Текст книги "Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…"

Всю музыку он слышал насквозь

А.Ф. ГЕДИКЕ[87]87
  Александр Федорович Гедике (1877–1957). Пианист, органист, композитор, педагог. Основатель советской органной школы. Окончил Московскую консерваторию (1898). С 1908 года – профессор Московской консерватории. Возглавлял кафедру камерного ансамбля и впоследствии кафедру органа. Народный артист РСФСР.


[Закрыть]

ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ

Познакомился я с Сергеем Васильевичем осенью 1900 года, хотя знал его, интересовался им и горячо любил его уже с 1887 года, когда он был еще студентом Московской консерватории, а я гимназистом первого класса.

В те годы отец мой, преподаватель Московской консерватории по классу обязательного фортепиано, часто брал меня с собой на ученические вечера, концерты и спектакли консерватории, причем я прилагал все усилия, чтобы не пропустить ни одного вечера. С огромным интересом бывал я на этих вечерах, где с самого начала узнал всех наиболее даровитых учеников консерватории по всем исполнительским специальностям.

Помню очень хорошо юного Сережу Рахманинова, худощавого мальчика высокого роста с крупными чертами лица, с большими длинными руками, уже в те годы резко выделявшегося среди всех остальных своим ярким музыкальным дарованием и совершенно исключительными пианистическими данными. Помню также тщедушного и хилого А.Н. Скрябина, который не обладал ни размахом дарования, ни силой и темпераментом Рахманинова, казался рядом с ним бледным и тусклым, хотя чуткий слушатель и в те годы в Скрябине мог увидеть и угадать все характерные черты тонкого пианиста и замечательного музыканта.

Помню хорошо также и других наиболее даровитых пианистов-студентов того времени: Леонида Максимова, яркого пианиста, напоминавшего своей игрой Рахманинова, помню Иосифа Левина с его феноменальными техническими данными, Ф. Кенемана, С. Самуэльсона и ряд других (их было немало в те годы). Помню хорошо также скрипача Н. Авьерино, братьев Пресс[88]88
  Михаил Исакович Пресс (1971–1938). Скрипач, дирижер, педагог. Окончил Московскую консерваторию, в разное время преподавал там же (до 1918 года), профессор.
  Иосиф Исаакович Пресс (1880/1881 по новому стилю – 1928). Виолончелист, педагог. Профессор Санкт-Петербургской консерватории (до 1918 года).


[Закрыть]и других.

В те годы отец мой брал меня с собой не только в концерты консерватории, но и в симфонические концерты Русского музыкального общества, которые происходили в Большом зале Благородного собрания. Я почти всегда пробирался на хоры и сидел или стоял в самом конце зала, то есть в точке, наиболее удаленной от эстрады. Там же я видел почти каждый раз и Сергея Васильевича Рахманинова, любимые места которого приходились почти рядом со мной.

Моей мечтой в то время было – поступить в Консерваторию, но отец почему-то очень хотел, чтобы я окончил сначала гимназию, я же об этом и слышать не хотел, и вот в 1892 году, провалившись на экзамене по греческому языку, я был оставлен на второй год; это обстоятельство помогло мне расстаться с гимназией. Осенью 1892 года я поступил, наконец, в консерваторию по классу профессора А.И. Галли. Осуществилась моя мечта и началась для меня счастливая пора…

Уже в начале девяностых годов изо всех молодых музыкантов Рахманинов, несомненно, пользовался наибольшей популярностью. Его имя хорошо было известно москвичам. Каждое его выступление, будь то в качестве пианиста, композитора или дирижера, выливалось в огромный успех. И то сказать: его опера «Алеко», Первый концерт ор. 1, который он играл с оркестром, целый ряд романсов, замечательных фортепианных пьес были широко известны и заставляли о себе говорить. Среди студентов консерватории огромной популярностью пользовались его фортепианные пьесы «Полишинель», Баркарола g-moll и особенно Прелюдия cis-moll из ор. 3, которую исполняло большинство пианистов консерватории.

Игра Рахманинова отличалась самобытностью. Он был единственный и неповторимый. Обаяние его личности, исключительного таланта, феноменальных пианистических данных делало его любимцем московской публики, причем это обаяние с каждым годом росло и росло.

Общеизвестно, что в девяностые годы Рахманинов тяжело пережил неудачу в связи с исполнением в Петербурге его Первой симфонии. Симфония была неважно сыграна под управлением А.К. Глазунова и успеха не имела. К тому же Н.А. Римский-Корсаков высказал Сергею Васильевичу свое отношение к этому произведению, и отзыв Николая Андреевича был, в общем, определенно отрицательным. Эта неудача сильно подействовала на Сергея Васильевича. Он даже на некоторое время перестал сочинять, сделался мрачным и раздраженным, и тянулось это его состояние примерно до 1900 года. Он тогда прибегнул к помощи врача Н.В. Даля[89]89
  Николай Владимирович Даль (1960–1939). Психотерапевт. Его пациентами в разные годы были Ф.И. Шаляпин, А.Н. Скрябин, К.С. Станиславский. Н.В. Даль выводил из депрессии С.В. Рахманинова после провала премьеры Первой симфонии композитора.


[Закрыть], который частью советами, частью внушением сумел поднять дух Сергея Васильевича. Ожив духом и верой в себя, он написал в короткий срок гениальный Второй фортепианный концерт, Сюиту для двух фортепиано и вдохновенную Виолончельную сонату. С этого времени Сергей Васильевич стал работать с огромным воодушевлением, а исключительный успех этих его крупных сочинений окрылил его и помог ему в дальнейшей творческой жизни.

С 1902 года Сергей Васильевич стал много выступать, исполняя свои Первый и Второй фортепианные концерты.

В 1902 году в его личной жизни также произошло изменение: он женился на Наталии Александровне Сатиной, завел себе квартиру и продолжал усиленно работать, почувствовав под ногами крепкую почву.

В эти же годы он поступил инспектором музыкальных классов в московские Елизаветинский и Екатерининский женские институты. Я работал в те годы в московских Николаевском и Елизаветинском институтах. В последнем из них я постоянно встречался с Сергеем Васильевичем, сблизился с ним и еще больше полюбил его.

«Служба» Сергея Васильевича в институтах оплачивалась довольно скудно, да и какая же это была служба. Бывал он в каждом из институтов один-два раза в месяц, да и этот-то единственный раз заключался в том, что он сидел или за чаем у начальницы того или иного института, или же на музыкальных вечерах. Обе начальницы – и О.С. Краевская, и О.А. Талызина – гордились своим инспектором, ценили его, любили и даже ревновали друг к другу.

Остался у меня в памяти один эпизод из времени инспекторства Сергея Васильевича в Елизаветинском институте. В одном из классов происходил закрытый музыкальный вечер. Сидела начальница О.А. Талызина в роскошном голубом атласном платье со знаками отличия и шифром. Сидели также классные дамы, учителя, учительницы музыки и много учениц. Во время вечера лакей Ольги Анатольевны во фраке обносил всех чаем со сливками, сухарями и пр. Вечер шел своим чередом. Сергей Васильевич, как всегда, в черном сюртуке, сидел, положив ногу на ногу, и слегка помешивал ложечкой чай со сливками. И вдруг… неловкое движение, и весь стакан чая со сливками опрокидывается на роскошное платье Ольги Анатольевны. Из многих уст раздается невольный крик ужаса. Все бросаются помочь, но помочь уже поздно. Ольга Анатольевна вынуждена была покинуть вечер и пойти домой переодеться. Вернулась она через полчаса в светло-сером платье, от прежнего блеска ничего уже не осталось. Сергей Васильевич был подавлен происшедшим. Этот случай подействовал на него много сильнее, нежели можно было ожидать. Через несколько дней, когда я встретился опять с Сергеем Васильевичем в Елизаветинском институте, он мне сказал:

– Вы знаете, я не могу идти мимо злополучного класса: я вижу перед глазами, как стакан опрокидывается на платье Ольги Анатольевны. Мне это настолько неприятно, что я, по всей вероятности, уйду из этого института.

В 1906 году, придя к решению уехать на всю зиму в Дрезден с тем, чтобы всецело заняться творчеством, он ушел из института, передав свое место инспектора мне. Уходом из института он глубоко опечалил Ольгу Анатольевну, которая в нем души не чаяла.

15 ноября 1903 года в Петербурге в одном из симфонических концертов А.И. Зилоти состоялось исполнение Сергеем Васильевичем его Второго фортепианного концерта. Я тогда ездил вместе с ним в Петербург, так как в этом же концерте я выступал со своей Первой симфонией.

Исполнению моей симфонии помог Сергей Васильевич, который рекомендовал ее Зилоти. Последний и дал мне возможность самому дирижировать. Дни, когда происходили репетиции к этому концерту, совпали с одним из самых сильных наводнений в Петербурге. Все торцовые мостовые всплыли, из водосточных отверстий били огромные фонтаны, и Нева мчалась вспять клокочущей пеной, так что петербуржцам было не до нашего концерта. Концерт этот все же состоялся, хотя многие, имевшие билеты, из-за разведенных мостов попасть в концерт не смогли. Первым номером прошла и довольно успешно моя симфония. После антракта Сергей Васильевич играл свой Второй концерт, уже горячо любимый и понятый москвичами, но малоизвестный петербуржцам. Концерт произвел впечатление и имел успех, но гораздо меньший, нежели я ожидал. Особенно поразило меня то, что игра Сергея Васильевича, неподражаемая и не имевшая себе равной, осталась недооцененной и непонятой. Словом, лишний раз пришлось убедиться, что выдающиеся сочинения весьма редко воспринимаются сразу, и даже такие ослепительно яркие, как Второй концерт Рахманинова.

После Концерта Рахманинова исполнялась кантата Н.А. Римского-Корсакова «Из Гомера» и в заключение – «Мефисто-вальс» Ф. Листа. По окончании концерта мы были приглашены к А.И. Зилоти на ужин. Собралось очень много музыкантов как петербуржцев, так и москвичей, приехавших на этот концерт. За ужином почти рядом с Сергеем Васильевичем сидел Ф.И. Шаляпин, который довольно неожиданно провозгласил тост за приехавших молодых московских музыкантов. Он сам был лишь очень на немного старше нас.

Все было бы ничего, если бы он не прибавил во вступлении к тосту, что берет на себя смелость говорить этот тост «от лица отца русской музыки Николая Андреевича Римского-Корсакова». Слова эти произвели сильнейшее впечатление, особенно на хозяев дома. Александр Ильич и Вера Павловна были просто ошеломлены, а Сергей Васильевич крикнул громко Федору Ивановичу: «Замолчи, Шалтай-болтай», – на что Шаляпин еще громче крикнул: «Молчи, татарская рожа», после чего начался тост примерно такого содержания: «Выступая от имени Николая Андреевича и зная его теплые чувства к молодым музыкантам, я хотел приветствовать наших молодых друзей – Сергея Васильевича и Александра Федоровича – и пожелать им дальнейших успехов на их жизненном пути». Все присутствовавшие хорошо помнили неудачу Первой симфонии Сергея Васильевича в Петербурге и что именно Николай Андреевич отнесся к этой симфонии холодно и несочувственно, так что выступление Шаляпина было до дерзости бестактно. Все были озадачены, а Римский-Корсаков, сидя рядом с Глазуновым, нагнулся над своей тарелкой и не поднимал глаз. За весь ужин он не произнес ни слова. Хозяева были очень недовольны этим эпизодом. Много лет прошло с тех пор, но впечатление, произведенное этим тостом Федора Ивановича, до сих пор так во мне живо, как будто все это произошло вчера.

Когда после этой поездки я был в гостях у Сергея Васильевича и вспоминал с ним о выходке Шаляпина, он рассказал мне о целом ряде интересных случаев, связанных с Федором Ивановичем, из которых один врезался мне в память. На одной из репетиций в Русской частной опере, где пел Шаляпин и дирижировал Рахманинов, случилось следующее: репетиция шла без костюмов и без декораций; Шаляпин в этот час не был занят и просто стоял «без дела», несколько солистов повторяли неудававшиеся места, и вдруг Сергей Васильевич замечает, что Шаляпин стоит с разинутым ртом и имеет какой-то нелепый вид. В то же время ясно чувствуется, что он кого-то копирует. Сергей Васильевич говорит мне: «Стараюсь разгадать – и не могу. Наконец, вдруг меня осенило: да ведь это он меня копирует, и я чувствую, что я покраснел до корней волос. А дело было в том, что я имел привычку иногда дирижировать с полуоткрытым ртом, а Федор Иванович, со свойственным ему талантом схватывать характерные черты любого человека, заметил эту мою привычку. Рот я приоткрывал вследствие какого-то дефекта в носоглотке (так говорили мне врачи), но с этого дня рот мой закрылся наглухо».

В девятисотые годы с Сергеем Васильевичем я встречался чаще всего в Большом зале Благородного собрания, в Большом зале консерватории и на симфонических концертах В.И. Сафонова, А. Никиша[90]90
  Артур Никиш (1855–1922). Немецкий дирижер. Возглавлял Лейпцигский Гевандхауз оркестр и Берлинский симфонический оркестр. Много гастролировал, в том числе и в России. Был знаком с музыкантами Беляевского кружка в Санкт-Петербурге, который возглавлял Н.А. Римский-Корсаков, и посещал их концертные «Беляевские пятницы».


[Закрыть], А.И. Зилоти и С.А. Кусевицкого[91]91
  Сергей Александрович Кусевицкий (1874–1951). Дирижер, композитор. Ученик А. Никиша. В дирижерском дебюте исполнял Второй концерт С.В. Рахманинова с Берлинским симфоническим оркестром, соло на рояле – автор (1908). По инициативе С.В. Рахманинова основал Российское музыкальное издательство (1909), художественный совет которого возглавил С.В. Рахманинов. Издательство первым опубликовало партитуры сочинений А.Н. Скрябина, С.С. Прокофьева, И.Ф. Стравинского.


[Закрыть], на концертах Иосифа Гофмана, которые ни я, ни Сергей Васильевич никогда не пропускали. Примерно с 1902 года я стал бывать у него дома, сначала изредка, а затем все чаще. В его квартире мы часто играли в четыре руки различные сочинения, и большего наслаждения, чем играть с Сергеем Васильевичем в четыре руки, я себе представить не могу. Только тот, кому приходилось с ним музицировать, сможет понять, какое это было счастье. Ноты он читал изумительно, но не в этом главное. Он любил играть все вполголоса, но зато как!!! Вслушиваясь в каждый звук, он как бы «прощупывал» исполняемое. Всю музыку он слышал насквозь, и это придавало его игре какой-то необычайный характер. Всего поразительнее было то, что, сыграв то или иное большое симфоническое произведение один-два раза, он уже знал его почти полностью наизусть и помнил очень долго, особенно, если оно запало ему в душу. При его феноменальных слухе и памяти все это особого труда для него не представляло. Играли мы с ним самые различные сочинения, и что бы мы ни играли, я получал ни с чем не сравнимое наслаждение.

Свои собственные сочинения, только что законченные, он также любил проигрывать вполголоса, но зато с такой внутренней убедительностью и силой, что они становились как бы скульптурно объемными. За инструментом у себя дома Сергей Васильевич был неповторим и бесконечно привлекателен.

Когда я начал его посещать, он жил с женой на Воздвиженке в доме, где помещалась гигиеническая лаборатория, на верхнем (третьем) этаже и занимал квартиру примерно в пять комнат. Гости у него бывали редко, и почти всегда одни и те же лица. Из его близких здесь частенько бывали: В.А. Сатина по большей части с доктором Г.Л. Грауэрманом и в сопровождении большой собаки, которую Рахманинов очень любил. Бывала часто и сестра жены Рахманинова – Софья Александровна, заходил и его тесть – А.А. Сатин – огромного роста и атлетического сложения. Сергей Васильевич дома за чаем обычно бывал в хорошем настроении и особенно обаятелен. Он рассказывал всякую всячину своим чудным басом почти все вполголоса, с тонким юмором и огромной наблюдательностью.

Каждый вечер, проведенный у Сергея Васильевича, бывал для меня праздником, а если приходилось поиграть в четыре руки, праздник этот делался двунадесятым. Прожил Сергей Васильевич с семьей в этой квартире не долго, и оттуда они переехали на Страстной бульвар в дом Первой женской гимназии. Жил там Сергей Васильевич на самом верхнем этаже, а этажом ниже жили родители его жены – Сатины, причем Сергей Васильевич почти каждый день обязательно приходил к ним. Вообще вся семья их жила очень дружно. Кроме самих стариков Сатиных, у Сергея Васильевича постоянно бывали двоюродный брат В.А. Сатин с женой, которых Сергей Васильевич очень любил. Из товарищей у Сергея Васильевича бывали не слишком часто: М.А. Слонов, Н.С. Морозов, Н.Г. Струве[92]92
  Николай Густавович фон Струве (1875–1920). Друг С.В. Рахманинова. Был управляющим делами Российского музыкального издательства. Рахманинов посвятил ему поэму «Остров мертвых», а Струве Рахманинову – вокальный цикл «Наброски».


[Закрыть], А.А. Брандуков, Н.К. Метнер, Ю.Э. Конюс[93]93
  Юлий Эдуардович Конюс (1869–1942). Скрипач, композитор, педагог. Друг С.В. Рахманинова. Окончил Московскую консерваторию, преподавал там же по классу скрипки. Много гастролировал, был участником премьеры «Элегического трио» С.В. Рахманинова (1894) в Москве. В эмиграции (с 1919) вел дружескую переписку и общение с С.В. Рахманиновым. С конца 1930-х годов вернулся в Россию, работал в Центральном заочном музыкально-педагогическом училище, стал членом Союза композиторов СССР.


[Закрыть], А.Б. Гольденвейзер и еще немногие.

Сергей Васильевич был человеком исключительно цельным, правдивым и скромным. Он никогда не хвастался ничем, был на редкость аккуратным и точным. Обещав быть в таком-то часу, никогда не опаздывал и в других тоже весьма ценил точность и аккуратность. Он любил заранее составлять план и расписание своих работ и очень страдал, если ему почему-либо приходилось этот план нарушать.

В кабинете Сергея Васильевича всегда царил порядок совершенно исключительный. Он много курил, но никогда у него не валялись окурки, спички. Он сам тщательно все это убирал. Письменный стол был чист и ничем не заставлен. На рояле также не лежало никаких нот, все это сейчас же после игры убиралось.

Сергей Васильевич большей частью по вечерам бывал дома. Выезжал он изредка в симфонические концерты и еще реже в театр. Летом он жил почти все годы в Тамбовской губернии в двадцати верстах от станции Ржакса, в имении Сатиных – Ивановке, которое очень любил.

Работал он чаще всего в утренние часы, но когда бывал увлечен чем-либо, и если к тому же работа шла легко и успешно, то занимался, можно сказать, запоем, то есть с утра и до вечера. И наоборот, при неудаче он быстро терял настроение, работа становилась для него мучением, и нередко бывало, что он ее откладывал на некоторое время, а иногда и бросал совсем. Всякая неудача приводила его к потере веры в себя, и тогда навязчивая мысль, что он уже больше не будет в состоянии ничего сочинять, доводила его до депрессивного состояния.

За все годы моего знакомства с Сергеем Васильевичем я не помню, чтобы он был серьезно болен и лежал в постели. Зато мнителен был чрезвычайно и склонен предполагать, что его подстерегает какая-нибудь серьезная болезнь; но если врачу удавалось переубедить его, то он быстро оживал, становился веселым и жизнерадостным до следующего приступа дурного самочувствия, то есть пока не появлялось подавленное настроение и не начинало опять казаться, что он заболевает какой-то тяжелой болезнью. Зато, когда работа у него клеилась, он бывал счастлив, о недугах не думал и работал с увлечением. К сожалению, пессимистическое настроение бывало у него значительно чаще, нежели жизнерадостное. Но характер этих приступов мрачного настроения бывал главным образом чисто нервным и связан был теснейшим образом с заминкой в творческой работе. В моменты хорошего настроения Сергей Васильевич был бодр и весел, но все же сдержан и не суетлив. Говорил нескоро и негромко, густым низким басом, каким говорят певчие-октависты[94]94
  Певчие-октависты – иначе: певцы бас-профундо (от ит. basso profundo – глубокий бас). Обладатели низкого мужского голоса (на октаву ниже баса). В России часто – исполнители церковно-хоровой музыки.


[Закрыть].

Ночью он не любил работать. На фортепиано занимался нерегулярно и очень немного, главным образом потому, что уж очень легко ему все давалось, за что бы он ни брался. Если он на фортепиано занимался один час в день, то сорок минут из этого времени он играл упражнения и только двадцать минут какое-либо сочинение.

Он очень любил церковное пение и частенько, даже зимой, вставал в семь часов утра и, в темноте наняв извозчика, уезжал в большинстве случаев в Таганку, в Андроньев монастырь, где выстаивал в полутемной огромной церкви целую обедню, слушая старинные, суровые песнопения, из октоиха, исполняемые монахами параллельными квинтами. Это производило на него сильное впечатление. После обедни Сергей Васильевич ехал домой и, отдохнув немного, садился заниматься.

Часто бывало, что в тот же вечер он ехал в Большой зал Благородного собрания на симфонический концерт. После концерта нередко он уезжал поужинать в ресторане Яра или в Стрельну[95]95
  Французский ресторатор Транкиль Яр в 20-х годах XIX века стал открывать в Москве заведения с обеденным и ужинным столом, винами и десертами по весьма умеренным ценам. Ресторации работали: первый – в центре на Кузнецком мосту, а также за городом – в Петровском парке (район современного Ленинградского проспекта, где находится сегодня здание гостиницы «Советская» и театр «Ромэн»), в старом саду «Эрмитаж» (на Божедомке). Ресторан «Стрельна» был открыт купцами Натрускиными и находился в Стрельнинском переулке вблизи Петровского парка (сегодня – между улицами Серегина и Пилота Нестерова). «Стрельна» («Мавритания») был рестораном-оранжереей с пальмами, стеклянным потолком и аквариумом с живой рыбой, которую отлавливали по выбору посетителей и сразу готовили.
  В «Яре» и «Стрельне» в Петровском парке пели цыганские хоры и солисты, среди них – знаменитые Варвара Панина и Олимпиада Федорова.


[Закрыть], где засиживался до глубокой ночи, слушая с большим увлечением пение цыган.

Очевидно, эти острые контрасты: полутемный монастырь с суровым пением из октоиха, симфонический концерт и затем общество цыган у Яра с их своеобразным песенным репертуаром и еще более своеобразной исполнительской манерой, являлись для Сергея Васильевича потребностью, и без этих впечатлений он не мог жить, так что эти странные путешествия повторялись довольно часто. Но он любил совершать их не в компании, а один.

Не понимая истинной причины поездок Рахманинова к Яру или в Стрельну, многие москвичи считали его кутилой, проводящим бессонные ночи с цыганами.

Зная Сергея Васильевича в течение многих лет, могу сказать, что все эти разговоры и сплетни не имели никаких оснований. У Яра он бывал, цыган слушал, но кутить никогда не кутил и никогда не увлекался выпивкой. Нравом он был суров, серьезен, но умел шутить и любил веселых собеседников, когда сам бывал в духе.

Семьянин он был превосходный! Детей своих любил горячо, очень о них заботился и душой болел за них при всяком хотя бы небольшом их недомогании.

Примерно в 1910 году Сергей Васильевич начал увлекаться автомобилями, и уже в 1912 году у него был великолепный голубой «Мерседес». Помню это хорошо, так как летом 1913 года я ездил в гости к нему в Ивановку. Дни, проведенные мной в Ивановке, остались у меня в памяти почти во всех подробностях. Мы с Сергеем Васильевичем целиком эти дни проводили вместе.

В памяти осталось у меня лето 1913 года и потому, что, сговорившись еще зимой с Сергеем Васильевичем приехать к нему летом, я часто думал об этой поездке.

В Москве дожди лили и днем, и ночью; реки и речки вздувались, и в конце концов Москва-река вылилась из берегов и начала затоплять луга в Бронницком уезде, причинив огромные убытки сельскому хозяйству (уже в июне на лугах все стога сена всплыли). Я увидел, что, по всей вероятности, мне придется отложить долгожданную поездку и остаться дома. Но вот из газет я узнал, что в южной полосе России стоит чудная жаркая погода, а ливни и дожди идут лишь в Московской и соседних губерниях, не доходят дальше станции Ряжск. Прочитав эти данные, я послал Сергею Васильевичу телеграмму и через два дня получил ответ: «Жду».

Было начало июля. Я быстро собрался и поехал в Москву на Павелецкий вокзал. На вокзале встретил я своего школьного товарища, также и товарища Сергея Васильевича, – тенора Рубцова (итальянской школы, как он сам о себе говорил). Спросив меня, куда это я собрался, и узнав, что еду в гости к Сергею Васильевичу в Тамбовскую губернию, он проговорил со вздохом:

– Жаль талантливого человека. Пропадает ни за нюх табаку.

– А почему? – спросил я его, не понимая, откуда у него эти опасения.

– Так ведь запоем пьет. Ведь всем это известно, все его жалеют. А что ты-то будешь там делать?

Я ему ответил в тон:

– Буду выпивать вместе с ним.

Простившись на Павелецком вокзале с Рубцовым, я поехал в Тамбовскую губернию до станции Ржакса, в двадцати верстах от которой находилось имение Сергея Васильевича. Сев в поезд, я со страхом видел, как все дороги расползлись в грязи, все ручьи обратились в реки, а небольшие реки – в бушующие потоки. Наступила ночь, и я заснул. Проснувшись на рассвете, я в окно увидел рваные облака и сквозь них синее небо, которого я давненько не видел. Мы были около Ряжска. Через два часа мы приехали в Козлов. Было чудное утро, и ничего, что напоминало бы о целом месяце дождей. Вскоре мы миновали Тамбов и поехали дальше. Приехав на большую станцию Сампур, я увидел в окно автомобиль и в нем Сергея Васильевича за рулем. Его двоюродная сестра София Александровна вошла в эту минуту ко мне в вагон и предложила быстро собираться ехать дальше с Сергеем Васильевичем в машине. Через пять минут мы уже летели втроем на машине по целине.

У Сергея Васильевича был свой шофер, но он предпочитал править машиной сам и делал это мастерски. Он любил быструю езду, причем, будучи близоруким, все же машину вел, не надевая очков.

Мы пролетели от Сампура до Ивановки почти сто верст в какие-нибудь полтора часа. По дороге он мне рассказал, что за целый месяц не было ни одного ненастного дня. До сих пор я не могу забыть впечатлений, связанных с этой поездкой: и эта чудная дорога по целине, и эти хутора сектантов на протяжении чуть ли не пятидесяти верст, и вообще масса новых незнакомых мест. Но вот мы въехали в его имение. Показались сараи, амбары, коровник, большой пруд, сад и, наконец, их дом. Остановка. Приехали. Все обитатели вышли нас встречать. За обедом я рассказал Сергею Васильевичу о моей встрече в Москве на вокзале с Рубцовым. Сергей Васильевич усмехнулся и своим густым басом сказал жене:

– Ну, Наташа, доставай из буфета наливку. Мы начнем с Александром Федоровичем выпивать, чтобы не подвести Рубцова в его прогнозах.

Во время обеда, кроме членов семьи Рахманинова, из которых я не всех знал, было еще довольно много родственников и знакомых.

После обеда, немного отдохнув, Сергей Васильевич повел меня осматривать его хозяйство. Имение это было уже куплено Сергеем Васильевичем у своего тестя А.А. Сатина, и он ходил уже со мной в роли хозяина. Их дом был старый, но все прилегающие к нему помещения: амбары, сараи, коровник и конюшни – весьма солидной стройки, каменные, с железными крышами. Сергей Васильевич имел прекрасных лошадей, как рабочих, так и выездных, большое количество коров, овец и свиней. Словом, хозяйство в 1913 году отнюдь не выглядело запущенным. В дни моего там пребывания молотьба хлеба (паровой машиной) шла целый день. Пшеницы у Сергея Васильевича было немало. Ведь в имении было, кажется, 1500 десятин (точного количества не помню). Сергей Васильевич, конечно, и в Ивановке был прежде всего композитор, но все же много сил и внимания он уделял заботам по имению. Не жалел он сил и средств на содержание имения в порядке и показывал мне свое хозяйство с увлечением и не без гордости. Погода, в противоположность московской, стояла чудесная – жаркая, без ветра и без единого облачка, с лунными ночами. По вечерам из лесочка (из «кустов», как там называют небольшие лесочки) выскакивали многочисленные тушканчики, которых имеется множество в степях южной России. Мы катались с Сергеем Васильевичем и Софьей Александровной на лодке по их большому пруду – очень глубокому и чистому, со множеством сазанов, которых Сергей Васильевич ловил, ставя верши с приманкой.

На второй день моего там пребывания Сергей Васильевич повел меня в свою рабочую комнату (в саду) и познакомил с замечательной поэмой «Колокола». Играл он мне ее потихоньку, вполголоса, объясняя и напевая все существенное.

Играл по партитуре, написанной настолько мелко, что я, обладая хорошим зрением, совсем ничего разобрать не мог, а он смотрел и играл без очков. Рассказал он мне историю возникновения этого произведения: за год до этого он получил письмо от незнакомой ему девицы[96]96
  Имеется в виду ученица М.Е. Букиника – виолончелистка М. Данилова.


[Закрыть], которая послала ему текст этой поэмы, предлагая использовать ее для большой поэмы, что он и осуществил. Я был глубоко взволнован поэмой Сергея Васильевича и особенно впечатлением, произведенным на меня вдохновенным исполнением великого автора ее. Играл он мне еще свои Романсы ор. 34, которые тоже захватили душу. На третий день Сергей Васильевич еще раз сыграл мне «Колокола», которые во второй раз произвели на меня еще большее впечатление.

Живя в Москве, Сергей Васильевич иногда заезжал на машине за мной и увозил меня в Сокольники или куда-нибудь за город, поражая своим замечательным искусством управлять машиной особенно в Москве, в центре города.

Примерно с 1906-го или 1908 года Сергей Васильевич подружился с Н.К. Метнером и очень полюбил его; Метнер стал у него бывать и делиться с ним своими планами, показывать новые произведения, которые Сергей Васильевич очень высоко ценил и чрезвычайно ими интересовался. Привлекала его и личность Метнера. Николай Карлович также горячо полюбил Сергея Васильевича.

В эти же годы Сергей Васильевич подружился с дирижером С.А. Кусевицким, выступал в его концертах, весьма ценя Кусевицкого-дирижера, охотно играл под его управлением свои фортепианные концерты. С каждым годом Кусевицкий рос как дирижер, его симфонические концерты становились все интереснее и интереснее в отношении программ и качества исполнения. В эти-то годы у Кусевицкого зародилась идея основать свое музыкальное издательство на манер М.П. Беляева[97]97
  Митрофан Петрович Беляев (1836–1903). Предприниматель, меценат. Основатель «Беляевского кружка», объединившего многих известных музыкантов своего времени. Учредил Глинкинскую премию, вручавшуюся русским композиторам ежегодно за лучшие произведения. Обладателем одной из таких премий стал С.В. Рахманинов. М.П. Беляев также создал музыкальное издательство «M.P. Belaieff, Leipzig» («М.П. Беляев в Лейпциге»). Собрание изданной им за двадцать лет нотной литературы, которое составило почти шестьсот томов, меценат передал в Императорскую публичную библиотеку (1902).


[Закрыть]. В лице Сергея Васильевича Кусевицкий встретил полное сочувствие этой идее и, кроме того, человека, на которого он мог положиться. Сергей Васильевич мог вполне возглавить это дело, помочь Кусевицкому не сбиться с правильного курса, опираясь на его огромный авторитет и руководствуясь его советами в таком сложнейшем деле. Для начала надо было подыскать лицо, которое смогло бы вести дело в Москве. Затем Кусевицкий хотел основать при издательстве художественный совет, состав которого также должен был подобрать Сергей Васильевич. И наконец, надо было найти человека, который вел бы дела этого издательства в Германии, являясь как бы доверенным лицом Кусевицкого. Все это были сложнейшие вопросы. На первое из этих мест Сергей Васильевич подыскал Федора Ивановича Гришина, который был главным продавцом в магазине П. Юргенсона. Надо было его «сманить» к Кусевицкому, что следовало сделать очень деликатно, чтобы не обидеть сыновей П. Юргенсона – Бориса и Григория Петровичей, которые после смерти отца вели его издательское дело. Эту весьма щекотливую операцию Сергей Васильевич провел тактично, умело и сравнительно безболезненно. Словом, братья Юргенсоны отпустили своего замечательного работника Гришина без скандала, хотя вряд ли это могло быть им приятно. Таким образом, в Московском отделении Российского музыкального издательства начальником стал Федор Иванович Гришин. В состав художественного совета Сергей Васильевич привлек А.Н. Скрябина, Н.К. Метнера, меня, Л.Л. Сабанеева, А.В. Оссовского (из Петербурга)[98]98
  Леонид Леонидович Сабанеев (1881–1961). Композитор, музыковед, доктор чистой математики. Занимался в школе Н.С. Зверева, выпускник Московской консерватории по классу композиции. Один из основателей Государственного института музыкальных наук, президент Ассоциации современной музыки (с 1922 года). В 1926 году уехал за границу.
  Александр Вячеславович Оссовский (1871–1967). Музыкальный деятель, музыковед. Окончил юридический факультет Московского университета и класс композиции у Н.А. Римского-Корсакова в Московской консерватории. Современник и друг С.В. Рахманинова. Входил в редакционный совет Российского музыкального издательства. Профессор Ленинградской консерватории, в разные годы работал директором и художественным руководителем Ленинградской филармонии. Заслуженный деятель искусств РСФСР.


[Закрыть]. Во главе совета был Сергей Васильевич, а секретарем он пригласил своего друга Н.Г. Струве, отличного музыканта и теоретика. Печатались и гравировались ноты у Редера в Берлине[99]99
  Карл Готлиб Редер (1812–1883). Немецкий предприниматель, основатель нотной типографии в Берлине, в которой осуществлялась в XIX – начале ХХ века гравировка и печать продукции издательства «М.П. Беляев в Лейпциге».


[Закрыть]. А магазины издательства, кроме России, были в Берлине и в ряде других городов (отделения и представительства). Фактически возглавляя сложнейшее дело, Сергей Васильевич не жалел своих сил и обнаружил в этой работе огромный организационный талант, а Кусевицкий мог спокойно заниматься своими концертами, чувствуя себя как за каменной стеной, имея таких помощников, как Сергей Васильевич, Струве, Гришин, П.А. Ламм[100]100
  Павел Александрович Ламм (1882–1951). Пианист, педагог, музыковед. Окончил Московскую консерваторию. С 1918 по 1922 годы возглавлял Государственное музыкальное издательство. С 1939 года – профессор Московской консерватории.


[Закрыть]и другие. Через один-два года дела издательства пошли блестяще, и Российское музыкальное издательство, несмотря на сильнейшую конкуренцию, стало процветать и пользоваться всемирной известностью, и все это главным образом благодаря С.В. Рахманинову.

Я теперь точно не помню всех авторов, которые издавались в Российском музыкальном издательстве, но был издан ряд сочинений и членов совета, в том числе «Прометей» Скрябина, ряд сочинений Метнера, несколько опусов моих, в частности Вторая симфония.

Необходимо здесь сказать, что из видных композиторов только один Сергей Васильевич мог взяться за такую ответственную и огромную работу. Его отъезд за границу был тяжким ударом для его детища – Российского музыкального издательства, которое без него не смогло здесь успешно существовать.

Кусевицкий вскоре после Октябрьской революции уехал в Америку, где и жил до самой смерти. Трагически погиб друг Сергея Васильевича – Н.Г. Струве. Находясь в Париже по делам издательства, он поехал к Кусевицкому в гостиницу. При выходе из лифта он был не то весь раздавлен, не то ему лифтом отрезало голову. Вскоре умер и заведующий Московским отделением издательства Ф.И. Гришин. Как издательство, так и нотный склад Брейткопфа[101]101
  Иоганн Готлоб Иммануил Брейткопф (1719–1794). Известный лейпцигский книгоиздатель и книготорговец, фирма которого была одним из крупнейших книжных центров Европы. Его сын Федор Иванович Брейткопф (1749–1820) жил и работал в России, издавал учебные, духовные, светские книги и музыкальную литературу, был издателем одного из первых музыкальных журналов в России – журнала Императорской итальянской оперы.


[Закрыть]прекратили свое существование.

Наступили тяжелые годы разрухи, Гражданской войны и голода. В эти годы Сергей Васильевич старался помочь всем своим друзьям, родным и близким как только мог, посылая им сначала деньги, а затем посылки, которые являлись для всех, получивших их, большой поддержкой и которые многих просто выручили из беды. В эти посылки входили следующие продукты: мука, крупа, сахар, сгущенное молоко, какао и растительное масло или сало. Словом, по тем временам получение такой посылки являлось очень большим подспорьем. В Москве весьма многие поминали добром Сергея Васильевича, каждый день насыпая сахар в стакан какао со сгущенным молоком. О том, как жил в те годы Сергей Васильевич и что делал, мы не знали ничего. Доходили до нас изредка слухи о его многочисленных концертных выступлениях в качестве пианиста, сопровождавшихся огромным успехом. Однако все это были лишь слухи. Всякая связь с ним оборвалась.