Текст книги "Российский колокол №7-8 2021"

Павел Карташев

Орион

Когда зимой я вижу на небе созвездие Орион, то всегда впадаю в минутный ступор. Всегда…

Хоть видел его неоднократно, и всё равно – встанешь, варежку раскроешь и смотришь как в первый раз.

Сразу вспоминаю юношеское увлечение астрономией, когда просиживал ночами с телескопом на балконе. Потом даже два раза подряд, в 1988–1989 гг., по ступал на астрономическое отделение физфака МГУ. Позже, в армии (осенний призыв 1989–1991 гг.), заступая в наряд на аэродром, всё так же смотрел на звёзды по ночам. Орион над Йошкар-Олой не отличался от Ориона над Москвой; ну, разве что чуть поярче был, ибо дымки столичной не было.

А потом, уже учась на первом курсе ГИТИСа, прочёл книгу «Секреты пирамид» Роберта Бьювэла и Эдриана Джилберта. И был поражён…

Сейчас, воля ваша, не до древнеегипетского космизма и их уникальных знаний о Вселенной – политика, многочисленные проблемы дня сегодняшнего волнуют больше.

И всё же…

Когда вот так, случайно, по дороге в магазин поднимешь глаза к небу, а там сияет ОН – величественный, с поясом – то на минуту (пусть хоть на минуту!) вся земная суета абсолютно отходит на задний план, как будто нет её и не было никогда.

Душа потом долго хранит это небесное послевкусие. Словно ты часть космоса какая и тут ты лишь в гостях.

2013

Актриса
Рассказ

Люся Маканина ненавидела всё советское, пыталась всеми силами вырваться из «всего этого», в чём жили её родители в одной из деревень N-ской области. Красивая, статная, спортивно развитая, она взахлёб учила английский язык, позарез нужный ей, чтобы уехать «туда». Выучила, поступила в ГИТИС, почти вышла замуж за сына известного режиссёра, менее талантливого, чем папа, но по амбициям не уступавшего знаменитому отцу, родила в гражданском браке сына и стала «звездой».

Прошли годы. На месте СССР уже почти три десятилетия как Российская Федерация без бывших союзных республик, разбежавшихся по своим углам, точно за ними гналась свора призраков.

Сын известного режиссёра, так и не сумевший преодолеть медийное гравитационное притяжение мэтра-родителя, от неё ушёл, сын вырос и женился, карьера давно устоялась, поездки «туда» стали регулярными, как покупка хлеба. Инстаграм Люси пестрел полными счастья её фотографиями и видами от Гоа до Лондона. Всем она при этом говорила, что достигла всего сама, но это было не так.

И всё бы ничего, но не было в этом наборе «светской барышни» одного – личного счастья.

Да и в творчестве всё было как-то лощёно, повседневно-пафосно, без изюма вечности.

«Я очень понимаю Тригорина», – говорила она.

Она и была Тригориным в юбке. Только если чеховский персонаж из «Чайки», несмотря на свою известность, никогда не нравился себе, не любил себя как писателя, пребывал в каком-то чаду и часто не понимал, что он пишет, то актриса Маканина, напротив, себе нравилась и любила себя как актрису. Чад же она сама себе словно специально создавала, бежала от себя со скоростью сверхзвукового истребителя, люто ненавидя при этом слово «искусство» и всех тех знакомых, кто им действительно занимался. Это не относилось к «тамошним», заграничным, живым или ушедшим от нас творцам вроде Пины Бауш, чей гений не подвергался Люсиному сомнению ни на йоту. Втайне она мечтала рано или поздно достичь медийных вершин того самого папы ушедшего от неё гражданского мужа и даже самой Пины Бауш.

Но время шло. Было уже за сорок. Тьма йогических и прочих модных практик давно разъела мозг некогда очень светлой девушки, мечтавшей о прекрасной, светлой жизни не в «этой стране». Внешне её жизнь была яркая, блистательная, инстаграмно-глянцевая, но под покровом всего этого был какой-то босховский чад жизни (хоть и довольно обеспеченной) и бегство по кругу от самой себя.

«Я – чайка», – говорила Нина Заречная.

«Я – бизнесвумен», – могла бы сказать про себя Люся.

Но не говорила. Ей не приходило это в голову. Точнее приходило и даже осознанно жило в её глубине, но наверх никогда не поднималось – табу сознания. Она просто жила, много работала и надеялась на лучшее. Она даже позволяла себе верить в любовь, давно похоронив в себе это недостойное делового человека на культурной ниве опасное чувство.

2020

Одноклассники

Самым страшным оказался сайт «Одноклассники».

Никита Волнушкин пересмотрел на карантине всё, что можно: комедии, ужастики, тупые комедии, тупые ужастики – всё. Душа просила большего. И вот, случайно заглянув на давно и успешно подзабытый сайт «Одноклассники», Никита испытал экзистенциальный шок хтонического масштаба. Там были люди, напоминавшие его бывших одноклассников, но постаревшие, подурневшие, помято-провинциальные и неприятно улыбающиеся, словно выиграли миллион в лотерею.

После сорока его жизнь вошла в комфортное русло. В сорок пять русло стало обрастать приятным мхом, а под пятьдесят русла было уже не видать – мох уюта люто заполонил собою всё.

Казалось, что вот она, настоящая жизнь! Не было ошибок молодости, ничего вот этого не было. Были вечные сорок восемь лет и постоянное пиво в холодильнике.

И вдруг мир дал трещину… Оказывается, во вселенной существовали те, кто знал Волнушкина иным – маленьким, ушастым и чуть заикающимся.

Этих людей не должно было быть, во всяком случае не в этой обозримой части нашей галактики Млечный Путь, ну хотя бы не в Солнечной системе. Но они были. И где?! Здесь, на Земле, в каких-то сотнях и тысячах километров от бедного Никиты!

Волнушкин выпил водки в надежде привести сознание в позитивное состояние. Не помогло. Душевное равновесие было зловеще нарушено, нахлынули проклятые воспоминания из детства, потом школа, потом первая любовь, первый секс, потом всё это разбередило душу, что-то щемящее воровски сдавило грудь, душа заплакала, а вместе с ней поплыл и Волнушкин.

Он проснулся ночью. Сел на кровать и долго сидел в темноте. Время кололо кожу тысячью мелких игл, холодок потустороннего мира неприятно пробегал по позвоночнику, во рту было сухо, точно на дне пересохшего колодца в пустыне. Хотелось выть и молиться. Вспомнились покойные родители, потом вспомнилась жена, от которой он ушёл девять лет назад. Было одиноко, холодно, пусто и страшно.

Вдруг за окном громко пронёсся мотоцикл. Никита вздрогнул, встал, включил свет и пошёл в ванную. Посмотрел там на своё отражение в зеркале, осклабился сам себе, мотнул головой и сказал:

– Да-а… Однако. Навалится же вот так чёрт-те что… Нет, всё, спать, а завтра на пробежку.

Фонари за окном были похожи на большие туманные звёзды. Город спал, спала страна, разбросанные где-то по стране спали одноклассники Никиты Волнушкина, человека по-своему успешного, добившегося в жизни определённых высот, больше всего на свете любившего комедии и ужастики.

2020

Сны

Я занимаюсь исследованием феномена СНА. Вот уже лет двадцать… Через языки кино, театра, поэзии, философии и религии. Мы словно сталкеры движемся всю жизнь к самим себе, к ребёнку внутри нас, – светлому мечтанию о красоте, доброте, нежности и любви к себе и к людям. Это Путь просветления нашей телесной сущности, от реликта до совершенного человека, по вектору развития homo-зародыша, но обратного: двигаясь в свой микрокосм лучом познающего сознания, мы осветляем нашу оболочку – границу с макрокосмом, и происходит рост нашего энергетического тела – души. Сны – это как кинопроектор этого процесса.

2012

Роман Михеенков

Писатель, режиссёр, драматург.

Лауреат литературных конкурсов и конкурсов драматургов.

Автор книг «Кот доступа» (М., «ПАН-АРС», 2013), «Час Прометея» (М., «Я вхожу в мир искусств», 2016), «Упражнения на развитие беглости» (М., «ЭКСМО», 2018), «Слова и музыка» (в переводе на арабский, Сирия, 2019), «Орден Франкенштейна» (М., «ЛитРес», 2020).

Пьесы и инсценировки поставлены в МХТ им. Чехова, на Таганке и в других театрах.

Фильмы и спектакли демонстрировались на международных театральных и кинофестивалях.

Звездочёт

– Я на эту тварь натыкаюсь по сто раз на дню! – перегнувшись через перила балкона, Руслана смачно плюнула на макушку статуи. Пять лет назад изваяние из золота 750-й пробы было точной копией Русланы в полный рост. Несмотря на мягкость благородного металла, статуя сохранилась значительно лучше оригинала.

– Потрясающая меткость! Тренируешься? – я обрадовался, что заунывные трёхчасовые жалобы на горькую женскую долю наконец-то переросли хотя бы в агрессию.

– Как увижу, так плюю! – она ещё раз плюнула – и снова попала.

– Не заржавеет? – мой вопрос был частью отходного маневра – начинался унылый осенний дождик, и я собирался избежать дальнейших душеизлияний под предлогом спасения садового инвентаря.

– Скорее я заржавею… или сдохну! – В последнее время Руслана источала влагу либо слёзными железами, либо слюнными. Теперь она снова заплакала.

– Мне инструменты убрать надо, дождь пошёл, а то заржавеют. И дом закрывать на зиму. Приходи вечером на картошку! – Я от всей души надеялся, что она откажется от ежегодного ритуала – прощальных посиделок у костра с печёной картошкой.

– Не приду. У нас новая фенечка, – злобно всхлипнув, Руслана сдвинула рукав свитера и показала мне браслет, мигающий зелёными огоньками.

В этом браслете было что-то инопланетное и жуткое. Казалось, что из него сейчас выползут щупальца мерзкого липкого инопланетянина, поработившего Руслану, и утащат меня в мрачный скользкий каземат на вечные муки.

– Что это? – я удивился, до сих пор мне приходилось видеть на ней исключительно ювелирный эксклюзив.

– Ошейник. Строгий. С этой побрякушкой я могу дойти только до забора. Дальше меня током… вырубает. Так что пригласи лучше эту золотую дуру. У неё больше шансов. Тьфу!

Мы прощались, как обычно, до начала мая. Моя ветхая деревенская избушка, в отличие от загородной резиденции Русланы, возвышавшейся по соседству, не спасала от морозов. За это лето Руслана совсем постарела, глаза безвозвратно потухли, руки переставали дрожать только после серьёзной дозы алкоголя. Её общение окончательно замкнулось между телевизором и статуей. Загрузившись новостями и кальвадосом, Руслана пересказывала своей золотой интерпретации байки из телевизора, спорила с ней, ругалась, плевалась. Я не мог предположить, что та наша встреча окажется последней.

* * *

В нашей деревне, притаившейся в музее-заповеднике, дачные участки не предполагались изначально. Хранители музея отстаивали каждый квадратный сантиметр земли, словно щитом, прикрываясь то именем великого предка-художника, то «крышей» в Кремле. Руслана и её высокопоставленный отец появились у нас в самом начале девяностых. Сначала в деревню приехало несколько машин с мигалками, потом вереница грузовиков с солдатами и, наконец, колонна строительной техники. Шум стройки, не утихающий даже по ночам, мешал наслаждаться соловьиными трелями, а спустя полгода дворец, построенный во всех стилях одновременно, загородил половине деревни вид на излучину реки. Жителями нашей слободы были в основном художники, скупившие деревенские дома ещё во времена хрущёвской оттепели. Всю жизнь за приличные деньги они писали портреты идолов компартии, но иметь членов политбюро в качестве соседей категорически не желали.

– Хорошо, что мавзолей не построили, – комментировал архитектуру соседского дворца художник Мылов – придворный членинописец (как называл его мой отец) развалившейся державы.

– Дорвались, кухаркины дети, – поддакивал ранее ненавидевший Мылова монументалист Слизунов.

– Пропала деревня, – театрально резюмировала пейзажистка и мизантропка Гринпиевич, опрокидывая рюмку водки, не чокаясь.

Мои родители, наконец выбравшиеся из-под цензурного пресса, были увлечены первой совместной выставкой и не обращали внимания на новых высокопоставленных соседей.

– Хороший мой, зачем тебе вообще это замечать? Тем более презирать. Презрение – это эмоция, а они не стоят наших эмоций. Раз ничего всё равно не изменится, ну их. Ты ёжиков накормил? – Моя мама всегда умела найти нужные слова.

Фейерверк по случаю сдачи соседского дворца не имел ничего общего с убогими московскими салютами в красные дни календаря. Я даже не мог представить, насколько разнообразными и фантастическими могут быть пиротехнические снаряды. Разноцветные огни извивались и летели во всех направлениях одновременно, создавая движущиеся таинственные тени, будто в лесу начался карнавал местной нечисти. Ни один из залпов не повторялся. Не опуская головы, я добрёл до узенького горбатого мостика через овраг, споткнулся о корень столетнего дуба, поднялся… Следующее пиротехническое чудо взорвалось внутри меня. Каждый новый удар сердца стал разбрасывать по телу миллионы разноцветных огней. Быстрее – быстрее – быстрее. Я испугался, почувствовав, что задыхаюсь. И этот страх вернул меня к реальности. Я понял, что случилось. На узеньком горбатом мостике, выхваченном из мрака снопом переливающихся брызг фейерверка, стояла русалка. Русалочка. Мне приходилось видеть похожих на неё волшебных созданий на маминых иллюстрациях к сказкам, но я не думал, что они могут быть настолько красивы. В раннем детстве меня пугали русалками, которые заманивают беспечных юношей в лес, откуда юноши никогда не возвращаются. Конечно, не возвращаются. Она прекрасна. Нет, она совершенна! За этой русалкой я готов и в лес, и в реку, и на край света.

Фейерверк перестал пугать лес взрывами и сполохами. Она стояла на мостике, запрокинув голову к небу, и что-то шептала. В лунном свете русалочка будто парила среди ракитовых кустов, разговаривала с лесом, нашёптывала приказы местным эльфам. Обычный мостик, по которому я каждый день ходил к колодцу за водой, вдруг стал сказочным. За ним больше не существовало обычной деревни, в колодце плескался волшебный звёздный напиток, а вдоль тропинки выросли фантастические цветы, дурманящие меня своими экзотическими ароматами. Я готов был исполнить любое желание русалочки, а заговорить боялся. Задыхался от нахлынувших чувств и не находил слов. Странно было бы начать разговор с «привет, ты кто?». Я ждал, пока придут волшебные слова, но они всё не приходили, и тогда я произнёс те, которые пришли в голову первыми:

– Если ты ждёшь падающую звезду, смотри правее. Обычно они над этими лиственницами, – соврал я, чтобы как-то начать разговор.

Русалочка вздрогнула, резко повернулась на голос. Внимательно разглядела меня, наверное, определяя, опасен ли я.

– Откуда ты знаешь, что я ждала звезду?

– Горбатый мостик – местная достопримечательность. Все туристы в августе приходят сюда смотреть на звёзды и загадывать желания, – мне важно было заявить, что я местный, чтобы потом предложить услуги экскурсовода.

– Я не туристка. Я теперь здесь живу. Вон в том доме, – русалочка изящным жестом указала на дворец.

– Значит, мы соседи, мой дом рядом, – мой срывающийся от волнения голос пустил несуразного скрипучего петуха.

– Тебе сколько лет? – её взгляд вдруг стал строгим.

– Двенадцать… – пролепетал я, холодея от ужаса – вдруг ей чуть-чуть больше и она не станет со мной дальше разговаривать.

– Мне тоже двенадцать. Ай! Я из-за тебя звезду пропустила, – русалочка топнула ножкой.

– Их сейчас много, звездопад только начался. – Я пожалел, что не могу управлять Вселенной.

– А вдруг это была та самая, которая бы исполнила моё желание? – в её голосе появились капризные нотки.

Показалось, что ради неё мне хоть ненадолго позволят управлять звездопадом.

– Смотри, сейчас звезда будет здесь! – Я показал рукой на небо над лиственницами, и действительно в ковш Большой Медведицы упала маленькая звёздочка. – Теперь здесь! – Я показал в противоположную часть неба, и хвостик другой звезды исчез за ракитовым кустом. – Теперь здесь! – И звезда пролетела мимо пояса Ориона.

– Вот это да… – русалочка замерла от удивления.

Моему удивлению тоже не было предела. Наверное, Вселенная благоволит влюблённым? Больше всего я боялся, что она попросит меня повторить трюк, а звёзды престанут меня слушаться. Постарался поскорее сменить тему разговора:

– А почему ты здесь одна?

– Отец хвастается новым домом, все пьют водку, им не до меня.

– Руслана-а-а-а-а-а, – раздалось нестройное многоголосие из-за железного забора, отделяющего дворец от внешнего мира.

– Про меня вспомнили, я лучше пойду, а то они всю деревню на ноги поднимут. – Русалочка оперлась на мою руку, спустилась с мостика.

– Можно я буду звать тебя русалочкой? – Я специально не сошёл с тропинки, чтобы задержать её ещё на мгновение.

– А мне как тебя называть… Звездочёт? – сказочная девочка улыбнулась своей идее. Нет, она мне улыбнулась.

– Звездочёт! – Я чуть не задохнулся от восторга, она сделала меня частью сказки.

Мы сговорились встретиться в полдень на этом же мостике. Всю ночь я слагал стихи о русалочках и звездочётах, о нашем волшебном королевстве и его жителях. С рассветом перебрался в гамак, мне показалось, что влюблённому поэту больше подобает воспевать даму сердца, раскачиваясь в гамаке. Я закрывал глаза, вызывал в памяти образ белокурой русалочки, представлял наши романтические прогулки, робкие поцелуи… Проснулся без минуты двенадцать.

Ровно в полдень я добежал до мостика. Русалочки ещё не было. Я перебирал в памяти сочинённые ночью стихи, мучительно решал, с какого начать. На ходу переписывал неудачные строчки. Специально выбрал пушистый ракитовый куст, на фоне которого прочту первое стихотворение, чтобы природа, которая упоминается в нескольких строчках, тоже участвовала в представлении. Через час я подумал, что она проспала, через два – что по какой-то причине задерживается. Ближе к вечеру я понял, что моя русалочка не придёт, потому что я ей неинтересен. Я добрёл до реки, сделал из листков со стихами кораблики и один за другим отправил их в плавание. Заметив местных мальчишек, быстро разделся и бросился в воду. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел мои слёзы. Хотелось плыть, пока силы не оставят меня, а потом… мне было всё равно.

Сознание вернулось ко мне в лодке соседей – скульпторов. Они материли моих родителей, не усмотревших за ребёнком, и сокрушались по поводу сорванной рыбалки.

– Слышал, нашего-то фейерверкера главным по нефти и газу назначили, – прокашлял художник с бородой Льва Толстого и усиками Сальвадора Дали.

– То-то он, сволочь, с утра подорвался и умотал со всей своей челядью. Будем надеяться, что не вернётся, – пророкотал шаляпинским басом второй сосед, выплюнул за борт папиросу и сменил коллегу на вёслах.

Значит, она уехала. Значит, я напрасно страдаю. Какое счастье!

* * *

Заканчивался август, над горбатым мостиком по ночам падали звёзды, в саду падали яблоки, сердце Звездочёта терзалось грустными рифмами. Очень скоро родители перевезли меня в Москву. Любовь любовью, но школу никто не отменял. Я страдал до середины сентября, пока не влюбился в огненно-рыжие кудри отличницы Светочки.

Вспоминать о Руслане я начал в конце весны. Увижу ли я её летом на даче?

Не увидел.

В телевизоре периодически мелькал её отец. Его простое русское лицо несло на себе печать незаменимости и алкоголизма. Он отчитывался об успехах и предлагал потуже затянуть пояса. Руслана рядом с ним ни разу не появилась. Прошло восемь лет. Я приезжал на дачу только на дни рождения мамы. Молодому человеку убивать лето вдали от бурлящей жизнью Москвы было бы странно, особенно когда родители живут на даче.

Руслана появилась так же неожиданно, как когда-то исчезла.

Я приехал, как всегда, в середине июня поздравить маму. Собрал букет её любимых ромашек, нанизал свой фирменный шашлык и отправился за водой. Возвращаясь от колодца с двумя неподъёмными вёдрами воды, я внимательно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться.

– Здравствуй, Звездочёт…

Когда на землю падает ведро с водой, выскользнувшее из руки, сначала раздаётся глухой удар, затем вода, движимая силой инерции, собирается в волну и бьёт в край ведра. Ударившись о край, волна наклоняет ведро и превращается в водоворот, шатающий ведро в разные стороны. Набрав силу, водоворот в конце концов переворачивает ведро. Вода с брызгами разливается, в брызгах переливается радуга. Пустые вёдра, позвякивая ручками, катились по земле. Я радуга или ведро?

– Здравствуй, Русалочка… – Я поднял глаза и увидел на горбатом мостике эффектную блондинку с порочным ртом. Хорошо, что она назвала меня Звездочётом, мог бы и не узнать.

– Узнал? – Она прочитала ответ в моих глазах, а спросила, чтобы избежать неловкой паузы.

– Я думал, что мы уже никогда не увидимся…

– А я уже обрадовалась, что встретила мужика с полными вёдрами, – съязвила Руслана.

– Спасибо… – Я попытался поднять оба ведра одной рукой, но безуспешно.

– Хватит тормозить! – Её манера общения показалась мне ненастоящей, казалось, она тоже очень волнуется.

– Извини… Давай… встретимся здесь на закате… – я ответил строчкой одного из стихотворений, посвящённых русалочке.

– Договорились! – Руслана побежала к своему дворцу.

Я вернулся к колодцу. Чтобы мысли перестали нестись одновременно во все стороны, пришлось вылить себе на голову с десяток вёдер ледяной воды. Весь день ушёл на придумывание сценария нашей встречи. Я перечитал стихи, написанные ей восемь лет назад, они показались мне наивными, дурацкими, плоскими, убогими. Кроме того, девушка, которую я встретил на нашем мостике, точно не имела никакого отношения к этим стихам. А ничего другого у меня не осталось. Уверенности, что Руслане будет интересно слушать истории из моей студенческой жизни, у меня не было. Для пущего смятения, после моих водных процедур у колодца на самом кончике носа образовался прыщ. Он увеличивался с каждым моим подходом к зеркалу, грозя к вечеру превратить меня в Буратино. Прыщу хорошо. Он не пишет стихов, не терзается волнениями.

Тщательный отбор полевых цветов для букета не отвлёк меня от волнений. Наоборот. Теперь я терзался, какой букет выбрать: с преобладанием ромашек или васильков. В нежно-розовом свете заката эффектнее показался ромашковый. По смотревшись в зеркало, мы с прыщом отправились к мостику.

Руслана листала альбом с фотографиями, сидя на перилах. Заметив меня, она спрыгнула и пошла навстречу. Меня удивил и обрадовал её новый образ: глубокое декольте и вызывающее мини исчезли вместе с боевым макияжем. Лёгкое белое платье и венок из ромашек. Она, как смогла, приблизилась к образу русалочки. Неужели для меня?

– Это тебе… Русалочка. – Я протянул букет и замер в ожидании реакции.

Руслана вдохнула аромат полевых цветов, опустила букет. Я видел, что она мучительно выбирала, как меня отблагодарить. Словами?.. Поцелуем?.. Или словами?.. Или поцелуем?.. Словами? Поцелуем?

От волнения она сделала всё сразу: прижалась ко мне, ткнув в живот букетом, чмокнула в щёку и одновременно пробормотала:

– Спасибо…

И так же неуклюже отстранилась. Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Напряжение сразу исчезло.

– Меня все считают врушкой, когда я рассказываю, как ты управлял звёздами, – выпалила Руслана, перестав смеяться.

– А ты обо мне кому-то рассказывала? – я захотел услышать эти слова ещё раз.

– Конечно! Это самое удивительное, что со мной произошло за всю жизнь!

– Я думаю, что никто, кроме нас, в это никогда не поверит… – На слове «нас» по телу пробежали мурашки.

– Я принесла фотки, чтобы всё про себя рассказать, – смутилась Руслана. Неужели она тоже услышала про «нас»?

Спустя годы я узнал о причине нашего расставания. Оказывается, её не очень трезвому папе позвонили среди ночи и предложили возглавить крупную нефтегазовую компанию. Утром они уже были в Москве, в обед – на Ямале, а через неделю отец отправил Руслану учиться в Лондон. Высокопоставленный папа один занимался её воспитанием, мать умерла при родах. Отец всегда был нежен, но никогда не спрашивал её мнения. Руслана хотела мне написать, но не знала адреса, пыталась найти меня через знакомых, но общих знакомых у нас никогда не было.

Чтобы мы смогли в темноте разглядеть фотографии, я сбегал домой за фонариком. Альбом был очень толстым, но из сотен снимков я запомнил только мохнатые шапки бифитеров, охраняющих Букингемский дворец. Какие могут быть фотографии, когда русалочка касается твоего плеча при каждом перелистывании страницы. Мне хотелось, чтобы альбом никогда не заканчивался, но – увы.

– Тебе интересно? – Руслана захлопнула альбом.

– Очень. – Я боялся, что она попросит рассказать о моей жизни между нашими встречами, но сменить тему мне не удалось.

– А что было у тебя? – русалочка ждала от своего звездочёта волшебной истории.

О чём я мог рассказать?

Я глубоко вдохнул, закрыл глаза. В моём «зажмуренном мире» по красно-чёрному фону заметались причудливые фигурки, составленные из полупрозрачных кружочков. Я всегда умел управлять ими, задавать траектории движения, собирать в группы и снова разлучать. Время от времени я играл ими, чтобы сосредоточиться. Сейчас они отказывались мне повиноваться.

Жираф летит вправо. Вправо, я приказываю! Морской конёк плывёт вниз. Куда ты! Вниз! От злости я стал задыхаться. Попытался открыть рот, чтобы набрать воздуха, и не смог. Нежные губы моей русалочки не давали мне вдохнуть.

* * *

Наша лодка покачивалась в камышовой заводи. Бросив вёсла, я срывал кувшинки. Вырванные из воды, они теряли своё очарование, но я не мог не срывать цветы для Русланы, когда она была рядом. Мы целовались и слушали кузнечиков…

– Вставай! Просыпайся! Вставай же! – в глазах Русланы был ужас.

– А… Это был сон… – Последние два дня я впервые в жизни существовал в мире полной гармонии. Руслана мне снилась, мы вместе просыпались…

– Вставай! Папа приехал! – она бегала по спальне, собирая в охапку мою одежду.

– Что случилось? – информация дошла до меня, но я ещё не успел понять, как к ней отнестись.

– Скорее, в окно и беги к калитке за гаражами!

– Здесь же второй этаж… – наконец проснувшись, мой организм включил базовые инстинкты.

– Ты жить хочешь? – прозвучало очень убедительно.

Возле окна спальни на моё счастье оказалась вполне крепкая деревянная решётка, по которой вился дикий виноград. Аккуратно, чтобы его не повредить, я начал спускаться вниз. Листья-ладошки аплодировали рыцарю, который рискует жизнью, чтобы не скомпрометировать даму сердца.

– Гм… – раздалось за моей спиной, когда до земли оставалось всего ничего.

– Здравствуйте, – я спрыгнул на землю, развернувшись в воздухе.

Передо мной, заслоняя небо, возвышался отец Русланы. Я видел его по телевизору, но не думал, что он настолько огромен.

– Кто? – трактовать его вопрос я мог очень по-разному: «Кто вылез из спальни моей дочери?», «Кто покусился на её честь?», «Кто посмел?».

– Сосед, – выбрал самую безобидную из возможных трактовок и подобающий ответ.

– Ха-ха-ха… – смех громовержца звучал зловеще, но я почему-то не испугался.

Руслана, с невинным личиком впорхнувшая на террасу, замерла от удивления, застав нас с её отцом в креслах с бокалами коньяка.

– О, дочка, за неё и выпьем, оба имеем повод, – отец залпом осушил бокал именного коньяка и тут же налил ещё.

– С радостью, – я вдохнул аромат божественного напитка, сделал маленький глоток, прокатил коньяк по нёбу, попрощался с ним и тоже выпил залпом.

– Иди, дочка, в дом, нам поговорить надо, – громовержец сказал это нежно, но не предполагая дискуссии.

– Простите, но… – от коньяка я осмелел, хотел указать ему, что таким образом уже давно не подобает обращаться к женщине.

– В дом! – это было адресовано мне и без всякой нежности.

Отец Русланы взял издевательскую паузу. Под его тяжёлым взглядом я чувствовал себя крайне неуютно. Будто меня заставили танцевать стриптиз на филармонической сцене.

– Искусствовед, говоришь, – он произнёс это, как страшный неизлечимый диагноз.

– Специализируюсь на итальянской живописи эпохи Возрождения, – я собрал в кулак всю свою профессиональную гордость, но прозвучало как-то жиденько.

– Пойдёшь завтра со мной на кабана, искусствовед, – это был не вопрос, а приказ.

– В заповеднике охота запрещена, – я попытался воспользоваться законом, чтобы не упоминать о том, что я в принципе не могу убить живое существо.

– Для кого как. Нам поговорить надо, а в доме ушей много.

* * *

Рассвет застал нас на подходе к лесу. Орудие убийства – неподъёмное ружьё, выданное отцом Русланы, – оказалось для меня абсолютно инородным явлением. Постоянно съезжало с плеча, цеплялось за кусты, било сзади по ногам. Я ещё с вечера поклялся, что, если мне и предстоит выстрелить, буду целиться в другую сторону. Отчаявшись ждать, когда он заговорит, решил атаковать.

– Я прошу руки вашей дочери. Мы с Русланой любим друг друга, – выпалил на одном дыхании, даже не успел испугаться.

Он сделал несколько шагов и замер. Пристрелит или просто забьёт прикладом?

– Что ж ты за… – громовержец повернулся и впился в меня взглядом. Я снова не понял, как трактовать его фразу.

Мне было всё равно: оскорбит, ударит, пусть даже затопчет ногами. Любой результат лучше мучительного ожидания. В конце концов, моей любви повиновался звездопад. Моя любовь выдержала испытание временем. Ради неё существует жизнь. Ради неё не страшно умирать.

– Я всё понимаю. Любовь. И мужик ты хороший. Но кто ты? Искусствовед. Вшивый интеллигент. А моя дочь… В этой стране, если ты не воруешь, денег у тебя никогда не будет. А тебе и красть негде, – его речь вдруг стала напевной, он будто разговаривал сам с собой.

– Не всё же упирается в деньги, – я воспользовался паузой в его «песне о деньгах».

– Помаетесь, переругаетесь, разбежитесь, – прозвучало как строчка из колыбельной.

– Если у вас столько власти, что вы готовы за нас всё решить, неужели вы неспособны решить иначе? Или это для вас сложно? – я попробовал взять «на слабо», других аргументов не было.

– Всё, Руслану уже… она уехала, можем возвращаться, – он посмотрел на часы, развернулся и пошёл в сторону деревни.

Это был всего лишь трюк? Дешёвый, пошлый трюк, чтобы увезти Руслану без лишних скандалов? Я представил, как охранники тащат её вниз по лестнице, запихивают в тонированный джип. Неужели абсолютная власть нуждается в таких убогих уловках? Отвлечь и чужими руками сделать подлость. И ни в коем случае при этом не присутствовать.

Ружьё соскользнуло с плеча, больно ударило по ноге. А если говорить с ними на их языке? Если ответить жестокостью на жестокость? Я вскинул ружьё, поставил палец на курок.

– Стоять! – хотел громко и грозно крикнуть, но получился скорее визг.

– Стрелять будешь? – остановился, удивился, но не испугался.

– Вы прямо сейчас звоните, чтобы её вернули, – ружьё дало чувство уверенности. Сейчас оно было уже не помехой, а убедительным аргументом. Я ощутил приятную тяжесть. И власть.

– А то что? – и снова в его голосе не было страха.

Скажу хоть слово и уже никогда не выстрелю. А если промолчу и нажму на курок? Что это изменит? Убийство во имя любви останется убийством. Простит ли меня Руслана? Любит ли она меня или я для неё всего лишь увлечение? Я сломаю жизнь ей и себе. Стану убийцей. Если в тюрьме напишу роман об убийстве ради любви, его никто не прочитает. Домечтавшись до тюремной литературы, я стал себе противен и опустил ружьё.