Текст книги "Очерки истории Франции XX–XXI веков. Статьи Н. Н. Наумовой и ее учеников"

Исходя из постулата «отрицание частной собственности есть отрицание свободы», СНИП воспринимал и проводимую в первые послевоенные годы национализацию. «Независимые» утверждали, что она привела к «тотальному огосударствлению экономики… растущей инфляции и огромному бюджетному дефициту»[199]199
  Ibid. 1951. 12 mai.


[Закрыть], к грабежу акционеров мелких и средних предприятий и образованию трестов, подчинивших себе целые отрасли экономики[200]200
  Ibid. 1951. 26 mai.


[Закрыть]. По мнению «независимых», национализация пагубна вдвойне: как «разрушитель частной инициативы – основы нормальной экономики» и как «неэффективная политика», ведущая к чрезмерным государственным расходам» и «финансовому краху»[201]201
  Ibid. 1951. 9 juin.


[Закрыть]. Во всех избирательных программах, в выступлениях с парламентской трибуны, в практической деятельности «независимые» выступали за «дешевое государство». В частности, они предлагали сократить число государственных чиновников, «висевших на шее у государства»[202]202
  Ibid. 1951 2 juin.


[Закрыть], которые обвинялись в безынициативности и бесхозяйственности.

Критика политики национализации – «чудовища дирижизма» – исходила также из другого главного положения экономического либерализма – принципа свободной конкуренции. Логика «независимых» заключалась в том, что здоровая конкуренция должна подтолкнуть предпринимателей к увеличению производства, которое, в свою очередь, повлечет за собой экономический рост. В отличие от дирижистов – сторонников государственного регулирования экономики и государственных капиталовложений «независимые» вслед за ПРЛ считали, что государство могло вмешиваться в экономику лишь при отсутствии частного интереса к развитию отдельных предприятий или даже целых отраслей промышленности, обычно дорогостоящих и нерентабельных. Государственное вмешательство, допускавшееся «независимыми», сводилось к тому, чтобы следить за деятельностью «финансовых и экономических монополий и за соблюдением ими законов свободной конкуренции»[203]203
  Ibid. 1951. 9 juin.


[Закрыть]. По мнению СНИП, «долг государства в первую очередь – сделать все, что зависит непосредственно от него: снизить непроизводственные затраты, бороться с чрезмерными инвестиционными кредитами, стремлением к роскоши и расточительством»[204]204
  Tracts du CNIP // Archives du MRP. MRPS 36. Élections législatives. Dossier 3.


[Закрыть].

Только то государство, утверждали «независимые», является демократическим, которое гарантирует человеку свободу проявления его как индивида, что возможно лишь в условиях рыночной экономики: «Рыночная система исходит из естественных человеческих побуждений и укоренена в человеческой сущности. Любое государственное вмешательство, а тем более планирование предполагают постоянно навязывание и надзирательство, что противоречит свободе индивида»[205]205
  Ibidem.


[Закрыть].

Разногласия между либералами и дирижистами по экономическим проблемам затрагивали и способы решения социальных вопросов. После окончания второй мировой войны система государственного регулирования в западноевропейских странах приобрела ярко выраженную социальную направленность, что существенно повлияло на весь комплекс общественных отношений. По справедливому замечанию отечественного политолога Ю. Борко, стало возможным «формирование в западноевропейских странах правительственных коалиций либерального и социал-демократического реформизма, создание институтов социального партнерства (труд – капитал) и трехстороннего сотрудничества (труд – капитал – государство)»[206]206
  XXI век: Европейский Союз и СНГ. М., 1998. С. 66.


[Закрыть].

В послевоенной Франции реформаторские функции взяла на себя сначала трехпартийная коалиция, действовавшая под руководством де Голля, а потом и без него. Даже самая «правая» партия трехпартийного блока МРП требовала активизации социальной политики государства и проведения крупномасштабных социально-экономических реформ (национализации, улучшения социального законодательства, расширения прав профсоюзов и др.), полагая, что они «сделают французскую демократию более истинной, чем в годы III Республики»[207]207
  Rémond R. Notre siècle. 1918–1991. P., 1991. P. 364.


[Закрыть]. По мнению МРП, политические свободы должны были дополниться «реформами организации экономики и трудовых отношений»[208]208
  Ibidem.


[Закрыть], что распространило бы демократию на экономическую и социальную жизнь.

Послевоенные либералы из группировок умеренных вкладывали в понятие демократии исключительно политический смысл. Однако «независимые», признавая, что современное государство «не может не заниматься социальными проблемами», отошли от классического либерализма. Правда, они выступали лишь за ограниченное вмешательство государства в социальные отношения и сокращение чрезмерных, по их мнению, расходов на социальную сферу, которые, как писала «Франс индепандант» ведут к «излишнему расточительству» государственных средств», «влекут за собой инфляцию» и «давят на национальную экономику как гора свинца, ускользая при этом от всякого серьезного контроля»[209]209
  France Indépendante. 1951. 9 juin.


[Закрыть]. Но «независимые» были вынуждены учитывать новые социально-экономические процессы, развернувшиеся в послевоенном мире, и изменения в социальной психологии масс. Они видели рост популярности тех партий, которые осуществили широкое социальное законодательство (коммунистов, социалистов, МРП, голлистов). В этих условиях, по признанию одного из лидеров либералов Ж. Ланьеля, было невозможно и не нужно «восстанавливать архаический либерализм III Республики»[210]210
  L’Echo républicain de la Liberté. 1950. Juillet.


[Закрыть]. Слова Ж. Ланьеля симптоматичны: «независимые» постепенно включают в свой программные документы социальные разделы, посвященные проблемам жизнедеятельности трудящихся, однако они неконкретны, их положения расплывчаты, не проработаны. Например, на I съезде СНИП в 1954 г. «независимые» высказывались за «необходимость добиться более интенсивного строительства жилья, стабильности рабочих мест, гарантировать продвижение по службе и повышение оплаты труда»[211]211
  France Indépendante. 1954. 21 déc.


[Закрыть]. Однако обещания трудящимся «лучшей жизни» не подкреплялись конкретной программой по их выполнению. Достаточно ясно звучат только две мысли: социальные реформы, если уж их приходится проводить, должны быть недорогими и способствовать установлению классового согласия и социального мира как в стране, так и на производстве.

Либеральные взгляды «независимых» проявились также в их подходе к «школьному вопросу». В программе СНИП, в выступлениях депутатов «независимых» в парламенте, в газетных статьях лейтмотивом звучала идея о «свободе образования», т. е. сосуществования частных религиозных и государственных школ. Когда в Национальном Собрании 10 сентября 1951 г. на голосование был поставлен законопроект депутата МРП Баранже о предоставлении государственных субсидий частным религиозным учебным заведениям, все «независимые» голосовали за него.

В системе образования «независимые» предполагали свести роль государства к минимуму. Оно должно лишь следить за тем, чтобы «уровень и характер образования соответствовал и двум главным национальным задачам: укреплению обороны страны и обеспечению достойной роли Франции среди других стран»[212]212
  Ibid. 1951. 9 juin.


[Закрыть]. Право выбора школы «независимые» считали «личным делом каждого» и предоставляли семье. «Свободный выбор школы – естественная прерогатива семьи. Мы считаем, что сосуществование публичного и частного образований совершенно необходимо»[213]213
  Ibid. 1954. 14 déc.


[Закрыть], – говорил один из деятелей СНИП Р. Брюнель. Наличие частных школ представлялось «независимым» прочной гарантией против «монополии государства на образование, несовместимой с демократическим режимом»[214]214
  Ibid. 1954. 21 déc.


[Закрыть].

Во внешнеполитических вопросах «независимые» выступали за упрочнение роли Франции на европейском континенте, резко критиковали СССР, утверждая, что он «представляет большую опасность всему человечеству, т. к. он опирается на коммунистическую идеологию, в природе которой лежит захватническая политика»[215]215
  Ibid. 1955. 12 févr.


[Закрыть]; требовали «сохранения своих [французских. – Н.Н.] владений» в колониях и призывали «осуществить репрессии против восставших африканцев» [в Алжире. – Н.Н.][216]216
  Ibid. 1954. 21 dec.


[Закрыть]. Колониализм и антисоветизм СНИП дополнялся атлантизмом – приверженностью американскому внешнеполитическому курсу и полной поддержкой деятельности НАТО. В США «независимые» видели «гаранта безопасности свободного мира»[217]217
  Ibid. 1954. 14 déc.


[Закрыть]. СНИП приветствовал начало западноевропейской экономической интеграции в лице учрежденной в 1951 г. шестью странами Европейской организации угля и стали, рассматривая объединение Европы как возможность «сообща противостоять давлению Советского Союза»[218]218
  Ibid. 1954. 21 déc.


[Закрыть].

Однако, с точки зрения эволюции послевоенного либерализма. прежде всего интересны социально-экономические воззрения «независимых». Еще до появления СНИП, во второй половине 40-х годов умеренные получили возможность дать бой «не оправдавшей себя модели экономического развития»[219]219
  L’Echo républicain de la Liberté. 1947. Décembre.


[Закрыть], предложенной и осуществлявшейся трехпартийным блоком до его распада весной 1947 г. Речь идет о «либеральном повороте»[220]220
  Berstein S., Milza P. Histoire de la France au XX siècle. P. 1995. P. 730.


[Закрыть]во французской экономической политике, происшедшем осенью 1947 г. Этот вопрос достаточно хорошо изучен французскими учеными, но практически совсем не освещен в отечественной историографии. Как уже отмечалось, в условиях обострения «холодной войны» на международной арене и классовой борьбы внутри страны[221]221
  Речь идет о всеобщей стачке ноября – декабря 1947 г., организованной ВКТ и приведшей к серьезным столкновениям забастовщиков с полицией и даже войсками.


[Закрыть]правительственная коалиция «третьей силы» (СФИО, радикалы, МРП) стала остро нуждаться в поддержке правоцентристских группировок. Чтобы «удержать радикалов и умеренных в правительственном большинстве, социалист Рамадье (председатель Совета министров. – Н.Н.) был вынужден отправить в отставку двух наиболее дирижистски настроенных министров социалистов А. Филипа (министерство экономики) и Танги-Прижана (министерство по делам сельского хозяйства)»[222]222
  Berstein S., Milza P. Op. cit. P. 688.


[Закрыть]. С этого момента вплоть до парламентских выборов 1951 г. министерство финансов постоянно находилось в руках сторонников либеральной ортодоксии: сначала правого радикала Мейера, затем – «независимых» Рейно и Петша, которые, по словам известных французских политологов С. Берстейна и П. Мильза, «успешно навязали стране возврат к рыночной экономике»[223]223
  Ibid. P. 730.


[Закрыть].

В течение 1948–1949 гг. произошел постепенный отход правительства от политики дирижизма, и стал осуществляться курс на возвращение к свободному рынку, либерализацию обмена, свертывание системы социального обеспечения, сокращение дотаций предприятиям государственного сектора и т. д[224]224
  Ibid.; cм. также: L’Année politique, 1948. P., 1949. P. 8–12.


[Закрыть]. Министры-либералы разработали реформу налоговой системы с увеличением налогов и тарифов, а также существенно ограничили государственные расходы путем ликвидации в 1948–1949 гг. 110 тыс. мест государственных служащих и уменьшения военных кредитов. Однако добиться ликвидации бюджетного дефицита им так и не удалось, хотя в конце 40-х годов во Франции закончился восстановительный, и в экономике наметилось некоторое оживление[225]225
  См.: L’Annuaire statistique de la France. P., 1961; 1966.


[Закрыть].

Проблемы бюджетного дефицита, непрекращающаяся инфляция, отставание экономического развития Франции по сравнению с другими европейскими странами вызвали в начале 50-х годов жаркие дебаты в Национальном Собрании. Либерально настроенные политики, в первую очередь «независимые», считали, что только борьба с инфляцией и сокращение государственных расходов приведут к экономической стабилизации[226]226
  Journal officiel de la République Française. Débats parlementaires. 1950. P., 1951.


[Закрыть]. Эту точку зрения разделял и лидер СНИП А. Пинэ, занявший в марте 1952 г. пост председателя Совета министров IV Республики и попытавшийся воплотить в жизнь либеральные идеи своего движения.

* * *

Как же, исходя из доктрины СНИП и заявлений его лидеров, можно охарактеризовать послевоенных «традиционных правых», объединившихся в Национальный центр независимых и крестьян и открыто защищавших либеральные ценности?

Конечно же, либеральные взгляды СНИП отличались от социально-экономических схем умеренных группировок III Республики. Поэтому трудно согласиться с историком В.Н. Чернегой, утверждавших, что «независимые» сохранили в неприкосновенности «принципы экономического либерализма» довоенных умеренных[227]227
  Чернега В.Н. Буржуазные партии в политической системе Франции. Третья-Пятая Республики. М., 1987. С. 77.


[Закрыть]. В новых исторических условиях, когда роль государства неизмеримо возросла, «независимые», оставаясь принципиальными сторонниками свободы предпринимательства и частной инициативы, все же признали возможность и даже целесообразность государственного вмешательства, когда оно шло на пользу частному бизнесу, например в случае передачи в управление государству дорогостоящих, нерентабельных предприятий или предоставления необходимых кредитов. СНИП поддержал и некоторые социальные реформы, но при этом подчеркивал, что выступает только за те преобразования, которые не требуют серьезных государственных затрат и ведут к установлению социального мира как на производстве, так и в масштабах всей страны.

«Независимые» называли себя то «убежденными либералами»[228]228
  Цит. по: Richard G. Op. cit. P. 196.


[Закрыть](слова А. Пинэ), то «традиционными либералами»[229]229
  France Indépendante. 1952. 1 mars.


[Закрыть], то «неолибералами»[230]230
  L’Echo républicain de la Liberté. 1950. Juillet.


[Закрыть]. Так кто же такие «независимые» по сравнению со своими предшественниками? Можно ли их охарактеризовать как неолибералов, исходя из заявлений лидеров СНИП о невозможности возвращения к «архаическому либерализму III Республики», идейно-политических установок и практики государственного управления? Да, если учитывать отступления «независимых» от классических постулатов либерализма и новые условия, в которых развивался послевоенный либерализм. Нет, если сравнить, чего оказалось «больше»: отступлений или верности старым идеям. Одно безусловно – эпоха «классического либерализма» во Франции давно закончилась, ХХ век внес свои коррективы в это идейно-политическое течение, а «независимые» стали своеобразным связующим звеном между либералами III Республики и неолибералами V Республики.

Наумова Н. Н
«Исход»: проблема массового бегства гражданского населения Франции в мае-июне 1940 г.
(В отражении современной историографии)[231]231
  Впервые опубликовано: Наумова Н.Н. «Исход»: проблема массового бегства гражданского населения Франции в мае-июне 1940 г. (в отражении современной историографии) // Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова. СПб., 2019. С. 153–163.


[Закрыть]

Поражение Франции летом 1940 г. ни в отечественной, ни тем более во французской историографии не рассматривается как феномен, связанный исключительно с военным крахом Третьей республики в период победоносного наступления Вермахта в мае-июне 1940 г. «Развал», «разгром», «падение», «отравленная атмосфера», «всеобщий хаос»[232]232
  См., напр., Duroselle J.-B. L’Abîme: 1939–1944. P., 1982; Azéma J.-P. 1940, l’Année terrible. P., 1990; Crémieux-Brilhac J.-L. Les Français de l’an 40. V. 1–2. P.,1990; Le Goyet P. La défaite. 10 mai-25 juin 1940. P., 1990; Berstein S. et Milza P. Histoire de la France au XX siѐcle P., 1995; Rémond R. Le siècle dernier. 1918–2002. P., 2002 и др.


[Закрыть]– вот те эпитеты, которые используют историки применительно к событиям, которые развернулись во Франции в летние месяцы 1940 г. и которые включают в себя не только военную катастрофу, переживаемую французской армией, но и еще две крупные социально-политические драмы, непосредственно вытекавшие из нее и сопровождавшие крах «считавшейся самой сильной армии мира»[233]233
  Hoffman S. Le trauma de 1940 // La France des années noires. V. 1. De la défaite à Vichy. Sous la dir. de J.-P. Azéma et F. Bédarida. P., 2000. P. 139. Еще 16 мая премьер-министр Великобритании У. Черчилль считал, что «смешно думать, будто бы Францию можно завоевать 120 танками». Цит. по: Kersaudy F. De gaulle et Churchill. La mésentente cordiale. P., 2010. P. 41.


[Закрыть]– массовое бегство гражданского населения на юг Франции, подальше от театров военных действий по мере продвижения с северо-востока нацистских армий, и тяжелейший политический кризис, сопутствовавший военному и закончившийся в июле 1940 г. установлением во Франции авторитарного режима Виши во главе с маршалом Петэном, лидером французских коллаборационистов. В центре предлагаемой статьи находятся оценки современных исследователей одной из важных составляющих феномена «поражения Франции» летом 1940 г., названной в исторической научной литературе «исходом»[234]234
  См., напр.: Vidalenc J. L’Exode de mai – juin 1940. P., 1957.


[Закрыть].

Историки С. Бернстейн и П. Мильза в своей книге «История Франции в ХХ в.» охарактеризовали «исход» как «бегство потерявшего голову населения на юг, чтобы избежать немецкого окружения», и справедливо назвали его «еще одним аспектом [помимо факта военного поражения армии – Н.Н.] разгрома» Франции[235]235
  Berstein S. et Milza. Op. cit. P. 596.


[Закрыть]. Это беспорядочное массовое бегство усугублялось расстройством железнодорожной системы, загруженностью отступавшими войсками и военной техникой дорог, страшными неконтролируемыми слухами и часто ложными новостями, наконец, все возраставшей паникой от рейдов немецких и итальянских самолетов, которые с непонятной периодичностью и жестокостью беспрепятственно расстреливали несчастных людей, не способных ни укрыться от снарядов, ни обороняться. Французский историк М. Ферро, будучи в это время подростком и участником массового бегства населения на юг, вспоминал: «Июнь 1940-го, дороги Франции… Разгром неописуем, французские армии разбиты или окружены. Париж занят немцами. Министры и правительство эвакуированы и рассеяны; они измотаны и утратили последнюю надежду. Население равнодушно смотрит, как в беспорядке движется отступающая армия. И все это сопровождается бешенным воем несущихся к земле «юнкерсов»…»[236]236
  Ферро М. История Франции. М., 2015. С. 453.


[Закрыть]. Так «битва за Францию» привела к «великому исходу». Эта «индивидуальная миграция» женщин, детей, стариков – пешком, на велосипедах, редко на автомобилях – стала кошмаром как для беженцев, так и для тех городов, городков и деревень, которые их принимали. Они, по словам Ж.-П. Азема, «превратились в одно огромное место ночевки, где скопились изнуренные, жаждущие и дезорганизованные толпы. Они были перенаселены… Например, в Лиможе насчитывалось 200 тыс. беженцев, блуждавших по его улицам»[237]237
  Azéma J.-P. Le choc armé et les débandades // La France des années noires. V. 1. De la défaite à Vichy. Sous la dir. de J.-P. Azéma et F. Bédarida. P., 2000. P. 118.


[Закрыть].

Известный английский специалист по истории Франции Э. Напп в своей последней монографии «Французы под бомбами союзников (1940–1945)», написанной на архивных материалах министерства внутренних дел и местных архивов, доказывает, что возможная эвакуация людей, сценарии которой разрабатывались осенью 1939 г. – в начале 1940 г., была плохо подготовлена, не продумана, не хватало транспорта, существовали огромные трудности с размещением людей во «внутренних департаментах» Франции. Дирекция «пассивной (гражданской) обороны» при МВД Третьей республики в январе 1940 г. предлагала сократить количество населенных пунктов, предназначенных для расселения в случае необходимости эвакуации граждан, потенциальное количество которых резко уменьшилось в правительственных документах. «Четыре месяца спустя, – отмечает английский ученый, – эти сокращенные цифры будут полностью сметены реальностью «исхода»[238]238
  Knapp A. Les Français sous les bombes alliées 1940–1945. P., 2014. P. 276.


[Закрыть]. По свидетельству представителя региональных властных структур, префекта Марселя П. Барро, у него был «печальный [в оригинале несчастный – Н.Н.] опыт» проведения эвакуации эльзасцев в сентябре 1939 г. в центральные департаменты Франции: «размещение людей стало настоящей катастрофой. Понадобилось много месяцев, чтобы исправить эту ситуацию»[239]239
  Цит. по: Ibidem.


[Закрыть]. Другой префект – департамента Сены – Р. Биффе, в преддверии освобождения Франции в 1944 г., утверждал, что при массовой эвакуации «надо любой ценой избегать анархии мая – июня 1940 г.». Для населения, пережившего летнее поражение французской армии, «исход стал синонимом хаоса, всевозможных опасностей, разделенных семей и разграбленных домов».[240]240
  Ibid. P. 277.


[Закрыть]На основе изученных свидетельств и официальных распоряжений правительственных структур Э. Напп делает справедливый вывод о том, что осуществление плана генеральной эвакуации, подготовленного в 1939 г., привело с наступлением драматических событий лета 1940 г. к «фатальным последствиям», а главными его недостатками являлись «нехватка транспортных средств», неразработанность «возможностей снабжения продовольствием и расселения людей»[241]241
  Ibid. P. 276.


[Закрыть].

С известной долей критики описывает действия кабинетов Третьей республики в вопросе об эвакуации гражданского населения и А. Сови, известный французский экономист, демограф, социолог, лично знакомый с многими действующими лицами событий Франции военной эпохи. В своей книге воспоминаний «От Поля Рейно до Шарля де Голля»[242]242
  Sauvy A. De Paul Reynaud à Chаrles de Gaulle. P., 1972.


[Закрыть]он указывает на то, что в ходе стремительного наступления нацистских войск правительство «не сумело понять достаточно ясно ситуацию … предписало эвакуацию государственных служащих, в частности, преподавателей, что в значительной мере ускорило «исход». Где оно надеялось поселить всех этих людей? В каких условиях? Никто об этом не подумал. Складывалось впечатление, что Франция обладает десятками тысяч дополнительных километров территории»[243]243
  Ibid. P. 116.


[Закрыть].

А. Сови подчеркивает, что в сложившейся социально-экономической обстановке, когда гражданское население бежало на юг, оставляя за собой промышленно и сельскохозяйственно развитые департаменты, оккупированные Вермахтом, в стране мог возникнуть настоящий голод.

Но, несмотря на серьезный ущерб, нанесенный экономике, «голодной катастрофы» не произошло: немецкие власти разрешили и даже облегчили возвращение беженцев в оккупационную северную зону, «более богатую продовольствием», и постепенно «один за другим французы стали возвращаться в свои жилища, после всех пережитых ими тяжелых и бесполезных страданий и жестоких потерь»[244]244
  Ibidem.


[Закрыть].

* * *

Массовое бегство людей началось еще в мае 1940 г.: его «спусковой механизм был приведен в действие бельгийцами, перебиравшимися в соседние с ними французские департаменты»; «исход» нарастал новыми волнами беженцев, которые увеличивались по мере получения известий об отступлениях французских армий, особенно после их разгрома на Сомме и решения правительства Рейно оставить Париж, объявив его «открытым городом» (11 июня). Узнав об отъезде из столицы правительства, парижане стали массово покидать свои дома, присоединяясь к беженцам из северных и восточных областей Франции. По свидетельству Р. Ремона, «в одном Парижском районе насчитывают 2 миллиона тех, кто уехал до прихода немцев»[245]245
  Rémond R. Op. cit. P. 282. Ж.-П. Азема утверждает, что по крайней мере четверть населения Парижа осталась в городе, особенно в народных кварталах. См.: Azéma J.-P. Op. cit. P., 2000. P. 119.


[Закрыть]. Французский историк-коммунист Ж. Виллар также указывает на «великое множество людей и машин», сквозь которые пробивался «правительственный кортеж»: президент Республики, председатели обеих палат, глава правительства и министры, главнокомандующий и его ставка – все мчались на юг[246]246
  См.: Willard G. La drôle de guerre et la trahison de Vichy. P., 1960.


[Закрыть]. Самый крупный отечественный специалист по истории Франции в годы Второй мировой войны В.П. Смирнов отмечает: «по самым осторожным подсчетам, не менее 10 млн. человек, четвертая часть всего французского населения, бродили по дорогам»[247]247
  Смирнов В.П. «Странная война» и поражение Франции. М., 1963. С. 340.


[Закрыть]. В другой своей книге «Две войны – одна победа» (2015) он также описывает ужас людей, которые «с детьми и пожитками … хлынули на дороги, смешались с войсками, мешая их продвижению. Немецкие самолеты забрасывали эти беспорядочно бегущие толпы бомбами, расстреливали из пулеметов»[248]248
  Смирнов В.П. Две войны – одна победа. М., 2015. С. 233.


[Закрыть]. Э. Напп в своем исследовании приводит данные о количестве бомбардировок и жертв среди местного гражданского населения: более 3 тыс. 200 французов погибло на дорогах Франции от налетов немецкой авиации в ходе панического массового бегства людей и правительственной неразберихи[249]249
  Knapp A. Op. cit. P. 19.


[Закрыть]. Современные ученые дают по-прежнему впечатляющие цифры участников «исхода»: «ошеломляющая по численности миграция – 8 млн. человек»[250]250
  Azéma J.-P. Op. cit. P., 2000. P. 118.


[Закрыть](Ж.-П. Азема); «5–6, может быть, 8 млн. людей, бросивших свое жилье и не знавших, куда идти»[251]251
  Rémond R. Op. cit. P. 282.


[Закрыть](Р. Ремон).

Все исследователи этого феномена – «исхода» – подчеркивают одну из главных его составляющих – страх: от бомбардировок, от неустроенности и неуверенности в завтрашнем дне, страх за родных, отступавших с полей сражения и «забытых» своими командирами. По словам Ж.-П. Азема, это был «атавистический страх бесчинств немецкой солдатни», сохранившийся еще со времени оккупации северо-восточной части Франции в 1914–1918 гг. и «обновленный официальной пропагандой, которая изображала немецких солдат как варварские орды»[252]252
  Azéma J.-P. Op. cit. P., 2000. P. 118.


[Закрыть]. В своей статье «Армия в шоке и беспорядочное бегство» (2000 г.) историк приводит случаи индивидуального и массового насилия нацистов над местным населением, ставшие известными летом 1940 г.: убийство всей прислуги французского поэта Сен-Поль Ру и изнасилование его дочери; истязания и казнь 45 гражданских лиц в Куррьере, более 70 человек – в Уани; 48 пленников немцы «скосили» из пулемета около города Бург-ан-Бресс и 120 сенегальских стрелков расстреляли в окрестностях Шартра; около тысячи из них погибли в пригороде Лиона[253]253
  Ibidem.


[Закрыть]. В результате, чтобы спровоцировать новую волну миграции, хватало только слухов о зверствах нацистов, помноженных на воспоминания об оскорблениях, нанесенных населению в Первую мировую войну, о незаконных поборах, бесчинствах врага, принудительном вывозе трудоспособных молодых людей в Германию, нехватке продовольствия. Страх вызывал и сам Третий рейх, чья политика в отношении граждан оккупированных стран и карательный аппарат пока что непосредственно не затронули французов, но вызывали у них по доходившим известиям естественное отторжение.

Р. Ремон, семья которого пережила это массовое бегство, пишет: «Как можно было оставаться, когда не было ни власти, ни врачей, ни торговцев, ни булочников … Отъезды влекли за собой новые отъезды; движение стало неудержимо заразительным»[254]254
  Rémond R. Op. cit. P. 282.


[Закрыть]. В этой беспрецедентной внутренней миграции участвовало от 1/4 до 1/5 французского населения. Смятение «этих жалких толп, этих разъединенных семей», смерти, мародерство, голод оставили неизгладимый след в коллективной памяти, такой же глубокий, как военное поражение французских армий. Эти две, параллельно разыгравшиеся драмы, по своей сути – настоящие трагедии, «устранили традиционное различие между передовым краем и тылом, гражданскими и военными, оказались определяющими [для жизни Франции – Н.Н.] факторами»[255]255
  Ibid. P. 283.


[Закрыть]. Неспособность государственной власти справиться с военным и социальным кризисом, тяжелейшие страдания безвинных людей, всеобщее ощущение подавленности и быстрого развала страны – этот «разрыв текстуры социальной ткани французского общества»[256]256
  Azéma J.-P. Op. cit. P., 2000. P. 117.


[Закрыть]– требовали у политического класса ответа на непростой вопрос: не пора ли на любых условиях остановить сражение? Положительно ответил на него последний глава правительства Третьей республики маршал Петэн, избранный председателем Совета министров 16 июня 1940 г. и призвавший немедленно – «во имя нации» – прекратить войну. И в качестве главного морального оправдания подобного решения он использовал «исход», мучения французов в возникшем и непрекращающемся хаосе. Именно поэтому и приход к власти Петэна, и его переговоры о перемирии с нацистским руководством, и его первые правительственные шаги, очевидно недемократического характера, в первую очередь «несовместимая с законами 1875 г. конституционная реформа, устанавливающая в пользу Маршала абсолютную диктатуру»[257]257
  Duroselle J.-B. Op. cit. P. 215.


[Закрыть], нашли поддержку у значительной части как французской политической элиты, так и простых обывателей, которые, по известному выражению военного историка Ж.-Л. Кремье-Брийяка, переживали «почти биологическую необходимость в восстановлении и выходе из создавшейся ситуации»[258]258
  Crémieux – Brilhac J.-L. Op. cit. V. 1. P. 714.


[Закрыть]. «Кажется, – отмечает Ж.-П. Азема, – что внушительное большинство французов почувствовало облегчение, увидев в Филиппе Петэне вершителя судеб Франции, побежденной и оккупированной». Он представлялся им одновременно защитником от жестокого победителя и человеком, способным разрешить «очень серьезный кризис национальной идентичности, в который погрузились глубоко униженные французы»[259]259
  Azéma J.-P. Op. cit. P., 2000. P. 132.


[Закрыть].

* * *

«Беспрецедентный травматизм, испытанный французской нацией, оставил раны и глубокие шрамы в коллективной памяти и в последующей истории [Франции – Н.Н.]», – справедливо утверждает в статье «Травма 1940 г.» американский историк С. Хоффман[260]260
  Hoffman S. Op. cit. P. 140.


[Закрыть]. Этот феномен ставит перед исследователями несколько вопросов. Первый заключается в том, можно ли считать травматизм от военного поражения и «исхода», так называемый «травматизм разгрома», только эпизодом, пусть и самым глубоким и тяжело воспринимаемым в «целой серии травматизмов», переживаемых Францией в 30–40-е гг., например, от экономического кризиса, «мюнхенского сговора», от «размежевания общества на вишистов-коллаборационистов и аттантистов – сопротивленцев», от условий Освобождения страны в 1944 г., которые Хоффман называет «практически гражданской войной?» Американский ученый полагает, что в истории Франции с этой точки зрения выделяется компактный «временной блок со всеми его конвульсиями» – 1934–1946 гг., а в нем особое, очень важное место занимают события эпохи военного поражения, повлиявшие на коллективную память своим драматическим исходом[261]261
  Ibid. P. 141.


[Закрыть].

Другой вопрос касается причин довольно «скромного» интереса французских историков к сюжету «разгрома 1940 г.». Действительно, первые 50 лет после поражения Франции его история изучалась главным образом по воспоминаниям и свидетельствам очевидцев – Ш. де Голля[262]262
  Gaulle Ch. de. Mémoires de guerre. T. 1. L’Appel. P., 1954.


[Закрыть], М. Блока[263]263
  Bloch M. Strange Defeat: A Statement of Evidence Written in 1940. London, 1949.


[Закрыть]и Л. Блюма[264]264
  Blum L. A l’échelle humaine. P., 1945.


[Закрыть]. Только в 1990 г. появился первый обобщающий двухтомный труд известного историка, участника движения Сопротивления Ж.-Л. Кремье – Брийяка «Французы 1940-го года», в котором на основе многочисленных документов излагались интересные факты и выводы по истории Франции, связанной с ее военным крахом и последующей за ним сменой политического курса. К этому моменту уже существовала обширная историография политической истории «поздней» Третьей республики, правительства Виши и движения Сопротивления, но не военного поражения 1940 г.

Объяснение этому несоответствию дает анализ восприятия французами событий тех лет. Изучение их коллективной памяти позволило С. Хоффману выделить две ее главные характеристики: чувство сопричастности к очень серьезной катастрофе, вторжения в обыденную жизнь людей «чего-то почти астрального по скорости и необычности происходящего»; а также чувство унижения и стыда за пережитое[265]265
  Hoffman S. Op. cit. Р. 143–144.


[Закрыть]. Об этом же рассуждает в своей книге «Последний век. 1918–2002» ведущий французский историк Р. Ремон. Исследователи Ж.-П. Азема, М. Ферро, С. Бернстейн, П. Мильза и другие также в многочисленных работах рассматривают особенности коллективной памяти французов, переживших поражение, «исход» и оккупацию страны.

С. Хоффман сравнивает коллективную память населения Третьей республики о Первой и Второй мировых войнах и делает интересный вывод: в коллективной памяти первой войны доминировало «чувство долгого и острого страдания». Для людей 1940 г. события лета были связаны с «ощущением неожиданного и грубого удара по голове и в сердце». Этот удар, ассоциировавшийся у них с катастрофой, хаосом, имел следствием «двойное передвижение» людей – физическое и географическое (массовое бегство, концлагеря, для некоторых – вынужденная эмиграция, как например, для де Голля и его соратников, оказавшихся в Лондоне), а также ментальное, психологическое (переход от привычного индивидуализма к коллективизму военного времени: люди, вырванные из привычной среды, ощущали тягу к принадлежности к какой-то группе, будь то трагическая атмосфера концлагеря или партизанское сообщество участников движения Сопротивления)[266]266
  Ibid. Р. 144.


[Закрыть].

Второй характеристикой коллективной памяти 1940 г. обычно называют унижение или даже стыд. Это часто встречающаяся психологическая ситуация – довольно распространенная в истории различных народов – требует от них поиска утешения и оправдания. Часто и на бытовом, и на официальном уровне, вновь переживая малоприятные или унизительные моменты военного поражения или политического фиаско лета 1940 г., французы вспоминают и приводят примеры героического поведения или политической смелости, чтобы показать последующему поколению, что не все было плохо и катастрофично, и при других обстоятельствах, как в 1914 г., нация сохранила бы достоинство. В качестве таковых упоминаются бесстрашные курсанты Сомюра, несколько дней сдерживавшие попытки немецких дивизий форсировать Луару в июне 1940 г., контратаки бронетанковой дивизии полковника де Голля на территории Бельгии, нежелание сдаваться – уже после подписания с нацистской Германией перемирия 22 июня – последних защитников «линии Мажино» и др.