Текст книги "Павел Третьяков. Купец с душой художника"

Александр Антонович Риццони был по происхождению итальянец. Родной город его отца – Болонья. Александр Антонович во время переездов из одной страны в другую, что на своем веку он делал много раз, всегда останавливался в Болонье и посещал дом, в котором когда-то жил его отец. Потом семья Риццони поселилась в Риге, где Александр Антонович часто гостил. Но в конце концов он поселился в Риме и только ненадолго приезжал в Россию. Он умер в Риме очень трагично, покончив с собой.

Я помню его с тех пор, когда он наезжал из Рима. Он был всегда в кого-нибудь влюблен, говорил с увлечением о предмете своей любви и когда остывал, то сам удивлялся, что находил хорошего. Нас, детей, очень любил. Он превосходно насвистывал, аккомпанируя себе на фортепиано. Страдая ревматизмом, ломотой в руках или ногах, он появлялся то в напульсниках, то, прихрамывая, с палкой, жаловался на «широкко» (сирокко), который его нервировал и выводил из себя, тогда он бывал очень зол и желчен.

Братья Горавские гостили в Москве весной 1857 года.

Александр Антонович Риццони был по происхождению итальянец. Родной город его отца – Болонья. Александр Антонович во время переездов из одной страны в другую, что на своем веку он делал много раз, всегда останавливался в Болонье и посещал дом, в котором когда-то жил его отец. Потом семья Риццони поселилась в Риге, где Александр Антонович часто гостил. Но в конце концов он поселился в Риме и только ненадолго приезжал в Россию. Он умер в Риме очень трагично, покончив с собой.

Я помню его с тех пор, когда он наезжал из Рима. Он был всегда в кого-нибудь влюблен, говорил с увлечением о предмете своей любви и когда остывал, то сам удивлялся, что находил хорошего. Нас, детей, очень любил. Он превосходно насвистывал, аккомпанируя себе на фортепиано. Страдая ревматизмом, ломотой в руках или ногах, он появлялся то в напульсниках, то, прихрамывая, с палкой, жаловался на «широкко» (сирокко), который его нервировал и выводил из себя, тогда он бывал очень зол и желчен.

Братья Горавские гостили в Москве весной 1857 года.

К осени А. Горавский привез в Москву, в корпус, и самого младшего брата. Мальчики, Гектор и Гилярий (впоследствии ученик Академии художеств), проводили все праздничные дни у Третьяковых. По субботам вечером за ними посылали человека, а в зимнюю стужу с шубами. На рост Гилярия не было шубы, и для него посылали женский салоп.

Аполлинарий пишет Павлу Михайловичу: «Если бы я знал, что дома все здоровы, так не выехал бы из Москвы, мы бы успели осмотреть с Вами все картинные галереи и по крайней мере хоть две или три недели лишних провели бы у Вас. Верите ли, я так к Вашему семейству привык и обязан ему, что навсегда останется в моей душе благодарность и буду питать истинное расположение и всегдашнюю память… В корпус к братьям я послал письмо нонче же. Вы, пожалуйста, их не балуйте и не берите в дом так часто, и так уже немало для них делаете всевозможного удовольствия».

Горавский вспоминает свою любимую комнатку, в которой он гостил, и посылает поклоны родным Павла Михайловича и знакомым. Из этого списка мы узнаем людей, которые, конечно, не были близкими приятелями Павла Михайловича, но, любя искусство, были объединены с ним общими интересами. Это были Лепешкин, Хлудов, Четвериков, Солдатенков, галереи которых Горавский мечтал осмотреть. Покупали также картины Медынцев, Жегин, Шиллинг, которые не составляли галереи, а только украшали свои комнаты. Медынцев – может быть, даже в целях перепродажи. Он посылает поклоны им, а также художникам Рамазанову и Раеву.

Александр Антонович Риццони приехал в Москву к Третьяковым в 1862 году. Познакомившись с Павлом Михайловичем и получив приглашение побывать, Риццони пишет: «Благодарю Вас, Павел Михайлович, за Ваше любезное приглашение, непременно попользуюсь». И, побывав и погостив у них, он благодарит на своем курьезном языке: «Дорогой Павел Михайлович! Вперед всего скажу Вам и Вашему семейству искренняя моя благодарность за Ваши любезности право мне наконец даже совестно стало… Передайте Вашему семейству мой поклон и благодарите за меня. Сергею Мих. отдайте дружный поклон, также кланяйтесь Вашим любезным дамам, которых по именам не знаю. Преимущественно поклон Вашей мамаше».

В начале следующего года Риццони должен ехать пенсионером Академии за границу и мечтает путешествовать вместе с Павлом Михайловичем. «Интересно знать, – пишет он, – когда Вы приедете в Петербург, чтобы с Вами встречаться и если мне даже не удастся сделать с Вами путешествие по Испании и в Африку то все-таки было бы мне очень приятно путешествовать с Вами хоть до Парижа».

Об Аполлинарии Гиляриевиче Горавском и Александре Антоновиче Риццони нам не раз придется вспоминать, дружба их с Павлом Михайловичем не остывала до конца жизни.

Из появлявшихся периодически близки были, хотя и много меньше, чем вышеупомянутые, Лев Феликсович Лагорио и Константин Александрович Трутовский.

Трутовский сблизился с Павлом Михайловичем в тяжелую эпоху своей жизни. У него умерла молодая жена. Павел Михайлович имел случай выразить ему свое сочувствие. Вскоре умер и ребенок Трутовского, и он пишет Павлу Михайловичу: «Ваше расположение, которое Вы оказали мне, заставляет меня думать, что Вы примете участие в моем горе: я не застал уже моего сына, он скончался 28 февраля после долгих страданий. Если бы Вы знали вполне до какой степени я был к нему привязан, то поняли бы мое горе. Эта потеря просто убила меня.

…И вот в семь месяцев я понес две утраты, ничем не вознаградимые. Я потерял все, что было у меня лучшего в жизни; и не знаю, когда оправлюсь от горя. Ничто пока не в состоянии развлечь меня, я не могу пока приняться за работу. Мне отрадно теперь участие добрых друзей – и Вы мне сделаете большую радость, если напишете мне хоть несколько слов. Вы уже доказали мне Ваше расположение, и потому я надеюсь, что и теперь в нем не откажете. Я мало имею чести Вас знать, но уже привык уважать Вас».

В ближайшие годы Трутовский несколько раз проезжал через Москву по дороге из своей деревни Яковлевки – около Обояни – в Петербург и, доезжая до Москвы в своем тарантасе, оставлял его у Третьяковых, следуя дальше по железной дороге.

Николай Неврев. Автопортрет

Из москвичей самым близким семье Третьяковых человеком был Николай Васильевич Неврев. Он бывал у Третьяковых и зимой и летом, в городе и на даче. Ездил с ними в поездки. Так, он поехал в конце 50-х годов с ними в Киев и Одессу. Участвовали в этом путешествии Александра Даниловна, Софья Михайловна, Павел Михайлович и другие. По свойству своего характера Неврев обиделся, что дамы не сразу впустили его в комнату, а заставили ждать в коридоре. Он вылез в окно и уехал обратно в Москву. Он обижался часто и неожиданно. Можно было долго не узнать причину его обиды. Иногда он переставал приходить, сохраняя с отдельными членами семьи хорошие отношения. Такой период наступил в начале лета 1863 года.

«Так как, – писал он Павлу Михайловичу, – я на этих днях отправляюсь в деревню и навсегда, быть может, прощаюсь с Москвой, то прошу вас, добрый Павел Михайлович, прислать ко мне за вашими книгами и бюстом Гоголя… В свою очередь и вы распорядитесь доставить мне листки двух томов Живописной рус. библиотеки, мой станок с сиденьем для снимания пейзажей, лаковую большую кисть и портрет моей личности или, если вам нравится он и вы находите достойным иметь его в своем собрании картин, так как он находится у вас пять лет и еще не надоел вам, пришлите за него 100 рублей, за что буду вам очень благодарен. Заочно жму Вашу руку и прощаюсь с вами очень, может быть, навсегда.

Н. Неврев».

Портрет этот Павел Михайлович, по-видимому, ему отослал; в каталоге галереи при Павле Михайловиче он не числился. Он поступил в галерею в 1905 году, принесенный в дар Аркадием Ивановичем Геннертом.

Очень часто посещал Павла Михайловича В. Г. Худяков, когда жил в Москве. Об их отношениях можно судить только из писем Худякова из Петербурга. Безусловно, Павел Михайлович ценил его как художника, ценил его суждения и вкус, доверял ему свои планы, но свидетельств об очень большой душевной близости между ними мы в переписке не нашли.

Нежно любил Павел Михайлович Ивана Петровича Трутнева, который по письмам представляется симпатичнейшим человеком.

Вообще Павел Михайлович, когда чувствовал симпатию к кому-нибудь, выражал ее в письмах так тепло и ласково, что, глядя на его карточку со строгим, слегка сумрачным выражением, не верится, что эти письма пишет этот человек. И притом он был доверчив и шел навстречу всякому проявлению расположения.

В мае 1860 года за границу поехали втроем – Павел Михайлович, В. Д. Коншин и московский коммерсант Д. Е. Шиллинг. Этот последний, как знающий иностранные языки, был проводником и руководителем неопытных, говорящих только по-русски приятелей.

Во время путешествия Павел Михайлович переписывается с Софьей Михайловной. Но сохранились только ее письма. Она описывает свою спокойную жизнь и с нетерпением ждет его писем.

1 нюня Софья Михайловна извещает брата, что после долгого ожидания получено письмо от него из Варшавы и следом из Дрездена, где он говорит о красотах Варшавы, о приятности впечатлений и о знакомстве с молодым поляком К. И. Волловичем. Она пишет о проводах Мартынова и о газетных статьях по поводу художественной выставки в Московском Училище живописи и ваяния.

«…В первом письме твоем, Паша, ты просил меня написать, как проводили Мартынова и видели ли мы его еще раз… Мне очень хотелось видеть его в последнем спектакле, да не пришлось, билета не могли никак достать.

Об художественной выставке появились пока только две статьи в «Нашем времени» известного тебе Андреева и в «Московских ведомостях» какого-то г-на М-ва. Андреев похвалил безусловно из русских художников только Худякова, другим же преподавателям порядком досталось от него, а Саврасова за пейзаж раскритиковал и Неврева за все его вещи. Г-н же М-ва в своей статье находит, что все наши художники заботятся больше об эффекте, чем о правде. Это увлечение эффектом он находит и у Худякова в его большой картине. Впрочем, этот М-ва очень строгий критик, он у всех нашел недостатки (не знаю, всегда ли дельно), только и похвалил особенно Вотье, да тоже очень похвалил твоего разбойника. Теперь до свиданья, пиши, пожалуйста, чаще и поподробнее…».

Через неделю она извещает Павла Михайловича: «…статья г-на М-ва о художественной выставке в Московских ведомостях (о которой я тебе писала) возбудила реплику со стороны Рамазанова, помещенную в Московском вестнике, впрочем, пока появилось только еще начало статьи, но и тут Рамазанов довольно резко отделывает г. М-ва, называет его просто фланером выставки, а не истинным знатоком и ценителем изящного».

«…Из твоего письма о Лондоне, Паша, – пишет она 22 июня, – я вижу что и на тебя он произвел такое же впечатление, как и на всех, видящих его в первый раз… но это было первое впечатление, а потом ты, кажется, заскучал… Уж не погода ли туманная и дождливая имеет такую способность наделять всех скукой. Отчего ты, милый Паша, не пишешь мне ничего о том, оставил ли ты намерение ехать в Италию… Прошу тебя, Паша, пожалуйста, не езди в Италию, вернись поскорее к нам, мы очень скучаем по тебе, да к тому же в Италии беспрестанные волнения, так что, мне кажется, путешествие туда не может быть совершенно безопасным теперь. Мамаша тебя также очень просит не ездить, будь же так мил – послушайся нашей общей просьбы и вернись вместе с Володей, а то мы надумаемся о тебе».

Мы не знаем, что Павел Михайлович ответил на это письмо, но из описаний его поездки в письмах к друзьям видим, что он не внял мольбам сестры и, несмотря на незнание иностранных языков и политические волне-нения в Италии, один отправился в путешествие.

Более подробно о путешествии мы узнаем из письма Павла Михайловича к Волловичу. Во время пребывания в Варшаве наши путешественники познакомились с Волловичем. Они вместе осматривали Дрезден и разъехались, сохранив взаимную симпатию. Воллович поехал учиться в Мюнхенский университет, а три приятеля продолжали свой путь через Европу…

«Восемь месяцев прошло, как мы расстались с Вами, бесценный Киприан Игнатьевич, – пишет Волловичу Павел Михайлович 29 ноября 1860 г., – Вы, вероятно, подумали: скоро познакомились, скоро забыли; наобещали и заехать в Мюнхен и писать – и нечего не исполнили. Может быть, Вы уже и забыли кратковременное наше знакомство, но не забыли мы о Вас…

Вы знаете, расставшись с Вами, мы отправились в Берлин, потом были мы в Гамбурге, в Бельгии, в Англии, в Ирландии. Из Парижа отправились в Женеву, из Женевы в Турин. В Турине Димитрий Егорович Шиллинг заболел, не серьезно, но ехать ему нельзя было, и мы вдвоем с Володей ездили в Милан и в Венецию. Возвратясь в Турин, мы разъехались: Володя и Шиллинг поехали кратчайшим путем домой, а я в Геную и далее на юг Италии…

Должен был я один, без товарищей, ехать в незнакомый край, да русский авось выручил. Был я во Флоренции, в Риме и в Неаполе. Был в Помпее, на Везувии и в Сорренто. Путешествовал прекрасно, несмотря на то, что не встретил ни одного знакомого человека; одно только было дурно, везде торопился, боясь не поспеть к августу в Москву, мечтал непременно побывать в Мюнхене. Желание мое все-таки не исполнилось, воротился только к 4 августа…».

Я помню, в нашем детстве мы очень любили слушать рассказы Павла Михайловича об этом путешествии. Он знал два итальянских слова: «Grazia» и «Basta». Когда на улицах или дорогах его, как всех путников, окружали ребятишки и предлагали купить пучки цветов, он вежливо от них откланивался, повторяя: «Grazia, Grazia!» Когда это не помогало и они ближе и ближе обступали его, он вдруг кричал «Basta» и быстро открывал перед ними свой дождевой зонтик, и маленькие лаццарони улепетывали от него врассыпную.

Когда он поднимался на Везувий, его уговорили сесть на осла, потому что проводники, не отставая, вели за ним осла. Он сел, но его ноги были так длинны, а осел так мал, что верхом на осле он шагал по земле и только временами для отдыха поджимал ноги. Когда он вспоминал об этом, то, зажмуривая глаза, заливался беззвучным смехом.

…29 августа 1860 года умерла жена С. М. Третьякова. Сергею Михайловичу было 26 лет. В доме в Толмачах опять произошло переселение. В гостиной Павел Михайлович устроил художественный кабинет. Маленький Николай Сергеевич жил на антресолях, опекаемый бабушкой, много проводил времени с младшей теткой, которая была старше его на восемь лет.

Сергей Михайлович вдовел восемь лет. Его живой характер скоро взял верх, и он стал жить открыто; у него было большое знакомство, он устраивал вечера с танцами. Имея приятный баритон, он брал уроки пения у Булахова.

На масленице 1861 года Павел Михайлович возил семью в Петербург.

Он извещал некоторых друзей: Лагорио, Ипполита Горавского, – что они будут в гостинице Клея на Михайловской улице и утром всегда от девяти до одиннадцати будут дома. Павлу Петровичу Боткину, представителю торгового дома Боткиных в Петербурге, Павел Михайлович давал особенное поручение:

«С нижайшей покорнейшей просьбой к Вам, добрейший и любезнейший Павел Петрович, дерзаем обратиться: достать для нас на понедельник и вторник в оперу по 6-ти кресел трех рублей рядом и, естли можно, похлопотать, чтобы и на всю неделю были места для нас.

Сам вы, дорогой Павел Петрович, виноваты в том, что все подманивали нас в Питер; а вот теперь, как навяжется на Вас дюжина москвичей, да как насядет хорошенько с разными требованиями, так и спокаетесь».

В 1862 году весной Александра Даниловна поехала за границу с двумя дочерьми. Осматривали Берлин, Кельн, сделали поездку по Рейну, пожили в Париже, посетили Лондон с его Всемирной выставкой.

Из Лондона Софья Михайловна пишет брату о выставке: «На другой день по приезде были мы на выставке, которая так огромна, что для хорошего осмотра ее потребовалось несколько и несколько дней. Что особенно всем нам бросилось в глаза, так это бедность и некрасивое размещение русских товаров, даже и картины-то наши повешены не в одном месте: часть их находится в одной комнате с товарами, а другая часть в отделении картин».

Единственное сохранившееся письмо Павла Михайловича к своим за границу написано 6 июня. В этом письме Павел Михайлович жалуется на лихорадку, помешавшую ему путешествовать, и пишет:

«…Я предвидел, что Вы скоро соскучитесь за границей, т. е. в чужих краях, в особенности мамаша, но мамаша же более других оспаривает противное… После письма, полученного от Володи, прошло слишком неделя. Стоите ли Вы после этого, чтобы Вам писать два раза в неделю. А делать-то Вам нечего, да даже от скуки можно почаще пописывать.

Полтора года назад прощались мы с Васильевым на сцене, а теперь 7 числа будем прощаться в церкви; тогда простились с артистом и славным художником, теперь простимся с человеком. Он умер сегодня в 5 утра. И хорошо сделал. Похоронят его на Ваганьковском кладбище.

Предоставив на произвол судьбе и рассчитывая на особенное старание написать хороший портрет с такой знаменитой личности, как наш Щепкин, я заказал Николаю Васильевичу портрет его, и вот он теперь малюет с него и в восторге от этого знаменитого старца.

Окрепший временем рассудок его, юношеский жар артистической натуры, страстная любовь к искусству нисколько не пострадали от старости, слабости и глухоты и совершенного беспамятства.

Живость характера, веселость, непритворная и слезливая чувствительность, начитанность, знание света и людей, и все это, руководимое здравым смыслом, – по словам Николая Васильевича – делают чрезвычайно интересною эту оригинальную натуру. Однако я заболтался, довольно, вперед буду поскромнее.

Ваш П. Третьяков».

В письме от 10 июня Софья Михайловна признается Павлу Михайловичу в своей привязанности к Александру Степановичу Каминскому. Каминский – художник-архитектор – жил в Риме; в 1860 году, во время путешествия Павла Михайловича по Италии, познакомился с ним и, вернувшись в Россию, стал бывать у Третьяковых. Свадьба Софьи Михайловны с А. С. Каминским была в ноябре 1862 года.

В одном из писем Софья Михайловна, между прочим, пишет брату: «Я думаю, ты очень доволен пребыванием у тебя И в. И в. Соколова, – присутствие его, я надеюсь, порастормошило тебя и заставило поменьше заниматься твоими нескончаемыми делами, что очень хорошо и полезно для тебя».

Переписка обрывается, потому что Павел Михайлович выезжает в первой половине августа за границу, навещает мать и сестер в Спа, едет в Париж, в Лондон, осматривает Всемирную Лондонскую выставку, заезжает по делам в Манчестер и через Париж и Льеж едет в Спа, чтобы проводить свое семейство в Москву.

По карманной записной книжке мы можем день за днем проследить его путешествие. Дорожные расходы чередуются с закупками всевозможных вещей для себя и для подарков. И среди столбцов этих предметов он вписывает имена художников всех школ, представленных на выставке русской, английской, французской, германской, датской, норвежской, шведской, бельгийской, итальянской, испанской. И тут же высказывается по поводу русских картин, посланных на выставку…

Комментарии

ХУДЯКОВ Василий Григорьевич (1826–1871), художник портретной, исторической и жанровой живописи. Художественное образование получил в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества и в Петербургской Академии художеств. За картину, изображающую сцену из римского народного быта («Игра в шары»), ему было присуждено звание профессора. К лучшим его произведениям относятся: «Русские художники на карнавале в Риме», «Проповедь в итальянской церкви», «Финляндские контрабандисты», «У гробницы».

ГОРАВСКИЙ Аполлинарий Гиляриевич (1833–1900), пейзажист и портретист. Учился в Академии художеств и в 1855 году был отправлен пенсионером за границу. Занимался в Швейцарии у Калама и в Дюссельдорфе у Ахенбаха. В 1870 году совершил поездки в различные местности России для изучения типов населения.

ГОРАВСКИЙ Ипполит Гиляриевич (род. 1828), пейзажист. Был учеником Академии художеств с 1855 года. В 1864 году получил звание классного художника.

НЕВРЕВ Николай Васильевич (1830–1904), художник портретной и жанровой живописи. Наиболее известны его картины: «Торг» (сцена из крепостного быта), «Дьякон, провозглашающий многолетие на купеческих имянинах», «Воспитанница», «Смотрины», «Семейные расчеты», «Алексей Михайлович и Никон» и др. Преподавал в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества (1887–1890), имел собрание старинных русских костюмов и бытовых вещей.

ТРУТНЕВ Иван Петрович (1827–1912), жанрист, был директором и преподавателем Виленской рисовальной школы; в 1881 году за выдающиеся успехи своих учеников был удостоен звания «почетного вольного общника» Академии художеств.

ТРУТОВСКИЙ Константин Александрович (1826–1893), жанрист. Многие картины Трутовского посвящены жизни Украины. В 1856 году получил звание свободного художника; состоял инспектором Московского Училища живописи, ваяния и зодчества (1871–1881).

ЛАГОРИО Лев Феликсович (1827–1905), пейзажист; получил в 1860 году звание профессора за картину «Фонтан Аннибала».

РИЦЦОНИ Александр Антонович (1836–1902), художник жанровой и исторической живописи; с 1852 по 1862 год учился в Академии художеств у Виллевальде, а потом за границей, преимущественно в Италии; после 1868 года жил в Риме; автор картин «Контрабандисты», «Аукцион в Лифляндской деревне», за которую он получил в 1861 году золотую медаль, «Внутренность Римской остерии», давшей ему звание профессора в 1868 году, «Проводы кардинала», «У фонтана» (Сорренто), «Перед часовней» и т. п.

ЛЕПЕШКИН Василий Семенович (1821–1860), московский купец, любитель и собиратель картин.

ХЛУДОВ Герасим Иванович (1821–1885), с конца 50-х годов стал собирать картины русских художников. Одними из первых приобретенных им картин были Перова «Приезд станового на следствие» (1857) и «Первый чин» (1858), затем в 60-х годах к ним прибавились «Разборчивая невеста» Федотова, «Вирсавия» Брюллова (эскиз), «Вдовушка» Капкова, пейзажи Айвазовского и Боголюбова и другие. После смерти Хлудова собрание его картин было разделено между наследниками.

ЧЕТВЕРИКОВ Иван Иванович (1806–1871), московский купец. В 50-х годах покупал картины.

СОЛДАТЕНКОВ Козьма Терентьевич (1818–1901), капиталист, известный меценат искусства; собрал у себя в доме картинную галерею русских художников, которая, согласно его завещанию, перешла в Румянцевский музей; являлся издателем ряда ценных сочинений; был «почетным вольным общником» с 1867 года и действительным членом Академии художеств с 1895 года. В Третьяковской галерее имеется его портрет работы А. Горавского.

РАМАЗАНОВ Николай Александрович (1818–1867), с 1858 года профессор скульптуры, в 1861 году был назначен преподавателем Московского Училища живописи и ваяния.

РАЕВ Василий Егорович (1808–1871), художник пейзажной и исторической живописи, учился в Академии художеств, с 1851 года академик. В собрании П. М. Третьякова была его картина «Рим вечером».

АНДРЕЕВ Александр Николаевич (1830–1891), инженер, литератор и любитель искусств; автор ряда статей в газетах; был редактором двух периодических художественных изданий М. О. Вольфа – «Картинные галереи Европы 1862–1864» и «Картинные галереи Италии 1877–1878». В статье «Выставка в Московском Училище живописи и ваяния» («Наше время», 15 мая 1860 г., № 18) А. Н. Андреев дал подробный обзор выставки.

САВРАСОВ Алексей Кондратьевич (1830–1897), пейзажист, преподавал в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества (1857–1882). А. Н. Андреев писал о пейзаже «Берег Днепра».

Начало собирательства

Как мы говорили, первой покупкой Павла Михайловича было собрание картин старых голландцев. Я помню семь вещей, большей частью неизвестных мастеров. Была большая картина «Возвращение блудного сына». Среди темного тона фигур и фона выделялся блудный сын, склонившийся на коленях перед отцом, с истощенным лицом, в белой повязке на голове и в рубище. На переднем плане – паж в бархатном колете, сдерживающий борзую собаку. Другая большая вещь была мадонна в окружении святых. Был пейзаж с большим деревом де Бота. Были две парные вещи Марселиса – змеи, охотящиеся за бабочками. Одна из них была подписана. Эти две картины, как и два парных архитектурных пейзажа работы Пьеро Каппели, были очень красивы.

Картины эти украшали комнаты в Толмачах. Когда Павел Михайлович начал собирать картины русских художников, он их развешивал сначала в своем кабинете внизу. Со временем, когда там стало тесно, картины развешивали в столовой, потом в гостиной. Старых голландцев он отправил в Ильинский переулок, где с 1865 года жила его мать. Когда выстроена была первая галерея и картины из жилых комнат перевешены были на новое место, на опустевшие стены вернулись голландцы и оставались там до конца жизни Павла Михайловича. Были ли все эти картины оригиналами, сказать трудно. Впоследствии Павел Михайлович говорил, что, купив их, он сразу понял, что слишком мало имеет знаний и опыта, чтобы рисковать покупать безошибочно работы старых западных мастеров, и решил приобретать только картины русских художников с выставок или от самих авторов. В 1853 году появилось описание галереи Прянишникова. Павел Михайлович не мог не заинтересоваться этим собранием и, конечно, увидев его, не мог не увлечься желанием последовать примеру Прянишникова. Но у Прянишникова, который мог быть отцом Павла Михайловича, собраны были произведения его современников, наших старейших лучших мастеров. Молодому Павлу Михайловичу в тот период это было бы не по силам, и он начинает собирательство со своих современников.

Н. Шильдер. Искушение

Началом своего собрания, первой картиной русских художников, Павел Михайлович называет «Искушение» Шильдера. Он помечает это приобретение в каталоге 1856 годом. По письму Шильдера мы устанавливаем другую дату. Письмо Шильдера о посылке картины Павлу Михайловичу, как и расписка в получении 50 рублей в счет суммы в 150 рублей, за какую картина была продана, помечены июлем 1858 года. Эту разницу в датах можно объяснить, предположив, что картина была только начата или даже в эскизе, когда Павел Михайлович ее увидел впервые, и что она была окончена художником для Павла Михайловича. По-видимому, Павел Михайлович отметил имя художника Шильдера, так как это был первый художник, которому он сделал заказ. Картина «Искушение» Шильдера по неизвестным нам причинам некоторое время находилась на квартире зятя Неврева, о чем Неврев, предполагая уехать надолго из Москвы, писал Павлу Михайловичу 3 июня 1863 года, прося его взять «принадлежащую ему картину Шильдера «Искушение».

По документальным данным первой покупкой Павла Михайловича является картина Худякова «Финляндские контрабандисты». Картина написана в 1853 году, он купил ее в 1856 году, посетив мастерскую Худякова в Петербурге. 10 мая помечена расписка в получении задатка. 14 мая Худяков получил остальные деньги.

Павел Михайлович уехал в Москву, и Худяков пишет ему 16 мая: «Случай, который доставил мне приятное удовольствие познакомиться с Вами, надеюсь, будет верным залогом и на будущее время, когда, быть может, придется возвратиться мне из чужих краев; и всегда мне очень приятно будет вести переписку с любителем, с молодым, сочувствующим всему изящному и прекрасному».

Далее он упоминает о своих картинах «Стадо» и «Благовещенье», которые Павел Михайлович видел у него:

«Благовещенье повешено в потемках, и я не догадался Вам хорошенько показать». Пишет также о двух художниках – Страшинском, который уже уехал за границу и которому он мог бы при встрече передать поручение от Павла Михайловича, если таковое будет, и о Солдаткине, у которого остались на руках его программы, советуя Павлу Михайловичу при следующем приезде посмотреть их.

Во время пребывания своего в Петербурге в 1856 году Павел Михайлович заказал картины нескольким художникам: Н. Г. Шильдеру, Н. Е. Сверчкову, И. И. Соколову, А. С. Богомолову-Романовичу, А. Г. Горавскому. Из письма Сверчкова в январе 1857 года мы видим, что он показывал Павлу Михайловичу набросок, и при этом Павел Михайлович высказал ему столько замечаний и пожеланий, что Сверчков не мог даже упомнить.

Заказывает Павел Михайлович картину Богомолову-Романовичу. Судя по их переписке, картины в те времена писались не скоро. В январе 1857 года Богомолов благодарит Павла Михайловича за рекомендацию и заказ двух картин для г-на Опочинина и надеется эту рекомендацию оправдать.

В ноябре он благодарит за память: «Письмо Ваше через И. П. Трутнева я получил, прошу Вас об одном: не беспокоиться об Вашей картине, что сказано, то свято… К рождеству картина будет готова… Прошу всепокорнейше Вас передать письмо Василию Семеновичу, – во всем я поступлю с ним по Вашему указанию, самому благоразумному… Трутнев просил меня напомнить Вам об его картине…».

В следующем письме он пишет, что картину для Павла Михайловича не начал доканчивать, но на днях начнет. 23 декабря Богомолов пишет, что картина почти готова, осталась безделица. В 1858 году он пишет (без числа): «Как мог, так и кончил Вашу картину; верьте слову, что все это время я лежал болен и больной отправляюсь за границу. Даю Вам слово прислать Вам из Швейцарии картину». Он уехал.

В январе 1860 года Богомолов пишет уже из Петербурга: «Извините за поздний ответ. Картина ваша еще не готова, дайте мне времени – я вам говорил, что сушка картины – вещь первая, а вам все равно, тем более, что выставка не сейчас, – а я хочу кончить как следует».

Когда картина была наконец готова и послана, Павел Михайлович уведомляет об этом Богомолова:

«Милостивый государь Александр Сафонович! Картина получена, раму я прислал бы, если бы мог найти раму готовую, но нельзя же картину повесить без рамы. Я надеюсь скоро увидаться с Вами в Петербурге; в прошедший раз был я на один день, потому и не мог повидать Вас.

Желаю Вам быть здоровым и во всем успехов счастливых.

Истинно преданный Вам

П. Третьяков».

А 29 ноября Павел Михайлович пишет: «Душевно уважая Вас, скажу Вам откровенно, что картину Вашу я брал, надеясь сбыть кому-нибудь из знакомых, мне собственно она не нравилась, но так как была выставлена в Академии, то я полагал, может быть, другие найдут ее хорошею.

Картину так раскритиковали, что я, потеряв малейшую надежду сбыть ее, решился послать ее Вам (через Риппу) обратно.

Господин Тюрин скажет Вам могла ли она остаться в моей коллекции».

Так как Богомолов больше в жизни Павла Михайловича не появляется, то, забежав вперед, мы скажем, что пейзаж Богомолова «Вид в окрестности Ковно», находившийся в галерее Павла Михайловича и за который Богомолов получил звание академика в 1862 году, попал к Павлу Михайловичу позднее и случайно: в 1871 году Аполлинарий Горавский напал на эту картину. «Некоторое время была картина у С. Ф. Соловьева, – писал он Павлу Михайловичу, – а после смерти обоих за долги автора попала она в руки несоответственные этому произведению. Продается она с рамою за 200 руб. Покойник, как Вам известно, был талантливый и обладал эстетическим вкусом и знанием рисунка, но вместе с тем, к сожалению, безалаберную жизнь вел. Быть может, многоуважаемый мною Павел Михайлович, пожелаете поместить в каталог Вашей Русской школы».