Текст книги "Открой мне дверь. Выпуск № 3"

 
Ты пожалей меня, не томи в душе слезою,
Скажи: «Ты ангел мой, с тобой я навсегда».
Я приказать не смею, но поделись судьбою.
Пусть светит нам с тобой её любви звезда.
 
 
Моя в тоске истлела и в сладостной печали
К тебе любовь искрится в раненой душе.
Заставить не могу я, но в свадебной вуали
Всегда тебя я вижу в прекрасном мираже.
 

 
Я наслаждаюсь Вашей песней,
И с ней поёт моя душа.
Что может быть ещё чудесней?
Как может быть так хороша?!
 
 
Она, как звёзды ночью тёмной
Свет посылают в бренный мир,
С доброй энергией огромной
Шлёт мне сердечный эликсир.
 
 
Всех Ваших песен ритм изящный
Уносит мысли вихрем вдаль.
Эффект его такой приятный,
Что сладкой кажется печаль.
 

 
Почернели небеса в ночи глубокой,
Словно месяц звёзды счастья потерял.
Ты меня оставил в мире одинокой
И своей дороги мне не показал.
 
 
Снится мне ночами – ты на раздорожье,
Ждёшь судьбу свою с растерянным лицом.
Для меня нет в мире ничего дороже
Того, чтобы мечтою в сердце быть твоём.
 
 
В удалённый мир твой, в желанную свободу
Позови меня, кивни лишь только головой, —
Пойду я за тобою и в огонь, и в воду,
С закрытыми глазами пойду я за тобой.
 

 
Мне причудилось во сне
Счастье в сказочной стране,
Где под розовой луной
Повстречались мы с тобой.
В серебристый тёплый мех
Нас окутал белый снег,
Пахло снегом и весной,
Было сладко нам с тобой.
Было сладко, всё прошло,
Снегом сон мой замело.
 
 
Припев:
Тают снежинки, реки журчат,
Нашему счастью близок закат.
Плачет сердечко, ноет душа,
Ты убежала, платьем шурша.
 
 
Слышу я твой нежный смех,
На ресницах тает снег,
Слёзы падают из глаз —
Разлучает кто-то нас.
Вижу я разлуки сон,
Как снег белый тает он.
Не сияют мне в ночи
Счастья лунные лучи,
Мир весенний мой затих,
До разлуки один миг.
 
 
Припев:
Тают снежинки, реки журчат.
Нашему счастью близок закат.
Плачет сердечко, ноет душа.
Ты убежала, платьем шурша.
 

 
Расскажи мне тайну, расскажи, родная,
Куда уходишь ты, бежишь ты от меня?
За собою счастье наше увлекая,
Губишь радость сладкую завтрашнего дня.
 
 
Не бросай меня в терзании глубоком.
Как я люблю, ты не найдёшь любви такой.
Только лишь со мною радостным потоком
Разольются страсти под пламенной звездой.
 
 
Пожалей меня и жизнь мою ты в пепел,
Прошу, не превращай, мы связаны судьбой.
Без тебя мой мир земной не будет светел.
Сотрётся день, луна растает надо мной.
 
 
Не бросай меня в терзании глубоком.
Как я люблю, ты не найдёшь любви такой.
Только лишь со мною радостным потоком
Разольются страсти под пламенной звездой.
 

Людмила Руйе

Родилась в рабочем посёлке Кубринск на границе Ярославской и Московской областей. Именно там впитала дух преданий. В настоящее время проживает в Париже, где, обретя двойное мировоззрение, научилась смотреть на происходящее философски.

Публиковалась в сборниках: «Современники и классики», «Бессмертный полк», «Российский колокол», «Юность», «Спутник», Современник».

Член Интернационального Союза писателей и ассоциации «Глагол» в Париже. Изданные книги: «Всё не так», «Луч звезды», «Душа поэта», «Сила».

Имеет медали конкурсов имени В. В. Хлебникова, А. С. Пушкина и С. А. Есенина.

 
Уланы с ликами богов
На польских улицах гарцуют,
Ещё не ведали Голгоф
И вальсы на балах танцуют…
 
 
Наполеон любви просил
В беседе светского обеда.
– Вы всё имеете уж, сир,
Зачем вам надо мной победа?
 
 
– О, если б знала ты, Мари,
Как мне в сём мире одиноко.
Тепло души мне подари,
Источник сил иссяк до срока.
 
 
Я будто мёртвый, но живой,
Порок унынья мной владеет,
Богами проклятый изгой,
Дамоклов меч над кем довлеет.
 
 
Я словно Зевса сын Арес,
Всегда и всюду должен биться,
Не то паденье, крах, арест.
Кто чтил вождя, начнут глумиться.
 
 
Я в детстве знал ведь не успех,
Меня не жаловал учитель,
Сажал у двери сзади всех,
Где вечный холод, мой мучитель.
 
 
И с той поры мне жаркий бой
Дороже стал, чем прозябанье.
Я был вознаграждён судьбой,
Что мира мне дала признанье.
 
 
За смелый полководца дар
Венчала славою Афина,
Но в спину нанесли удар
Мой бывший друг и Жозефина.
 
 
С тех пор тот холод и в душе,
Друзей и женщин стал бояться…
Но час я чувствую уже,
Что изнутри стал согреваться.
 
 
Наслышан про чудесный дар,
Что в людях есть из стран Востока, —
В сердцах разжечь любовный жар
Дано вам по веленью рока.
 
 
Из глаз твоих исходит свет
К людским страданиям участья.
Корысти и коварства нет,
Я в них смотрю и верю в счастье.
 
 
Как поздно встретил я тебя,
Согласно нормам этикета.
Любить друг друга нам нельзя.
Сказать легко. Как сделать это?
 
 
Хотел бы не салют побед
Я видеть в час с Землёй прощальный,
А глаз скорбящих чудный свет
И твой иконный лик печальный.
 
 
Не можешь рядом быть со мной,
Снесёт душа и эту рану.
Но как окончишь путь земной,
И устремится дух к Урану
 
 
Я у астрального моста
Зажгу повсюду звёзды-свечи,
И встанет на свои места
Всё после долгожданной встречи.
 

 
Собирали юные девчушки
На полуденном спаде жары
За усадьбой на лесной опушке
В траве прячущиеся грибы.
 
 
– Гляньте, девки, мельницы левее
Кружит чёрною воронкой смерч!
Побежали к дому поскорее,
Говорил дед, что в вихре том смерть!
 
 
Ванга бежала, прижав корзинку,
Под собой не ощущая ног.
Ветер поднял её, как пушинку,
И в шальной круговорот завлёк.
 
 
Ей казалось, что крылатой птицей
Устремилась она быстро вверх.
В небесах освещенный зарницей
Ей предстал тот, кто выше был всех.
 
 
Но так аура ярко алела,
Что для глаз был свет невыносим,
И лица она не разглядела,
Хотя долго говорила с ним.
 
 
Слова в сознанье передавались
О том, что связь между ними есть.
И её губы не раскрывались,
Чтоб ответ до него донесть.
 
 
Нашли лежащей без движения
В сотне вёрст от деревни своей.
Она лишена была зрения,
Но печаль то не вызвало в ней.
 
 
Ослеплённая световой гаммой,
То как должное приняла,
Ведь рассказывать о встрече странной
Своим близким ей было нельзя.
 
 
Стало ясно, что делу благому
Будет жизнь её посвящена,
Так как ей духовную основу
Во всём видеть способность дана.
 
 
Совладать с собой только в юности
Не сумела один всего раз,
И от юноши нежной чуткости
Любовь в сердце огнём занялась.
 
 
Его встретила в пансионате,
Где слепых обучали детей,
И пеклась как о собственном брате,
Всех дороже на свете стал ей.
 
 
Шли на ощупь навстречу друг другу
Не боясь препятствий никаких.
И казалось, когда просил руку
Что счастливее нет их двоих.
 
 
И как только пройдёт их помолвка,
Дом решили в городе купить.
Но сумел его родственник ловко
Документ наследства подменить.
 
 
Впал Димитро как будто бы в детство,
Когда новость адвокат сказал,
Что не акт вступления в наследство,
А отказ от него подписал.
 
 
Не осталось титула и ранга,
Без гроша теперь был он, босяк.
Успокаивать начала Ванга:
– Будет вместе хорошо и так.
 
 
И не нужно впадать в отчаянье,
Мы ведь завтра идём под венец.
Но напрасны их были чаянья,
За ней утром приехал отец.
 
 
А Димитро жил в пансионате,
Следуя воле своих родных,
Полагающих, что их дитяти
Будет лучше там, среди слепых.
 
 
А у Ванги дар открылся вскоре:
Могла знать, что будет наперёд.
Люди шли к ней в печали и в горе,
Всем совет она дельный даёт.
 
 
На весь мир сделалась знаменита
За свой чудный прорицанья дар,
Но жалела всю жизнь, что Димитро
Не предсказала судьбы удар.
 

 
Превращаешь ты нас в обречённых,
Романтичный Сент-Экзюпери,
Убеждая, что за приручённых
На всю жизнь ответственность бери!
 
 
За примкнувших к нам мы не в ответе,
Даже если и нравимся им.
Только раз пребываем на свете,
И с кем жить, выбирать нам самим.
 
 
А иначе тогда встречный первый
Свободу выбора отберёт
И попросит, чтобы была верной,
Раз его ко мне сердцем влечёт.
 
 
И не будет для него помехой
То, что другая у меня цель.
Жизнь его станет будто потехой,
А моя – сплошная канитель!
 
 
Приручённым кто себя считает,
Тот опасен в расставанья час:
Вместе жить иль умереть решает,
Ни себя не жалея, ни нас.
 
 
Если за тех, кого приручили,
Мы обязаны держать ответ,
То те, кто в сети нас заманили,
Несут ответственность или нет?
 
 
Вопрос этот слишком деликатный,
Чтоб с одной стороны лишь смотреть.
Нет любви коль, то ход дать обратный
Должен каждый возможность иметь.
 

 
Как живётся тебе в Подмосковье,
Сердобольная моя сестра?
Принесли на Марсово поле
Мне привет восточные ветра.
 
 
Говорят, что будто об овечке,
Что от стада бродит вдалеке,
Обо мне болит твоё сердечко,
И, что я вернусь, всё ждёшь в тоске.
 
 
Я приеду в середине лета,
Как в плоды превратятся цветы.
Говорить мы будем до рассвета,
Вспоминая детские мечты.
 
 
Но не спрашивай, что мне дороже:
Европейский Париж иль Москва,
Потому что как Россия тоже
Стала Франция мне дорога.
 

 
Принимал так долго ты решение —
Быть нам вместе с тобой или нет,
Что прошло любовное затмение,
Мир утратил уж розовый цвет.
 
 
Год назад мечтала лишь об этом:
Что придёшь ты или позвонишь,
А теперь, когда стою с билетом, —
Чтоб уехать навсегда в Париж,
 
 
Встал гарантом счастья на пороге,
Но улыбку-то с лица сотри!
Мои мысли все уже в дороге,
Чувств пожар перегорел внутри.
 

Стала бы Библия не страшна,

Если б писалась она с любовью,

Да и Ева не была б грешна,

Раз нам жизнь дать было ее ролью.

Действующие лица: Ева, Змей, Ангел, Бог.

 
Змей. Ева, счастлива ты в райских кущах? —
из-за дерева голос спросил.
 
 
Ева. Я не знаю. Забот нет насущных,
И не трачу я жизненных сил.
 
 
Змей. Сколько хочешь, чтоб так продолжалось?
 
 
Ева. Я не знаю. Наверно, всегда.
 
 
Змей. Ты во мне вызываешь лишь жалость,
Не познаешь любви никогда!
 
 
Ева. А зачем мне волненья, заботы?
 
 
Змей. Но ведь это же счастья восторг!
И не бойся ты сердца работы,
Пред любовью не может быть торг!
 
 
Ты увидишь, как Адам прекрасен,
С Древа яблоко лишь надкуси.
 
 
Ангел. Нет, неправда, он нагой ужасен.
Поскорей отсюда уходи!
 
 
То смущает демон-искуситель!
Если Божий нарушишь закон,
То покинешь райскую обитель,
Бог сиять будет там лишь с икон.
 
 
Змей. Ева, там на землях плодотворных
Ваших чад Адам станет отцом.
Сотворите вы себе подобных,
В созиданье сравнившись с Творцом!
 
 
Ангел. Коль покинешь ты Вечное Царство,
Равной Богу чтоб быть иногда,
Там познаешь голод, войны, рабство,
Потеряешь покой навсегда.
 
 
Змей. Зато будет там выбора право!
Ева, жизнь на Земле выбирай!
Станут люди кричать тебе: «Браво!»,
Ради них что покинула Рай.
 
 
Ангел. Винить будут в грехопадении,
Не простят, что так короток век.
Мало кто увидит в прозрении,
Что тобою рождён человек.
 
 
Груз забот отягчит твои плечи,
Там не будет ведь райских даров.
 
 
Змей. Вы зажжёте у очага свечи,
Разведёте овец и коров!
 
 
Коль кусочек съешь Плода Познанья,
Создадите свой маленький рай,
Где в любви Адамово признанье
Чувство счастья прольёт через край.
 
 
Ева. Я хочу, чтобы сердце любило, —
откусила тут Ева кусок
И Адама тоже убедила.
Подошёл в это время к ним Бог.
 
 
Бог. Вижу, дети мои, вы готовы,
Чтобы жизнь зародить на Земле.
Взяв мои законы за основы,
Умножайте вы радость в семье
 
 
И на благо людей потрудитесь.
Коль успешными будут дела,
Ко мне в Рай обратно возвратитесь,
Чтоб остаться уже навсегда.
 

Проза

Александр Горностаев

Родился 25 июня 1962 года в Тамбовской области. Окончил два высших учебных заведения в Саратове. В девяностых годах активно публиковался в областных и городских изданиях Саратова и Тулы. Его стихи звучали на радио и на областном телевидении.

В 2002 году издал книгу «Галактик вьюга». В 2018 году после долгого перерыва в творчестве появилась вторая книга – «Подсолнухи». В неё вошли новые стихотворения и наработки предыдущих лет. В 2019-м вышла следующая книга – «Третье небо», изданная под псевдонимом «Послание из настоящего». В 2021-м появилась на свет книга «Прозостишия и стихопроза».

Публиковался в журналах «Волга – XXI век», «Сура», «Современник», в альманахах и сборниках.

В данный момент готовятся к изданию сборники стихов и прозы.

Помню, был я молодым и цветущим. И родная страна не казалась такой отчуждённой, холодной к чаяньям своих граждан… И было время настоящей веры в возможные изменения к лучшему. Журналисты не казались продажными и лживыми, а выглядели несгибаемыми, как первые коммунисты, и честными, как посланники богов… Работал я в ведомственной газете.

Не писал статьи о положении в стране, не давал советы по улучшению жизни, не был разоблачителем и обличителем. Работал в ведомственной газете. И скромно писал о сельском хозяйстве.

Но переходное время, как говорили, от социализма к капитализму начала девяностых никого не могло оставить вне политики.

Утром я как всегда опаздывал на работу. Откровенно проспал в этот раз. Открыл с трудом глаза, глянул за занавеску: солнце на улице уже сияло вовсю. А хотел ведь ещё сделать зарядку.

Но побежал, почти не позавтракав, сделав пару глотков полусогретого чая. Да, как на зарядке, помчался в редакцию, которая находилась в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. А на часах уже было без пяти. Бесконечно оправдываться в своих опозданиях не хотелось. Я не позавтракал, а вчера вечером практически и не поужинал. Пришёл домой после прогулки, встречался с новой знакомой. Кроме как мороженого, которое мы ели с моей дамой на свиданье, больше я ничего не брал в рот. Пришёл домой немного вымотанный и сразу лёг спать.

Да, голод я ощутил всем своим здоровым организмом. Я планировал перекусить в столовке, находящейся в том же помещении, что и редакция. И хотя открывался пищеблок в двенадцать, я рассчитывал перекусить пораньше. Благо знакомая повариха явно испытывала ко мне симпатию и не отказала бы в какой-нибудь каше с самого утра.

Но всё-таки и в этот раз – на какие-то минуты – вовремя на работу я не успел. Весь состав маленького коллектива редакции был в сборе.

В небольшой комнатке находились и редактор, и замредактора, и корректор-машинистка, и я – корреспондент, по совместительству мальчик на побегушках. Все сидели на своих местах, готовые к ударному труду.

– О, хорошо, Арсеньев, что ты сегодня почти не опоздал, – сказала после приветствия, с неизбывной насмешкой бросая взгляд из-под очков, редакторша Спартакиада Аристарховна. – Нужно сегодня поехать в район с делегацией. Автобус пойдёт через час-полтора. В районном центре будет проходить совещание по поводу начала весенних работ. Задумывали провести собрание в городе, но потом решили перенести в область. Туда выезжают представители нашего министерства. С ними поедешь. Получи инструкции. Завтра нужно об этом написать строк сто пятьдесят на первую полосу…

Аристарховна, женщина сорока пяти лет, невозмутимо говорила эти утверждения о моей поездке, хотя, конечно же, понимала, и это отражалось в сужении зрачков глаз, в наморщивании лобных складок, что я мог бы и не согласиться ехать к чёрту на кулички. В самом деле, почему вчера не предупредили, это ведь мероприятие на весь день.

Сама бы могла поехать, ведь совещание с участием министерства. А редакторша не упускала случая пообщаться с руководством «поплотнее». Но так бывало, если заседания проходили в городе. А тут надо ехать.

«Ну послала бы тогда заместителя», – подумал я, но отбросил эту мысль: тётка под шестьдесят лет тоже с бухты-барахты вряд ли готова ехать.

Она, этот зам, сидела, сжав плотно губы и явно ожидая моей реакции на указания редактора.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Не дожидаться же ещё упрёков за постоянные мои опоздания. С чувством вины я подсел к редактору получать указания по материалу.

Мы поехали. В районный центр. По расписанию. В мягком автобусе. Делегация министерства была довольно большая. Некоторых людей я уже видел на различных совещаниях, на тех, которые мне за два года работы приходилось посещать. Да и по своим газетным материалам кое с кем советовался. Ехал главный специалист по растениеводству, начальник «инженерных войск», то есть всей сельхозтехники. Какие-то, кажется, внедренцы новых технологий, такие весёлые моложавые ребята, лет под пятьдесят. Представители агробанка. Несколько женщин, не известных мне. Рядом с главой делегации, с заместителем министра, Петром Васильевичем, сидела показавшаяся мне знакомой женщина. Но я так и не вспомнил, из какого она отдела или где её мог видеть. «Какой-то я такой не дотошный, – подумал, усмехаясь, про себя, – коль не всех знаю из знати».

Все расселись как им удобно. А может быть, по неведомой мне иерархической структуре. Я, ничего об этом не подозревая, сел поближе к начальнику, надеясь порасспрашивать его о чём-нибудь касающемся сельского хозяйства. Особо разговаривать мне не хотелось, да и не был я таким прожжённым журналистом, который из любого болотного пенька может выудить рыбу-информацию.

Но понимал, что представляю здесь прессу и по статусу мне было необходимо любопытствовать.

В дороге разговор вначале вели между собой начальник и женщина. Касались в основном продовольственных тем. В ходу ещё были карточки, то есть талоны, и лично я к этому времени уже истратил на водку свой месячный лимит.

Я вступил в разговор, как мне казалось, ненавязчиво. Спросил Петра Васильевича – может быть, получим в этом году нормальный урожай, чтобы перестать жить по карточкам.

Замминистра, чувствовалось, не очень понравился мой вопрос. Сведущие люди говорили, что он серьёзный практик, в прошлом возглавлял большие колхозы. И мне казалось, на его лице отразились все трудности борьбы за передовые успехи. Сколько ему было лет, сложно сказать. Но морщинистое лицо лучше слов говорило об опыте жизни. И седые редкие волосы он зачёсывал назад, придавая некую бодрость стареющей физиономии.

Отвечая на мой вопрос, он понёс какую-то привычную чепуху о планах и мероприятиях.

Я, поддерживая беседу, сказал, что на самом деле надо передавать землю тем, кто на ней работает.

И тут встряла женщина. Она как-то резко начала, будто продолжая уже какую-то беседу, в которой я-то не участвовал, но дама из министерства будто бы предполагала такую возможность или просто спутала меня с кем-то.

– А что, думаете, если отдадим всё в частные руки, вы будете жить лучше? Капитализм хотите?

– А капитализм… – начал философствовать уже не по-писаному Пётр Васильевич. – Знаешь, как они там живут? Захочешь что-нибудь иметь из имущества – почку продашь. Вот так и вы будете жить…

Я подумал, что они, наверное, с кем-то спорили на эту тему до меня, а я для них теперь заведомо стал как бы тем отсутствующим оппонентом, хотя моего мнения они и не знали. Однако я немного ошибся. Женщина сказала:

– Вы ведь Сергей Арсеньев? Читала я ваш материал про семейный подряд.

«О, – подумал я с иронией, – страна знает своих героев». Да и я её вспомнил: это же была Валентина Львовна, глава планового отдела. Но когда я приходил к ней в прошлом году спрашивать какие-то цифры статистики для своей статьи, она выглядела поистине недосягаемой, не такой, как сейчас. А тут по-домашнему сидела, трепалась о жизни, спорила. Поэтому я сразу её не признал.

– Ваш семейный подряд не приживётся…

Да, зря я решил, что меня читают. Как раз в этой, сто лет назад написанной статье я рассказывал, как ослепла женщина от непосильной работы на откорме телят. Но чиновница решила (ведь этот подряд уже стал какой-то не оправдавшей надежды иллюзией), что в статье я ратовал за новые методы работы.

Заключения её после продолжительного изъяснения были вообще странны:

– У вас никогда не будет хорошо. А мы всегда будем благополучны…

Говоря это, она явно спорила с кем-то другим, а не со мной, но, может быть, в моём лице видела, представляла всех тех популярных журналистов-«передовиков» всяческих перестроечных статей. И выливала из ушата своего гнева всю ненависть к ним на меня. Я к ним себя, наверное, из-за природной застенчивости, не причислял. Скромно пописывал ведомственные статейки. Но в начальственном говорении, мимике, интонации меня поразила её уверенность в своём некоем клане, который всегда будет наверху, над простым людом. Будто бы она знала наперед всё, что произойдёт потом, владела какой-то тайной, о которой простые смертные, посматривая телемуру о всяческих разоблачениях, просто не догадываются.

Я не стал спорить. Сытый голодного не разумеет.

И на самом деле желудок мой, поуркивая, просил прислать ему какую-нибудь пищу. Растущим мышцам молодого организма необходимы были белки и углеводы, на худой конец жиры, мозговым клеткам не хватало топлива для быстрого соображения. Но никакой еды в ближайшее время не предвиделось, потому что предстояла езда в автобусе около часа по времени. А потом последует пора протирания штанов – не менее двух делений циферблата, которые должна преодолеть большая стрелка – на заседании в набитом народом зале под монотонное говорение докладчиков.

Я сегодня планировал пойти после работы на тренировку. Свой мышечный тонус я постоянно поддерживал упражнениями. И нарушать режим просто так не собирался. К тому же после тренировки у меня намечалось продолжение вчерашнего свидания с приятной дамой, с которой я намерен был развивать отношения. А для этого моему организму требовалась хорошая подпитка в виде еды. И я прикидывал, успеваю ли выполнить все свои планы.

По всем приметам, мы должны вернуться к началу моих мероприятий. И это немного бодрило моё начинающее унывать настроение.

Было отчего приуныть. Как мне показалось, мои могущественные попутчики обиделись, не стали больше со мной разговаривать и демонстративно начали общаться только между собой.

«Плохая примета», – подумал я и занялся своими мыслями, размышлениями о том, где я могу перекусить.

После совещания, как всегда, планировался банкет.

(Недаром же, чаще всего, на таких мероприятиях редакторша присутствовала сама. И перед поездкой она мне сказала, что обед у меня будет, голодным не останусь.)

Но ввиду охладившегося ко мне отношения руководства я мог и не быть приглашённым. Да и сам я почувствовал некую антипатию к этому клану вечно процветающего управленческого аппарата, ни при каких условиях не теряющего своего благополучия.

Я вспомнил, как на одном заседании (мне случилось присутствовать), не замечая посторонних, Пётр Васильевич, будто бы находясь в своём узком кругу, говорил: «Вы что, решили, я заелся? Не делюсь ни с кем. Я беру только то, что мне положено. И не забываю своих…» Тогда этот его монолог мне был не совсем ясен. Выглядели его слова какой-то тайнописью. Я только смутно догадывался о каких-то ещё скрытых «течениях» в сельском хозяйстве, происходящих на фоне выращивания зерновых культур, в череде отчётов по привесам и надоям.

И здесь, в этой поездке, мне становилась более понятной система хозяйственной деятельности. Но с высоты своего двадцатисемилетнего возраста я смотрел на все эти скрытые «течения» с усмешкой. Мне хотелось просто жрать, и это было важнее всяких революционных настроений в обществе. Я решил, я сделал выбор, что не буду присутствовать с ними на банкете… если меня не пригласят.

И вот… Ничего примечательного на совещании не было.

Заседание закончилось. Я спустился на первый этаж, где была столовая, где суетились, организовывая банкет, повара и люди, ответственные за подготовку к встрече высоких представителей из областного центра.

Я немножко постоял у дверей в банкетный зал. Собирались люди. Прошли в дверь близко к друг другу, как Тяпкин и Ляпкин, молодцы-специалисты по внедрению новых технологий; щебеча о своём, о женском, прошла группа дам из министерства. Вот уже прошествовала Валентина Львовна, искоса взглянув на меня, но предложения посетить банкет мне не сделала.

Тогда я решил, что с этой буржуазией есть не буду, и пошёл к выходу из здания, надеясь перекусить в каком-нибудь районном общепите. Выбор мой между пресмыканием перед властями предержащими и свободой мнения был, казалось мне, однозначен. И он, выбор, даже потешил и возвысил в собственных глазах тщеславную сущность моего эго.

Я вышел на улицу и огляделся. Подтаявшие весенние дороги районного центра не располагали к пешему передвижению. Одноэтажные дома, находящиеся вокруг здания районных заседаний, ничем не напоминали какие-либо продуктовые точки. Да и людей-то на улице было мало, если не сказать, что не было вообще. И я очень обрадовался, когда увидел приближающуюся ко мне, идущую мимо здания местных советов, даму – ну точно! – средней окружности.

– Скажите, пожалуйста, где у вас здесь находится столовая или, на худой конец, магазин продуктовый.

– Магазин у нас есть, здесь недалеко, через дорогу. Но сегодня, я смотрю, он не работает. Может, Нинка-продавщица заболела. И столовая есть, рядом с молочным комбинатом.

– Это далеко?

– Да нет, километра четыре-пять отсюда. Кто их считает, эти километры, мы ходим туда на работу.

– А на каком автобусе туда доехать?

– Какие автобусы? У нас тут нет маршрутных автобусов… Пешком…

Я так расстроился, что даже забыл поблагодарить случайную прохожую, постаравшуюся помочь мне своим участием…

У меня не оставалось никаких вариантов. Ещё немного, и еда начала бы мне мерещиться, как миражи. Не хватало ещё, чтобы приснились колбасы и котлеты, подливы, макароны и картофельное пюре, которые вдруг на вершине галлюцинаций я почувствовал бы, как виртуально поглощаю с огромной скоростью и аппетитом.

Я перерешил своё решение. Не то чтобы пошёл на попятную, смирившись с участью не имеющих выбора. Кто-то из великих сказал, что нельзя отменять свои решения, но можно принять другие.

Я просто сказал себе: почему это я не могу поесть на законных основаниях на этом банкете? Я на работе. А деньги на послесовещательную трапезу выделены из бюджета.

Я повернул назад в здание. Вошёл в зал, из разных углов которого, да и из центральных частей, на меня удивлённо посмотрело несколько пар глаз. Я обратил внимание на сдвинутые, как на деревенских свадьбах, столы и массы яств, расставленные на них. Но прежде всего я почувствовал взгляд Валентины Львовны. Взгляд ошарашенного чем-то человека. Казалось, даже её платье в яркий горошек, засияв новыми переливами, выказало удивление моему появлению. Наверное, она ждала, что я брошусь на колени и начну умолять принять меня в свои буржуинские ряды, чтобы мог отведать трапезу совместно с высоким ареопагом представителей министерства.

Но как личность творческая, с неожиданными решениями складывающихся ситуаций, похоже, я оказался непредсказуемым, неблагодарным и беспардонным… с чьей-то точки зрения.

Я снял куртку, повесил на вешалку у входа. И прошёл в середину зала. Нагло сел за стол на свободное место напротив похожего на трон стула, на котором должен был сидеть понятно кто.

Стол (или хозяева стола) был хлебосольным. Несмотря на отсутствие изобилия продуктов питания у населения. Здесь по-русски широко была представлена гамма блюд, питаться которыми не побрезговали бы и цари. Сразу, что бросилось в глаза, – шашлычное мясо с косточкой, целая гора. Салаты всяких видов: от винегрета до крабового. Рыбные ломтики с какими-то овощами. Поджаренные кусочки куриных окорочков. Намазанная икрой и маслом булочная нарезка. Стояла в хрустальных вазочках и сама икра, чёрная и красная. Не увидел я только икру пролетарскую, баклажанную. Стол дополнялся бутылочками с разными напитками. И, не стесняясь своего присутствия на столь серьёзном мероприятии, стояли пузыри водки и элегантные стеклянные наполнители с разнообразными алкогольными напитками. Я чуть не подавился слюной. И не знаю сам, как удержался от того, чтобы не наброситься на еду.

Есть, в смысле жрать, пока не начинали. Ждали главу застолья. Он пришёл, сразу направился к подобию трона. И, глянув на меня, как показалось, хмыкнул, прожёг взглядом начальницу планового отдела. По-видимому, эта встреча со мной за столом у него не была запланирована.

Но он махнул рукой. Все загомонили, начали накладывать пищу, наливать напитки. В этих действах я, пожалуй, даже опережал всех, потому что сразу начал засовывать в рот салаты и бутерброды.

Разливали водку и вино. Бойкий парнишка слева тоже попытался налить мне водки, но я отказался. У меня вечером тренировка. Как я мог напиться? Это не ускользнуло от опытного взгляда Петра Васильевича.

– А ты что не пьёшь? – спросил он меня, ведь сидели-то мы с ним напротив друг друга.

– Я, Пётр Васильевич, непьющий, – соврал я.

– Смотри, – сказал строго старший, – не заложи, а то заложишь тут нас всех…

Поэтому они побаивались, не желали моего присутствия…

Я хотел проговорить что-то лояльное, типа я свой, буржуинский, но уже положенный в рот кусок куриного окорока помешал мне произнести слово, и я только замычал в ответ.

Вскоре Васильич, занятый произнесением тостов, перестал вообще обращать на меня внимание. И с каждым его новым стаканом я всё больше понимал, отчего у него такое старческое, измученное лицо. Явно не способствуют здоровому цвету лица постоянные послесовещательные заседания за обильным столом. Но это часть работы, труда в этой сфере деятельности. И, похоже, он был ударник…

А я насыщал свой организм белками и углеводами старательно, целенаправленно. И, может быть, где-то подспудно, в глубине сознания, блуждали мысли, что я вот тут жру, а настоящие люди борются за светлое будущее. Отстаивают свои жизненные позиции. Не боятся ни холода, ни голода.

Что-то подобное могло мелькать в сознании, но наголодавшийся организм не допускал близко к сердцу «крамольные» мысли.

Да, где-то в неведомом пространстве принципиальные журналисты вели расследования экономических преступлений, рисковали жизнью ради правды, истины для. Снимали репортажи и писали массово читаемые статьи.

А я, как бы их соратник и коллега, сидел в тесном кругу плевавших на их потуги правителей жизни. И, казалось мне, они, эти властные люди, были правы: в любых обстоятельствах благополучие им не изменит, не может произойти что-то такое, чтобы они почувствовали себя неуютно. Словно это благополучие им завещано без учёта времени, навсегда, вовеки веков – что бы там против них ни задумывали и ни замышляли их недруги. Чтобы ни происходило, они всегда наверху, над народом, над его проблемами. Я жрал икру, то чёрную, то красную, просто ложкой. Запивал десятью разновидностями лимонада и в это время, выбирая кусок шашлыка побольше, особо не раздумывал о том, что всё-таки когда-нибудь должна наступить чудесная эпоха, когда все люди в зависимости от их потребностей и способностей будут есть всё, что захотят, пить сколько хотят. И начнёт на родной земле расцветать, как весенние сады, справедливость. Будет колоситься в полях рожь и пшеница как символ могущества любимой Родины.