Текст книги "Журнал «Юность» №02/2022"

Браконьеры

Енисей в своем среднем течении широк, а кажется, что не очень. Идешь серединой реки, вроде и берега рядом, но вот ухо ловит далекое гудение комарика – звук лодочного мотора, и, присмотревшись, видишь: едва различимой букашкой ползет моторка под высоким таежным берегом. Тогда как будто понятно – широк!

– Сколько же до нее? – спрашивает Василь Василич. Он щурит вдаль волевое, не старое еще лицо, но все не видит лодку.

– Километра три, а может, и пять… – Николай Сергеич сидит за мотором.

Правый, гористый берег колет небо островерхими елками, левый – низменный, весь в тальниковых кудрях, до него так же далеко. Гладко и просторно.

Двое приятелей неделю уже путешествуют из Красноярска в Дудинку. Василь Василич – богач, хозяин известной строительной фирмы, Николай Сергеич держит небольшой рыболовный магазинчик в их родном Саратове. Они старые корешки, Николай Сергеич помнит, как Василь Василич начинал свой бизнес – сам ползал с киянкой по саратовским крышам; а Василь Василич нет-нет да намекнет шутейно, кто дал Николай Сергеичу денег на открытие магазина. Обоим за пятьдесят, Василь Василич пониже и слегка пузат, а Николай Сергеич, напротив, высок и худ, но оба еще крепкие и оба заядлые рыбаки.

Идея проплыть весь Енисей пришла в голову Николай Сергеича, он же и снаряжение подобрал, Василь Василич финансировал мероприятие. И вот почти тысяча просторных енисейских километров остались за кормой их «надувной француженки», как они ее называли. И это была только середина маршрута.

Начинался приятный тихий вечер. Могучая река плавно и быстро несла красную лодку поперек великой страны к Северному Ледовитому океану. Гладко было по поверхности, только время от времени суводи вспучивались и расходились кривыми нервными кругами. Новый японский мотор ровно и негромко гудел сзади. В лодке аккуратно уложены палатка, спальники, посуда, немного продуктов – они принципиально ели только то, что ловили! – спиннинги, двести литров бензина в пластиковых канистрах.

Заря мягким небесным пожаром, набирая силу, разливалась по их широкой дороге.

– Вот так вот… – Василь Василич глядел на навигатор и указывал крепкой пятерней бывшего кровельщика на левый берег. – Приток неплохой вроде!

Лодка повернула нос и двинулась к невидимому отсюда устью речки.

Причалили. Тихая, метров сто ширины речка с песчаными берегами еле текла, вода в ней была коричневато-желтая и, сливаясь с сильным и чистым Енисеем, выглядела грязной. Николай Сергеич взял свой спиннинг, прошел ближе к концу плотно намытого мыса и приготовился забросить, но поджидал Василь Василича. Тот задумчиво ковырялся в красивом ящике со множеством отделений. Некоторые блесны, завернутые в бархатные тряпочки, выглядели как новогодние игрушки. Здесь были мельхиоровые и даже серебряные блесны ручной работы, но то, что заманчиво смотрится на прилавке, часто совсем не нужно на реке. Блесна же должна нравиться рыбке, а не рыбаку…

Николай Сергеич не забрасывал, потому что и Василь Василич так же ждал бы товарища. Первый заброс бывает важный – главная рыба, хозяин здешней воды может взять. Таймень или нельма, которую они пока не поймали, но очень хотели поймать, или большая щука на худой конец, их они поймали уже штук сто.

Забросили почти одновременно. «Шлюп! Блюп!» – ударились блесны о поверхность. У Николай Сергеича получилось неудачно, на мель попал, а у Василь Василича спиннинг согнулся сразу.

– Как будто ждала там с открытой пастью… – Василь Василич, довольно щерясь, не без труда подтягивал рыбу. Он предпочитал мощную снасть и всегда выводил силой.

Николай Сергеич же ловил на элегантный «ультра-лайт» с тонкой снастью. Неплохо, согласитесь, вытянуть десятикилограммовую щуку на леску, которую едва видишь.

– Что там? – не без зависти спрашивал Николай Сергеич, быстро подматывая пустую блесну по мели. Стая мелких, чуть больше ладони, окуней бежала за ней, атаковала на ходу, но не могла проглотить большой крючок.

– Щука, видно…

Это действительно была щука. Явно не рекордная, но они все равно взвесили. На семь с половиной килограмм потянула. Следом взялись еще пять-шесть более-менее приличных, но потом, как это всегда и бывало, начала хватать мелочовка на полтора-два кило. Они перешли на другую сторону косы и уже из Енисея выдернули с десяток крупных окуней и пяток красавцев-язей.

С последним трехкилограммовым язем, заглотившим тройник до кишок, Василь Василич намучился. И специальным пинцетом лазил в небольшой чуткий рот, и итальянским гибким отцепом пытался, и поводок в конце концов откусил, а все равно достал крюк с обрывком кишки. Положил окровавленного язя обратно в Енисей, язь ушел, но был уже не жилец.

Все, что ловили, они выпускали. Рыба была жирная, как и всякая другая рыба, обитающая в холодном Енисее. И вкусная. Они варили уху из окуней, из разносортицы, двойную, тройную… крутили котлеты из щук. Все это было привычно, они же ждали чего-нибудь особенного: нельму, чира, сига, осетра или стерлядь, наконец. Николай Сергеич подробно изучил на рыболовных сайтах, как поймать стерлядь на донку, но пока не получалось – крючки с наживкой немедленно хватали все те же горбатые и красивые окуни или крупная, в локоть, плотва.

Николай Сергеич сбросил скорость и раскрыл карту. Не слепящее уже алое солнце тонуло в кучерявые тальники левого берега, подсвечивая мягкую вечернюю дымку. Пора было присматривать место для ночлега. Рыбаки пили чай из термоса и лениво рассуждали, как бы поймать нельму или осетра. Они вообще, надо признаться, в этом рыбном эльдорадо расслабленно относились к рыбалке.

– Ну чего бы мы стали делать, попадись осетр на десять килограмм? – спрашивал Василь Василич.

– Отпустили бы, конечно, – кивал Николай Сергеич, и они с недоверием смотрели друг на друга.

– Ну хорошо… а если на двадцать?

– На двадцать отпустили бы. – Тут уж и Николай Сергеич не знал, что им делать с двадцатью килограммами осетрины.

Небольшой катерок, серая потертая дюралька без номеров, под 40-сильной «Ямахой», появился неожиданно. Николай Сергеич как раз карту рассматривал. За все их путешествие к ним никто не подъезжал, а тут моторка шла стороной и мимо, но как-то вдруг оказалась рядом. Николай Сергеич скосил глаза от карты – в катере было трое молодых парней лет по восемнадцать-двадцать – и слегка поморщился внутренне, Василь Василич тоже замолчал. Они были на надувной лодке среди большой безлюдной реки, и что за мысли в головах этих парней, было неясно.

Когда они собирались, многие советовали взять с собой оружие: там, мол, полно лагерных зон и зэков, осетровые браконьеры болтаются по всей реке, почитайте Астафьева – ничего не изменилось. Василь Василич только посмеивался, а Николай Сергеич, как ответственный организатор, думал на эту тему, не очень все же понимая, зачем им оружие. Оно как будто и понятно, вроде как на всякий случай, но когда представлял конкретнее… «Что, в людей стрелять?» – спрашивал Николай Сергеич. «Пусть будет…» – отвечали добрые люди.

Ружье в чехле лежало где-то под вещами. Оно так ни разу и не было заряжено, и рыбаки, за полпути не встретив ни зэков, ни браконьеров, о нем не помнили. Спокойно бросали лодку с вещами на берегу и шли в деревенский магазин за хлебом. И теперь вот было слегка неприятно, что кто-то подъехал. Без нужды. Как-то здесь на Енисее это не принято было.

Парни в лодке были крепкие. Двое светловолосые, похожи друг на друга, один за рулем, второй, в телогрейке на голое тело, на заднем сиденье, третий – в красной выгоревшей футболке – самый худой и бритый наголо. Этот стоял, опершись животом на стекло, рядом с рулевым.

– Здрасте! – Парни смотрели слегка настороженно, но спокойно.

– Здорово, ребята! – ответил Василь Василич.

– Рыбачите? – слегка извиняясь, что лезет не в свое дело, спросил бритый.

Он был вежлив. Он разговаривал с ними так же, как в дни их молодости они сами разговаривали со старшими. Это были такие забытые интонации и отношения, что Василь Василич с Николай Сергеичем невольно замерли, рассматривая парня. В нем вообще подозрительно много было хорошего: открытость смуглого лица, спокойный и прямой взгляд, никакого молодецкого гонора… и эта простая естественная вежливость к старшим.

– Мы не рыбинспекция, ребята, все нормально. Дурака тут валяем, в Дудинку идем, – пробасил Василь Василич, ему прямо неудобно было, что думал о них с опаской.

– Туристы, – понимающе улыбаясь, кивнул белобрысый за рулем.

Лодку сносило на красивый яркий борт «француженки», он включил заднюю скорость и тихо отошел, не коснувшись.

– Ну…

– Издалека?

– Из Саратова.

– А-а… а откуда идете?

– Из Красноярска.

– Понятно. – Бритый оглядел красивую надувную лодку и потер ладонью колючую голову. – Самолов проверять будем, хотите посмотреть?

Николай Сергеич быстро глянул на Василь Василича. Чего угодно можно было ожидать, но только не такого приглашения. Самоловы на красную рыбу были здесь самым серьезным браконьерством.

– Конечно… спасибо!

– Ну давайте, только не фотографируйте… – Рулевой, поглядывая в навигатор, отъехал совсем недалеко, и бритый, опустив на дно «кошку», стал ловить снасть.

Смысл самолова в том, что вдоль дна на тяжелых грузилах растягивается основная веревка – «хребтина», к которой подвязаны короткие, сантиметров по тридцать поводки с острейшими крючками. Крючки большие, снабжены поплавочками, поэтому они не лежат на дне, но болтаются на течении, всегда готовые зацепить проплывающую мимо рыбу. Чаще всего на эти крючки напарываются осетры и стерляди. Происходит это потому, что плавают они вдоль дна, изгибаясь всем телом, наподобие змеи, да и шкура их, без чешуи и шершавая, словно наждачная бумага, легко цепляет острый крючок.

Хлопцы тем временем несколько раз уже переехали, под разными углами избороздили дно «кошкой», но все не могли зацепить.

– Что-то нет ничего, наверное, инспекция сняла, они тут ползали вчера. – Бритый был расстроен, виновато смотрел на мужиков. – У нас еще есть… – кивнул головой вверх по течению.

– Два километра, – добавил рулевой.

– Хотите? – Бритый смотрел почти просящее. – Рядом…

Николай Сергеич думал о чем-то, теребя седой небритый подбородок.

– Ну давайте, если недалеко…

Они опять двинулись за лодкой ребят. Не все тут было понятно. Можно было предположить, что пацаны просто хотят продать рыбы, но непохоже было. В них вообще не было ничего от «коммерсантов», лица открытые… скорее, им хотелось пообщаться, похвастаться перед городскими рыбаками, и это было так просто и непривычно, что даже настораживало.

На новом месте с первого раза зацепили «кошкой» снасть, бритый перелез на нос, надел перчатки и стал перебираться по «хребтине». Лодка развернулась против течения, парень перехватывал туго натянутую, вибрирующую веревку, ловко уворачиваясь от поводков с крючками. Крючки шли часто, какие-то были закручены вокруг «хребтины», он успевал крутануть их в обратную сторону, снимал зацепившиеся палочки и траву, а сам все перебирался по веревке, подтягивая лодку. Енисей здорово наваливался, временами нос лодки начинал уходить вбок и зарываться, и рыбак легко мог свалиться на свою же снасть, которая немедленно утянула бы его на дно…

Рыбы все не было, пустые крючки болтались на фоне персикового закатного неба. Бритый подтягивал и подтягивал лодку, видно было, что спешит.

– Не гони, Саня, – буркнул белобрысый за рулем, он подрабатывал мотором против течения, стоило ему чуть лишнего газануть, Саня оказался бы на крючках.

Второй белоголовый что-то распутывал в корме, наконец он освободился, сбросил телогрейку, обнажив худое мускулистое тело, и перебрался на переднее сиденье. Дотянувшись до «хребтины», стал страховать Саню. На боку, сразу под грудной клеткой, извивался кривой шрам со свежими еще следами шитья.

Вот веревка заиграла, видно было, как она вслед за рыбой то уходит в глубину, то поднимается к поверхности, рыбак радостно обернулся, глянув на гостей:

– Идет! Хороший! Крюк давай!

Николай Сергеич, опасаясь острых крючков, держался в стороне. В глубине что-то забелело, поднимаясь к поверхности, он подтолкнулся мотором поближе.

…Это была швабра с корабля. Целая, с длинной рукояткой. Измочаленные до белизны концы толстых канатов болтались в воде во все стороны, как щупальца осьминога, Саня склонился, выпутал крючки, швабра, медленно погружаясь, поплыла по течению.

– Кто-нибудь еще поймает! – Саня, улыбаясь, тянул снасть дальше.

Впереди неожиданно что-то заплескалось, он ловко выдернул на нос лодки крупную матово-серую стерлядь, отцепил и бросил внутрь. Рыба завозилась, застучала по борту. Вскоре снасть кончилась, Саня отпустил ее, и темная «хребтина», однообразно поигрывая светлыми поплавками, погружалась в глубину. Николай Сергеич подумал, что неплохо было бы купить у них пойманную стерлядь, и сошелся бортами.

– Ну как? – спросил Саня.

Вид у него был слегка гордый. Гордость, правда, была припрятана за мужскую серьезность и невозмутимость, но все же торчала здорово. И друзья его тоже посматривали с любопытством – как? Понравилось?

– Что с рукой? – спросил Василь Василич.

Саня правой рукой крепко зажимал ладонь левой, оттуда капало красным. Он отнял руку. С тыльной стороны мышца большого пальца здорово раздулась и посинела, из дырки, порванной крючком, лилась кровь.

– Да-а… – Он тряхнул рукой, кровь полосой ударила по воде, темные капли потекли по борту.

– Надо что-то… – обернулся Василь Василич к товарищу. – Пластырь далеко?

– Сейчас достану… – Николай Сергеич полез в шмотки за аптечкой.

– Да ну… – усмехнулся Саня, – все нормально. Это бывает… Вон у Юрки в прошлом году, покажь, Юр?

– Да ладно… – Юрка, помогавший держать «хребтину», видимо, был старший из них.

– За бок вон сам себя поймал, прямо за мясо… – продолжил Саня, показывая на друга.

– Один за бок, другой за плечо, за телогрейку, – добавил, поворачиваясь к Сане, белобрысый рулевой, – да за локоть же еще, да, Юрк?

– И что делал? – спросил Василь Василич.

– Отцепился… – Юрка надел телогрейку, спрятав шрамы, и смотрел спокойно. Улыбался вежливо. Он, видно, тоже рад был, что отцепился тогда.

– Как же вышло? – Василь Василич представлял себе белобрысого Юрку, обцепленного крючками на скользком носу «казанки»… – В шторм?

– Качало… – кивнул Юрка, – да курносый попался нормальный.

– Килограмм тридцать, – подсказал брат.

– Ну… только сел, видно, да за самый хвост. Крюк сломался. – Он кивнул на большой крюк, которым цепляют рыбу. – Я обухом не дотянусь… еще крючков ему всадил, уже за жабру взялся, его лодкой ударило, он как рванет, «хребтину» из рук вырвал, чую, телогрейку с меня тянет через голову и за бок. – Он показал на порванный бок. – Не больно вроде, а отцепиться не могу, руки заняты.

– И как же? – У Василь Василича сын был того же возраста, даже похож.

– Обрезал…

– Ушел осетр? – пожалел Николай Сергеич.

– Нет, он крюками обвалялся, я его обушком и к борту привязал.

– Вся лодка в кровище, когда приехал, рубаха, штаны! – хвастался Саня за товарища, забывая про мужскую невозмутимость.

– И что же вы, каждый день так проверяете? – Василь Василич смотрел сурово.

– Ну…

– А если шторм хороший?

– Тогда дома сидим, – засмеялся весело Сашка.

Василь Василич представил себе этого енисейского парня в Саратове. На проспекте Кирова где-нибудь, в расслабленной молодежной тусовке. Такого крепкого, красивого, открытого. Он бы хорошо выделялся… Глянул на просторный Енисей – не вязался он с проспектом Кирова.

– Проверяем все равно, – ответил Юра, – рыба киснет, если не проверять. Совсем уж когда шторм, тогда понятно…

– Ну, – подтвердил ясноглазый Санька.

– А хотите… – Юра показал вверх по течению, – там у нас еще пару штук стоят. Только далековато.

– Нет, ребят, спасибо, у нас бензину в обрез… не продадите улов?

– Ково? – не понял Саша.

– Стерлядь же вроде попалась… – замялся Николай Сергеич.

Двое белобрысых одновременно сунулись внутрь лодки, столкнувшись плечами, Юра разогнулся, держа за талию хвоста тяжело изгибающуюся остроносую и острохвостую рыбину. По ее серому боку текла вишневая кровь.

– Куда вам?

– А сколько в ней? – Николай Сергеич достал кошелек, он примерно знал цены.

– Да вы чего? – в один голос не согласились ребята, а Юрка бросил рыбину в лодку мужиков.

Стерлядь заелозила на плоском пузе, пачкая кровью белое дно.

– Возьмите денег, – не согласился уже Василь Василич, одной рукой удерживая лодку, другой успокаивал стерлядь. В рыбине было не меньше пяти килограмм.

– Да ну вас! – Сашка распрямился на носу, улыбаясь. – Все в дороге бываем, чего уж тут… Давайте, счастливо вам добраться, а то нам еще проверять.

– Ну давайте. Спасибо. Осторожнее!

Василь Василич протянул руку рулевому, потом Саше и Юре, Николай Сергеич тоже жал крепкие загорелые руки, перекрещиваясь с Василь Василичем. Лодки разошлись, улыбчивый рулевой, имени которого они не знали, аккуратно сдал назад, Саша перешагнул через стекло на переднее сиденье и сел к ним третьим. Лодка, взревев мотором и приподняв борт, развернулась на месте и рванула вверх. Они еще по разу обернулись и махнули.

Вечером путешественники сидели у костра. Закат догорал. Небо было светлое, белые ночи еще чувствовались, где-то невидимо гудел мотор. Затихал на время, потом его снова заводили. Скорее всего, рыбаки проверяли снасти или сети. Может, и пацаны. Уха неторопливо кипела, котел был переполнен кусками жирной стерляди, юшка нет-нет да выскакивала через край и тонкими струйками высыхала на закопченном боку котла. Побелевший стерляжий нос остро торчал из середки. Николай Сергеич снимал пенку ложкой и сплескивал в кусты.

Столик был накрыт на клееночке рядом, рюмки, бутылка початая поблескивали желтыми бликами костра, свежие помидорчики-огурчики, литровая банка с черной икрой…

Василь Василич лежал на коврике возле и, подперев голову рукой, глядел в огонь. Повернулся вдруг к товарищу:

– Странно! Мы с тобой ради развлечения куче рыбы жабры да рты порвали, и ничего, мы после этого – спортсмены. А они на еду да ради небольших деньжат ловят. И они – браконьеры…

Николай Сергеич аккуратно снял тяжелый котел, поставил на песок возле костра, дров подбросил и стал разливать водку. Огонь примолк на время, потом затрещало, затрещало, к небу полетели искры. Енисей не было слышно, им только пахло сыро сквозь запах дыма.

Анна Матвеева

Родилась в Свердловске. Окончила факультет журналистики Уральского государственного университета. Первые публикации появились в середине 90-х годов. Автор множества книг: «Заблудившийся жокей», «Па-де-труа», «Перевал Дятлова, или Тайна девяти» («лучшая вещь в русской литературе 2001 года», по мнению Дмитрия Быкова), «Небеса», «Голев и Кастро», «Найти Татьяну», «Есть!», «Подожди, я умру – и приду», «Девять девяностых», «Завидное чувство Веры Стениной», «Призраки оперы», «Лолотта», «Горожане», «Спрятанные реки». Лауреат премий Lo Stellato (Италия), журнала «Урал», премии имени Бажова, финалист российских литературных премий – имени Белкина, Юрия Казакова, «Большая книга», «Национальный бестселлер», Бунинской премии и др. Произведения переведены на итальянский, английский, французский, чешский, китайский, финский, польский языки.

Свеча Святой Анны
Рассказ

…Произведения искусства – не сестры милосердия. Кто ищет утешения, должен молиться.

Ремарк

Икона – не портрет.

А все же лик.

Моя привычка молиться по утрам сразу после того, как проснусь и открою шторы (за ними может обнаружиться все что угодно, я живу в интересном дворе), – неотменима, но по сути своей это почти что гигиеническая процедура. Я едва продвинулась за последние двадцать лет – примерно столько заняли мои неловкие попытки воцерковиться, ну или хотя бы не чувствовать себя в храмах совсем уж ряженой самозванкой.

Тем не менее я молюсь каждый день, и у меня даже есть два любимых складенька, на которых пришлось менять крепления, – складеньки объездили со мной полмира.

От традиционного портрета икона отличается не только предназначением, но и стилем изображения: здесь нет светотеней, нет тех ухищрений, что придают написанным на плоской поверхности лицу и фигуре объем и пресловутую живость. Образ, как говорят иконописцы, должен быть светоносен целиком. Даже если мы в точности знаем, как выглядел святой (например, царственные страстотерпцы или Матрона Московская), иконописец избегает фотографического сходства – он пишет лик более общим, условным. И все-таки узнаваемым.

Иконы моего детства – бабушкины и тети-Марусины, самой богомольной во всей нашей семье женщины, – были спрятаны за стеклом и украшены искусственными цветами. Я их редко разглядывала, разве что Богородицу – бессонной ночью на нее было очень удобно смотреть. Цветы я помню лучше, крепче лика.

А крохотную иконку святой Анны Кашинской мне подарила племянница, еще когда училась в школе. Таким образом, я знала об этой святой лишь то, что она есть. Даже не произносила правильно ее имя – пытаясь облагородить, уйти от сермяжной «каши», говорила, по-моему, Каши́нская.

Тогда как она, конечно же, Ка́шинская, по городу Кашин.

Да и в чудеса я тоже как-то не очень верила, точнее, считала, что они могут случиться с кем угодно, только не со мной. «Чуда не произошло» – девиз всей моей жизни (и внизу, мелким шрифтом: «…но я не жалуюсь!»).

Вдруг накануне деловой поездки в Тверь мне написала хорошая знакомая из Петербурга. После Твери я как раз собиралась в Петербург на несколько дней. Стандартный маршрут императрицы – с ночевкой в путевом дворце, то есть в отеле туристического класса.

«Я сегодня встретила О., – писала знакомая, – она спросила, как у вас дела, и сказала, что если вы вдруг соберетесь в ближайшее время в Тверь, то вам нужно обязательно посетить места, связанные с Анной Кашинской».

Я в этот момент как раз упаковывала вещи в чемоданчик, и после этих слов они у меня посыпались в разные стороны.

«А вы, я извиняюсь, откуда знаете про Тверь? – поинтересовалась я. – Я никому не рассказывала, в соцсетях не писала!»

«А я и не знаю. Это просто предположение О.».

О., в отличие от меня и моей знакомой, была женщина богомольная, вот ее бы в храме точно никто не принял за ряженую самозванку.

Я писала в Петербург на телефоне и одновременно с этим гуглила в компьютере святую Анну Кашинскую. Выходило по всему, что молятся ей в очень трудных жизненных ситуациях – при тяжелой болезни, например, и других испытаниях. Была благоверная княгиня Анна сначала ростовской княжной, а потом – женой святого Михаила Тверского, похоронила чуть ли не всю свою семью, после чего приняла постриг с именем София (Ефросинья), а жила в Кашине, где и хранятся ее мощи. Город святой Анны стоит на берегу реки Кашинки, причем русло ее изгибается так затейливо, что образует петлю в виде сердца. Или китового хвоста.

В схиме к монахине вернулось имя Анна.

Интересный факт – когда Кашинскую прославили в лике святых, довольно быстро после этого случилась деканонизация. Это когда из святых как бы отчисляют за несоответствие званию.

В случае со святой Анной решение принимала целая комиссия во главе с патриархом Иоакимом. Осмотрев нетленные мощи святой, обнаруженные спустя триста лет после конца ее земной жизни, отцы обратили укоризненное внимание на то, что пальцы княгини сложены двуперстно. Это открытие могло усилить старообрядцев, с которыми шла тогда лютая борьба, – троеперстие провозглашалось единственно верным перстосложением. Хотя дело было не только в этом, просто житие многоскорбной княгини составлял старообрядец Игнатий Соловецкий, один из видных тогдашних диссидентов, бывший ко всему еще и сторонником самосожжений.

Решено было Анну Кашинскую из лика святых отчислить, мощи ее захоронить, раку уничтожить, храм в ее честь переименовать, иконы изъять, а житие подвести под анафему. И все те чудеса, все исцеления, которые происходили на мощах святой, отныне полагалось считать не чудесами, хотя они продолжали происходить вне зависимости от решения отцов церкви. Их запоминали, записывали, передавали от отцов к детям, от дедов к внукам. Княгиня хранила родной город от войн, смертей и мора, исцеляла больных и помогала обездоленным. Постепенно к Анне Кашинской вернулось и официальное почитание, которое было у нее забрано, – но уж очень постепенно, неспешно. Несколько веков на все это ушло. Решение о повторной канонизации подписал уже Николай II в 1908 году. Стали появляться иконы благоверной княгини – на моей святая стоит на берегу реки и, как сказано в описании, «вопрошающе и смиренно взирает на Господа, появившегося в небе, на заднем плане видны здания монастыря, где жила святая, и Успенская церковь, где покоятся ее мощи».

Единственный, как сказано, случай двойной канонизации в истории Русской церкви.

Стоял октябрь, темнело быстро. Чемодан так и лежал несобранный, переписка продолжалась.

«Это что, типа, предупреждение?» – нервничала я.

«Сейчас позвоню О.», – сказала знакомая из Петербурга, а я, пока она звонила, написала другу в Тверь. Сказала, что буду у них полдня в командировке и что мне бы очень хотелось попасть в какое-то место, связанное с Анной Кашинской.

Мой друг журналист знает массу полезных вещей.

«У нас буквально на днях открыли у ЗАГСа памятник Анне Кашинской и Михаилу Тверскому! И за городом установлен крест на том месте, где Михаил прощался с Анной, отбывая в Орду, к Узбек-хану на верную смерть».

Я еще сильнее занервничала, как будто сама отбывала на верную смерть – в «Сапсане» с Ленинградского вокзала, вагон девятый, место не у стола, по ходу движения.

«Это, конечно, здорово, но мне бы что-то более церковное. С мощами», – жалко добавила я, чувствуя себя законченным мракобесом, который в храм ходит не по истинной вере, а за чудом.

«Слушай, ну это надо в Кашин. Одним днем точно не обернемся, тем более если ты освободишься после пяти! Сейчас подумаю, что можно сделать. Напишу знакомым батюшкам».

Я бросила в чемодан что-то явно ненужное в поездке.

Бренькнул телефон. Петербург.

«О. пишет, что вам нечего бояться. Но сходить обязательно нужно».

Мне было все равно не по себе.

Булькнул мессенджер. Тверь.

«Я нашел! Есть старинный храм, где Анна принимала постриг. Если ты выйдешь ровно в пять, мы успеем!»

* * *

Я так волновалась перед дорогой, что перепутала названия городов и сказала сыну, что еду не в Тверь, а в Пермь. Он спросил, уверена ли я, что мне нужно на Ленинградский вокзал? А потом великодушно согласился, что названия вправду похожи.

Ну и реки что в Перми, что в Твери – могучие. Просторная пермская Кама, юная тверская Волга…

На этом, впрочем, сходство заканчивается.

До Перми ехать восемнадцать часов, до Твери – час с небольшим.

С волнением ступила я на перрон тверского вокзала. В голове играла песня БГ «Из Калинина в Тверь»: «Я пришел, чтоб опять восхититься совершенством железных дорог…»

Чем хороши командировки, так это тем, что за работой здесь думаешь только о работе.

В пять я усилием воли оторвалась от коллег – и побежала к кинотеатру «Звезда», на парковке которого уже поджидали меня друг с женой. Жена за рулем. У них была новая машина. А кинотеатр «Звезда» был старый – памятник конструктивизма, здание в форме бинокля.

Но мне впервые в жизни было не до памятников конструктивизма. Я как-то чересчур близко к сердцу приняла всю эту историю и теперь переживала, что не смогу помолиться святой Анне правильно, опасалась, что она меня не услышит.

* * *

Покровская церковь, куда меня привезли друзья, стоит на берегу реки Тьмаки. Ей больше двухсот лет, но даже этого явно недостаточно для того, чтобы святая Анна Кашинская могла принять здесь постриг в XIV веке.

– Да, этот храм выстроили на месте того, – сказал мой друг, – но зато здесь хранятся частицы мощей святой Анны!

Я вошла под своды церкви, как сомнамбула. Мне показали нужную икону, и я обратилась к святой Анне со всей искренностью.

«Я не очень понимаю, зачем я здесь, – сказала я, – но раз ты сказала прийти, то вот я. Пришла. Я не хочу тяжело болеть, а кто хочет? Особенно сейчас. И я каждый день боюсь за всех своих близких, а кто не боится? Особенно сейчас. Если это не как-то чересчур, то, может, ты дашь мне какой-нибудь знак? Ну чтобы я понимала, чего именно мне стоит опасаться? О чем ты меня хочешь предупредить?»

Я говорила все это, а сама вспоминала финальную серию «Черного зеркала», где все действие проходит под крики: «Дай же мне знак!» Я смотрела эту серию в шотландском замке Хоторнден, во время обеда, заедая сэндвичами овощной суп-пюре. За окном шумела горная река Северный Эск, в траве гуляли глупые фазаны, а в первый же день на прогулке я встретила лису, от которой душно пахнуло псиной. Интересно, я когда-нибудь еще буду в Шотландии?

Вот такая я молитвенница. Ни сосредоточенности, ни святости, ничего. Анна Кашинская и разговаривать со мной не станет.

Друг деликатно кашлянул сзади. Его жена ставила свечи за упокой.

– Держи, я тебе иконку купил. Там на обороте молитва.

Тропарь, глас 3.

* * *

Днесь восхваляем тя, преподобная мати, великая княгиня инокине Анно: яко бо лоза плодовита посреди терния, процвела еси во граде Кашине твоими добродетельми, всех удивила если чудным твоим житием, темже Христу Богу угодила если, и ныне, радующися и веселящися, пребываеши с лики преподобных жен, наслаждающися райский красоты и веселия. Молим убо тя: моли о нас Человеколюбца Христа Бога нашего даровати нам мир и велию милость.

* * *

Надо было, наверное, простереться перед иконой – как простираются правильные богомольные люди. Упасть, выставив на всеобщее обозрение подметки. Но я всего лишь стояла угрюмо перед образом и думала: вот никак не отпускает меня земное, поверхностное… Не зачтется мне эта молитва.

Купила свечу, опалила с одной стороны, зажгла и поставила, укрепив в выемке.

Захотелось курить.

Вот тебе и богомолье.

Друзья чувствовали мое настроение, но не расспрашивали. Отвезли в ресторан. Там я немного отмякла. Мы что-то ели, о чем-то разговаривали… Я слегка забыла про Анну Кашинскую и свое молитвенное фиаско, предвкушала завтрашнюю поездку в Петербург. Усталость спустилась внезапно, как будто ее принесла официантка вместе с чаем. Я поняла, что усну прямо здесь, за столом, – и попросила отвезти меня в гостиницу.

Друзья мои тоже устали. Да что там, вся Тверь готова была отойти ко сну прямо сейчас. Меня довезли до дверей, здание было старое, без лифта. Девочка-администратор заполняла карту гостя и зевала, извиняясь. Я вскарабкалась на четвертый этаж, дошла до своей комнаты – она была угловой, на два окна. Бросила сумку в кресло, умылась, разделась. Не было сил закрыть портьеры, точнее, хватило только на одно окно и половинку второго: оно осталось полузакрытым, за ним тихо дрожал свет ночного фонаря.