Текст книги "В тени регулирования. Неформальность на российском рынке труда"

Однако многие работники могут не добровольно выбирать неформальную занятость, а попадать в нее вынужденно. Кроме того, даже наличие официально оформленного трудового контракта не гарантирует выполнения работодателями всех предусмотренных трудовым законодательством норм или хотя бы основной их части. Серьезные трудности могут возникать при определении статуса самозанятых (формальный или неформальный?), к которым понятие трудового контракта в принципе не применимо. Кроме того, широко известно явление «ложной самозанятости», за которой может скрываться труд по найму [OECD, 2004, р. 239].

Наконец, если нам важно понять, какова степень социальной защищенности работников и чем она определяется, то тогда ключевой оказывается информация об их участии/неучастии в схемах социального страхования. Это важный аспект проблемы, поскольку обычно уход работников в неформальность сопровождается увеличением для них рисков, связанных с наступлением разного рода неблагоприятных событий, – потерей работы, временной нетрудоспособностью, производственными травмами из-за несоблюдения правил техники безопасности и т. д. Такой подход позволяет увидеть, насколько эффективна или неэффективна действующая система социальной поддержки работников.

Проблема, однако, заключается в том, что представления работников об уплате работодателями взносов в социальные фонды могут быть крайне неточными[32]32
  В российских условиях эта проблема является, по-видимому, особенно острой, поскольку, по сложившейся практике, взносы в социальные фонды перечисляются предприятиями без прямого участия работников. В большинстве других стран работники, как можно ожидать, должны обладать достаточно достоверной информацией об уплате хотя бы той части взносов, которую осуществляют они сами.


[Закрыть]. Например, согласно одному из исследований по странам Евросоюза, доля респондентов, заявивших о том, что их работодатели не платят соответствующие взносы, оказывается неправдоподобно большой и варьируется от 13 % в Норвегии до 67 % в Польше [Andrews et al., 2011, p. 17–18]. Еще хуже обстоит дело с доступностью информации об участии в схемах социального страхования самозанятых (работодателей, использующих наемный труд, и работников-индивидуалов).

«Многоликость» феномена неформальности, помноженная на сложности измерения, стимулирует исследователей к тому, чтобы использовать «гибридные подходы», сочетающие в различных комбинациях элементы альтернативных определений.

Целый ряд работ параллельно используют несколько подходов к определению неформальной занятости и дают их сравнительный анализ. Практически все они выполнены на примере стран Латинской Америки [Gasparini, Tornarolli, 2006; Gong et al., 2000; Marcoullier et al., 1997; Mead, Morrisson, 1996; Perry et al., 2007; Saavedra, Chong, 1999]. Наиболее общий вывод, который из них следует, состоит в том, что хотя оценки, получаемые с помощью альтернативных подходов, достаточно тесно коррелируют друг с другом, они далеко не идентичны. Расхождения могут достигать внушительной величины – до 10 п.п. от общей численности занятых в экономике. Как правило, самыми высокими оказываются оценки, оперирующие критерием наличия/отсутствия официального трудового договора, самыми низкими – оценки, оперирующие критерием размера предприятий.

В качестве примера сошлемся на работу А. Хенли с соавторами, посвященную ситуации на бразильском рынке труда [Henley et al., 2006]. По их оценкам, в начале 2000-х годов уровень неформальной занятости в Бразилии достигал 56 %, если использовать «контрактный», 50 %, если использовать «социальный» и – 49 %, если использовать «количественный» подходы. При этом 64 % работников могли квалифицироваться как неформально занятые хотя бы по одному из трех признаков, но только 40 % одновременно по всем трем.

Еще сильнее в зависимости от выбора того или иного критерия менялся персональный состав неформально занятых. На индивидуальном уровне пересечение между любыми парами альтернативных определений («количественным» и «контрактным», «количественным» и «социальным», «контрактным» и «социальным») не превышало 40–50 % [Henley et al., 2006]. В этих условиях смена критериев меняет и социально-демографический «портрет» неформально занятых.

Обсуждение методологических аспектов феномена неформальной занятости подводит к нескольким простым и очевидным констатациям. Первое: в мировой литературе не сложилось консенсуса по поводу того, как следует определять и измерять неформальную занятость. Существующие подходы по-разному решают эту проблему. Второе: с течением времени понятие занятости в неформальном секторе стало все активнее заменяться и вытесняться более общим понятием неформальной занятости. Третье: ни один из подходов не обладает абсолютными преимуществами перед другими, у каждого есть свои достоинства и недостатки. В конечном счете выбор между ними должен определяться (если это позволяют данные) задачами, которые пытается решить исследование. И последнее: оценки, получаемые на основе различных определений, можно считать сопоставимыми лишь в достаточно ограниченной степени; при использовании альтернативных подходов иными могут становиться не только показатели распространенности неформальной занятости, но также и ее социально-демографические характеристики. Это предполагает, что к любым обобщениям, касающимся масштабов и динамики неформальной занятости, следует относиться с большой осторожностью, подвергая их тщательной проверке на устойчивость.

2.3. Неформальная занятость в межстрановой перспективе

К сожалению, методологическая «разноголосица» в подходах резко ограничивает возможности межстрановых сопоставлений и требует большой осторожности при их проведении. Если, по официальным данным, в стране А неформальная занятость распространена шире, чем в стране Б, то еще неизвестно, является ли это отражением реальных различий между ними или же артефактом, связанным с различиями в методологических установках национальных статистических ведомств. Возможно, что какая-то другая мера даст обратное соотношение. Это означает, что желательно опираться на разные измерения и при интерпретации данных критически относиться к тем ситуациям, когда межстрановые различия оказываются невелики.

В подобных условиях у исследователей есть две возможности. Первая: работать со статистическими базами международных организаций, данные которых строятся на основе более или менее унифицированной методологии. (Впрочем, степень унификации, как правило, неизвестна, и всегда есть опасность того, что это просто механический свод данных из национальных источников.) Для неформальной занятости мы можем указать на два таких источника – базу данных МОТ и базу данных Всемирного банка. Вторая: пользоваться результатами разовых межстрановых обследований, посвященных проблеме неформальности, где оценки для разных стран были получены на основе одного и того же определения. В этом случае возможные проблемы связаны не с вариацией в определениях, а с представительностью национальных выборок и качеством собранных данных.

В своем анализе мы будем следовать обоими этими путями: сначала проанализируем межстрановую вариацию в показателях неформальной занятости, какой она предстает в данных международных статистических организаций, а затем обратимся к результатам сопоставительных работ, выполненных независимыми исследователями. При этом мы все равно должны помнить о высказанных выше предостережениях.

База данных МОТ по неформальной занятости содержит оценки за период начиная с середины 1980-х годов и охватывает примерно 60 стран со средним и низким уровнями ВВП на душу населения. Показатели неформальности рассчитываются только для несельскохозяйственной занятости, сельскохозяйственная занятость не учитывается. Первоначально они формировались на основе производственного определения неформальной занятости, но в последние годы стали строиться также с использованием более широкого легалистского подхода [ILO, 2011].

Уровень неформальной занятости, согласно этому источнику, варьируется от 6,5 % в Сербии до 83,5 % в Индии; доля занятых в неформальном секторе – от 3,5 % в Сербии до 79 % в Кении; доля неформально занятых в формальном секторе – от 3 % в Сербии до 38 % в Парагвае. В целом, показатели неформальности для стран Центральной и Восточной Европы оказываются в разы меньше, чем для стран Азии, Африки или Латинской Америки. Средние значения (невзвешенные) составляют: для уровня неформальной занятости – около 52 %; для доли занятых в неформальном секторе – около 42 %; для доли неформально занятых в формальном секторе – примерно 15 %. Можно, таким образом, утверждать, что вне ареала экономически развитых стран доминирующим типом занятости выступает занятость на неформальной основе [Ibid].

Ниже мы приводим ряд графиков, иллюстрирующих связь между степенью неформальности (в разных ее измерениях) и душевым ВВП. Как можно видеть из рис. 2.1, между уровнями душевого ВВП и долей неформально занятых прослеживается сильная отрицательная связь. Еще более тесная корреляция обнаруживается для показателей занятости в неформальном секторе, т. е. при переходе от легалистского определения к производственному (рис. 2.2). В первом случае 1 логпункт ВВП снижает уровень неформальности примерно на 11 п.п., во втором – почти на 12 п.п. В то же время связь между неформальной занятостью в формальном секторе и уровнем ВВП на душу населения практически отсутствует (рис. 2.3). В менее развитых странах такая деформализация, по-видимому, сильнее, а сам формальный сектор невелик, тогда как в более развитых – наоборот. Также можно предположить, что степень деформализации трудовых отношений в формальном секторе определяется по большей части факторами (качеством институтов), лишь косвенно связанными с уровнем экономического развития страны. Как следствие, она может достигать высоких значений как в относительно бедных, так и в относительно богатых странах.

Более представительной как по числу стран, так и по охватываемому периоду оказывается статистика МОТ, касающаяся самозанятости. Как уже отмечалось выше, самозанятые составляют одну из главных составных частей неформальной занятости, а во многих странах это ее доминирующая форма. В странах Африки южнее Сахары около 80 % всех работающих являются самозанятыми, в странах Латинской Америки таковых около 40 %, а в странах Восточной Европы и Центральной Азии – около 20 % [World Bank, 2013]. При отсутствии данных, касающихся неформальной занятости, многие исследователи считают возможным использовать в качестве прокси для нее показатели самозанятости. Интересно поэтому понять, как выглядит в свете межстрановых сопоставлений эта форма занятости.

Рис. 2.1. Уровень неформальной занятости и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.

Рис. 2.2. Уровень занятости в неформальном секторе и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.

Рис. 2.3. Уровень неформальной занятости в формальном секторе и ВВП на душу населения

Источник данных: ILO, 2011.

Из данных МОТ следует (рис. 2.4), что общий уровень самозанятости варьируется от 0,7 % в Катаре до 95 % в Бурунди. В составе самозанятых мы можем выделить следующие категории: работодатели; индивидуальные работники; помогающие семейные работники (мы оставляем без обсуждения работников кооперативов в силу их малочисленности в большинстве стран мира). Дополнительно МОТ конструирует еще одну особую группу «работников с уязвимой занятостью», включающую работников-индивидуалов и помогающих семейных работников. Согласно оценкам МОТ, доля работодателей в общей численности занятых варьируется от 0,1 % в Бурунди и Камбодже до 14 % в Египте; доля индивидуальных работников – от 0,2 % в Катаре до 82 % в Нигере; доля помогающих семейных работников – от чуть более 0 % в нефтедобывающих странах Аравийского полуострова до 52 % на Мадагаскаре; доля работников с уязвимой занятостью – от 0,2 % в Катаре до 95 % в Бурунди. Средние значения составляют: для общего уровня самозанятости – 38 %, для доли работодателей – 3,5 %, для доли индивидуальных работников – 26 %, для доли помогающих семейных работников – 10 %, для уровня уязвимой занятости – 36 %. Таким образом, в современной мировой экономике примерно каждые два из пяти работников трудятся на условиях самозанятости.

Как показывают рис. 2.4–2.8, между душевым ВВП и практически всеми характеристиками самозанятости существует отчетливо выраженная отрицательная связь: чем богаче страна, тем ниже в ней, как правило, и общий уровень самозанятости, и доля работников-индивидуалов, и доля помогающих семейных работников, и уровень уязвимой занятости.

Рис. 2.4. Общий уровень самозанятости и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.

Рис. 2.5. Доля работодателей и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.

Рис. 2.6. Уровень индивидуальной занятости (own-account workers) и ВВП на душу населения

Источник данных: ILO, 2011.

Рис. 2.7. Доля помогающих семейных работников и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.

Рис. 2.8. Уровень уязвимой занятости и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.

Один логпункт ВВП ассоциируется со снижением доли самозанятых на 19 п.п.! Можно указать лишь на одно исключение – это показатель, относящийся к работодателям. Как видно из рис. 2.5, их доля в общей численности занятых оказывается положительно (хотя и не очень сильно) связанной в уровнем ВВП на душу населения: чем богаче страна, тем, как правило, выше в ней доля предпринимателей, привлекающих труд других людей. Можно, таким образом, предположить, что экономический рост по-разному воздействует на разные компоненты самозанятости: сопровождается сокращением индивидуальной и «внутрисемейной» занятости, но стимулирует развитие предпринимательства в его продвинутых формах[33]33
  Важно отметить, что обсуждаемые оценки МОТ относятся ко всем самозанятым без их деления на формальных и неформальных.


[Закрыть].

База данных Всемирного банка содержит информацию о другом важном аспекте неформальности на рынке труда – о доле работников, участвующих в системе пенсионного обеспечения [World Bank, 2012]. Этот показатель варьируется от чуть более 1 % в Буркина-Фасо до почти 100 % в Литве. В развитых странах он, как правило, превышает 90 %, тогда как в наиболее бедных странах Африки не дотягивает даже до уровня 10 %. В современной мировой экономике с заработков примерно каждого второго работника уплачиваются взносы в пенсионные фонды; в то же время свыше половины всех занятых остаются вне схем пенсионного страхования. Очевидно, что развитое пенсионное обеспечение – это удел богатых и институционально сложно организованных экономик. В результате доля работников, с чьих заработков уплачиваются пенсионные взносы, оказывается тесно связана с уровнем экономического развития страны: увеличение душевого ВВП на один логпункт сопровождается расширением участия работников в системе пенсионного обеспечения на 24 п.п. (рис. 2.9).

Рис. 2.9. Доля работников, с чьих заработков уплачиваются взносы в пенсионные фонды, и ВВП на душу населения

Источник данных: World Bank, 2012.

К сожалению, в международных базах данных практически не представлены экономически наиболее развитые страны. Это может создать ложное впечатление, что в них проблемы неформальной занятости не существует или что она является для них малозначимой. На деле это не так. Восполнить существующий здесь пробел помогают данные независимых опросов, включающие, в том числе, и богатые страны с высокими уровнями ВВП на душу населения.

Одним из последних по времени таких независимых опросов стал опрос в рамках пятой волны Европейского социального исследования (European Social Survey), проводившегося в 2008–2009 гг. для тридцати европейских стран (включая Россию), данные которого были использованы в работе М. Хазанса [Hazans, 2011]. Европейское социальное исследование представляет собой сравнительное обследование, проводимое раз в два года, начиная с 2002 г., международным консорциумом для двух-трех десятков европейских стран. К моменту написания этой книги была доступны данные пяти волн, каждая из которых включает примерно 30 тыс. интервью (1,5–3 тыс. интервью для каждой страны).

Все страны, участвовавшие в обследовании, были разбиты на четыре группы: регион Южной Европы (Греция, Испания, Италия и др.); регион Восточной Европы (страны с переходной экономикой); регион Западной Европы (Великобритания, Германия, Франция, Бельгия и др.) и регион Северной Европы (Скандинавские страны). Анализ показал, что сильнее всего неформальная занятость распространена в странах Южной Европы, слабее всего – в странах Северной Европы, тогда как промежуточное положение принадлежит странам Восточной и Западной Европы. Средний уровень неформальной занятости в первом из этих регионов составляет примерно 35 % (от всех занятых), во втором – чуть более 10 %, а в двух последних порядка 15–20 %[34]34
  Важно отметить, что в отличие от данных МОТ эти показатели рассчитывались для всей, а не только сельскохозяйственной занятости.


[Закрыть]. Усредненные показатели по неформальной наемной занятости соотносятся как 10 %, 3 % и 5–6 %, а по неформальной самозанятости как 20 %, 8 % и примерно 10 % соответственно. Таким образом, и по неформальной наемной занятости, и особенно по неформальной самозанятости безусловным лидером выступает Южная Европа, тогда как аутсайдером – Северная. При этом Северная и Восточная Европа отличаются намного большей внутренней однородностью по сравнению с Южной и Западной, где по показателям неформальной занятости отмечается очень сильная межстрановая вариация.

На страновом уровне самая масштабная неформальная занятость наблюдается на Кипре и в Греции (более половины всех работающих), но и в других южноевропейских странах она оказывается очень высокой – от 20 до 40 %. Наименее она распространена в Швеции и Литве, где ее уровень не дотягивает даже до отметки 10 % (впрочем, последняя оценка вызывает серьезные сомнения). Практически все остальные страны с показателями на уровне 10–16 % располагаются между этими крайними точками. Из постсоциалистических стран с показателем, приближающемся к 25 %, особняком стоит Польша, а из западноевропейских стран то же можно сказать об Ирландии (41 %), Великобритании (около 25 %) и Австрии (свыше 20 %)[35]35
  Очень высокие оценки для Ирландии и Великобритании объясняются, по-видимому, особенностями трудового законодательства этих стран. В них закон не требует от работодателей обязательного заключения с работниками трудовых контрактов. Что касается выдачи работникам альтернативного документа, именуемого «условия занятости», то и она может осуществляться в течение одного-двух месяцев после фактического найма, причем многие работодатели пропускают и эти сроки. В результате большое число работников трудятся без какого-либо официального оформления и поэтому могут рассматриваться как занятые на неформальной основе.


[Закрыть]. Если говорить о соотношении между двумя основными формами неформальности на рынке труда – наемной занятостью и самозанятостью, то в лишь трех странах абсолютно доминирует первая, тогда как в девятнадцати – вторая (в восьми странах они оказываются примерно равными по своей величине).

Учитывая сказанное по поводу надежности и точности международных сопоставлений, можно, по-видимому, предложить грубую классификацию стран по уровню неформальности, состоящую из трех групп (до 15 %, от 15 до 30–40 % и свыше 40 %). К группе стран с низкой долей неформальной занятости относятся экономически самые развитые страны (большая часть Западной Европы, Северная Америка и Япония), а также большинство постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы. Остальные страны с переходной экономикой, а также страны, находящиеся на юге Европы, составляют среднюю группу, а все прочие (Азии, Африки, Латинской Америки) относятся к группе с высокой или даже сверхвысокой долей неформальной занятости. Такое укрупненное деление «схватывается» практически всеми измерителями неформальности, несмотря на различные недостатки последних, поскольку оно является отражением глубинных структурных и институциональных различий между этими группами стран. С одной стороны, богатые страны богаты отчасти из-за того, что доля неформальных рабочих мест (которые, как правило, являются низкопроизводительными) в них мала. С другой стороны, экономический рост позволяет больше инвестировать в качество институтов, что в свою очередь само сокращает пространство неформальности и снижает стимулы к уходу из-под регулирования.

2.4. Измерения неформальности в России: краткий обзор

Хотя число существующих для России альтернативных показателей неформальной занятости относительно невелико, в зависимости от принятых определений и используемых данных они, как уже упоминалось во введении, варьируются в достаточно широких пределах.

Начнем с официальных оценок, разрабатываемых Росстатом на основе Обследований населения по вопросам занятости (ОНПЗ). Эти обследования проводятся ежегодно, начиная с 1992 г., ежеквартально – начиная с 1999 г. и ежемесячно – начиная с сентября 2009 г. Они основываются на методологии, унифицированной в соответствии с требованиями МОТ, и охватывают взрослое население всех регионов страны в возрасте 15–72 лет. В настоящее время количество респондентов составляет более 800 тыс. человек в год. В официальных публикациях Росстата оценки занятости в неформальном секторе доступны за период 2001–2012 гг. Однако имеющиеся данные позволяют продолжить их ряд до 1999 г. включительно [Гимпельсон, Зудина, 2011]. Сопоставимые оценки за более ранний период недоступны.

В рамках ОНПЗ ключевым при определении принадлежности работников к формальному либо неформальному секторам является вопрос о типе работы [Горбачева, Рыжикова, 2004]. В новейшей редакции он допускает шесть вариантов ответа: 1) на предприятии, в организации со статусом юридического лица; 2) в фермерском хозяйстве; 3) в сфере предпринимательской деятельности без образования юридического лица; 4) по найму у физических лиц, индивидуальных предпринимателей; 5) на индивидуальной основе; 6) в собственном домашнем хозяйстве по производству продукции для реализации. Первый вариант ответа квалифицируется как работа в формальном, все остальные – как работа в неформальном секторе.

Согласно официальным данным Росстата, доля занятых в неформальном секторе в 2000-е годы увеличилась примерно в полтора раза – с 12,4 до 16,5 % (без учета работников, занятых в нем на условиях вторичной занятости). (Если в дополнение к первичной учитывать также вторичную неформальную занятость, то рост оказывается намного скромнее: с 17,1 % в 1999 г. до 18,5 % в 2011 г.) Практически весь этот прирост обеспечила одна группа – работающие по найму у физических лиц, доля которых в общей численности занятых выросла с 3,8 % в 1999 г. до 9,7 % в 2011 г. (подробнее об этом см. главу 3)[36]36
  Стоит отметить, что часть этого прироста может быть статистическим артефактом, связанным с изменением формулировки самого вопроса. Если до 2003 г. соответствующая подсказка в анкетах ОНПЗ формулировалась как «по найму у физических лиц», то затем она была уточнена и стала звучать несколько иначе – «по найму у физических лиц, у индивидуальных предпринимателей».


[Закрыть].

Определение неформального сектора, используемое в рамках ОНПЗ, можно было бы назвать «расширенным производственным», поскольку дополнительные ограничения, о которых говорится в документах МОТ (число наемных работников или официальная регистрация бизнеса), в нем не используются[37]37
  Первоначальная версия методологии ОНПЗ предполагала отнесение самозанятых, чья деятельность протекает на предприятиях со статусом юридического лица, к формальному сектору [Горбачева, Рыжикова, 2002]. Но и она не предусматривала использования более широкого критерия – наличия официальной регистрации независимо от того, как юридически оформлен тот или иной бизнес. Что касается работающих по найму, то по отношению к ним никакие дополнительные критерии (размерный или регистрационный) никогда не применялись. Добавим, что на момент подготовки рукописи книги обсуждалось введение критерия численности занятых для ПБЮЛов, использующих наемный труд.


[Закрыть]. Подобное решение может иметь вполне разумные основания – известно, что вопрос о том, сколько человек числится на предприятиях, где трудятся респонденты, оказывается, как правило, сопряжен с большим процентом неответов и что информированность респондентов о наличии официальной регистрации у бизнес-единиц, где они заняты, также оставляет желать много лучшего. Однако использование подобного подхода делает официальные оценки занятости в неформальном секторе для России, строго говоря, несопоставимыми с аналогичными оценками для большинства других стран.

Впрочем, даже при такой расширенной трактовке уровень занятости в неформальном секторе среди городского населения России оказывается достаточно умеренным – 13,5 % (2011 г.). Об этом стоит упомянуть, поскольку по традиции, унаследованной от самых первых исследований на данную тему, многими аналитиками (включая экспертов МОТ) занятость в неформальном секторе рассматривается как преимущественно городской феномен и ее оценки, как мы уже отмечали, часто рассчитываются только для городского населения или только для населения, занимающегося несельскохозяйственной деятельностью.

В принципе, данные ОНПЗ позволяют дополнительно оценивать также масштабы неформальной занятости, существующей внутри формального сектора. В разработках Росстата в состав занятых на неформальной основе среди работающих на предприятиях (т. е. в формальном секторе) включаются три группы: 1) помогающие работники семейных предприятий; 2) работающие по найму на основе устной договоренности; 3) работающие по найму на основе договоров гражданско-правового характера. Отнесение к «неформалам» последней, третьей, группы представляется не вполне очевидным. Неявно оно предполагает, что все работники, принадлежащие к этой категории, являются «фиктивными контрактниками», т. е. что работодатели оформляют их наем по нормам гражданского права исключительно в целях уклонения от налогов, а не потому, что это отражает реальный характер складывающихся в таких случаях экономических отношений. На наш взгляд, каким бы ни был официальный документ, оформляющий отношения между участниками договора, сам факт его наличия дает основания для квалификации работников, у которых он есть, в качестве занятых на формальной основе (во всяком случае, в рамках «контрактного» подхода).

Однако масштабы неформальной занятости в формальном секторе, по оценкам Росстата, в любом случае оказываются более чем скромными. Из данных ОНПЗ следует, что на протяжении 2000-х годов доля занятых на основе устной договоренности среди всех занятых на предприятиях и в организациях формального сектора колебалась вокруг отметки 1 %.

Как было отмечено, важнейшей особенностью определения Росстата является неиспользование в нем как размерного, так и регистрационного критериев. Естественно спросить: какова же «цена вопроса»? Насколько значительны в количественном выражении последствия подобной методологической установки? Данные о наличии/отсутствии официальной регистрации у производственных единиц без статуса юридического лица доступны в ОНПЗ только по самозанятым. Расчеты показывают, что, скажем, в 2011 г. при введении по отношению к ним дополнительного критерия, связанного с наличием/отсутствием официальной регистрации, уровень занятости в неформальном секторе снижается почти на 3 п.п. – с 16,5 до 13,7 %. Если предположить, что наемные работники, занятые на официально зарегистрированных производственных единицах без статуса юридического лица, составляют примерно такую же величину, то тогда интересующий нас показатель оказался бы еще ниже – порядка 10–12 %.

Значительно более заметные последствия имеет неиспользование критерия размерности. В табл. 2.2 показано распределение работников, имеющих различные виды занятости, по двум группам производственных единиц – с численностью персонала до 5 и с численностью персонала 5 и более человек. (Оценки относятся к 2008 г. – последнему году, за который имеются соответствующие данные.) Из нее следует, что если бы, исходя из количественного критерия, мы отнесли к предприятиям неформального сектора производственные единицы со штатом менее 5 человек, то в таком случае уровень занятости в нем упал бы с 17,9 до 11,3 %. А если бы мы исключили затем работников, чья деятельность протекает на предприятиях со штатом до 5 человек, но с официальной регистрацией в качестве юридических лиц, то тогда он сократился бы до отметки 9,2 %[38]38
  Более того, при введении критерия размерности данные ОНПЗ не обнаруживают никакого устойчивого тренда к расширению занятости в неформальном секторе. Согласно скорректированным таким образом оценкам, как в начале, так и в конце 2000-х годов уровень занятости в нем находился вблизи отметки 9 %.


[Закрыть]. Таким образом, наложение любых дополнительных критериев снижает уровень занятости в неформальном секторе по данным ОНПЗ, приближая его к показателям, типичным для экономически наиболее развитых стран мира.

Таблица 2.2. Распределение работников по видам занятости и размеру предприятий, ОНПЗ, 2008 г., %

Источник: ОНПЗ, 2008 г.

Альтернативный набор оценок дает обращение к данным так называемого баланса трудовых ресурсов[39]39
  См. ежегодные издания под названием «Среднегодовая численность занятых по видам экономической деятельности и формам собственности за… год» (в составе баланса трудовых ресурсов). Росстат и ГМЦ, разные годы.


[Закрыть]. В представленных в нем таблицах в среднегодовой численности занятых выделяются а) лица, занятые индивидуальным трудом и по найму у отдельных граждан (без занятых в домашних хозяйствах населения производством продукции для реализации) и б) занятые в домашних хозяйствах населения производством продукции для реализации. В некоторые годы эти две группы не разделялись. По сути, обе можно отнести к неформальному сектору, если придерживаться расширенного производственного определения. В основе этих оценок лежат те же данные ОНПЗ, но скорректированные в региональных управлениях Росстата с учетом имеющихся у них дополнительных статистических источников (например, налоговой и миграционной статистики, а также численности занятых без официальных контрактов на предприятиях формального сектора). В этом случае оценки возрастают в среднем примерно на 5 п.п. по сравнению с оценками, получаемыми на основе ОНПЗ. Главный недостаток этого подхода заключается в том, что детали методологии, используемой для зачисления индивидов в две эти группы, неизвестны и мы не можем быть уверены в том, что она не претерпевала изменений во времени и применялась единообразно всегда и во всех регионах.

Для оценки занятости в неформальном секторе исходя из официальных данных может также использоваться косвенный метод, который можно назвать «остаточным»[40]40
  Он, например, использовался в исследовании В. Гимпельсона и А. Зудиной [Гимпельсон, Зудина, 2011], составившем основу главы 3 настоящей книги.


[Закрыть]. Согласно этому подходу численность занятых в неформальном секторе можно определить как разность между общей численностью занятых в экономике и численностью занятых в корпоративном секторе[41]41
  Строго говоря, отчетность предприятий содержит информацию не о том, какова численность занятого на них персонала, а о том, каким числом рабочих мест (в эквиваленте полного рабочего времени) они располагают. (Дело в том, что, по методологии Росстата, при оценке количества замещенных рабочих мест большинство работников учитываются не как целые единицы, а пропорционально отработанному ими времени.) Это ведет к занижению численности занятых в корпоративном секторе.


[Закрыть]. Последний показатель рассчитывается регулярно по данным отчетности предприятий и организаций (т. е. юридических лиц), составляющих «ядро» формального сектора. Этот подход также не дает оценок, которые можно было бы считать конвенциональными исходя из методологических требований МОТ, поскольку получаемые на его основе показатели точно так же, как и показатели, рассчитываемые на основе ОНПЗ, строятся без использования размерного или регистрационного критериев. Однако МОТ принципиально допускает использование такого рода «остаточных» методов, основывающихся на вычитании из общей численности занятых известной из других источников численности формальных работников, для тех стран, где прямые данные о неформальной занятости не собираются [ILO, 2002b, p. 18].

В «остаток» попадают все занятые вне организаций – самозанятые, включая ПБОЮЛов, занятые по найму у ПБОЮЛов и у граждан, помогающие члены семей, а также работающие в организациях без официальных контрактов или по гражданско-правовым договорам. В этом смысле полученную остаточную величину корректнее обозначать термином «занятость в некорпоративном секторе», чем термином «занятость в неформальном секторе». Можно, тем не менее, предположить, что в значительной мере они должны пересекаться. По крайней мере, инфорсмент регулирующих норм вне корпоративного сектора гораздо слабее, даже если предположить, что трудовое и смежное социальное законодательство распространяется на некорпоративный сектор в той же мере, что и на корпоративный (что на самом деле не вполне так). Как нам напоминает резолюция 17-й МКСТ, определение неформальных рабочих мест должно включать ситуации, когда они являются формальными де-юре, но неформальными де-факто [Hussmanns, 2004].

По данным отчетности предприятий, за 1999–2008 гг. занятость в корпоративном секторе, где производится основная часть ВВП страны, сократилась примерно с 51–52 млн человек до 49,4 млн. В то же время общая занятость за годы быстрого экономического роста значительно возросла. В результате в 2008 г. разность между общей численностью занятых в экономике и численностью занятых в корпоративном секторе составила около 19 млн человек, увеличившись за рассматриваемый период на 7–8 млн. Это означает, что в относительном выражении доля занятых в некорпоративном секторе к началу кризиса приблизилась к 28 % занятых. В 2009–2012 гг. общая занятость увеличилась до 67,7 млн человек (по Балансу трудовых ресурсов), тогда как среднесписочная занятость на предприятиях и в организациях дополнительно сократилась, составив 46,3 млн. Разность между этими величинами, таким образом, превысила 21 млн человек, приблизившись к трети от всех занятых. Как видим, и период роста (до 2009 г.), и кризисно-посткризисный период характеризовались реаллокацией рабочих мест из корпоративного в некорпоративный сектор, т. е. из жестко регулируемого в нерегулируемый или слаборегулируемый.