Текст книги "В тени регулирования. Неформальность на российском рынке труда"

Еще одним источником, позволяющим оценивать динамику и масштабы неформальной занятости в России на регулярной основе, является Российский мониторинг экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ – ВШЭ). РМЭЗ представляет собой общенациональное лонгитюдное обследование домохозяйств и проводится один раз в год (начиная с 1994 г. и исключая 1997 и 1999 гг.) Исследовательским центром ЗАО «Демоскоп» совместно с Институтом социологии РАН, Институтом питания РАМН, НИУ Высшая школа экономики и Университетом Северной Каролины в Чепл Хилле (США). Исходная выборка РМЭЗ составляет около 5 тыс. жилищ-домохозяйств (порядка 12 тыс. респондентов), расположенных в 160 населенных пунктах в 35 субъектах Российской Федерации. Выборка построена таким образом, что результаты обследования являются репрезентативными по России в целом. (Данные РМЭЗ служат основой для большинства оценок, обсуждаемых в последующих главах книги.)

Впервые данные РМЭЗ были использованы для оценки уровня неформальной занятости в период 2000–2003 гг. в исследовании О. Синявской [Синявская, 2005], которое основывалось на «гибридном» определении с элементами как производственного, так и легалистского подходов. К «неформалам» были отнесены две группы работников – во-первых, все занятые не на предприятиях и, во-вторых, занятые по найму на предприятиях без официального оформления. Оценки уровня первичной неформальной занятости, полученные О. Синявской для начала 2000-х годов, составили относительно небольшую величину – 6,5–7,5 % (с учетом вторичной неформальной занятости они возрастали примерно вдвое – до 14–15 %)[42]42
  В этой работе приводились также альтернативные оценки, рассчитанные по данным обследования Московского центра Карнеги (2000 г.) и Национального обследования благосостояния и участия населения в социальных программах (2003 г.). В первом случае охват работников неформальной занятостью составил около 4 %, во втором – примерно 5 % [Синявская, 2005].


[Закрыть].

Более поздние оценки (также на данных РМЭЗ) Т. Карабчук и М. Никитиной охватывали период 2003–2009 гг. и также опирались на разновидность «гибридного» определения [Карабчук, Никитина, 2011]. (Хотя в этой работе приводятся расчеты и для более ранних лет, они рассматриваются авторами как методологически недостаточно корректные.) Исходя из «гибридного» определения, сочетавшего производственный и легалистский подходы, «неформалами» признавались: 1) все занятые не на предприятиях; 2) занятые на предприятиях без официального оформления; 3) занятые на микропредприятиях со штатом не более 5 человек. Усредненная оценка для всего рассматриваемого периода составила около 17 % (в том числе: занятые не на предприятиях – 8 %, занятые на предприятиях без официального оформления – 5,5 %; занятые на микропредприятиях со штатом не более 5 человек – 3,3 %.) Этот показатель близок к данным официальной статистики, однако динамика неформальной занятости, которая вырисовывается из расчетов Т. Карабчук и М. Никитиной, имеет мало общего с той, что фиксируют ОНПЗ. По их оценкам, резкий скачок неформальной занятости произошел в начале 2000-х годов – пик был достигнут в 2004 г. (17,6 %), а во все последующие годы ее доля оставалась примерно постоянной, колеблясь вокруг отметки 17 % [Там же].

В исследовании Ф. Слонимчика (составившего основу главы 6 нашей книги) данные РМЭЗ использовались для получения оценок неформальной занятости для периода 2001–2009 гг. [Slonimczyk, 2011]. Предложенное в нем определение также было «гибридным». Выделялись три составляющих неформальной занятости, которые определялись исходя из ответов на три вопроса регулярной анкеты РМЭЗ: о типе работы (на предприятиях/не на предприятиях); о наличии официально оформленных трудовых договоров (для работающих по найму на предприятиях) или официальной регистрации (для самозанятых); о наличии нерегулярных подработок. Все работающие не на предприятиях квалифицировались как занятые в неформальном секторе; как и в случае ОНПЗ, никакие дополнительные ограничения (количественные или регистрационные) не налагались. В состав неформально занятых включались также работники, занятые на предприятиях без официального оформления. Наконец, к числу «неформалов» относились лица с нерегулярной занятостью, если она была у них единственной (т. е. если она не являлась дополнительной по отношению к какой-либо другой имевшейся у них регулярной работе).

Подход Ф. Слонимчика можно назвать «расширенным и модифицированным производственным подходом»: расширенным – потому что, как и в ОНПЗ, все без исключения работающие не на предприятиях считаются занятыми на неформальной основе; модифицированным – потому что к ним добавляется ряд групп, чья занятость квалифицируется как неформальная исходя из легалистских критериев (отсутствие официального оформления). Неудивительно, что результатом этого оказываются высокие оценки охвата российских работников неформальной занятостью – от 20 до 24 % для периода 2000-х годов. (Ее структура для 2009 г. выглядела так: чуть более 8 % – занятые не на предприятиях; примерно 6 % – занятые на предприятиях без официального оформления; примерно 8 % – занятые нерегулярными подработками[43]43
  Стоит отметить, что в РМЭЗ при выделении нерегулярной (случайной) занятости используется более длительный референтный период, чем тот, что принят при проведении стандартных обследований рабочей силы, – месяц вместо недели. При исключении лиц, занимающихся только подработками и не имеющих регулярной занятости, уровень неформальной занятости снижается примерно до 15 %.


[Закрыть].)

В работе X. Леманна с соавторами также использовались данные РМЭЗ, но не регулярных обследований, а специального модуля 2009 г., посвященного проблеме неформальной занятости [Lehmann et al., 2011]. Для выделения неформальной занятости использовались два альтернативных легалистских критерия – наличие/отсутствие официально оформленного трудового договора и уплата/неуплата работодателями взносов в социальные фонды с заработной платы работников. Уровень неформальной занятости при использовании первого подхода составил 6 %, при использовании второго – свыше 14 %. Первая из этих оценок представляется заниженной, так как относится только к наемным работникам, занятым на предприятиях. (В основной анкете РМЭЗ работникам, занятым не на предприятиях, вопрос о наличии/отсутствии у них официально оформленных трудовых договоров не задается.) Вторая является более корректной, так как относится ко всем наемным работникам независимо от того, где они заняты – на предприятиях или не на предприятиях. Однако и она не учитывают неформальную занятость среди самозанятых[44]44
  В главе 4 мы также используем данные дополнительно модуля РМЭЗ за 2009 г., но анализируем их исходя из более широкого определения неформальной занятости.


[Закрыть].

Как мы уже упоминали, данные по России собираются также в рамках Европейского социального исследования, результаты которого для 2008–2009 гг. были проанализированы М. Хазансом [Hazans, 2011]. В своем анализе он использовал элементы как производственного, так и легалистского подходов. К неформально занятым относились: 1) среди работающих по найму – занятые без письменного контракта; 2) среди самозанятых – работодатели, возглавляющие предприятия с численностью персонала не более 5 человек, а также работники-индивидуалы (own-account workers) в том случае, если они не являлись специалистами высшего уровня квалификации; 3) среди помогающих семейных работников – лица, занятые на семейных предприятиях без официально оформленных трудовых контрактов. Следуя такому определению, Хазанс получил оценку уровня неформальной занятости для России в 2008 г., равную 12 %. Из общего числа неформально занятых свыше 6 % составили работающие по найму, около 5,5 % самозанятые и примерно 0,5 % помогающие семейные работники. Дополнительно он выделял среди экономически неактивного населения лиц, на момент обследования не присутствовавших на рынке труда, однако в предыдущие 12 месяцев в течение какого-то времени работавших на неформальной основе. В случае России эта добавка оказывается достаточно весомой – 4,2 % [Ibid].[45]45
  Стоит также отметить, что показатели неформальной занятости оценивались М. Хазансом по отношению не к общей численности занятых, а к численности экономически активного населения [Hazans, 2011]. При пересчете на занятое население полученная им оценка увеличивается примерно на 1 п.п.


[Закрыть]

Близкие оценки для России содержатся в базе данных МОТ (правда, они относятся только к городской несельскохозяйственной занятости) [ILO, 2011]. Согласно этим данным, если в начале 2000-х годов уровень неформальной занятости составлял в ней не более 4–5 %, то к концу этого десятилетия вырос до 12 %[46]46
  Астрономически высокая оценка уровня неформальной занятости для России по состоянию на 1998 г. -42,2 % – содержится в известной работе по теневой экономике Ф. Шнайдера и Д. Энсте [Schneider, Enste, 2002]. Однако она получена с использованием неконвенциональной методологии и едва ли может рассматриваться как сколько-нибудь реалистическая.


[Закрыть].

Даже такой – возможно неполный – обзор оценок для России показывает их значительный разброс. Анализу его причин посвящена работа Р. Капелюшникова [Капелюшников, 2012]. В ней на данных уже упоминавшегося специального модуля РМЭЗ за 2009 г. оценивались показатели неформальной занятости при использовании четырех альтернативных ее определений – количественного, контрактного, социального и комбинированного. В соответствии с количественным подходом в ее состав включались работники, занятые на предприятиях с численностью менее 5 человек; в соответствии с контрактным – наемные работники без официально оформленных контрактов, а также самозанятые без официальной регистрации бизнеса; в соответствии с социальным – наемные работники и самозанятые, с чьих доходов не производилось никаких отчислений в социальные фонды. В рамках комбинированного подхода выделялись, во-первых, занятые в неформальном секторе, к которым относились все, чья деятельность протекала не на предприятиях со статусом юридического лица (что фактически совпадает с официальным определением Росстата), и, во-вторых, неформальные работники формального сектора, к которым относились работающие на предприятиях на основе устной договоренности или по гражданско-правовым контрактам (что опять-таки соответствует методологии ОНПЗ).

Анализ показал, что даже при использовании одной и той же базы данных (в данном случае РМЭЗ) оценки неформальной занятости варьируются в широком диапазоне в зависимости от выбора того или другого определения. При использовании количественного подхода доля неформально занятых для 2009 г. составила 10,8 %, при использовании контрактного – 13,7 %, при использовании социального – 12,4 %, но при использовании комбинированного оказалась примерно вдвое больше – 24,1 % [Капелюшников, 2012].

Сравнение альтернативных определений показало также, что они охватывают во многом разные, лишь частично пересекающиеся кластеры рабочих мест. «Ядро» неформальной занятости, состоящее из работников, которые могут классифицироваться как неформальные по всем четырем определениям, крайне мало – всего лишь 2,5 % от общей численности занятых. В то же время почти 30 % могли классифицироваться как неформальные в соответствии с хотя бы одним каким-либо критерием. Эти оценки еще раз подчеркивают, насколько неоднородный конгломерат занятых работников может скрываться за термином «неформальная занятость».

При смене определений иными оказывались не только масштабы неформальной занятости, но менялся и ее социально-демографический профиль. Доминирующими в структуре неформальной занятости в зависимости от выбранного подхода нередко становились противоположные социально-демографические группы. Отсюда в исследовании делается вывод, что любые обобщения относительно преобладания в ее составе тех или иных социально-демографических групп должны делаться с большой осторожностью и с указанием критериев выделения неформально занятых, а также проверяться на методологическую устойчивость [Там же].

Наш краткий обзор свидетельствует, что картину российской неформальной занятости нельзя считать «робастной» к выбору альтернативных определений. Похоже также, что в случае России методологическая неустойчивость показателей неформальной занятости оказывается даже сильнее, чем в случае других стран (к примеру, латиноамериканских). Не менее важно, что, как мы могли убедиться, в работах по российскому рынку труда чаще всего используются специфические критерии выделения неформально занятых, отклоняющиеся от стандартов, рекомендуемых в международной статистической практике. Как следствие внутренней неоднородности неформальной занятости и многообразия ее определений, большинство имеющихся оценок по России оказываются плохо сопоставимыми с аналогичными оценками по другим странам и, строго говоря, могут лишь ограниченно использоваться в целях межстрановых сопоставлений[47]47
  Напомним, 17-я МКСТ признала, что содержательное значение неформальной занятости варьируется между странами и, соответственно, статистика должна учитывать национальные обстоятельства и приоритеты [Hussmanns, 2004].


[Закрыть].

2.5. Заключение

Как показал наш анализ, «многоликость» неформальности на рынке труда создает многочисленные сложности для исследователей. Каждый ее «образ» требует своего угла зрения, определения и соответствующих данных. Полное же сочетание всех «ликов» в одной исчерпывающей формуле оказывается труднореализуемой задачей. При этом в экономике сохраняется тенденция к дальнейшему усложнению регулирования на рынке труда, что ведет к появлению все новых типов неформальности.

В последние 20 лет МОТ приложила значительные усилия к тому, чтобы привести исследователей и политиков к общему знаменателю в понимании и измерении неформальности на рынке труда. За это время пройден путь от «занятости в неформальном секторе» к «неформальной занятости» и от производственного подхода к легалистскому. Показатели неформальности – пусть они пока и не стали совершенными и однозначными – заняли свое место в международных базах данных и вошли в стандартный набор индикаторов, используемых при анализе ситуации на рынке труда.

Доступные нам межстрановые оценки неформальности – при всей своей условной сопоставимости – позволяют сделать несколько выводов.

Во-первых, страны очень сильно различаются между собой по этим показателям. Тогда как в наиболее развитых странах ОЭСР доля неформальных работников составляет считанные проценты, в слаборазвитых странах Африки такие же одинокие проценты приходятся на формальных. Степень формализации сильно коррелирует с уровнем экономического развития, измеряемого с помощью душевого ВВП.

Во-вторых, анализ показывает, что разброс в количественных оценках вовлеченности российских работников в неформальную занятость, получаемых различными исследователями, достаточно велик – от чуть более 5 % до почти трети. В результате, если мы попытаемся проранжировать различные страны по уровням наблюдаемой в них неформальной занятости, место России в этом списке будет смещаться вверх или вниз в зависимости от того, какой из этих результатов мы сочтем более корректным. Минимальные оценки предполагают, что в данном отношении российская ситуация не слишком сильно отличается от ситуации на рынках труда наиболее развитых стран, максимальные – что Россия является страной с внушительной неформальной занятостью, которая хотя и не дотягивает до показателей стран Африки или Латинской Америки, но вполне сопоставима с теми, что наблюдаются в странах Южной Европы (таких как Италия, Испания, Португалия или Греция).

В-третьих, наш обзор российской практики показывает, что многие российские исследователи отдают предпочтение разного рода «гибридным» конструкциям, что усиливает гетерогенность того массива работников, который попадает под рубрику неформальной занятости. Как следствие, многие оценки, выполненные для России, оказываются методологически мало сопоставимыми с аналогичными оценками по другим странам.

Напомним, однако, что множественность подходов к определению и измерению неформальной занятости отражает сложность и неоднозначность самого этого феномена. За разными определениями могут стоять и чаще всего стоят разные концептуальные перспективы. Если это так, то тогда вопрос о том, какой из возможных способов оценки неформальной занятости следует считать наиболее адекватным, не имеет большого смысла. Наиболее предпочтительным в зависимости от конкретных задач, которые ставятся в исследовании, может оказаться любой. Можно сказать, что от возможности экспериментировать с различными подходами анализ феномена неформальной занятости только выигрывает[48]48
  В последующих главах книги мы стремились использовать методологически как можно более близкие определения неформальной занятости. Но даже они, как убедится читатель, нередко приводят к заметно различающимся оценкам.


[Закрыть].

Литература

Гимпельсон В. Е., Зудина АА. «Неформалы» в российской экономике: сколько их и кто они?: препринт WP3/2011/06. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ, 2011.

Горбачева Т. Л., Рыжикова З. А. Методологические подходы измерения занятости в неформальном секторе экономики // Вопросы статистики. 2002. № 4.

Горбачева Т. Л., Рыжикова ЗА. Теоретические и практические аспекты измерения занятости в неформальной экономике // Вопросы статистики. 2004. № 7. С. 30–39.

Капелюшников Р. И. Неформальная занятость в России: что говорят альтернативные определения?: препринт WP3/2012/04. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ, 2012.

Карабчук Т. С., Никитина M. B. Динамика и структура случайной и неформальной занятости в России // Вестник Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения НИУ ВШЭ (RLMS-HSE) / отв. ред. П. М. Козырева. М.: НИУ ВШЭ, 2011.

Синявская О. В. Неформальная занятость в современной России: измерение, масштабы, динамика / Независимый институт социальной политики. Научные проекты НИСП. М.: Поматур, 2005. IISP Working PapersWP5/2005/01.

Andrews D., Caldera Sanchez A., Johansson A. Towards a Better Understanding of the Informal Economy. OECD Economics Department Working Papers 873. Paris: OECD, 2011.

Bernabé S. Measuring Informal Employment in Transition Countries. Leuven: University of Leuven, 2008. Mimeo.

Central Statistical Organisation/India. Expert Group on Informal Sector Statistics (Delhi Group). Report of the Third Meeting. New Delhi: Central Statistical Organisation/India, 1999.

Central Statistical Organisation/India. Expert Group on Informal Sector Statistics (Delhi Group). Report of the Fifth Meeting. New Delhi: Central Statistical Organisation/India, 2001.

Chen M. Rethinking the Informal Economy: Linkages with the Formal Economy and Formal Regulatory Environment // Linking the Formal and the Informal Economy: Concepts and Policies / ed. by B. GuhaKhasnobis, R. Kanbur, E. Ostrom. Oxford: Oxford University Press, 2006.

Fields G. S. Labour Market Modeling and the Urban Informal Sector: Theory and Evidence // The Informal Sector Revisited / ed. by D. Turnham, B. Salomé, A. Schwarz. Paris: OECD, 1990.

Gasparini L., Tornarolli L. Labor Informality in Latin America and the Caribbean: Patterns and Trends from Household Survey Microdata. Washington, D.C.: World Bank, 2006.

Gong X., van Soest A., Villagomez E. Mobility in the Urban Labor Market: A Panel Data Analysis for Mexico. CentER Discussion Paper № 46. Tilburg: Tilburg University, 2000.

Hart K. Informal Income Opportunities and Urban Employment in Ghana // Journal of Modern African Studies 1973. Vol. 11. № 1. P. 61–89.

Hazans M. Informal Workers across Europe Evidence from 30 European Countries. Policy Research Working Paper № 5912. Washington, D.C.: The World Bank, 2011.

Henley A., Arabsheibani G. R., Carneiro F. G. On Defining and Measuring the Informal Sector. World Bank Policy Research Working Paper № 3866. Washington, D.C.: The World Bank, 2006.

Hussmanns R. Measuring the Informal Economy: From Employment in the Informal Sector to Informal Employment. Bureau of Statistics Working Paper № 53. Geneva: International Labour Office, 2004.

ILO. Resolution Concerning Statistics of Employment in The Informal Sector. Resolution II adopted by the Fifteenth International Conference of Labour Statisticians. January 1993 Geneva: International Labour Office, 1993. (http://www.ilo.org/public/english/bureau/stat/res/infsec.htm)

ILO. Decent Work and the Informal Economy. Report of the Director-General; International Labour Conference, 90^th Session; Report VI. Geneva: International Labour Office, 2002 (a).

ILO. Women and Men in the Informal Economy: A Statistical Picture. Geneva: International Labour Office, 2002 (b).

ILO. Guidelines Concerning a Statistical Definition of Informal Employment, Endorsed by the Seventeenth International Conference of Labour Statisticians / Seventeenth International Conference of Labour Statisticians, Report of the Conference. Doc. ICLS/17/2003/R. Geneva: International Labour Office, 2003.

ILO. Key Indicators of the Labour Market. Geneva: International Labour Office, 2011.

Lehmann H., Razzolini T., Zaiceva A. Job Separations and Informality in the Russian Labor Market. Discussion Paper № 6230. Bonn: IZA, 2011.

Lipton M. Family, Fungibility and Formality: Rural Advantages of Informal Non-Farm Enterprises versus of the Urban-Formal State // Human Resources, Employment, and Development. Vol. 5: Developing Countries / ed. by S. Amin. L.: MacMillan, 1984. P. 189–242.

Marcoullier D., Ruiz de Casilla V., Woodruff C. Formal Measures of the Informal Sector Wage Gap in Mexico, El Salvador, and Peru // Economic Development and Cultural Change. 1997. Vol. 45. № 2. P. 367–392.

Mead D. C., Morrisson C. The Informal Sector Elephant // World Development. 1996. Vol. 24. № 10. P. 1611–1619.

OECD. Employment Outlook. Paris: OECD, 2004.

Perry G., Maloney W., Arias O., Fajnzylber P., Mason A., Saavedra-Chanduvi J. Informality: Exit and Exclusion. Washington, D.C.: The World Bank, 2007.

Saavedra J., Chong A. Structural Reform, Institutions and Earnings: Evidence from the Formal and Informal Sectors in Urban Peru // Journal of Development Studies. 1999. Vol. 35. № 4. P. 95–116.

Schneider F., Enste D. The Shadow Economy: Theoretical Approaches, Empirical Studies, and Political Implications. Cambridge (UK): Cambridge University Press, 2002.

Slonimczyk F. The Effect of Taxation on Informal Employment: Evidence from the Russian Flat Tax Reform: Research in Labor Economics // Informal Employment in Emerging and Transition Economies / ed. by H. Lehmann, K. Tatsiramos. Bingley: Emerald Group Publishing Limited. 2011. Vol. 34. P. 55–99.

Swaminathan M. Understanding the Informal Sector: A Survey. Working Paper 95. Helsinki: WIDER, 1991.

World Bank. World Development Report. Washington: World Bank, 2012.

World Bank. World Development Report. Washington: World Bank, 2013.