопрягая труд с отдыхом. По мере развития цифровых технологий подобные идеи, основанные на всеобщем согласовании мнений, понемногу движутся в сторону их реализации, несмотря на все разнообразие интересов и запросов. Но до какой степени оправдано предположение о принципиальной конечности направлений развития? Возможно ли достижение консенсуса с минимумом принуждения и отвечающего нуждам и чаяниям всех? Попытки разобраться в этом вопросе, не отметая его сразу как анархо-социалистическую утопию, и оценить возможности естественной сегментации общества и согласования интересов всех его членов приводят нас к понятию масс.

Население должно участвовать в формировании и реализации власти – эта традиция, идущая как минимум от французских просветителей, в последние несколько десятилетий закрепилась и институционализировалась, несмотря на продолжающиеся дискуссии относительно предпочтительных форм политических режимов. Формы участия варьируют от прямой демократии (с выносом широкого спектра вопросов на референдум, как в Швейцарии, или коллективным написанием Конституции, как в Исландии) до плебисцитарных моделей [Фёдоров, 2010], жестко лимитирующих объем политического пространства вплоть до ликвидации политического процесса как такового [Patrushev, Pavlova, Filippova, 2013], где демократическим процедурам отведена роль ритуала, демонстрирующего опору на «большинство». Принято считать, что общий вектор политического развития направлен в сторону демократизации, предполагающей повышение участия масс, а сам процесс перехода от имитации демократии к ее развитым формам называют консолидацией демократии [Transitions from authoritarian rule, 1986].

Анализ форм участия в подобном процессе различных слоев населения может быть продуктивным с позиций метафоры «масса», когда рассматриваются не интересы искусственно выделенных групп (наподобие «среднего класса»), а интересы «среднего человека» или массы «средних людей» (как это было принято во времена Кетле, Фейербаха и Маркса). Метафора массы интуитивно индуцирует целый ряд физиологически и эмоционально насыщенных образов и атрибутов [Lаkоff, Jоhnsоn, 1980]. В связи с этим нам представляется интересной попытка выделить существенные аспекты явлений, связанных с данной метафорой и практикой ее иcпользования.

Через определение «массовый» сегодня описывается широкий спектр процессов: массовая культура, массовое потребление, массовое участие, – а понятие «массовая политика» возвращается в публичный дискурс.

Частое употребление понятий «масса» и «массовое» девальвирует смысл этих понятий, подобно тому как девальвировано понятие «социальный», и мешает продвинуться в возможности оценки интересов разных сегментов общества и достижении консенсуса. В итоге нередко формулировкой таких интересов занимается власть (легитимность которой при низком уровне участия в выборах становится условной), порой присваивающая себе мандат на далеко выходящие за пределы ее компетенции деяния.

Именно поэтому анализ понятия массы и ее атрибутов, позволяющий осуществить сегментацию интересов и нужд населения, представляется нам необходимым этапом для перехода к осуществлению массовой политики. Индуцируемый такой задачей переход от уровня индивида на обобщающий уровень предоставляет потенциальную возможность увидеть более общие черты происходящего. В настоящей статье сделана попытка структурно посмотреть на некоторые массовые процессы.

Масса – безликая толпа или множество личностей?

Человек в толпе опускается на ступень эволюции ниже

И.И. Мечников

Несмотря на широкое употребление определения «массовый», понятие массы не операционализировано до строгого набора атрибутов.

В социологии намечается переход к «массе» от понятий «массовое движение», применяемого в социологии коллективного поведения [Smelser, 1965], и «коллективная идентичность», распространенного в социальной психологии. В первом случае рассматриваются действия участников массовых движений, которые можно инструментально оценить, а во втором – образ мыслей или пассивная поддержка, которая может не иметь внешних проявлений и сложно измеряема. Известный из истории ВКПб конфликт Ленина и Мартова по вопросу членства в партии (участвовать или сочувствовать) иллюстрирует практическую значимость сходного различия для политологии66
  В наши дни в электоральных исследованиях сохраняется задача не просто оценки уровня поддержки партий, но и структурирования ее сторонников по степени приверженности.


[Закрыть].

Анализировавший подходы к описанию масс в европейской и в российской научной традиции Г. Чернов отмечает отсутствие в ее исследованиях системного подхода и терминологическую путаницу [Чернов, 2009].

Наиболее распространенным является подход, неявно отождествляющий массу с толпой77
  Например, известный журналист В. Третьяков пишет о массовой политике как о «масскультовой» политике, в которой «максимальный популизм формы (включая избирательные процедуры) оторвался от максимальной закрытости принятия важнейших решений» [Третьяков, 2013].


[Закрыть], имеющей весь набор признаков, атрибутированных ей классиками социальной психологии: эмоциональность, иррациональность [Ле Бон, Канетти и др.]. В первой половине прошлого века они констатировали формирование нового типа социума и объяснили, как индустриализация и урбанизация изменили общественные процессы, что привело к формированию «массового человека» и возникновению авторитарных и тоталитарных режимов.

Суть подобного понимания массы ярко сформулировал Ортега-и-Гассет: «Толпа – понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим “массу”. Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство – совокупность лиц, выделенных особо; масса – не выделенных ничем. Масса – это средний человек. Таким образом, чисто количественное определение – “многие” – переходит в качественное… Сегодня весь мир становится массой» [Ортега-и-Гассет, 2002, с. 17–18]. Подобное определение массы вполне естественно для свидетелей разворачивания автократических режимов, которые занимаются социальной инженерией, направленной на выведение «человека-винтика», мало отличимого от его соседа в силу сходства их духовного мира и потому легко заменяемого.

В наши дни отечественные исследователи, в развитие представлений М. Фуко и Ж. Деррида [Фуко, 1996; Деррида, 2004], занимающиеся анализом деятельности власти по формированию дискурса, направленного на управление социальной и политической инициативой, вводят понятие массовизации. Массовизация определяется как возрастание программирующего воздействия различных политических технологий на деятельность политических институтов, участие масс в политических процессах, преимущественно через формирование их стандартов и стереотипов с укреплением определяющей роли эмоциональных компонент: «Массовизация политического участия сопровождается персонификацией политического процесса, эмоциональным отношением к знаковым политическим фигурам. Такое участие ситуативно, изменчиво, определяется сиюминутными требованиями…» [Коробков, 2001, с. 13].

Б. Дубин противопоставляет политическую массовизацию модернизации: «В России последнего десятилетия мы имеем дело с процессами массовизации социума без модернизации его базовых, модельных институтов. Массовые феномены, в основном связанные с потреблением… не завершают модернизацию ведущих институтов, а замещают ее… Апеллируя к “большинству”, “массе”, “всем как один”, претендующая на монополию власть осуществляет силовую блокировку социальных и культурных программ и образцов действия возможных конкурирующих кандидатов в элиту, которые… могли бы способствовать возникновению форм “общества”, в смысле – гражданского общества, конкурентного рынка, добровольной кооперации, полицентричной и динамичной культуры» [Дубин, 2006].

Явления, зафиксированные в подобных описаниях масс, противоречат как самой идее демократии участия, так и всем рассуждениям о возрастании массовых запросов на участие в политическом процессе, поскольку программирование масс исключает отрефлексированный политический выбор, основанный на реальном учете интересов населения. Вместе с тем роль масс в принятии решений меняется – она заметно усилилась по сравнению даже с прошлым веком: современность показывает нам множество примеров как прямого вторжения масс в политику, так и институционально-оформленных попыток. В связи с этим рассмотренная выше трактовка массы как толпы представляется для обществ с элементами демократии неполной и непродуктивной.

Это означает, что принципиально важно отличать массовое общество от общества, в котором меньшинства или альтернативные массы могут самоорганизовываться. Под массовым обществом понимается «общество без множества организованных социальных групп и групп интересов, в котором изолированы и выкорчеваны лица, не интегрированные в сообщество, и которое поэтому уязвимо к призывам экстремистских и антидемократических элит» [Foundations of comparative politics, 2010, p. 217]. Собственно, именно это отличие, характеризующее возможность бесконфликтного наличия среди масс групп, ориентированных на иные установки или принципы, является признаком, отличающим общество с процветающей ксенофобией и авторитаризмом от общества с развитой политической культурой.

Условная схема, отражающая наличие и коммуникацию масс, их элит, СМИ и взаимодействия их со структурами открытого демократического общества, изображена на рис 1. Мы предполагаем априорную возможность вхождения в несколько масс одновременно, а гипотетическую интенсивность коммуникации фиксируем через ширину соответствующих стрелок. Элиту мы здесь понимаем в том смысле, который задал ей А. Грамши, сведя ее от управляющих к идеологам.

Рис. 1. Условная схема взаимодействия масс, элит и структур открытого демократического общества

Взгляд на формирование масс как на набор встречных процессов, направленных на принудительную унификацию (массовизация) и консолидацию равноправных участников (солидаризация), дает возможность обсуждать различия организации масс, их видов, специфики их строения, функционирования, эволюции и коммуникации.

Охарактеризованный выше тип массы, сформированной с помощью политических технологий, назовем «запрограммированная масса». Для программируемой массы обычно характерно наличие жесткой иерархической структуры с авторитарным лидером, формирование образа собственной исключительности, чему способствуют указания на обилие внешних и внутренних врагов и предателей.

«Позитивную» (не одномерную) трактовку массы можно ввести через понятие «самоорганизованная масса», определив ее как общность людей, действующих на основе своих субъективно отрефлексированных интересов по рациональным и принятым консенсусом правилам. Саморганизованная масса – базовая социальная общность, которая может находиться в разных социальных состояниях88
  О возможности выделения «состояний общественного сознания» полемизировали Б.А. Грушин и А.К. Уледов [Грушин, 1967; Уледов, 1968, c. 267–268]: Б.А. Грушин предпочитал разговор о «формах» и «уровнях» общественного сознания, тогда как А.К. Уледов вводил интегральное понятие «состояния», опираясь на «установки» Д. Узнадзе [Узнадзе, 2001].


[Закрыть].

В отличие от партий, формализованных групп интересов, объединений, массы обычно менее структурированы, изменчивы, а в силу отсутствия формальной привязки по членству или географии принципиально не могут быть локализованы. Вместе с тем массы не всегда и не вполне разрознены – уровень технологий позволяет формировать и поддерживать социальные связи без привязки к географической локации, солидаризироваться и формировать группы, а широкий доступ к информации дает возможность прямого включения в основные процессы. Развитие коммуникационных возможностей привело к совершенно особому виду масс: географически разрозненные индивиды могут представлять собой большую виртуальную массу, объединенную по некому значимому набору признаков.

Свойства индивида в массе отражаются в последовательности стадий изучения, социализации, включения, ресоциализации и забывания [Blackwell handbook of social psychology, 2001]. Включение в массу приносит индивиду ряд выгод, однако вместе с этим придает ему набор эмерджентных свойств, производных от количества (ЛеБон, Тард, Гассет и др.), и меняет его поведение. В пионерских работах начала позапрошлого века описаны механизмы, которые начинают действовать в массе: «подражание», «заражение» и «приспособление» [Лебон, 1998; Тард, 1999], Находясь в массе, индивид становится «массовым», т.е. приобретает те усредненные черты, которые массе свойственны. Б.А. Грушин характеризует «массовость» как единый способ сознания и поведения [Грушин, 1984, с. 40]. Однако если масса формируется не в процессе программирования, а путем самоорганизации, усредненность может включать в себя большую вариацию.

Множественность масс предполагает наличие у массы особых свойств, конституирующих ее и отличающих ее от других масс. Сюда могут быть отнесены все социально-культурные характеристики, формирующие у индивида основания для коллективной идентичности.

Формирование массы обычно инициируется по некоторым типам признаков (этничность, религиозная принадлежность, достаток, география и условия проживания, бизнес, специфика деятельности, экономические и политические интересы и т.п.). Понятно, что возможно аналогичное формирование и по комплексу признаков.

Отдельно имеет смысл остановиться на типе дискурса в рамках массы. По существу, в упрощенном виде этот тип зависит от нескольких базовых параметров: тип выделяемых акторов, тип существующих объектов, тип связей и действий. Рациональный дискурс состоит в выстраивании модели мира, проверяемой и систематически корректируемой на соответствие реальности. Повышение уровня авторитарности и структурированности массы сопровождается сменой дискурса вплоть до полной смены акторов и языковых конструкций, описывающих мир [Фуко, 1996; Деррида, 2004]. Возможно, наиболее действенным способом препарирования и подачи информации (дискурсом без дискурса) является визуальный ряд, в котором как в комиксах расписаны и закреплены роли врага, жертвы и спасателя. Существенно более тонкий и последовательный анализ проблематики можно найти в работах О.Ю. Малиновой [Малинова, 2013].

Следует отметить отличие охарактеризованных выше типов коллективной идентичности и их атрибутов как от политических партий (которые добавляют к указанным характеристикам свои типы интересов, организационные характеристики и правила функционирования), так и от типологии классов (по Марксу или Веберу) или от типизации электората.

Масса и элита в структуре общества

«– Разоблачение совершенно необходимо… Зрительская масса требует объяснения.

– Зрительская масса, – перебил Семплеярова наглый гаер, – как будто ничего не заявляла?»

М.А. Булгаков, Мастер и Маргарита

При попытках определить массу как некоторую общность сразу возникает вопрос о том, что остается вовне. В первом приближении метафора «массы», как и «большинство», и, шире, – население и даже «народ» – предполагает критерии антиэлитарности и количественной всеохватности. Подобное представление имплицирует ощущение всеобщности и силы.