Текст книги "Открой мне дверь. Выпуск № 3"

– Что за бред?! Стрелять с качающегося дерева? А позицию как менять? Опять же снег будет выдавать, осыпется, сучий хвост. Нет, не может быть!

– Не спорю, но такие настроения среди бойцов есть. Товарищи, друзья! – Он закашлялся, прочистил горло и изрёк: – Ребята! Всё понимаю, паскудная работёнка, грязная, но, дорогие земляки, кто же, кроме вас, сможет выполнить? Эта война – так, мелочь. Пока Англия с Францией и Германией своими разборками заняты, отодвинем границу. Через год-два они за нас всерьёз возьмутся. Как вы себя покажете, может, и успеем наделать пластунов, а?

Народ молчал, только Монах рукой махнул, ответил за всех:

– Ну чего ты нас агитируешь? Сделаем как надо. Про лыжи хорошие не забудь, на этих досках не дюже похомыляешь, а нам следы путать нужно, так я понимаю?

– Вам ни умереть нельзя, ни в плен попасть, только намекнуть на Кавказ. Финны законопослушны, после акции устрашения гражданские более соваться к нам не будут. Да и царский генерал Маннергейм бережёт свой народ, наверняка будет приказ, запрещающий гражданским вмешиваться.

Барма, разглядывающий ветки перекрытия:

– Убивать придётся с предельной жестокостью.

– Я думаю, в контрразведке вас научили это делать.

– Кто кого учил, – пробубнил себе под нос Барма, а для всех громко: – Контрразведка по сравнению с НКВД – дети малые.

– Ну, вам виднее. Все вопросы по снабжению и координации через старшину Кутько. Я уехал.

Монах проявился:

– Клюв – правый фланг, Волик – левый. Уходите на километр в сторону, углубляйтесь в лес ещё на один. Идите встречными направлениями. Если чужая лыжня ветретится, определить направление, но не приближаться, а докладом ко мне, так же по дуге. Кутько, зови бойцов, знакомиться будем. Бойцы, пилы, топоры есть? Сегодня вырубить весь кустарник сзади окопов и по фронту, с утра валите деревья, крайние на том берегу. Делаем нормальный накат над этой ямой, потом нормальные нары, типа полатей. Барма, сейчас спать, через два часа в охранение по левому флангу, я – по правому. Найдём по ёлке с хорошим обзором и на хвое караулим до утра.

– Тогда я лучше сейчас пойду, пока хоть что-то видно.

– Разумно. Задковать умеешь?

– Задом наперёд ходить? Конечно, хоть и не люблю.

– Собирайся! Как дозорные из разведки вернутся, выходим. Старшина, проинструктируй бойцов. Дозорных по две пары. Один по фронту, другой по полю сзади, я бы оттуда заходил. Между валунов легче подкрасться. Не спать, не отвлекаться. Смена максимум четыре часа. И построже! Завтра наделаем ловушек, а пока только глаза и уши.

Хлопцы вернулись из первого выхода румяные, надышавшиеся вольного воздуха.

– Охраны нигде нет.

– А финнов?

– Свежих следов нет.

– А давешних?

– Так тут лыжню за полдня заметает.

– Значит, ваши следы до утра заметёт.

– Мы по ветке еловой сзади к поясам привязали, так что через два часа всё заметёт.

Барма свернул бурку, подхватил винтовку, спросил Монаха:

– Ну что, идём или на сегодня отложим?

– Беспечность на войне дорого обходится. Пошли. Слава богу, дал нам лишний день хорошую позицию обжить.

На свежем воздухе Барма поймал Монаха за рукав.

– Погодь, земеля, такое дело… – Он замялся, переступая с ноги на ногу.

– Чего, Барма, ты про охрану поговорить хочешь? Так их здесь, в чистом поле, нет, а дороги перекрыты.

– Что, не обойдём?

– Чтоб всю жизнь прятаться? Меня хоть и не трогали, но это просто случайность. Подъесаулом царской армии рано или поздно должны заинтересоваться. То, что я в плавнях отсиделся, так это случайно. Когда понадобился, власти и меня нашли, и Чабана из грузинских гор вытащили. От этой власти не спрячешься. Один шанс – майору поверить. Доказать Советам, что без нас не обойдутся. Эта война не последняя. Как старый солдат я понимаю: и Советы, и германцы силы пробуют. Скоро схлестнутся. Француз, вон, рассказывал, Европа воевать не хочет, значит, все под германца лягут без сопротивления.

– Я с Маннергеймом служил – нормальный, разумный дядька. Хороший лошадник.

– Потом подробнее расскажешь, пошли. Темнеет.

Когда совсем стемнело, вдалеке началась канонада. Грамотно. Снайперы и пистолеты-пулемёты «Финляндия» не страшны, а по вспышкам легче определить место стрелковой ячейки.

Следующий день прошёл в хозяйственных хлопотах. Пилили деревья, распускали их на доски, сбивали нары. Накрыли досками одну землянку, сверху засыпали щепой, ветками, землёй. Постепенно в землянке стало гораздо теплее и уютнее. С поля натаскали камней, обложили печь. Сделали четыре чучела. К ночи выставим на флангах, реальные посты расположим метрах в двадцати. Ловушку приготовили на левом фланге. Здоровенный комель оставили метрах в пятидесяти от линии окопов, как бы недотащили.

Лаврентий Волик, он же Чабан, поколдовал возле этого недотащенного ствола с верёвками и оборонительной гранатой Ф-1. Красноармейцы называли её «лимонкой».

Стрельба к утру затихла, только изредка раздавались отдельные мощные взрывы.

– Доты подрывают, – пояснили красноармейцы. – Похоже, прорвали линию обороны. Теперь вперёд!

Из леса просигналили:

– «Гость» по левому флангу. Похоже, клюнул на ловушку!

Француз с Бармой по-скорому через правый фланг выдвинулись в лес искать след гостя, чтобы по нему найти место, откуда он появился.

В 2:14 у комеля раздался взрыв гранаты, через две минуты хлопчик-красноармеец подстрелил Монаха, двигающегося из секрета в лесу к сработавшей ловушке. Парнишка клялся, что выстрелил случайно, хотя понял, что это свой, но тем не менее пуля попала в плечевую кость, перебив её, застряла внутри. Срочно соорудив из лыж санки, красноармейцы потащили раненого в ближайшую санчасть. Возле посечённого осколками деревянного ствола лежал мёртвый здоровенный мужик. Его тоже перетащили к себе для предъявления майору. На трупе не было ни одной армейской вещи, только на шее верёвка с ножом и покорёженная взрывом винтовка Мосина. Заинтересовали только отличные шведские тёплые ботинки.

Почти одновременно вернулись Барма с Клювом и майор привёз Монаха с загипсованной рукой. Ему сделали операцию. Извлекли пулю, сложили кости, зафиксировали гипсом, но как боец он не годился. После тряской дороги Монах цветом был как снег, его потряхивала лихорадка, но ложиться он отказался, пока не выслушает Барму.

Тот доложил, что верстах в пятнадцати лыжня ночного гостя привела к небольшому хутору из трёх жилых домов. Близко подходить не стали, следы запутали.

Француз рассказал, что хутора – основное жильё финнов. Они живут семейно, обособленно. Жизнью соседей не интересуются.

Майор же поведал, что Красная армия прорвала первую линию обороны, но дальше наткнулась на второй укрепрайон, отлично вписанный в рельеф местности. Теперь наступление будет в другом месте. Казакам нужно торопиться, пока в них есть нужда, поэтому выдвигаться нужно немедленно. Но Монах его успокоил, мол, у тебя есть тело, вот его забирай и предъявляй кому следует. Пока хлопцы не отдохнут, дёргаться не следует, выйдут к ночи, перед хутором отдохнут час-другой. Следует осмотреться, аккуратно зайти и вырезать всех жильцов.

– Вам ведь это нужно? У них один пропал, они настороже, а вдруг у них пулемёт имеется. Поторопимся и задачу не выполним, и… ну вы сами понимаете.

Как бы майор ни торопился, пришлось согласиться, а потом, несмотря на уважительный тон, он понимал: слушают здесь не его.

Ещё Монах спросил о состоянии головы ночного гостя.

– Голова цела, осколки спину посекли.

– О, це гарно! Барма, отрежь ему башку, с собой заберёте. Все должны в одном месте лежать. На башку ему будёновку солдатскую старую и кинжал в зубы. Это будет страшно и символично. Когда Маннергейму доложат, он поймёт, от кого привет. Это вы тоже хотели? – спросил у майора.

– Мы хотели, чтоб красноармейцев как баранов не резали. Давайте, хлопцы, сыграем эту страшную оперу.

– Не такая страшная, как противная.

– Не кажи «гоп», под пулемёт сгоряча попадёшь, если сразу не побьют, поковыряетесь. Ну-ка, Француз и Барма, нарисуйте мне планы цёго хутора. Каждый малюйте врозь, як запомнили.

Сравнив два наброска, сказал: «Добре».

– Барма, как видишь начало?

– Если сторожатся, то пост, скорее всего, вот здесь, в сарае. Отсюда и нужно начинать. Часового можно выманить, вроде зверь пришёл. Рысь или росомаха.

– Чего мудрить? Подпалить к свиньям собачьим!

– Неплохо. Тишина нам не нужна. Спалить весь хутор. – Тут майор вмешался. – Только чтоб никто не ушёл.

– Молодёжь во второе кольцо посадим – муха не пролетит. Полчаса на подгонку одежды, оружия, и лыжи майор хорошие привёз. Откуда, кстати?

– У спортсменов занял. Финские, шведские и норвежские. Вернуть бы нужно.

– Три с половиной часа спать, поснедать и вперёд. Старшина пошёл инструктировать ночную охрану, чтоб не подстрелили своих, когда будут возвращаться.

Постепенно все улеглись, и землянку заполнили обычные звуки спящих мужчин. Кто-то похрапывал, Монах постанывал, майор проверял лыжные крепления, хотя внимательно просмотрел, когда забирал инвентарь на спортивном складе. Ему хотелось своими глазами увидеть страшную работу пластунов. Вспомнились рассказы стариков, как лихо дурачили умелых черкесов в былые времена. Как защищали они родные станицы и табуны, как ходили в ответные набеги в горы Чечни, а ещё не давали покоя мысли о дальнейшей судьбе казаков. Выполнят ли НКВДшники свои обещания. Таких бойцов терять было жалко и нерационально. Тройка стоящих пластунов за пару недель смогла превратить даже не служивших парней в отличную разведывательно-диверсионную команду.

Конечно, научить за это время стрелять «на хруст» в темноте невозможно, но научить не мешать тоже важно. Главное – как они подобрали слова, что учились и тренировались все до седьмого пота и ещё немного. Ах как хотелось ему посмотреть эту команду в деле. Но ему и старшине это категорически запретили. Даже в хорошо продуманной операции всего предусмотреть невозможно и есть вероятность, что кто-то их увидит, запомнит, расскажет. Тогда вся задумка летит к чертям собачьим.

Где-то загрохотало. Бойцы штурмовали неприступную линию Маннергейма. Не всё получалось гладко у Красной армии. Не хватало «слаженности». Артиллерия, боясь задеть своих, слишком далеко накрывала огненным валом от передовых укреплений, авиация вообще мало помогала наземным подразделениям, а то и сыпала бомбовой груз на свои позиции. Да и позиций как таковых не было. Начальство, опасаясь, что, вырыв окопы, бойцов из них не выгонишь, запретило закапываться. Красноармейцы обмораживались и теряли боеспособность без боя.

Сосновым поленом майор открыл раскалённую дверцу печки, подкинул новую порцию дров, заметил, что Монах не спит.

– Болит?

– Терпимо.

– Жалеешь, что не пойдёшь?

– У восьмерых шансов больше, чем у семерых.

– Есть сомнения?

– Слишком много неизвестных, а времени на подготовку нет. Опытных всего половина. – Он приподнялся, посмотрел на спящих казаков. – Послал Барму голову отрезать, а молодых – помочь ему, на самом деле посмотреть на реакцию. Семён наотрез отказался, а Васыль чуть нутро не выплюнул. Вот такие помощники. Ничего, я его заставлю эту башку до хутора доставить. Нехай привыкает. Кровь и грязь всегда рядом с пластуном.

– Ты, говорят, церковь сам строил.

– Часовню.

– Построил?

– Почти. Утонула часовенька. Я её на острове строил, земля не выдержала. Не принял Бог мою жертву. Не уравнять мои грехи.

– Много грехов?

Монах глянул в глаза майору, и тому стало как-то стыдно. «А у тебя самого много или мало?» – спросил себя мысленно майор.

– Ох, и много, прах меня забери! Напрасно я этот разговор затеял, только душу себе разбередил. – Глядя в серые глаза Монаха, он поднял ладонь, как бы прекращая эту тему.

– Ты, майор, лучше мне честно скажи, ну ты ведь не комиссар, ты ведь нормальный воин, отпустят нас?

– Честно, не знаю. И даже тот, энкавэдэшный комиссар, что мне обещал, тоже не знает. Всё решается в Москве, а что для них десяток казаков. – Он ещё раз посмотрел на спящих казаков. – Давай позже об этом поговорим. Ехать мне нужно, тело отвезти в НКВД. Сдам и вернусь. Удачи хлопцам.

Как только майор вышел, поднялся Скиба:

– Я всё слышал. Что же нам делать? Может, сразу к финнам?

– С дешёвой байкой про планы кровавых комиссаров? Поперёд с хутором закончим. Повысим цену и для Москвы, и для Хельсинки. Всё, поднимай народ, пора.

Вскоре все собрались вокруг плана хутора, нарисованного на земляном полу. Каждый получил место и задачу на каждый из трёх этапов операции: подготовительный, основной и заключительный.

– Одного человека придётся отпустить. Кто-то должен рассказать, нет времени ждать, пока власти найдут. Старший – Барма, если что, не дай бог, его заменит Волик. И если совсем плохо, – Скиба. Клюв возглавит группу прикрытия. Ваша задача – после окончания запутать следы. К хутору пойдёте крестом. Барма – голова, Волик и Скиба – плечи, Француз замыкает, остальные – в середине.

– Нас по возвращении, как вас, не подстрелят?

– Утром красноармейцев заберут, но всё равно возвращайтесь по светлому. На молитву, шапки долой!

– Не тревожьтесь, батько, разыграем как по нотам, – сказал кто-то, уходя.

Где-то снова загрохотало, да так, что земля ощутимо вздрагивала. Старшина объяснил, что подвезли гаубицы крупного калибра:

– Прямой наводкой по дотам бьют.

Ночь Монах провёл в беспокойстве. Не спать для него было обычным делом, но рука болела, лоб горел. Иногда он ненадолго забывался, с испугом просыпался весь мокрый от пота. Понизу тянуло холодом. Откинув овчину, он моментально замерзал и начинал зубами выбивать какой-то быстрый мотив. Стараясь не тревожить руку, надевал валенки, выходил проверять охранение. Старшина каждый раз прогонял его в землянку.

– Пошли почаёвничаем, что-то вид у вас не очень. Служба налажена, только что проверял.

От чая Монаха снова кинуло в жар. Под монотонный голос старшины он всё-таки уснул.

Проснулся казак и, не открывая глаз, понял – вернулись. Громко никто не галдел, но по звучавшим вполголоса подначкам догадался – всё прошло удачно. Разлепил глаза – тут же молодёжь затарахтела.

– Батька, всё зробыли, як вы казали.

– Охолонь. Барма где, нехай он доложит.

Порадовался: молодёжь не впала в уныние, увиденные картины карательной операции если и поразили, то ненадолго.

– Молодца! С боевым крещением! Где Барма?

– На воздухе, с Кутько.

– Подмогните, хлопцы.

Оберегая руку, поднялся, надел папаху, закутался в бурку, поднялся в окоп. Старшина, загасив самокрутку, пропустил Барму Тот, вытянувшись начал доклад.

– Не чинись, не в строю.

Тот спорить не стал, только в позе ничего не изменилось.

– Слегка заплутали, озеро с толку сбило. Не одно оно здесь. Вышли к хутору часам к двум. Отдохнули часок и наблюдать со всех сторон. В сарае пост был.

– Как определили?

– По дыханию, пар выдал. Петуха красного под стреху, мужик не меньше вчерашнего, сам на кинжал спрыгнул. С двумя куренями легко разобрались, а с третьим повозиться пришлось. Пришлось гранатой успокоить. Когда Лаврентий вошёл проверить, баба раненая чуть не подстрелила.

– Головы?

– Взрослых мужиков на тычки нанизали и по кругу воткнули. Баб подморозили, как у нас морозят тех, кто чужие сети трясёт, как указатели по тропинке расставили. Правой рукой на хутор показывают, голые выше пояса. Детей уродовать не стали, просто в рядок положили. Дивчину лет двенадцати-четырнадцати Барма отпустил. Вот и всё.

– А голову в будёновке тоже на шест?

– В середину круга из голов, на колоде и кинжал в зубах.

– Кутько, пойдёт таким манером?

– У майора спрашивай. Он вот-вот подъедет. Переезжать будем.

– Куда?

– Может, на передовую, а может, обратно в лагерь.

– В какой?

– Да отчипись, не знаю я.

Красноармейцы разбирали печку, свои вещички уже увязаны, лежат кучкой. Приехал майор Свиридов на грузовике, сперва отвезли Монаха в санчасть, потом бойцов. Вернулись за Монахом, поехали в сторону Ленинграда, в тот лагерь, где готовились. Рассказали всё по дороге. Майор увёз с собой старшину и Монаха. К вечеру Монаха привезли на легковой «эмке». Оказывается, его показывали врачам в военном госпитале.

– Братцы, так меня там крутили, совсем не похоже, чтобы после такого к Духонину отправят. Зачем-то мы ещё понадобимся.

– С рукой-то что?

– Сказали, неплохо, лекаря хвалили. Сложил правильно и осколки удалил.

Казаки повеселели. Может, пронесёт нелёгкая.

Утром пришли за молодыми. Семёна и Васыля увезли, сказали за обещанной наградой, мол, их миссия закончена. Под Ленинградом НКВД их расстрелял.

А майор появился дней через десять. Он и поведал печальную новость, а также рассказал об обращении Маннергейма как президента и верховного главнокомандующего к народу. Призвал он, шуцполицай, финнов вступать в народную полицию для выполнения вспомогательных задач и охраны тыла, запретив самостоятельные действия против Красной армии. Что нам и требовалось. Москва дала самую высокую оценку, хотя и засекретив по самой высокой степени. Молодых из-за этой чёртовой секретности и загубили.

– Теперь, братцы, расскажите, только честно, как вы собирались к финнам чухнуть.

– Плана ещё не было. Барма когда-то с Маннергеймом служил, хотели напрямик к нему обратиться.

– Так, подробней.

– А зачем это вам?

– Есть сведения, что у финнов объявился представитель РОВС. Российский общевоинский союз – контрреволюционная антисоветская террористическая организация. Она много крови пролила. Земляков – белых офицеров – там много. Вашим переходом их эмиссар обязательно заинтересуется. Даже если финны пообещают вам совсем не трогать, побеседовать кому-то со стороны запросто дадут.

– И что?

– Ваш выбор. Хотите вступать, вступайте, перейдёте на сторону врагов России. Но это дорога в одну сторону, пока Советская власть некоторых из вас репрессировала, так сказать, на всякий случай, чтобы уберечь от плохих поступков.

– А ты знаешь, как там нас берегли? – взвился Скиба.

– Уймись, – буркнул Барма.

– Про перегибы сам товарищ Сталин говорил.

– Это он когда говорил, а молодых вчера погубили.

– Короче, – закончил спор Монах, – ты это к чему?

– Решено дать вам перейти к финнам.

– С чего бы такая милость?

Майор достал пачку папирос, вынул одну, подул в мундштук, прикурил, отвёл глаза:

– Не знаю.

Казаки переглянулись, явно не поверив. Барма подумал: «Мудрит майор». Монах: «Знает, но говорить запрещено». Скиба: «Перебьют при переходе».

Волик спросил:

– А нам в спину не стрельнут?

– Не только не стрельнут, ещё охранять будут.

– Вот это и страшно.

– Давай, майор, начистоту, всё равно догадаемся.

– И то верно.

– Старшина Кутько с вами пойдёт.

– А-а-а.

– Тогда понятно.

– Это шанс, казаки!

Тут Скиба взвился:

– Вы что, станичники?! Старшина – хороший человек, но он за Советскую власть гадюку оближет.

– Уймись, казаче. Нам старшина как манна небесная. Только из-за него нашу тройку и отпускают, чтоб подтвердили, что он тоже от Советов решил уйти. Ну, я думаю, это нам ещё подробно расскажут, так, майор? Только мы в РОВС служить несогласные.

Майор выбросил недокуренную папиросу.

– Это только добавит достоверности вашей компании. Биографии у вас такие, придумывать ничего не нужно. – Он растёр каблуком окурок. – Так какие мысли по переходу?

– Можно поближе к столице пробраться, прихватить офицера постарше, ему письмо передать.

– А если вас раньше свинтят? Тут не наши плавни, тут местные опытные охотники имеются.

– Есть у Бармы запасной ход. Дивчину он отпустил, она обязательно на хутор придёт.

– Просто отпустил?

Барма поднялся:

– За дровами схожу.

Сразу за ним вышел Монах:

– Как девицу отпустил, рассказать не хочешь?

– Нет желания, но, если нужно… Нашёл её в дальней горнице, в постели. И, понимаешь, так она мне Маричку, соседку, напомнила. Ничего не говорила, не просила, только жалобно смотрела. Перевернулась на живот, попку подняла, ну я и…

– Понятно. Дальше.

– Одел потеплее, голову замотал, чтоб не раскисла от крови, с хутора вывел. Всё. Ты же знаешь, как на это дело после крови тянет, а я бабу сто лет не видел.

– Как думаешь, вернётся?

– Обязательно. Её хату мы не спалили, барахло там разное осталось. Да и она не младенец, вполне может самостоятельно жить.

– Лет-то ей сколько?

– Метрику не ко времени смотреть было, на вид двенадцать-четырнадцать, а по-женски – вполне взрослая.

– Тьфу, паскудник. Ну да я лицо не духовное, наверное, всё правильно сделал.

– Соседка у меня Маричка, сирота. Жила с бабкой. Я летом в сарае на сене спал. Так вот повадилась эта Маричка ко мне в сарай приходить. К колодцу за водой сходит и ко мне в сарай. Я сплю, а она войдёт, встанет возле головы, юбкой накроет. Проснусь, а вместо света темнеют таинственные заросли. А когда не просыпался, присаживалась и щекотала срамными волосами и ещё чем-то. Проснусь, только хватать – она ведро воды холодной на нас обоих раз и смеётся как скаженная.

Однажды пришла, трогать меня за корень осторожно так начала, я и потёк, бурно так, она на ладошку, понюхала и в рот. «Ты чего?» – говорю. – «Вчера быка приводили к корове. Бык молодой. Тыкается, попасть не может, уже храпеть начал, бабка как заорёт: "Заводи, дура малолетняя! Щас стратит!" Корень у него здоровенный, как твоя рука, а чуть подправила, так сразу до яиц вошёл. И запах как у тебя». – «А на вкус как?» – «Дурак!»

– И что? – спросил Монах.

– Ничего. Вскоре на службу ушёл, когда вернулся, её уже не было. Бабка померла. Прибилась к кому-то Мария, уехала из станицы.

– Бывает. Ты это к чему?

– Та чухонка тоже…

Вернувшись, Монах объявил майору:

– Письмо нужно писать, на хутор снесём. Попробуем оттуда начать. Барма, а вспомнит тебя Маннергейм? Припомни какую-нибудь историю личную. Может, смешное что сказал, развеселил генерала?

– Куда там, где он и где я, простой казак. На службу я попал рано, восемнадцати лет не было, зато в джигитовке мало кто со мной сравниться мог. Вот меня в кавалерийскую брусиловскую школу определили. В эскадрон ротмистра то ли шведа, то ли немца Маннергейма. В школе служба была интересная. Придумывали новые приёмы выездки и рубки. Ротмистр с корнетом писали рекомендации для строевых частей. Периодически Маннергейм начинал хромать, болели давние переломы. Однажды я дал ему горский бальзам, который мне передали с родины. Позднее он уехал на японскую войну. Больше мы не встречались. Ещё помогал ему отобрать трёх лошадей для фронта.

– Ну вот! – обрадовался майор. – Мазь, это он может вспомнит, ещё клички лошадей припомни.

– Один был ладный конёк, вроде Сюрприз или Талисман.

– Порядок! Поеду в НКВД доложу.

– А где старшина?

– Увезли куда-то.

Вскоре прибыл старшина Кутько, и мы с ним спокойно перешли на финскую сторону. Мы дали слово не причинять вреда финским гражданам с условием, что нас не будут трогать и выдавать советской стороне. На жительство нас определили за полярным кругом, подальше от людей. Старшина вскоре уехал вместе с озабоченным господином из РОВС, вообще не похожим на офицера. Срубили себе дома, женились на финках и жили тихо. Только на охоту иногда ходили вместе. Местные не надоедали, тут не принято интересоваться соседями. Барма ту чухонку в жёны взял. То ли женой она ему была, а может, дочкой, или тем и другим. Умер он первым, потом Монах и Скиба.

– А вы кем же будете, Французом или Воликом?

– Неважно. Все сгинули, когда решили перейти на эту сторону.

Когда мы уезжали, спросили у Тарьи, как её фамилию можно перевести на русский.

– Маленькая корова. Маленький бык – Волик.

Выходит, старик не изменил фамилию, продолжил славный род вдали от дома.