Текст книги "Политическая наука №4 / 2014. Массовый фактор в современной политике"

Дифференциация элиты и массы – это a priori разговор об управляющих и управляемых, поскольку основной водораздел между массой и элитой традиционно проводится по линии непосредственной вовлеченности в политическую деятельность99
  В ряде случаев используется расширительное понимание элиты как «идеально-типической» категории, т.е. исследовательского конструкта [Гудков, Дубин, Левада, 2007, c. 4]. Тем не менее в выстраиваемом нами ракурсе мы опираемся на иное представление об элите, и это является естественным следствием того, что мы исходим из существования одновременно многих масс и неавтократической структуры власти.


[Закрыть] [Zuckerman, 1977].

Уже античные греки массу не идеализировали, четко отделяя охлос от элиты: прямое вмешательство во власть со стороны охлоса рассматривалось как тупиковое, наряду с прочими «неправильными формами правления». В наши дни сторонники элитарной демократии по Шумпетеру также отделяют массу от групп, допущенных к принятию решений, и сводят ее роль к возможности в ответ на предложенные элитой новации время от времени вместо символического «любо» прокричать столь же символическое «не любо», если «объем» хлеба и зрелищ не вполне соответствует ожиданиям.

Политическая наука в значительной степени фокусируется на властных элитах: основная часть населения рассматривается как объект управления, малоспособный к самостоятельному формированию дискурса [Грамши, 1991] и наполненный предрассудками, которые политики вынуждены включать в свою риторику, чтобы быть избранными [Каплан, 2012]. Разговоры об институтах, формах правления и режимах фокусируются на механизмах взаимодействия между элитами и массами либо на элитах как таковых и их идеологиях.

Эвристика анализа предписывает изучать то, что наиболее ярко проявляемо и может быть объяснено. В этом плане концепция наличия нескольких масс обычно попадает в фокус внимания только в ситуации кризиса элит, когда возникают «нестабильные социальные состояния» и failed states. Мы приходим к необходимости обращения к этой концепции для описания недавних примеров таких состояний от «оранжевых революций» до «арабской весны» и украинских майданов1010
  Актуальность проблемы для России диагностировали Ю. Левада, Л. Гудков и Б. Дубин, отмечавшие, что в советском обществе была сформирована «эрзац-элита», а после крушения советского государства новая, настоящая элита не сформировалась [Гудков, Дубин, Левада, 2007].


[Закрыть].

Между тем шкала форм проявления масс, помимо крайних вариантов – бунт и воодушевленная поддержка, – может включать в себя широкий набор промежуточных состояний. Доля лиц, попадающих в разные группы, определяется распределением материальных и символических ценностей между массами и элитой и уровнем пропагандистского давления, микшируюшего степень различия [Баскакова, 2009].

Рис. 3 A. Масса как объект управления – стратегии поведения

Рис. 3 Б. Масса как объект управления – стратегии поведения

Неоднородность установок населения измеряется в рамках исследований электорального поведения. Различные метрики, отражающие установки, оперируют осями экономической и политической свободы, понятием идентичности, ценностями и идеологиями. Такие метрики позволяют дробить массу на ее элементы (сгустки), а также складывать из масс большинства и меньшинства. Но при этом, с одной стороны, нельзя упускать из виду объективные ограничения опросных данных: в отсутствие артикулированного аргументированного мнения оценка, получаемая в рамках опроса, может быть исключительно ситуативной, внеконтекстной. С другой стороны, имеет место текучесть массы, ее интересов и установок, требующая введения метрики для оценки коллективной идентичности и близости установок элит и масс.

Как довольно простой модельный вариант такого членения массы на сгустки рассмотрим представление массы в пространстве, определяемом двумя осями: одобрение (политики) власти и наличие публичных проявлений (рис. 3 А.). В ситуации проявлений публичного пространства мы получаем набор практик, классических для «демократии участия». В ситуации его отсутствия политика перемещается в «виртуальное пространство». Эффективность взаимодействия массы и властной элиты определяется расстоянием между ними в пространстве базовых интересов (как его называет В.С. Магун, или электоральном пространстве, как его называет А.C. Ахременко [Ахременко, 2007]). Это расстояние можно оценить по наличию способов влияния населения на элиты и будущее страны и формирование повестки дня. По внешним признакам можно выделить различные процессы, связанные с вовлечением массы в реализацию власти (рис. 3 Б).

Значение имеет пространство формирования массы: под реальным пространством мы понимаем физическое пространство, в котором происходят действия, где осуществляются коммуникация, соблюдение норм, под виртуальным – пространство воображаемое, в котором действия индивида осуществляются лишь модельно-мысленно и ничем не закреплены.

Иначе выражаясь, в реальном пространстве физически существуют социальные группы, в виртуальном – общности, при случае статистически (социологически) регистрируемые. Основное разграничение реального и виртуального пространств можно провести по оси баланса индивидуальных деклараций и практик. Второй критерий – наличие или отсутствие формирования массы сверху (структурами власти). Такое формирование массы проводится с двумя основными целями: легитимация и управление.

В реальном пространстве формирование массы сверху представляет собой управление и подразумевает вовлечение большинства в определенные формы поведения. История показывает, что только власть и ограниченный набор социальных групп не могут быть единственными субъектами развития, – для реализации сценария обновления требуется возникновение в обществе критической массы носителей соответствующих практик. Альтернативной формой того же процесса «снизу» является солидаризация – формирование массовых практик.

В виртуальном пространстве формирование массы «сверху» представляет собой легитимацию проводимой политики: правящие круги получают формальное, удобное для демонстрации, подтверждение, что совершаемые ими действия основаны на всенародной поддержке. В этом ключе говорят про «путинское» и «крымское» большинство. Альтернативой «снизу» здесь выступает конформное разобщенное большинство. В каждом случае фактор количества проявляет себя очень по-разному.

Количественный параметр массы имеет значение не только в форме абсолютной численности – важна также и удельная численность (концентрация). Количественный критерий, отличающий массу, например, от электорального большинства, задается ее диахронностью (в терминологии Соссюра). Электоральное большинство или меньшинство проявляется как масса исключительно в день выборов, тогда как между выборами оно размывается на массы, достаточно отличные друг от друга.

Существование малой массы сопровождается сложностями позиционирования. При движении идеологии от центра она усиливает свою маргинальность, а при движении к центру теряет свою уникальность и идентичность. Малые массы имеют тенденцию к распаду по целому ряду причин, включающих низкую перспективность, стремление элит сменить симбиотическую массу на более престижную.

Неустойчивость может возникнуть в ситуации, когда доминирующая элита провоцирует с помощью доступных ей средств (например, СМИ) трендовое смещение центра в пространстве ценностей. При этом роль маргинальных партий может нарастать, и не всегда этот процесс легко повернуть назад. Такие процессы обычно характерны для движения от демократии к автократии.

Имеет смысл также предложить как параметр меру неоднородности массы, основными критериями которой будут выступать степень осознания и сходства личных интересов участников и степень подверженности влиянию пропаганды. В общем случае (и это иллюстрируется рис. 4) массу нельзя рассматривать как вполне однородную. В ней существуют стойкие приверженцы (наподобие футбольных фанатов) и случайные зеваки (которые могут «причалить полюбопытствовать» и уйти).

Проблемы массовой динамики и роль критической массы

Метафора системы масс выглядит наиболее перспективной в ракурсе проблемы объяснения и прогнозирования критических переходов социальных состояний, которые могут осуществляться в результате воздействия как «сверху» (реформы, модернизация, мобилизация / «сплочение»), так и «снизу» (бунт, революция).

Эта метафора вводит важное свойство населения – степень инерционности, под которой понимается постоянство ее черт в отсутствие внешнего воздействия и склонность к конкретному направлению и динамике изменений. Инерция замедляет управляющее воздействие элиты, направленное на изменение курса: чем больше градус отклонения решения от прежней траектории, тем большие усилия необходимы. Сила инерции зависит от многих факторов, но, как правило, прямо пропорциональна численности массы.

Тематика массовой мобилизации подробно рассмотрена Ч. Тилли [Tilly, 2003], а также Д. Фораном [Foran, 2005], которые полагают необходимым дополнять идеологию культурными традициями и личным опытом.

Очевидно, что, помимо инерционности, целесообразно говорить и о направленности массы, и о возможной ситуации столкновения масс (вплоть до военного в случае гражданской войны). Масса может быть не одна, и она, как правило, не одна – такое утверждение вполне отвечает соображениям Роккана о необходимости учета наличия в обществах групп со значимо разными интересами. В связи с этим можно говорить о количественном сопоставлении разнонаправленных масс, складывая из них «большинства» и «меньшинства». А. Грамши, анализируя борьбу за воссоединение Италии, писал, что взаимодействие партий должно приводить к созданию гегемона [Грамши, 1991]. Наверное, нечто подобное может происходить и с массами, если речь идет о необходимости мобилизации для решения сверхзадач. Вместе с тем Грамши с его вполне коммунистическими установками не осознавал до конца опасность существования подобного гегемона длительное время в силу его антидемократической направленности.

В целом наша метафора системы масс, имеющих разную концентрацию (рис. 1), индуцирует идею взаимодействия этих масс с перетоками между ними по принципу баланса комфортности и опасности пребывания в каждой. При этом оценки комфортности и опасности могут строиться как сочетание информации, получаемой из слухов и генерируемых пропагандой в СМИ. Полноценное моделирование прорисованного процесса и его модификаций методами системной динамики или методом мультиагентных систем ограничивается, в первую очередь, отсутствием достаточного эмпирического материала для идентификации параметров.

Еще одно динамическое свойство массы связано с понятием «критическая масса», согласно метафоре, также имеющей корни в физике, где оно означает минимальное количество вещества, необходимое для начала самоподдерживающейся цепной реакции. Системы с большим количеством взаимодействующих элементов естественным образом эволюционируют к критическому состоянию, в котором малое событие может привести к катастрофе. Наглядную иллюстрацию действия этого механизма можно привести на примере известного парадокса кучи песка и задачи обвала кучи, описываемой в рамках теории «самоорганизованной критичности»: при насыпании кучи песка начиная с определенного момента каждая песчинка может привести к лавине любого размера.

Тема критической массы достаточно часто возникает в быту и литературе («от мысли до мысли пять тысяч верст»), а само понятие используется в социальных науках для описания риска неконтролируемого развития ситуации: критическая масса интеллектуалов, критическая масса иммигрантов, критическая масса носителей определенной культуры. В какой‐то степени понятие «критическая масса» было популяризовано одноименной книжкой Ф. Болла [Болл, 2008].

Критическую массу можно рассматривать как условие смены состояний социальной среды / общества. Естественно при этом выделять подкритическую массу и надкритическую массу.

Постановка вопроса о критической массе в целом и общем может иметь несколько разных разворотов:

• изучение современного общества с точки зрения «веса» в нем различных факторов и потенциально возможных критических масс (желательных и нежелательных) в статической и динамической постановке;

• структурирование общества на «массы» относительно политических ценностей, процессов и предпочтений, выделение в нем большинств и меньшинств, прогнозирование на этой основе сценариев развития;

• оценка перспектив формирования требуемой социальной среды.

Можно условно выделить два вида общественных процессов: регулярный (в том числе, триггерный) и иррегулярный. В первом случае в категориях управления традиционно говорят о модернизации– реставрации, а в категориях естественных процессов – об эволюции и регрессе, во втором – о революции–контрреволюции.

Масса очевидным образом выходит на первый план в рамках иррегулярного процесса, как одна из его форм (революция), но не единственная (перевороты и пр.). Масса обычно уже существует или оформляется путем присоединения к некоторому идеологическому или организационному ядру (массовая политика – участие, действие), крайне редко происходит обратное – ядро формируется из стихийно возникших массовых акций (политика масс).

В рамках регулярного процесса роль массы определяется типом режима и в крайних формах может определяться в терминах патриархальной и контрактной модели.

Первая характеризуется бинарным восприятием власти, переключательным характером поддержки, слабо работающими политическими институтами (работающими кликами). Вторая – четко работающими институтами, высоким уровнем включенности (участие, не сводимое только к электоральным и протестным формам).

По сути, речь идет о взаимодействии массы с ее ядром и институтами, гарантирующими эффективность такого взаимодействия. Само организационное ядро, естественное при начальном формировании массы, обычно со временем перерождается в идеологическую элиту. Более того, можно считать, что масса, как правило, может иметь несколько ядер-элит (например, одно более консервативное, а второе – более конъюнктурное). C другой стороны, массы меньшего размера могут являться частью более крупных масс.

Масса может быть подразделена на группы из отдельных маркируемых своими интересами частных масс. В частности, Б.А. Грушин разделяет массы по ряду критериев: размер массы, сгруппированность, контактность, спонтанность возникновения, социальная однородность [Грушин, 1987].

Рис. 4. Графический пример двухъядерной (двухэлитной) массы

Однако при последовательном рассмотрении и морфологическом описании понятий масс этого явно недостаточно. Важно ввести измеряемые характеристики этих масс – гипотетически для их дифференциации можно предложить, например, следующие:

• Доля массы (относительно всех масс);

• Поляризованность массы по степени расхождения ценностных установок;

• Иррациональность массы (уровень рациональной рефлексии признанных ценностей);

• Организованность массы (в частности, мобилизуемость);

• Активность массы (способность к действию и участию);

• Способность включать в себя другие массы.

Рис. 5. Факторы динамики массы

Подобный набор характеристик (пока еще лишенный информации о расположении этих групп в пространстве маркирующих их политические интересы ценностей) уже позволяет прогнозировать возможности конкретной массы к изменению ее доли и характер ее агрессивности и сотрудничества с иными массами. Если эти параметры определены, то можно прогнозировать развитие картины взаимодействия разных масс, маркировать ценности, идеологии.

1. Рассмотрение многообразных социальных процессов позволяет шире использовать метафору масс как базовых социальных общностей, для которых характерны общие состояния. Введение этого понятия позволяет структурно проблематизировать возникновение явлений социальных и политических движений, коллективной и навязанной идентичности. Принятое понимание массы как толпы исчерпывается определением «программируемой массы», что оставляет возможности для включения в рассмотрение «самоорганизованной массы», определяемой как общность людей, действующих на основе своих субъективно отрефлексированных интересов по рациональным и принятым консенсусом правилам.

2. В условиях неавторитарных обществ объективно наблюдается не сдерживаемое искусственно социальное и политическое разнообразие, при котором целесообразно рассмотрение более одной массы, что созвучно с идеей размежевания по интересам Липсета и Роккана. Принадлежность к массе, выделенной по одному признаку, не исключает одновременной принадлежности к массам, выделенным по другим признакам.

3. Принципиальным для изучения масс является учет их взаимодействия с элитами и другими массами, определяемого объемом и составом коммуникационных каналов.

4. Разнообразие типов масс и их характеристик позволяет провести типологизацию строения масс по трем параметрам (системе интересов, шкале сочувствия–участия, шкале мягкости–жесткости). Наряду с параметрами структуры массы могут быть разграничены и по динамике их поведения, отражающей, с одной стороны, инерционность их изменения, а с другой – кинетику взаимодействия с другими массами.

Список литературы

Ахременко А.С. Структуры электорального пространства. – М.: Социально-политическая мысль, 2007. – 320 с.

Баскакова Ю.М. Над метафорами и индикаторами: об одном из направлений применения системного подхода в политологии // Моделирование в социально-политической сфере. – М., 2009. – № 1. – С. 32–41.

Болл Ф. Критическая масса: Как одни явления порождают другие. – М.: Гелеос, 2008. – 525 с.

Грамши А. Тюремные тетради в трех частях. – М.: Политиздат, 1991. – 564 с.

Грушин Б.А. Массовое сознание: опыт определения и проблемы исследования. – М.: Политиздат, 1987. – 368 с.

Грушин Б.А. Масса как субъект исторического и социального действия // Рабочий класс и современный мир. – М., 1984. – № 5. – С. 28–45.

Грушин Б.А. Мнение о мире и мир мнений. – М.: Праксис, 2011. – 544 с.

Гудков Л., Дубин Б., Левада Ю. Проблема «элиты» в сегодняшней России. Размышление над результатами социологического исследования. – М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007. – 372 с.

Деррида Ж. Глобализация, мир, космополитизм // Космополис. – М., 2004. – № 2. – С. 125–140.

Дубин Б.В. Союз телезрителей // Ведомости. – М., 2006. – 29 мая.

Каплан Б. Миф о рациональном избирателе. – М.: ИРИСЭН, 2012. – 368 с.

Коробков А.А. Массовизация политического участия в процессах реформирования общества в современной России: Автореферат дис. … канд. полит. наук. – Орёл, 2001.

Ларсен Ст.У. Моделирование Европы в логике Роккана // Полис. – М., 1995. – № 1. – С. 39–57.

Лебон Г. Психология народов и масс. – М.: Академический проект, 2011. – 238 с.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. в 55 т. – 5 изд. – М.: Издательство политической литературы, 1969. – Т. 36, март – июль 1918. – 742 с.

Магун В.С., Руднев М.Г. Базовые ценности-2008: сходства и различия между россиянами и другими европейцами // Россия реформирующаяся: Ежегодник-2011. – М.; СПб.: Ин-т социологии РАН, 2011. – С. 244–280.

Малинова О.Ю. Конструирование смыслов: Исследование символической политики в современной России / РАН ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки. – М., 2013. – 421 с.

Мункуева Т.А. Проблемное измерение «центр – периферия»: гипотеза периферий Ст. Роккана / Конференция «Ломоносов, 2011». – Режим доступа: http://conf.msu.ru/archive/Lomonosov_2011/1418/10555_6a4e.pdf (Дата посещения: 14.09.2014.)

Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. – М.: АСТ, 2002. – 506 с.

Патрушев С.В., Хлопин А.Д. Социокультурный раскол и проблемы политической трансформации России // Россия реформирующаяся: Ежегодник / Отв. Ред. М.К. Горшков. – Вып. 6. – М.: Ин-т социологии РАН, 2007. – Режим доступа: http://www.civisbook.ru/publ.html?id=336 (Дата посещения: 14.09.2014.)

Роккан С. Центр-периферийная полярность: перевод // Политическая наука. – М., 2006. – № 4. – C. 73–101.

Тард Г. Мнение и толпа // Психология толп. – М.: Ин-т психологии РАН: «КСП+», 1998. – С. 257–408.

Тард Г. Социальная логика. – СПб.: Социально-психологический центр, 1996. – 548 с.

Тард Г. Законы подражания. Академический проект, 2011. – 304 с.

Третьяков В. Уезжаю на Лихачёвские чтения. Массовая культура, ТВ и высокая культура (мой доклад). – 2013. – 15 мая. – Режим доступа: http://v-tretyakov.livejournal.com/855202.html (Дата посещения: 14.09.2014.)

Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологической установки. – СПб.: Питер, 2001. – 416 с.

Уледов А.К. Структура общественного сознания: теоретико-социологическое исследование. – М.: Мысль, 1968. – 328 с.

Федоров В.В. Русский выбор: введение в теорию электорального поведения россиян. – М.: Праксис, 2010. – 384 с.

Фуко М. Порядок дискурса / Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности: Работы разных лет. – М.: Касталь, 1996. – С. 47–96.

Чернов Г.Ю. Социально-массовые явления: исследовательские подходы. – Дубна: Феникс+, 2009. – 208 с.

Blackwell Handbook of social psychology: Group processes / M.A. Hogg, R.S. Tindale (eds.). – Malden, Mass.; Oxford: Blackwell, 2001. – 685 p.

Foran J. Taking power: On the origins of Third world revolutions. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2005. – xiii, 395 p.

Lаkоff G., Jоhnsоn M. Metaphors we live by. – Chicago: Univ. of Chicago press, 1980. – xiii, 242 p.

Newton K., Deth J.W. van. Foundations of comparative politics. Democracies of the modern world. – 2 nd ed. – Cambridge: Cambridge univ. Press, 2010. – 439 p.

Patrushev S.V., Pavlova T.V., Filippova L.E. Cliquecracy as the form of quasi-democratic regime consolidation // European sociological association 11 th Conference «Crisis, Critique and Change», Torino, Italy, 28–31 August 2013. – Личный архив автора.

Party systems and voter alignments: Cross-national perspectives / S.M. Lipset / S. Rokkan (eds.). – N.Y.; L.: Free press, 1967. – xvi, 554 p.

Smelser N.J. Theory of collective behavior. – N.Y.: Free press, 1965. – xi, 436 p.

Tilly C. The politics of collective violence. – Cambridge; N.Y.: Cambridge univ. press, 2003. – xii, 276 p.

Zuckerman A. The concept «political elite»: Lessons from Mosca and Pareto // The journal of politics. – West Nyack, NY, 1977. – Vol. 39, N 2. – P. 324–344.