Текст книги "Философия жизни и смерти в России: вчера, сегодня, завтра"

Взросление – по ту сторону смерти
Омутов А. О.[15]15
  Писатель, философ.


[Закрыть]

В жизненном цикле смертного существа, пусть хотя бы человека, существуют определенные стадии. Они известны, естественны и не вызывают вопросов. Каждый переходный этап связан с утратой, но, вместе с тем, с приобретением нового. Осознающее существо (человек) всегда встречает неизвестность с некоторым напряжением – он может знать, что его ждет на каждом этапе, но, пока этап не наступил, он остается неизвестностью, и человек вряд ли в полной мере осязает всю его плотность. Иными словами, взросление страшит. Эти страхи подобны страхам ребенка перед множеством перемен, которые ждут его во взрослой жизни – они есть у каждого так или иначе. Но повзрослевшему человеку смешно вспоминать большинство своих детских страхов. К тому же, каждая секунда жизни неумолимо приближает к смерти – единственному итогу любой жизни. Что, кстати, подлинно указывает на один из выводов – смерть утверждает жизнь.

Время подтверждает себя. Опираясь на саму индоевропейскую этимологию слова «время» (вращаться, вертеться) и достижения мысли, начиная от Аврелия Августина (который в трактатах «О Государстве Божьем» и «Исповедь» рассказал о том, как Бог лишил человека бессмертия после его грехопадения, поместив его в зависимость от времени. Потом Иисус Христос, искупив человеческие грехи, повернул время вспять – в сторону искупления. И время как бы пошло в две разные стороны – в сторону Града Божьего, который неуничтожим, и в так называемый мировой город, который будет разрушен) и заканчивая даже современной наукой (которая все чаще стала признавать величины, выходящие за пределы любой науки, имеющие отражение в восточных учениях, например, в буддизме – буддийские монахи, кстати, бывают приглашены на научные мероприятия. Наука пришла к тому, что время не является конкретной линией координат, чем его всегда считали), можно сказать, что существует как бы два времени – время, которое идет линейно и которое мы знаем и привычно чувствуем, и время, идущее по спирали, которое мы только предчувствуем, но не осознаем. Каждая секунда подтверждает свою «другую», «параллельную» секунду. Фиксация настоящего момента (а точнее нас в этом моменте) возможна, как результат этого подтверждения, когда два времени «сливаются». Но сейчас речь не о времени – этот пример был необходим, скорее, как аналогия.

Схожим образом смерть непрерывно подтверждает жизнь. Находясь в актуальном состоянии жизни, смерть как бы «за ширмой», она есть, но виртуально, она по сути трансцендентна. Но, вместе с этим, ее тотальное присутствие бесспорно. Известна ситуация с тремя силами – сила созидания, сила разрушения и сила бытия, позволяющая существовать, в том числе, двум другим силам. Эти силы непрерывны, а две из них в некотором смысле равнозначны. Смерть в этом отношении является основой всякой жизни. Конечно, об этом можно в полной мере говорить в масштабах Вселенной, но не отдельно взятого, брошенного и потерянного, существа.

Существо, запечатанное в поле пересечения этих законов, конечно, не может с легкостью отнестись к собственной гибели. Данная ситуация ставит принципиальный вопрос – что гибнет, а что остается? На этот счет существуют известные точки зрения – религиозные и философские, путь веры и путь знаний. В народных сказках имеются варианты, когда после смерти человек остается в виде какого-либо животного или даже дерева, реки, камня. Что общего между камнем и человеком? Ничего. Тем не менее, не возникает никаких вопросов по поводу того, что именно этот человек стал этим камнем. В знаменитом стихотворении Джалаладдина Руми представлена эта ситуация от начала до конца, восходящая к Тому, «кто не постижим ни одним умом». Можно говорить о «бытийном корне» – существо остается собой независимо от своей формы, оно сохраняет единство собственного отдельного бытия. Нечто, чем является конкретно это существо, проходит через смерть, не будучи затронуто ей. При том, что, очевидно, оно меняется до неузнаваемости. Даже если говорить о бессмертии души, то разве можно сказать о том, что у камня есть душа? Значит, бытийный корень независим даже от индивидуальной души, он как бы вне ее. Итак, в народном сознании имеется информация об этом.

Вместе с экзистенциальным ужасом перед неизвестностью, душа человека все равно стремится туда – к запредельному. За предел чего? Самой осязаемой чертой и пределом при всей тотальности остается смерть. Духовные поиски человека начались с его осознания собственной смертности и, словно бы, должны продолжиться за пределами смерти.

В человеческой душе сталкиваются противоречивые стремления – к запредельному бескрайнему путешествию в неведомое и самое сильное желание любого существа – самосохраниться. Представляется такая картина – человек уютно сидит за чайком с самоваром, а его взгляд уносится в (ино)вселенские скитания. Такое сочетание бездонной пропасти мироздания вместе с исконным уютом. Самосохранение, допустим, возможно в двух вариантах (которые, кстати, не противоречат друг другу): во-первых, индивидуальная душа способна стать личностью, как ее понимают в метафизике – нечто, стоящее над индивидуальностью, которое проходит через смерть. Здесь можно говорить о традиционных (зачастую – глубоко эзотерических) духовных практиках, которые ставят высшие цели. Реализация этих целей есть реализация Себя, а, следовательно, самосохранение в прямом и полном смысле этого слова. Второй вариант – сохранение себя, как части целого – истории, народа, рода – то, что, в принципе, стараются, осознанно или нет, сделать все люди. Целое всегда сохраннее своей части – и дай Бог, чтобы это целое (как Россия) было неуничтожимо. Подобное сочетание, кстати, отражает еще одну метафизическую ситуацию, когда творец входит в творение посредством некоторого отчуждения и кенозиса – его инобытие остается его бытием, часть не гибнет (так как она – часть целого), но эта часть идет как бы туда, где нет самого творца, нет целого. Таким образом, часть становится метафизически «больше» целого, сохраняя сущность целого в себе.

Наш человек будто бы не боится смерти. Не то, чтобы даже не боится, малодушно не воспринимая ее, а готов умереть за высшую идею, за святыню, умереть отчаянно, жертвуя всем. А чего стоят строки Волошина, обращенные к России: «сгореть во имя твое»?

Можно говорить о некоем особом отличие души человека – она, не зная, знает. Особым образом «знает» то, чего не может вместить, входит в пламя, от которого гибнет, но для того, чтобы обрести неразрушимость. И человек, даже земной, уже способен предчувствовать, посредством собственной души, принадлежность к вечному. И, при определенных духовных достижениях, смерть становится необходимым этапом для этого ослепительного взлета. Как бы ни было грустно терять самое близкое в земном мире, это необходимо будет пройти и принять. Для того, чтобы освободиться и повзрослеть…

Почему люди боятся смерти?
Гиренок Ф. И.[16]16
  Доктор философских наук, профессор кафедры философской антропологии философского факультета МГУ.


[Закрыть]

Страх перед смертью – это страх перед сознанием. Мы думаем, что смерть – это старуха с косой. Нет. Это страх перед сознанием. Мы не хотим сознания. Мы боимся его. У Канта есть указания на беспричинный страх – быть в сознании. Вообще-то никакой смерти нет. Что это значит? Это значит, что животные умирают, но смерти у них нет. То есть у них нет чего? Нет сознания. Смерть не существует. Существует лишь только страх перед сознанием. Сознание – это ворота смерти, через которые нужно пройти. И наоборот, смерть – это ворота сознания, через которые нужно пройти, входя в человеческую жизнь. Почему ребенок кричит? Потому что ему страшно. Он боится иметь сознание.

Для русской философии смерть софийна. Софийна она, к примеру, для С. Булгакова. «Нельзя сказать о смерти, что она софийна – это было бы смешным и странным парадоксом… – говорит Булгаков. – И, тем не менее, – продолжает он, – смерть софийна, ибо она „дает свободу от тяготы мира, и без нее эта свобода недостижима“»[17]17
  Булгаков С. Н. Софиология смерти / Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2008. С. 380.


[Закрыть].

В рассуждениях о смерти ссылки на Бога неуместны. Почему? Потому что Бог смерти не создавал. Ее создал человек. А поскольку люди делятся на тех, кто живет в области возможного и на тех, кто живет в области невозможного, постольку смерть может быть софийной и асофийной. Софийная смерть – это действие посредством невозможного. Асофийная смерть – это действие посредством возможного. В первом случае, чтобы быть, нужно отказаться от себя. Во втором случае, чтобы быть, нужно отказаться от встречи с собой.

Никто из людей не дан самому себе полностью. Все требуют своего завершения. Завершает человека не другой человек, а смерть. Этой мыслью Булгаков отличается от так называемых «диалогистов». Человек, пишет Булгаков, «в свете смерти являет себя себе». Если бы не было смерти, то люди не узнали бы о том, что они люди. Смерть удостоверяет каждого: это ты, говорит она, можешь проходить на свое место. Откуда место? От Бога. Он хотя смерти и не создавал, но место для нее предусмотрительно, то есть софийно, приготовил. Смерть софийна уже потому, что она тебя предъявляет тебе, пусть и ценой отказа от себя. Если же ты в ней не встретишься с собой, то смерть твоя будет натуральной, асофийной.

Булгаков пишет: «все тебе дано, даже ты сам, тебе же принадлежит, от тебя пришло только… подполье…»[18]18
  Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М.: ООО «Издательство ACT»; Харьков: «Фолио», 2001. С. 286.


[Закрыть]. Подполье построено из «кирпичей» относительного в предположении, что оно прочнее абсолютного. Кто не хочет себя в своей самости? Все хотят быть в порядке перед собой. Ведь принадлежность мира и других людей твоему сознанию так естественна. Так просто быть солипсистом. И так мучительно неестественна твоя принадлежность сознанию другого человека, в котором тебе совсем не хочется существовать. Умереть замурованным в своей субъективности – значит умереть натурально, как животное, без ужаса перед адом и без зова к Богу. Если во мне и от меня только подполье, и я загоняю себя в этот подвал, в эту пещеру, то я враг самому себе. Я отношусь к себе как к другому. Я безнадежно раздвоен. Если бы не было смерти, то самообман веры в себя так бы никогда и не был раскрыт.

Софийность смерти состоит в том, что она раскрывает этот обман и говорит: относительное только относительно, а абсолютное – абсолютно. И вместе им не поможет сойтись никакая диалектика. Только в смерти человек понимает, что ему гордиться нечем, что он, по словам Булгакова, мнимая величина, получившая реальность. Смерть помогает человеку забыть свое я и «постигнуть безмерную одаренность травки, воробья, каждого творения Божия»[19]19
  Там же. С. 287.


[Закрыть]. Бог не ждет, когда сахар растает в стакане. Для него нет различия между свободой и несвободой, между грезой и данностью. Поэтому в нем нет места злу. Зло идет от человека, от того, кто в своем творческом самоопределении ждет, когда сахар растает в его стакане.

Софийность смерти состоит в том, что она не дает возможности злу повсеместно распространиться. Всякая смерть одной своей стороной обращена к ничто, а другой – к Богу. Если твой центр – это я, вокруг которого ты вращаешься, то смерть тебе покажет себя со сторон небытия. И будет она несофийной. Страдание не выйдет за пределы того, кто страдает. Его боль будет только его болью. Если сдвинуть центр из себя за пределы себя, то смерть покажет себя с другой стороны: светлой и радостной. Страдание одного становится страданием всех.

Христос не умер в тот далекий от нас день. Он все еще умирает в наших душах. Он умирает с каждым умирающим человеком. И пока он умирает в нас, мы умираем вместе с ним.

Смысла нет и не надо
Дмитриев В. Е.[20]20
  Кандидат философских наук., доцент Кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ.


[Закрыть]

Общество и смысл связаны друг с другом неразрывно. Общество постоянно требует смысла. Разделением смыслов и образуется общество.

Общество теряется перед лицом бессмыслицы, оно тогда пребывает в растерянности и мучительном для него состоянии. И смыл вообще и смысл жизни в частности – все это обществу необходимо.

На потребность общества в смысле откликаются политика, религия, искусство, философия.

Философия откликается на требование обществом смысла по-своему. Она возвращает обществу смысл там, где он обществом теряется, а именно – на пределе смысла.

Например, благодаря предельным понятиям философии смысл возвращается к бытию, нашим действиям и ценностям, причем, возвращается вообще, всем сразу и как таковым. Предельные понятия и были изобретены философами, чтобы обнаруживать смысл на его пределе.

Конечно, сегодня понятийная работа философии, возвращающая смысл вообще, весь и как таковой, является лишь моментом философской работы. Но философы давно нашли уже и внепонятийные способы возвращения обществу смысла. Там, где смысл для общества исчезает, его нужно неизменно восстанавливать, снова и снова приписывая смысл его отсутствию.

Но в этом ли состоит работа философии? Так ли нужно философии упорно откликаться на требование общества о смысле? Обычно на этот вопрос с легкостью отвечают утвердительно, так как история философии такой ответ весьма наглядно демонстрирует. Но, возможно, такой ответ все-таки слишком поспешен.

Философию традиционно рассматривали как работу с предельными смыслополаганиями, как личностное творчество концептов, придание изоморфности собранным предельным смысловым образованиям. Да, конечно, исторически философия всегда была устремлена к смыслу, к пределу смысла. Но исходит ли такая устремленность из самой философии? Насколько требование тотальности смысла – это требование, исходящее от самой философии?

На пределе смысла расширяющаяся бессмыслица парализует и разрушает общество. На пределе смысла общество не знает, что ему делать и как ему что-то можно понять. Философия на пределе смысла, с теми местами, там, где смысл уходит максимально, где он исчезает и где общество пребывает в полной растерянности, так как у общества нет специальных средств, чтобы на пределе смысла восстановить смысл.

Но откуда у философии появилась потребность в работе с предельными смыслополаганиями? Откуда исходит позыв к концептуальному творчеству?

На пределе смысла общество сталкивается с бессмыслицей и ничего с этим поделать не может без философии. Ведь именно общество призывает философию, нуждается в философии при выходе на предел смысла. И работает философия на пределе смысла лишь потому, что именно обществу невыносима бессмыслица.

Получается, что философия поддерживает общество, подпирает его предельным смыслом, когда общество сталкивается с пределом смысла. Даже, например, самому бытию, сущему всему, вообще и как таковому философия приписывает смысл. И делает это философия как раз по наущению общества, но отнюдь не сама по себе. Философия обращается к пределу смысла лишь под давлением общества, из-за страха перед обществом.

Нельзя, конечно, сказать, что одна только деспотия общества заставляет философов работать. Философия обращается к бессмыслице и пытается вернуть смысл туда, где он обществом был утерян, еще и свободно, т. е. из соображений своего союзничества с обществом. Философия идет к пределу смысла еще и одного общества ради, из-за солидарности с ним. Ведь нет пропасти между обществом и философией, философия – это тоже часть общества, хотя общество и не узнает себя в философии. В своих устремлениях к пределу смыслу философия еще и филантропична, поэтому ее работу нельзя объяснить только одним страхом перед диктатом общества.

Но вот, чтобы вернуть обществу смысл, для этого философии надо радикально отделить себя от общества, переместиться к месту утраты обществом смысла, сблизится с отсутствием смысла максимально, достигнуть предела смысла. Чтобы работать по-философски, нужно устремиться к пределу смысла, подойти к бессмыслице максимально близко, коснуться бессмыслицы. И чтобы устремленность философии к пределу смысла реализовалась, философии надо максимально отойти от общества, которое живет лишь смыслами, разделением смысла. Ведь общество удерживает себя в качестве общества только смыслом. А философия, подступая к утрате смысла, в этот момент порывает связи с обществом, она выделяется из общества. И вот этим разрывом с обществом философия собственно только и возникает. Вот почему для философии встреча с бессмыслицей и стояние на пределе смысла – это обычная рабочая обстановка и среда обитания. Философия иначе просто не существует.

А вот далее, по мере сближения философии с пределом смысла, ее начинает саму разрывать внутреннее противоречие. Достигая, наконец, предела смысла, а тем самым возникая, собственно, как философия, философия вдруг срывается и теряет саму себя. Она испуганно шарахается в сторону от своей цели, она отскакивает от предела смысла. И с этим испугом как раз и проявляется в философии концептуальное творчество, начинается работа по созданию предельных смыслополаганий и смыслообразований. При этом философия как бы отказывается от своей устремленности к пределу смысла, она оказывается недостойной самой себя и, изменяя себе, она устремляется назад от предела смысла, обратно к обществу и смыслу. Философия со своим концептуальным творчеством переживает падение, а, следовательно, и потерю себя для себя самой.

Это падение философии с ее концептуальным творчеством предполагается и ожидается обществом. И лишь с этим возвратным движением философии, философия покупает себе место в обществе, получает от общества гарантии в своем существовании, находит общественную поддержку и внимание. Но вместе с этим падением одновременно философия еще и предает себя, свое дело, устремленность. И вместо неотступного движения к абсолютному пределу смысла, созидающего саму философию, бессмыслице, мы получаем в итоге откат и поражение философии.

Разве возвращение смысла обществу – это собственно философская задача? Философия возникает благодаря своей устремленности к пределу, благодаря бесстрашному желанию идти в этом до конца. В случае отступления, отката философия ставит себя под вопрос. Она возвращается к смыслу лишь из-за страха перед обществом, подчиняет себя страху перед обществом, которое само, в свою очередь, само напугано бессмыслицей. Страх общества передается философии, общество заражает философию своей трусостью. Трусость разрушает философию, а ведь философия – это именно бесстрашное занятие. С возвращением смысла общество и философия сливаются в одно перепуганное целое, и философское бесстрашие – идти до конца к пределу смысла исчезает, исчезает при этом и сама философия, а в сухом остатке остаются только философские концепты, продукты культуры, порожденные философами от страха перед обществом.

Конечно, когда философия возвращается к обществу вместе со своим предельным смыслом, тогда она уже вполне устраивает общество, так как сливается с ним и трусость стирает отличие общества и философии. Когда страх привязывает философию к обществу, философия становится частью общества, превращается в мировоззрение, идеологию, миф и т. п. Создавший когда-то философию разрыв со страхом общества перед бессмыслицей исчезает. И тогда, именно благодаря возвращению обществу смысла в виде концептов, философия удачно вписывается в общество, и обустраивается в нем. Благодаря концептам философия получает свой социальный статус и прописку в обществе. И через эти социальные блага философия попадает под контроль общества, становится служанкой науки, религии, идеологии и т. п. Философия теряет то, чем она является сама по себе и в себе.

Устроиться удачным образом в обществе, значит, прежде всего, устроить не себя, т. е. не философию, а устроить именно общество. Причем устроить общество, заплатив за это обществу дорого. Философия платит за свою прописку в обществе отказом от самой философии, отказом от разрыва философии и общества. Преодолевая разрыв с обществом и возвращая обществу смысл, философия перестает быть философией. Философия перестает быть устремлением к крайности и стоянием на пределе смысла, перестает быть бесстрашием в отношении к бессмыслице, изменяет своей неизменной предельности.

Философию создает ее отрыв от общества, это социальная предельность философии. И задача философии как именно философии состоит не в возвращении смысла обществу, ее задача другая – не уступать ничего относительно своей предельности. Философию создает сам выход на предел смысла, т. е. максимальная утрата смысла, достижение бессмыслицы. Философии, чтобы появиться и быть в этом мире, как раз именно смысл и не нужен, ей достаточно достижения одной только предельности, уже безо всякого смысла.

Например, философия, спрашивая о том, много ли смысла в самом смысле, она вполне готова ответить на этот вопрос отрицательно. Причем, она готова ответить на этот вопрос безо всякой оглядки на требования общества, на страхи общества перед бессмыслицей. Философия суверенна в отношении общества, общество на пределе смысла не может ничего указывать философии, так как философия, в своих действиях руководствуется только имманентной логикой своего развития. Так в случае с вопросом о смысле самого смысла, предельное вопрошание только и определяет философию как философию. Философия – это сама предельность, как в отношении к смыслу, так и в отношении к обществу, в отношении к жизни и т. д. Поэтому именно сама возможность отрицательного ответа о смысле смысла только и делает философию философией. И, наоборот, положительный ответ на вопрос о смысле приведет философию к исчезновению, к растворению ее в обществе.

Философия определяется более не концептуальным творчеством, не предельным смыслополаганием, а как раз противоположным всему этому, а, именно, отсутствием концепта и бессмыслицей. С приходом философии мы наблюдаем скорее крах всех возможных предельных смыслополаганий, взрыв и взаимное уничтожение всех созданных концептов. С философией мы достигаем предельности, одно это и есть подлинное достижение философии.

Философия не сводится к возврату смысла, к концептуальному творчеству и к работе с предельными смыслополаганиями.

И даже если ответ на вопрос о смысле самого смысла у философии отрицательный, и даже если философия может не найти в смысле никакого смысла, на возможность философии быть философией эта утрата смысла никак не влияет. Философия прекрасно может обойтись и без всякого смысла. И даже если философия утеряет всякий смысл, а вместе с этим она утеряет в обществе и свой социальный статус, то все же она не утеряет саму себя. Философия все еще остается даже тогда, когда ни смысла, ни общества она нее касается. Философия останется философией и вне всякого смысла и общества. Ведь философию определяет лишь решимость без устали и бесстрашно двигаться к пределу, в том числе, к пределу смысла, к бессмыслице. Философия вполне способна быть без смысла, без концептуального творчества, без предельных смыслополаганий. Более того, чем более философия выступает за возвращение и спасение смысла, тем все труднее ей длить свое существование, не исчезать, не растворяться в обществе. Так что если у философии вдруг смысла нет, то ей нечего возвращать обществу, а даже если возможно возвратить смысл обществу, то нужно сначала поставить вопрос: стоит ли это делать? Смысла нет и не надо. Достаточно того, что философия обладает автономией, а с ней она проживет и без смысла.