Текст книги "Альманах «Истоки». Выпуск 14"

Потрескивает сердце, как свеча…

* * *

Расходятся, скрипя, дощечки у моста.

У мостика – мне скажется вернее.

Над Летой, как всегда, такая пустота,

Что задержаться хочется над нею.

На берег «тот» легко попасть со всех сторон,

Без ветки золотой – когда бы если…

На пенсию ушел измученный Харон:

Возил туда-сюда. Баркас и треснул.

Застыли облака. Осенний ветер стих.

Под небом лишь свобода от печали.

Я здесь касаюсь всех: любимых и чужих,

И мёртвых от живых не отличаю.

Бетховен

Пыль с мёртвого рояля деловито

Сметает фрау Мюллер день за днём.

Как он звучал, рояль мой! Dolce vita!

Моё ль остановилось сердце в нём?

Не морщась от щелчков и зуботычин,

Я накрепко, до хруста, сжал кулак:

Угрюм и одинок. Косноязычен.

И по губам читаю кое-как.

Клубок судьбы давно уже размотан,

Уплачен долг ещё одной весне.

Проросшими фасолинами ноты

Разбухли в абсолютной тишине —

Заношенной, затянутой, затёртой…

И если с губ срывается упрёк,

Теснятся пирамидами аккорды

На чёрном небе вдоль и поперёк.

А впереди – бемоль, как белый парус.

Квартет «d-moll». Душа идет ко дну…

Я вытяну всю музыку из пауз

И до последней ноты вам верну.

* * *

Ни денег, ни славы. Лишь двое детей – непосед.

На ужин – картошка с французской комедией в восемь.

Напрасно ругает жару возмущённый сосед:

Уже на подходе мадам пунктуальная – Осень.

Империя Лета! Как скоро ты рухнешь к ногам,

Шурша обречёнными листьями нощно и денно…

Но мне безразлично: назло и векам, и врагам

Своё лаконичное платье я гордо надену —

Пройду через парк, как сквозь толщу роскошных витрин,

Любуясь блестящей, чуть смуглой, родной черепицей…

А осень близка: непогода, тоска, аспирин…

Мне б сотней последней навек от неё откупиться.

Поросёнок Ниф-Ниф

Нас на этом свете только трое.

Старший брат цеплялся, как репей,

Дом кирпичный предлагал построить…

Я Ниф-Ниф, который всех глупей,

Говорю: быстрее – из соломы,

Потому что рвётся прочь душа…

Не могу сказать, что я бездомный,

Просто мне хватает шалаша.

У меня есть стол, кровать и кружка,

И прохлада в летнюю жару…

«Здесь с тобою рай», – моя подружка

Мне шепнула как-то поутру,

Помня волшебство грибного супа,

Котелок, забытый на траве…

Я Ниф-Ниф, который самый глупый,

С золотой соломой в голове.

* * *

Ни единым облаком не хмурясь,

Замаячил мартовский денёк.

Я с тобою, кажется, рифмуюсь,

Хоть и многим это невдомёк.

Друг от друга нас не отпуская

И на половинки не деля,

Бьётся рифма – женская – мужская,

На которой держится земля.

* * *

Вчера панихида была по зиме.

Мы все её в путь провожали последний.

А следом шёл снег по уставшей земле —

Бездомный, в права не вступивший наследник.

Летели снежинки в весеннюю грязь,

Срывались со скользких натянутых веток…

Снег шёл торопливо, как будто боясь

Куда-то ещё опоздать напоследок.

Малиновый свитер

О.В.Д. – с благодарностью

Теперь мне по ночам так горько спится:

Потрескивает сердце, как свеча…

Молитвы шепчут тоненькие спицы,

Серебряными клювами стуча.

Нет бабушки давно. Но кто-то вяжет

Мне свитер, повторяя: «раз» и «два»…

И тянется малиновая пряжа

Со дна души, которая – права…

К чему e-mail и номер телефона,

Коль здесь любовь, в моих руках уже?..

И музыка малинового звона

Не затихает в дремлющей душе.

Кофе по-венски

Н.Я.

Кофе по-венски – знакомый сюжет:

Стройный бокал, белоснежный манжет,

Вальсы, балы, парики, треуголки…

Я – в легкомысленной пёстрой футболке,

Ты – с рюкзаком, полным книг и идей…

Встретились двое хороших людей,

Чтоб поболтать о стихах и кино,

Кофе по-венски испив заодно.

Вена была до конца откровенна…

Встретились буднично. Обыкновенно:

«Здравствуй». – «Привет». – И, примкнув к ротозеям,

Мы понеслись по садам и музеям,

Безотлагательно, самозабвенно

Вену вливая в себя внутривенно…

И закружились с восторгом вселенским

Небо по-венски.

И солнце по-венски.

Что же касается кофе… Увы…

С ним решено потерпеть до Москвы.

* * *

Мы в карантине: ты и я.

Я на балконе, ты на фото.

Не изменилась жизнь моя

С момента твоего ухода.

И ощущенье, как в кино:

Сижу, смотрю и жду финала.

А ты ушёл давным-давно,

По руслам высохших каналов,

Свободен, дерзок – и один,

Ты вырвался из группы риска,

Туда, где вечный карантин,

Откуда только к солнцу близко.

Карантинное

Июнь пронёсся, радостно стуча

Копытами по клавишам надежды.

С утра до ночи слышу: «Где ж ты, где ж ты?»

И пустота свободного плеча,

Коль нечего уже держать Атланту,

Хранит прикосновение одно…

Весь мир – как в школьной физике «дано»,

Но вдребезги разбиты Гегель с Кантом.

Здесь кто-то перепутал верх и низ…

Июль пришёл – а я оттуда родом.

Что ж я могу, не вылезая из

Норы своей трусливо год за годом?

Ты говорил, что мир накроет тьма,

Когда был жив и он, и ты… в реале…

Давай поставим пушкинское: «vale!»

В конце никем не вскрытого письма…

Чтоб только Бог не дал сойти с ума.

* * *

Билеты продаются в том окне —

Куда-то. А вернее, для чего-то.

И запертые наглухо ворота

Становятся податливее мне.

Там чей-то голос (только голоса

У нас ещё не заперты покуда) …

Он спрашивает, что я делать буду

В ближайшие два с четвертью часа.

Дышать. Бежать за солнцем, вдоль реки,

Постукивая термосом глинтвейна,

И трогать по пути благоговейно

Массивные висячие замки…

Приснится же такая чепуха!

Год двадцать первый. Третий день суровый.

Наощупь я бреду. И держит снова

Соломинка последнего стиха.

Рисунок Светланы Ринго

На перекрёстках эпох

Наталья Божор

Чеховская Москва

В плане постоянной экспозиции в Государственном Литературном музее проходит выставка «Чеховская Москва».

Москва Гиляровского, Чеховская Москва… Часовни Замоскворечья взлетают к Небу.

 
Москва, Москва! Люблю тебя, как сын,
Как русский – сильно, пламенно и нежно…
 

Младший брат писателя Михаил вспоминал, что Москва поразила и покорила Антона. Антон Павлович Чехов приехал в Москву на пасхальные каникулы в 1877 году встретиться с семьёй. «… Всё было мило для него в Москве, – писал современник Антона Павловича Елпатьевский, – и люди, и улицы, и звон Николы на Щепах, и классический московский извозчик, и вся московская бестолочь».

Ушедшая Москва… Москва Антона Павловича Чехова в Листах Альбома, фотогравюрах Н. А. Найдёнова. Это – «Церковь Николая Чудотворца в Драчах» М., (1881), «Кремль. Вид с Замоскворецкой набережной» М., (1884), «Церковь Вознесения Господня за Никитскими воротами» М., (1881), «Вид Храма Христа Спасителя» М., (1896–1897).

Последние чеховские адреса: Малая Дмитровка 11, Петровка 19…

В музыкальную семью Чеховых входил Пётр Ильич Чайковский. Романсы и песни Чайковского, прелюдии и ноктюрны Шопена, серенады Шуберта звучали в гостиной.

Старший брат писателя Николай, художник, приглашал И. И. Левитана, К. А. Коровина. Работы Николая Чехова «Женская головка» (1885), «Портрет крестьянского мальчика» (1881), «Гуляние в Сокольниках» (1879) украшали гостиную.

Большой раздел экспозиции посвящён театру Чехова. Пожелтевшие афиши Московского Художественного театра передают аромат того времени. Константин Станиславский в роли Тригорина в «Чайке»… Игра артиста подобна звучанию флейты.

 
Я Вам спою ещё на бис
Не песнь мою, а жизнь мою.
Нельзя вернуть любовь и жизнь,
Но я артист – я повторю…
 

Сыграть спектакль по силе, свежести чувства словно впервые.

Володя всегда будет петь впервые.

 
Я коней напою,
Я куплет допою,
Хоть мгновенье ещё
Постою – на краю…
 

2021

Поэзия

Валерия Исмиева

Валерия Исмиева – поэт, автор поэтических переводов с немецкого и английского языков, член Союза литераторов России, Союза литераторов Москвы, Союза писателей 21 века. Стихи, литературная критика и культурологические заметки публиковались в журналах «Плавучий мост», «Урал», «Дети Ра», «Литературные знакомства» и др., на различных литературных порталах. Кандидат философских наук, искусствовед, доцент Института мировых цивилизаций.

«Так вам на дудочке исполнить менуэт?»

Октавиану Августу

Брат мой Октавиан, твои пчёлы сошли с ума.

Они приносят мне мёд, хотя повсюду зима,

и хрупкие крылья продрогли от галльских ветров гульбы,

метущих на каждую каплю свинцовых белил горбы,

будто болид, не тело, горящее янтарём,

в полёте заледенел и не опаляет дом.

Брат мой, все трассы белы: асфальт, облака, провода —

бинтами на ранах… мелу стала подобна вода,

вот свойство – из цвета убыль не может зеркалить Земли,

лишь только Солнечный улей лишится мёда любви.

А ниже стихшего гула – крики, ропоты, вой —

слышишь? Такими в безлюбье стихи родятся зимой.

Чья кисть обеляет око? – только белый в расход:

из пеплоса – бледный мой локоть, из пепла – тусклый восход…

Но как из медового теста вымесить огненный хлеб?

Такому не ведают места ни Лимб, ни Небо – Эреб!

где красного тока люстры на языках свечей

несут миллионоустно отсветы наших ночей,

стеклянные пчёлы ветра сосут из неспёкшихся ран

подвижные завязи метра, янтарных звуков икра

взрывается строчками в замети, растром растраченных лет,

вбирая жабрами памяти трепет неба в траве.

Там наши корни впиваются в просинь его огня,

и глуби лиц поднимаются из мелководий дня.

Август, созерцатель и пасечник красных моих телец!

Когда обожжёнными пальцами о куполов голубец

расправлен голос и выцежен до окоёма скул,

снаружи – серебряным Китежем, с изнанки – дулом к виску,

нам остаётся немеряно, там – пламя, здесь – гулкий звук

из мякоти звёздного черепа – в кипящую пустоту

Улитка

Ты лежишь на моей ладони, почти зеро.

Капля скользкой материи, немой язык,

лодка, танцующая очертания берегов,

дрожь, заменяющая и жест, и крик.

Где твоё море, ленточка гребешка,

прянувшая вдогонку слепому азарту в шельф,

ушко, упрятанное внутри рожка валторны,

всасывающей созвучий шлейф?

Аргонавт хлорофилла! Выскользнувший из недр

доисторического

отрицаньем любых вершин,

равно и бездн, —

как твой творец нещедр —

моноколий! Босой сгусток морщин!

Но – почти perpetuum mobile!

Каждым глотком

растящий свой дом (на колене? На животе?),

жующий окраину —

о, сладость dasein!

И в том

ты – клей присутствия, липнущий к пустоте

Ненасытней, чем Тетис – к берегу

(путь твой – сквозной пунктир —

с брешью двадцатого синхронизировал Арп),

скромный поэт забвения, архитектор дыр,

отрицанье дионисовых лоз и арф

Аполлона,

с такой же тубой, гермафродит,

бесконечность рисуешь удвоеньем тел —

о как в этом соитье волют сквозит

кисточка Кроноса!

Малого беспредел!

Трансформатор трепета в заученный поворот

левой руки! Мнемозина врёт на твоём арго,

сдавая Плинию карты и ублажая рот

всеми оттенками нежности эскарго…

* * *

Нам, штопорам сквозь время и пространства,

здесь ни опор, ни снов, ни постоянства,

летучим колдеровым контурам бескостным,

вращающим в свободном и безостном

межустное, надвздошное не-брашно.

нам иссякать не больно и не страшно,

пока не пережжёшь вольтметр с радаром

о наш вольфрам, взрывающийся даром

зиянья дыр, безвесно и безвестно

пронзающий планет сырое тесто

артезианскими – чтоб разрывала жажда

хотя б одним – евклидово… не важно.

Мы в вас умрём. Вы в нас родитесь дважды

Ветошное соло

Так вам на дудочке исполнить менуэт?

… по истечении морей из Геликона

вновь грызунами стали музы. Мусагет

пошёл коров пасти, по вечерам

он доит звёзды на полей поддоны.

По млечным хлябям странствует Луна,

скелеты елей опыляя хором

забытых душ… а вон, пьянея в хлам

круженьем сфер ночных, стоит прохожий

посередине мирозданья бора,

и бредит взлётом, сотворив харам.

Средь закоулков шелестов глухих

он видит лес – но всюду только строчки

ткут корабельный скрип… и негде точке

пристроиться, чтоб этот стон затих,

и мыши утащили по кусочкам

все летописи странствий в утлый стих.

Туши фонарь – на скверные обноски

что проку!.. не глаза, теперь лишь слух

ещё уловит след огня на воске

померкших туч, всех всходов повитух,

и в стилос превратит оскал заточки,

и вылущит из хлама старый храм,

что музыкален в каждой новой почке,

в сучке и в сучке, ласковой к волкам…

Я вам на дудочке сыграю пастораль:

для менуэтов надо б кринолины

и шелк; а так, чтобы душой резвясь —

семь нот, одиннадцать отверстий, даль,

дыханье, пальцы – всё на именины

для сердца и на свет-о-тени вязь

Аромат

воск тишины замедленность паденья

войди как в бред как в головокруженье

в предсмертье гиацинтов в рукава

и локоны дождя в их тусклый лепет

где в каждом завитке лиловый взрыв

начавшись цепенеет вожделеньем

и угасанием предгрозовым

так запах тела впитывает платье

так над обрывом ласточки угрозой

и вспышки голоса смеркаются слияньем

губ разомкнувшихся глубокой розой

Где музыка, Орфей…

Где музыка, Орфей, сошедший в ад?

Все зеркала зачехлены до срока

молчанием. Она стоит босая,

простоволосая, и церберы следят,

чтоб ни слезы, ни голоса, ни вздоха —

за дрогнувшим плечом губу кусая…

Но тень её сливается с твоей

по направлению к просвету

сквозь лабиринты тысячи травей,

туда, где в средокрестье лета

полощет горло солнце-соловей,

и всё – она: и смех, и плач, и Лета,

жасмин, крапива, живокость, шалфей

Литературный Петербург

Ирэна Сергеева

Санкт-Петербург

«Слышу дыхание невских ветров…»

ЧУДО

Лети, чудо-ласточка смелая,

в прадедовы края!

Не чёрная ты, не белая —

серебряная моя.

Ну, вот и проехали Чудово,

отечества чую власть.

Лыкошино, станция чудная,

Валдайкой давно звалась.

В отечестве всё меняется.

И ласточек быстр полёт.

Я счастлива: здесь меня ещё

чудесная встреча ждёт.

* * *

Окуловка. Угловка…

Ты ждёшь меня, мой брат?

А вот и остановка

у дедовых пенат —

всего одна минута…

Я тростью подсоблю…

В Лыкошине всё круто,

я так его люблю.

* * *

Для родного человечка

затопилась в доме печка.

А на улице жара.

Но печные ароматы пронизают каждый атом —

славно, будто бы вчера,

славно, словно в веке прошлом,

в доме рубленом, хорошем

на застолье у родных —

у купцов, дворян, военных —

предков необыкновенных…

Помянём сегодня их.

* * *

Власти нынче стали строги —

потравили борщевик,

что к гуманности привык,

возвышаясь вдоль дороги.

Прибегая к высшим мерам,

закрепить бы сей успех!

Надо паразитов всех

поразить таким манером.

* * *

Русские немцы в Германии пляшут

и по-немецки «Катюшу» поют.

Русские немцы по-прежнему наши,

любят, как видно, «Катюшу» мою…

Брат мой, по немцам стрелявший прицельно,

ими был ранен и в танке горел

Внучку Катюшу ценю беспредельно,

смелая тоже в решенье всех дел.

* * *

Поэтам С. Тухтунскому,

И. Титаренко, Т. Титовой

Мы все геологи, мы ищем слово-золото.

Когда находим, не поздравят нас.

Давно, во времена серпа и молота,

поэты были – «золотой запас».

Не все «творцы» отмечены медалями,

кого зовут «святою простотой»…

А небеса затем таланты дали нам,

чтоб жил в России прииск золотой.

* * *

Тане

Чиркнули спичкой – зажёгся огонь…

Солнце взошло над Палюстровским парком.

В сердце родная запела гармонь —

мысль оперилась звучанием ярким.

Слышу дыхание невских ветров,

но холодов не боюсь от рожденья.

Дух мой ещё, слава Богу, здоров.

Город подарен мне для вдохновенья.

* * *

Подарок-город, а внутри – Нева.

Развёртывай петропольскую карту!

На лёд не выходи. Ищи слова

апрелю в благодарность, но не марту.

Работа трудно шла по самый март

над книгой под названьем «Ностальгия».

Не выхожу на лёд, но лишь на старт

стихам о городе… За мной пойдут другие.

В апреле

Напиши, пожалуйста, о городе.

Питером его не называй.

И ни о блокаде, ни о голоде

не пиши… Не за горами – май.

Но Победу всенародно празднуя,

позабыть не сможем о войне.

Вновь Бандеры банда безобразная,

возрождаясь, угрожает мне.

Мы потом опять пройдём по Невскому —

мы с тобой и весь «Бессмертный полк»,

восторжествовав над бандой зверскою

всей страною, в битвах зная толк.

* * *

Пишите грамотно по-русски!

Не ошибайтесь в «ни» и «не»!

И, несмотря на перегрузки,

дарите жизнь своей стране.

Ни в чём ей отказать не смея,—

в защите, знаньях и труде,

вы, русские, останьтесь с нею!

Но ошибётесь – быть беде.

Ополченцы. Мариуполь

Надо для наших людей постараться…

Пусть не узнают о наших трудах,

но для России всё сделаем, братцы,

подвиг за совесть свершим, не за страх.

Страха не имам… Дивитесь, как чуду,—

русскому воину в смертном бою!

Мы покараем безумца-иуду,

жизнь отдадим за Россию свою.

* * *

Александру Сладкову

Война – тяжелая работа…

Корреспондент, тебе спасибо!

Работу до седьмого пота,

кровавого порою пота,

ты показал, и в этом сила…

Жизнь началась моя войною.

Речь Сталина мы все слыхали…

(Даст Бог, не кончится войною!..)

Победа – крылья за спиною,

у братьев – ордена, медали…

* * *

Так много пишущих. Читающих так мало.

Образованья уровень убог.

Я помню: с книгой и отец, и мама…

И многое читалось между строк.

Библиотека дедова в блокаду

пропала… Снова – книги… Негде жить…

В противовес компьютерному стаду

что я могу свершить?

* * *

Уничтожат планету «бессмертные» эти

и отправятся сами на Марс.

Мы в случайность событий поверим, как дети.

А они разыграют свой фарс.

Как всегда… Катаклизмы, ковиды, цунами…

Много лет эта длится война —

не объявлена, вовсе не понята нами…

Где Ты, Боже? Воздай им сполна!

* * *

Русские богатыри —

это званье не пропало.

Нынче встретишь их немало.

Повнимательней смотри!

Не высокий – средний рост,

а душа – косая сажень.

Но герой и в мыслях даже,

и в своих поступках прост…

Все, кто чисты изнутри,—

русские богатыри.

Родное

Олегу Румянцеву

Один играет что-то из Россини,

другой играет что-то из Шопена.

А где послушать русское в России —

не представляю нынче совершенно…

Олег Румянцев встарь, искусник вещий, —

размах души под стать игре баяна —

дарил нам с мамой искренние вещи,

по телефону сыпал постоянно…

И завещала мне моя голубка:

люби родное, впитывай, как губка.

Литературный Петербург

Игорь Персианов

Санкт-Петербург

Персианов Игорь Александрович родился 7 октября 1973 г. в Ленинграде. Учился в 157-й экспериментальной школе АПН СССР с углублённым изучением английского языка, окончил художественную школу № 6. В 1995 г. с отличием окончил факультет социальных наук РГПУ им. А. И. Герцена. Совмещал работу учителя истории в школе № 157 с учёбой в институте, а потом – в аспирантуре Института образования взрослых РАО, занимал должность доцента на кафедре андрагогики в Санкт-Петербургской академии постдипломного педагогического образования.

В настоящее время работает заместителем директора гимназии № 157 им. принцессы Е. М. Ольденбургской по воспитательной работе и учителем истории.

Лауреат городского конкурса педагогических достижений, имеет звание «Почётный работник общего образования Российской Федерации», награжден знаком «За гуманизацию образования». Кандидат педагогических наук.

Автор публикаций по истории, педагогике и методике преподавания социальных дисциплин.

С 2009 г. пишет прозу, а также работает в жанре акварели.

«Так начнёшь изучать фамильные портреты…»

Из родословной

С годами у многих возникает желание узнать историю своих предков. Зрелый человек начинает лучше понимать себя, зная свои возможности и недостатки. Вместе с этим он пытается понять, откуда в нём та или иная способность, склонность к какой-то определённой профессии, жизненные установки.

На фоне инженерных родственников я всегда чувствовал себя отщепенцем. Дедушка участвовал в проектировании аэропортов в Риге и Ульяновске, мама окончила «Бонч», папа – ЛИАП. Мама и сейчас может решать при необходимости школьные задания по физике. Из глубины времён взирал на непутёвого правнука выпускник Технологического института, инженер путей сообщения Александр Александрович Персианов. Однажды, разбирая бумаги, я нашёл письмо Александра Александровича к сыну, где он выражал радость, что Юрочка поступил в Институт инженеров путей сообщения, «а не на какой-нибудь истфак». С письмом я ознакомился в то время, когда как раз учился в Герцена на историческом факультете. Затрещина получилась изрядная, хотя и опосредованная. Словом, хотелось приобрести какой-нибудь гуманитарный ориентир среди предков для компенсации собственной несостоятельности.

К счастью, в семье инженеров нашелся гуманитарий – литературовед Владимир Тренин. Но начну по порядку. У моей прабабушки, Надежды Александровны, урожденной Трениной, был брат, Владимир Александрович. Он, согласно семейной традиции, служил инженером путей сообщения. В годы Первой мировой его мобилизовали в армию. Сохранилась фотография, где Владимир Александрович Тренин запечатлён с погонами инженер-полковника. Рядом с ним на этом фото – сын Владимир (Владимирович), мальчик лет двенадцати. На фотографии надпись: «Владимир и Володенька Тренины. 1916 г. Действующая армия».

В будущем этот мальчик стал известным литературоведом и литературным критиком, хотя и окончил архитектурный факультет ВХУТЕМАСа (Высшие художественно-технические мастерские). Литературную деятельность он начал в 1928 г. в журнале «Новый Леф». Работал также в редакции журнала «Москва». Был близко знаком с Д. Бурлюком, К. Малевичем, В. Маяковским, Б. Пастернаком, К. Чуковским. Сохранилась фотография, на которой В. Тренин находится в компании с К. Малевичем и В. Харджиевым. В Москве он с большим успехом читал лекции на литературных курсах по истории русской и зарубежной литературы. Знание пяти иностранных языков позволяло ему читать произведения в подлиннике. Иногда лекции проходили в форме беседы – Тренин отвечал на вопросы, интересовавшие слушателей.

В соавторстве с В. Харджиевым в начале 1930-х годов занимался исследованием истории русского футуризма, творчества В. Хлебникова, принимал участие в редактировании произведений В. Маяковского. Владимир Тренин написал несколько книг: «Словесность и коммерция», «Поэтика раннего Маяковского», «В мастерский стиха Маяковского», «Поэтическая культура Маяковского» (в соавторстве с Н. Харджиевым). Его работа «В мастерской стиха Маяковского» переиздавалась трижды. Тексты В. Тренина до сих пор изучают студенты «большого» университета в Петербурге.

По воспоминаниям дочери Владимира Тренина, её отец обладал яркой внешностью, артистическими способностями, прекрасно читал стихи. Именно выразительным чтением стихов Маяковского он обратил на себя внимание своей будущей жены. В гостеприимном доме Трениных вечерами собирались их друзья – писатели и кинематографисты. В разное время бывали В. Шкловский, Ю. Олеша, М. Светлов, Д. Хармс, Ю. Тынянов, Т. Гриц, режиссер А. Золотницкий, оператор Р. Кармен.

В 1941 г. Владимир Тренин ушёл добровольцем в ряды Народного ополчения и погиб в бою под Вязьмой в возрасте тридцати шести лет. В Центральном Доме литераторов в Москве есть мемориальная доска, на которой выбиты имена писателей, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. В их числе – Владимир Владимирович Тренин.

Такова короткая, но яркая жизнь революционного романтика, моего родственника, отдавшего жизнь за Родину.

Довольно удивительно, но моя родная прабабушка, окончившая свои дни в Малой Вишере, несколько лет жизни провела в Соединенных Штатах Америки, а потомки её братьев наверняка живут там до сих пор.

Юлия Осиповна родилась в Литве, в крестьянской семье. В поисках лучшей доли она приехала вместе с двумя братьями в столицу Российской империи. Русского языка Юлия не знала, на работу смогла устроиться лишь в качестве прислуги. Ей приходилось очень трудно, почти безысходно, настолько, что думала о том, чтобы свести счёты с жизнью.

Согласно семейному преданию, на молодую девушку, стоявшую на мосту и олицетворявшую собой отчаяние, обратил внимание проезжавший мимо состоятельный господин. Им оказался всемирно известный производитель водки Смирнов. Он спас Юлию от рокового поступка и, поняв, что она литовка, отвёз её к своему знакомому, заведующему глазной клиникой на Моховой улице. Тот, то ли сам был литовцем, то ли знал этот язык. Он согласился взять девушку к себе на работу. Получив новое приличное место, Юлия Осиповна быстро освоилась в столице. Вскоре она вышла замуж за ветеринара Дениса Михайловича Мекишко. Сам он был родом из Белоруссии.

Все складывалось довольно благополучно, но беспокойные братья Юлии Осиповны решили податься на заработки в Америку и стали уговаривать её поехать с ними. Юлия Осиповна и Денис Михайлович, в конце концов, поддались на уговоры и стали готовиться к отъезду. В Америке её братья довольно быстро освоились, а у Дениса Михайловича дела не пошли, на работу он устроиться не мог. Сохранились воспоминания, что они бедствовали настолько, что стояли в очереди у магазинов, чтобы получить предназначенные на выброс продукты на пределе сроков годности. Спустя некоторое время Юлия Осиповна с мужем вернулись из-за океана в Петербург.

С оставшимися в Америке родственниками дочь Юлии Осиповны, моя бабушка Женя, довольно долго переписывалась. Они радостно сообщали о покупке автомобиля и, в целом, было впечатление, что дяди там не пропадут. Обмен письмами прекратился, когда бабушку вызвали «куда надо» и настоятельно порекомендовали переписку завершить. Связь была прервана.

Но вернемся в Петербург. В столице Юлия Осиповна сумела открыть шляпную мастерскую, и дела у неё пошли успешно. Денис Михайлович, как-то не сумел найти себя после американской авантюры и умер существенно раньше жены, поскольку известно, что после революции она уже была одна. В их семье успели появиться на свет две дочери, Юлия, 1907 года рождения и Евгения, моя бабушка, которая родилась в 1912 году.

Буржуазное предприятие прабабушки потерпело крах из-за большевиков, мастерскую закрыли, а её саму выселили вместе с детьми из Петрограда в Малую Вишеру. В какой-то момент Гражданской войны прабабушка с дочерями заболела тифом и едва не погибла. Уже в Малой Вишере на Юлию Осиповну обратил внимание местный красавец-мужчина Иван Иванович Васильев. Он был на 10 лет моложе прабабушки и работал телеграфистом, что по местным меркам делало его человеком очень заметным. Несмотря на сопротивление своей семьи такому мезальянсу, он женился на Юлии Осиповне. Она, в свою очередь, вспомнила свои крестьянские корни и завела крепкое хозяйство. У них был большой дом, который, возможно, стоит до сих пор.

Своих детей в семье Васильевых не было, но Иван Иванович относился к падчерицам очень тепло, они называли его «папой». Их внук, сын Евгении, мой отец, родился недоношенным, был слаб здоровьем и какое-то время взращивался в Малой Вишере на натуральных продуктах заботами Юлии Осиповны и Ивана Ивановича. Также он жил у них в эвакуации, когда был вывезен из Ленинграда после первой, самой страшной, блокадной зимы.

Жену Иван Иванович безумно любил и, когда она умерла, буквально потерял рассудок от горя и, не веря в её смерть, долго не давал похоронить тело. Покоятся они оба в Малой Вишере, мы с папой несколько раз навещали их могилу. Увы, это было очень давно.

Евгения Денисовна (бабушка Женя) стремилась вырваться из Малой Вишеры в большую жизнь. Она вспоминала, как собирала огарки свечей и читала с ними под кроватью, так как жечь целые свечи ей не разрешали из экономии. Бабушка поступила учиться в Новгородский строительный техникум и потом работала на разных строительных объектах, руководила бригадами. Учитывая твёрдый бабушкин характер, это должно было у неё прекрасно получаться. Встретив дедушку, Юрия Александровича, она обрела надежного спутника на всю жизнь.

Евгения Денисовна хотела производить впечатление коренной ленинградки, следила за произношением, чистотой языка, ревностно относилась к ударениям в словах. Она много читала, интересовалась новинками культуры, хорошо знала архитектуру Петербурга – Ленинграда. Несмотря на то, что бабушка хотела отдалиться от своего провинциального прошлого, в её сильной и властной натуре читался образ матери Юлии Осиповны, претерпевшей столько невзгод за свою удивительную жизнь.

«Вот так начнёшь изучать фамильные портреты» и, хотя, в отличии от героев фильма о Холмсе и Ватсоне не «уверуешь в переселение душ», но точно почувствуешь свою связь с прошлым.

Наталия Пунжина

Гатчина, Ленинградская область

Родилась 9 октября 1976 года в Новгороде. Училась на искусствоведческом отделении гимназии и в художественной школе. Окончила с отличием филологический факультет Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого.

Публиковалась в периодической печати, коллективных изданиях. Первая публикация в 1988 году.

Автор поэтических сборников «Глаза-незабудки» (Великий Новгород, 2004), «Орешник за воинской частью» (Санкт-Петербург, 2020), «Золотые контуры судьбы» (Санкт-Петербург, 2020), «Гнёзда на иве» (сборник трёх авторов – Наталии Пунжиной, Александра Ивушкина, Ольги Шмаковой; Москва, 2020).

Участник 27-й Конференции молодых писателей Северо-Запада (Санкт-Петербург, 2007).

Финалист Международного конкурса лирико-патриотического поэзии имени поэта и воина Игоря Григорьева (2016) и лауреат этого конкурса (2017, 2020). Победитель (3 место) VII конкурса лирико-патриотической поэзии имени поэта и воина Игоря Григорьева «Поверю в весеннюю Русь» (2021).

Лауреат Конкурса «Выборгская чайка» в номинации «Лирическая поэзия» (2017); дипломант поэтического Конкурса Союза писателей России «В труде и в бою храни беззаветно Отчизну свою» (2017); победитель (первое место в номинации «Литературное творчество») Всероссийского духовного конкурса «Небесная рать на дорогах войны», посвященного 75-летию Победы в Великой Отечественной войне (2020); победитель (первое место в номинации «Литературное творчество. Поэзия») IX Международного творческого конкурса «Патриот Отечества» (2020).

Член Союза Писателей России с 2007 года. Живёт в Гатчине Ленинградской области.

Нищие

Золото, золото

Сердце народное!

Н. А. Некрасов

1.

Лучами солнышко закатное

Здесь речку переходит вброд.

Зовётся голью перекатною

Не имярек, а целый род.

Ужель на пашне на заброшенной,

Не думая радеть о ней,

Лежат все пахари, подкошены,

Своих не чувствуя корней?

Ужели пращуры былинные

В тот час, когда лютует враг,

Сухой катилися былинкою

Из буерака да в овраг?

И в поисках житья богатого

Через репьё да ковыли

Из Гольева и Перекатова

С протянутой рукою шли?..

Знать, нам слоняться неприкаянно,

В кармане – лень, на сердце – боль.

Ведь наша суть непререкаема.

За веком – век, за голью – голь…

Нет, не такие мы покорные.

Не голь – богатыри еси!

Россия, чудо рукотворное,

Ты в нас надежду воскреси.

2.

Нищие – с удачею не водятся.

Родом не ведутся – веком родятся.

Мы от них недалеко стоим.

Ты услыши, Дева Богородица,

И помилуй, Дева Богородица, —

Омофором нас покрой своим.

Наши дети нам дороже золота.

Да и быт наш скромный разве плох?

Но избавь от голода и холода,

Что застать пытаются врасплох.

Ты утиши бурю окаянную,

Нас на мирный труд благослови,

Чтобы, светом веры осиянные,

Жили мы в согласье и в любви.

Духом нищий разве кто-то родится?

Тот, кто слёзно кается и молится —

Благодать стяжает.

Потому

Ты благослови нас Богородица,

Пресвятая Дева Богородица,

Соработать Сыну Твоему.