Текст книги "Журнал «Логос» №2/2025"

3

Наметить ответ на этот вопрос в наших силах: нам известен год рождения Менандра – 342/341, и мы хотя бы в общих чертах представляем атмосферу, в которой он формировался; между тем большой статистический материал показывает, что типичным образом именно годы формирования определяют мировоззрение выдающегося творца[9]9
  Simonton D. K. Genius, Creativity, and Leadership. L.; Cambridge, MA: Harvard University Press, 1984. P. 157.


[Закрыть].

Вспомним основные историко-политические вехи, относящиеся к ранней жизни Менандра. В 338 году афиняне и союзники разбиты Филиппом в битве при Херонее. В 336 году македонским царем становится сын Филиппа Александр. В 335 году афиняне, как и все прочие греки (за исключением спартанцев, проявивших строптивость, и фиванцев, чье государство македонский царь повелел разрушить до основания), заключают союз с Александром. В 334–324 годах Александр совершает свой знаменитый поход. Летом 323 года Александр умирает в Вавилоне; известие о его смерти служит сигналом к освободительной борьбе, и союзному греческому войску, во главе которого стоял афинянин Леосфен, удается разбить македонского наместника Антипатра. В 322 году борьба оборачивается поражением греков; в Мунихии, крепости, возвышающейся над Пиреем, располагается македонский гарнизон; демократия в Афинах упраздняется, устанавливается цензовый строй (число полноправных граждан сокращается с двадцати одной тысячи до девяти). Вскоре Афины оказываются втянутыми в междоусобную войну в Македонии. В 317 году вышедший из этой войны победителем Кассандр заключает с Афинами союзный договор, гарантирующий городу самоуправление во внутренних делах, но сохраняющий за Македонией военный контроль над Мунихией; во главе Афин становится Деметрий Фалерский, который правит городом в духе просвещенной конституционной тирании. В 316 году поставленная на Ленеях комедия «Брюзга» приносит Менандру первое место[10]10
  Из-за дефекта рукописи эта дата, будучи обоснованно общепринятой, все же не является абсолютно надежной. См.: Gomme A. W., Sandbach F. H. Op. cit. P. 128 f.


[Закрыть]. В 307 году на фоне охватившей все Восточное Средиземноморье борьбы генералов Александра за его политическое наследие гарнизон Кассандра выбит из Мунихии, и победитель возвращает афинянам независимость и демократию. Деметрий Фалерский покидает город; Менандру, его другу, грозят большие неприятности, но в конце концов поэта оставляют в покое.

Когда Эрик Хэндли в предисловии к своему образцовому изданию «Брюзги» констатирует: «Менандр рос при македонском владычестве»[11]11
  Handley E. W. The Dyskolos of Menander. L.; Methuen, MA: Harvard University Press, 1965. P. 7.


[Закрыть], – тут, казалось бы, не возразишь, но на деле подобная формулировка дезориентирует.

В начале своего правления Александру пришлось отправиться на север Балкан. В Греции распространились слухи, что он там погиб. Фиванцы восстали и повели наступление на македонский гарнизон, размещенный в акрополе Фив. Тут с войском явился Александр, восставшие были побеждены, город разрушен, те, кто не погиб в ходе резни, были проданы в рабство. Греция содрогнулась в ужасе и страхе. Александр потребовал от афинян изгнать тех фиванцев, что нашли в их городе убежище, и выдать вождей антимакедонской партии – афинских граждан. Народное собрание отвергло оба требования. Александр думал о заморском походе, он нуждался в афинском флоте, к тому же нападение на Афины сделало бы официальный предлог для вторжения в Азию (возмездие за персидское нашествие 480 года) смехотворным, – он изобразил великодушие.

Во время похода Александра в своих внутренних делах Афины были свободны. В городе возобладали политики антимакедонской направленности, сторонники дружественных отношений с Македонией держались спокойно. В 330 году произошел громкий судебный процесс, на котором столкнулись лучшие ораторы обеих партий – Демосфен и Эсхин. Политические симпатии судей были явлены столь наглядно, что Эсхин добровольно удалился в изгнание.

По здешним меркам в Афинах в это время наличествовала политическая консолидация редкой степени. Множество граждан принимали активное участие в государственных делах: надписи демонстрируют доселе невиданно широкий круг людей, инициирующих законопроекты и другие общезначимые решения. Все политически видные лица понимали, что не время делать глупости и что нужно укреплять обороноспособность. Обновлялись и совершенствовались фортификационные сооружения, строились боевые корабли. Кардинальным образом была реорганизована двухгодичная военная подготовка молодежи, достигшей восемнадцати лет (Менандр и Эпикур, будучи сверстниками, проходили ее одновременно). Вместе с тем зависимость Афин и других греческих государств от Александра и наместника Македонии предупреждала разорительную перспективу в очередной раз втянуться в какую-нибудь войну. В атмосфере консолидации перед лицом постоянной, но не слишком близкой угрозы рациональные политические решения получали особый шанс. По общему согласию на протяжении 14 лет, с кризисного 338 года и до своей смерти, финансами Афин руководил один человек, Ликург, – сначала формально, а потом, скорее, неформально.

Человек исключительной честности, редкой энергии и решительности (подчас, возможно, с избыточным прокурорским уклоном), Ликург сделал государственные доходы Афин едва ли не более значительными, чем они были в V веке, когда афинскую казну пополняли взносы от многочисленных союзников. Деньги шли не только на корабли, вооружение, обучение военным навыкам афинских граждан. Основанная на богатом государственном опыте интуиция, непрерывная обратная связь политических лидеров с самым широким кругом граждан (вероятно, свойственная афинской демократии в большей степени, чем какой-либо иной политической системе) подсказывали Ликургу и его товарищам верные решения, далеко выходившие, на первый взгляд, за пределы практических нужд. Так, в эти годы большие средства отпускались на строительство общественных зданий, а театр Диониса – в котором были поставлены многие комедии Менандра, его и в наши дни видят миллионы посетителей Афин – получил новые, одетые в камень зрительные места[12]12
  Прекрасный обзор обсуждаемого периода времени дает Христиан Хабихт, см.: Хабихт Х. Афины. История города в эллинистическую эпоху / Пер. с нем. Ю. Г. Виноградова. М.: Ладомир, 1999. С. 14–71, 100–124.


[Закрыть].

Таким образом, Менандр формировался в обществе, которое не было сломлено, воспринимало себя как свободное и напрягало силы, чтобы в будущем добиться лучшего положения, которое становилось богаче, не отказывалось от высоких стандартов общественной жизни, не было раздираемо внутренними конфликтами и сохраняло основания для самоуважения. Формирование в таком обществе делало возможным восприятие сограждан скорее как друзей, нежели врагов или подозрительных личностей, или же безразличных посторонних; способствовало скорее социальному оптимизму и социальной активности, нежели унынию и праздной ностальгии.

В таких Афинах сама их слабость на фоне столь масштабного возвышения Македонии имела позитивное влияние на формирование гуманистического мировоззрения Менандра. Годы его становления проходят в государстве, которое в силу сложившейся ситуации сосредоточено на внутренней солидарности и не замышляет какой-либо несправедливости по отношению к другим государствам. Оно слишком слабо, чтобы впасть в искушение несправедливых насильственных действий по отношению к другим. Это искушение – искушение империализма – преследовало афинскую демократию на протяжении большей части ее существования. То, что считалось интересами государства, шло вразрез с принципами равенства и справедливости, на которых была основана сама афинская демократия. Это создавало напряжение, под знаком которого, можно сказать, проходила вся идейная жизнь Афин начиная с позднего Эсхила. Софокл, чья молодость пришлась на тот краткий период, когда Афины не только боролись за свою свободу, но и самоотверженно шли на помощь другим, сумел соединить разработку неразрешимых, трагических конфликтов с четкими принципами и гуманистическим духом. Родившемуся лет на пятнадцать-двадцать позже Еврипиду это было труднее. Так, в шоке от того, что сограждане учинили на Мелосе, небольшом островном государстве, не захотевшем подчиниться Афинам, он написал «Троянок», где сострадание замученным, протест против жестокой, ничем всерьез не оправданной агрессии сочетается с беспомощностью в обсуждении причин того, как все это могло произойти; спустя несколько лет Еврипид уехал из города. Сократ говорил о невозможности для себя погружаться в политическую жизнь Афин – как в самом деле можно было совместить империализм и жизнь в строгом соответствии со справедливостью?

Теперь в Афинах, освобожденных Македонией от империализма, государственные интересы не стояли на пути у справедливости и человеколюбия. Появилась возможность прийти к последовательному гуманистическому мировоззрению. К тому же со времен Сократа Афины стали городом философов. Менандр формировался в обществе, где была интеллектуальная среда, которая на протяжении уже нескольких поколений ставила жизнь, основанную на нравственных принципах, выше жизни, основанной на выгоде. Мы слышим, что Менандр учился у Феофраста, который после Аристотеля возглавил философскую школу в Ликее. Феофраст написал не только обширные философские и ботанические труды, но и прелестную книжицу – «Характеры». Менандров δύσκολος не соответствует в точности какому-либо из тридцати типов («характеров»), описанных Феофрастом. Но кто станет отрицать, что создателю такого персонажа, как Кнемон, было чему научиться у Феофраста?

Против нашего рассуждения о влиянии особой обстановки в Афинах на мировоззрение Менандра можно выставить то соображение, что гуманистическое начало свойственно эллинистической литературе вообще и новой комедии в частности. Вот слова превосходного знатока предмета: «По эллинистической литературе разлита атмосфера гуманного отношения к людям и мягкой чувствительности». Тот же ученый говорит об «основной установке новой комедии на смягченное изображение социальных противоречий», ее представители, по его словам, «в большей или меньшей степени являются носителями гуманно-филантропических идей»[13]13
  Тронский И. М. История античной литературы. 3-е изд. Л.: Ленучпедгиз, 1957. С. 201, 206.


[Закрыть]. Возражать против этого нет причин. Нужно лишь уточнить, что Менандр занимает все же особое место. Из всех авторов новой комедии именно с ним древние связывают не только художественное мастерство, но и особое интеллектуальное, общекультурное начало. Плутарх говорит, что на комедию образованный человек отправляется в театр только ради Менандра (Mor. 853). Именно Менандр считался мастером афоризмов (хотя циркулировавшие под его именем собрания могли включать плоды остроумия разных авторов). «Менандр и его современники», – выражается Плиний Младший (VI, 21, 4). «Авторов новой комедии много, но Менандра ни с кем не сравнить; так нас учили», – подытоживает традицию поздний античный грамматик[14]14
  Менандр. Комедии. Фрагменты / Подг. В. Н. Ярхо, отв. ред. М. Л. Гаспаров. М.: Наука, 1982. С. 355.


[Закрыть].

Если итоговый консенсус древних противопоставляет Менандра и других признанных мастеров новой комедии, нет ли чего-то общего у этой группы? Есть: все они – Филемон, Дифил, Аполлодор – не были, в отличие от Менандра, афинскими гражданами[15]15
  В другой связи это, конечно же, уже отмечалось: Reckford K. J. The “Dyskolos” of Menander // Studies in Philology. 1961. Vol. 58. № 1. P. 2, n. 3.


[Закрыть]. Вместе с тем едва ли не все, кто прославился в жанре новой комедии, приезжали в Афины, жили в Афинах, ставили свои комедии в Афинах, проникались особой атмосферой этого города, его укладом и особыми традициями, осознанными еще в V столетии:

В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, —

говорит у Фукидида Перикл в речи, произнесенной зимой 431/430 года (II, 37; пер. Г. А. Стратановского), а его Никий летом 413 года призывает сограждан помнить о родине,

… которая наслаждается величайшею свободою, где каждому дана неограниченная возможность жить по своей воле (VII, 69; пер. Ф. Г. Мищенко, С. А. Жебелева)[16]16
  Эти фразы в связи с Менандром и новой комедией уже вспоминали: Тронский И. М. Новонайденная комедия Менандра «Угрюмец». С. 59–60; Konstan D. Comedy and the Athenian Ideal // The Hellenistic Reception of Classical Athenian Democracy and Political Thought / M. Canevaro, B. Gray (eds). Oxford: Oxford University Press, 2018. P. 119.


[Закрыть].

Когда в мире, подпавшем под власть эллинистических монархов, а затем римлян, распри городов-государств потеряли свое значение, а былые обиды и опасения стерлись и испарились, в греческом мире оценили, чем были Афины. Дельфийский декрет, датируемый 125 годом до н. э., воздает афинянам хвалу за то, что они «привели человечество от жизни диких животных к мягкости нравов»[17]17
  Об этом декрете и его неожиданном использовании в не очень давней американской политической жизни см.: Панченко Д. В. Эллинизм Роберта Кеннеди // Неприкосновенный запас. 2024. № 1. С. 144–147.


[Закрыть].

В новой аттической комедии человечность, идущая от политического сообщества, устроенного на принципах равноправия, свободы и всеобщего участия, соединялась с человечностью, имманентной жанру: действие, которое строится так, что в нем нет кровопролития, и где в итоге мы должны порадоваться удаче и благополучию героев, просто не может быть лишено хотя бы налета гуманности[18]18
  О характере новой аттической комедии в известной мере можно судить по дошедшим переработкам ее образцов у Плавта и Теренция.


[Закрыть]. И если у Менандра тот гуманный тип человеческих отношений, который представляет и к которому сознательно приглашает его творчество, являет собой и глубоко укорененное мироощущение, и основательно продуманную позицию, тогда как у его товарищей по жанру все это, вероятно, было более поверхностным, они все же объединены общей тенденцией.

Такое историко-литературное явление, как влияние новой аттической комедии через посредство латинской на европейскую, давно и превосходно осознанно. К этому следует прибавить теперь историко-гуманитарное значение новой комедии, и особенно Менандра.

То, что однажды возникло в Афинах, – театр – в эллинистическую и римскую эпоху получило колоссальное распространение. Археология и наши глаза тому порукой. Помимо Греции, Турции и Италии, руины античных театров можно видеть на Кипре, в Албании, Болгарии, Хорватии, Австрии, Израиле, Иордании, Сирии, Египте, Тунисе, Алжире, Франции, Испании, Швейцарии; их отчетливые следы обнаружены в Англии, Португалии, Бельгии, Люксембурге, Германии, а также в северо-восточном Афганистане. Там, где нет материальных следов, есть исторические, литературные, языковые и прочие. Весть о разгроме римского войска и гибели Красса застала парфянского царя смотрящим «Вакханок» Еврипида. Индийская классическая драма типичным образом делилась на пять актов – деление, настойчиво рекомендуемое в «Поэтическом искусстве» Горация и присутствующее уже в «Брюзге» Менандра. Среди традиционного реквизита в индийском театре был занавес, именуемый греческим («яваника»). Тут даже не приходится удивляться. Во II–I веках до н. э. северо-запад Индии находился под властью греческих царей, а юг страны и в это, и в более позднее время поддерживал тесные торговые контакты с эллинистическим миром. Греческое влияние на индийское искусство определенной эпохи и на индийскую астрономию бесспорно.

Телевидения и кинематографа в древности не было, так что мастерам сценических представлений – будь то в жанре трагедии, комедии или мима – двери всюду были раскрыты настежь. Труппа актеров, наскучив в одном месте, перебиралась в другое.

Удивительное все же найдется: греческая театральная традиция была одним из источников японского театра масок[19]19
  Конрад Н. И. О литературном «посреднике» // Избр. тр. Литература и театр / Отв. ред. М. Б. Храпченко, сост. А. И. Владимирская. М.: Наука, 1978. С. 60–71, особ. 68–69 со ссылками на недоступные мне японские работы.


[Закрыть].

Итак, на огромном пространстве на протяжении многих веков в древних театрах многократно ставились комедии Менандра, а также их обработки, переработки, перелицовки и подражания им. Если мы верим в некоторое воздействие литературы и театра на человеческие души, то какое великое множество людей на Земле сочинения Менандра сделали лучше!

4

Прежде чем переместиться в Рим, подведем краткий итог. В Афинах переход от уклада, в котором общественная жизнь играла огромную роль, к укладу, где от общественной жизни мало что осталось и почти все сосредоточилось на жизни частной, вел не к декадентству, а к гуманизму. Произошло это в первом приближении потому, что общество, основанное на взаимодействии свободных и равных и уже в силу этого проникнутое гуманными началами, сумело сохранить свою внутреннюю устойчивость и при этом волею судеб избавилось от бремени империализма[20]20
  В отличие от европейского, эллинистический гуманизм не мог включить в себя последовательную установку на усовершенствование окружающего мира. См.: Панченко Д. В. Когда закончилось Новое время? // Неприкосновенный запас. 2009. № 5. С. 45 сл.


[Закрыть].

Заметим еще, что декадентство может стать масштабным явлением лишь в обществе, которое само свое существование воспринимает как гарантированное. У небольших греческих городов-государств не было предпосылок для этого. Там и тогда, где и когда ближе всего к этому приблизились – в Афинах V века[21]21
  Перикл, чьи слова передает Фукидид, убежден, что Афины будут вызывать удивление отдаленных потомков, а сам Фукидид называет свой труд «достояние навеки».


[Закрыть], – там же ближе всего подошли к декадентству.

Иное дело Рим, ставший господствовать над всем Средиземноморьем. В Риме декадентство начинается с Луция Корнелия Суллы (138–78 годы до н. э.). С того самого – храбреца, непобедимого полководца, узурпатора, тирана, садиста. Сулла не был тем юношей, который нуждался в совете «Никому не сочувствуй, сам же себя полюби беспредельно»; он и без того прожил свою жизнь так и ничуть того не стеснялся. Он был интересен сам себе и, словно лирический поэт, преобразовал этот интерес в общественно-культурное явление. Он был первой раскрепостившейся личностью среди римских политиков, позволял себе то, что и помыслить не смели другие. Скажут: «Неудивительно – он был первым римским полководцем, поведшим легионы на родной город!» Это верно и существенно, но это о практической политике, личных амбициях, личных обидах, личной бессовестности. Это не о пространстве жизни идей и жестов.

Вот где декадентство Суллы: на его многочисленных трофеях в нашей земле, как свидетельствует уроженец греческой Беотии Плутарх, написано: «Луций Корнелий Сулла Любимец Афродиты» (Plut. Sull. 34). Немало и других свидетельств на это счет. Когда Дарий Великий настойчиво провозглашает в своих надписях: «Ахурамазда мне помог», то это не культурный жест и не эксгибиционизм, а сознательное стремление внушить тем, кто еще не понял, что с таким царем не стоит связываться. Сулле же, великому воину, помогает Венера, а не Юпитер или Марс! Того же рода его настойчивые притязания, возведенные даже в статус официальных, что он – Счастливчик (Felix). Не считаясь с традиционными добродетелями, он регулярно подчеркивает, что в его ослепительной карьере счастье сыграло большую роль, чем расчет и доблесть. Великий полководец призывает нас верить, что он «больше одарен счастьем, чем военными способностями» (Plut. Sull. 6).

Стоит, конечно, учесть, что подобные заявления ему не вредили, поскольку по античной логике счастье указывает на благосклонность богов. Однако по всем контекстам видно, что дело тут не в расчете, а в подкрепленном расчетливой интуицией удовольствии порисоваться и покрасоваться. Показательно, что львиная доля такого рода заявлений восходит к «Воспоминаниям» Суллы. Отнюдь не лаконичным – в 22 книгах. Сохранись они – составили бы в современном издании по меньшей мере пухлый том[22]22
  Среди недавних работ: Flower H. I. Sulla’s Memoirs as an Account of Individual Religious Experience // Religion in the Roman Empire. 2015. Vol. 1. № 3. P. 297–320; Noble F. M. Sulla and the Gods: Religion, Politics, and Propaganda in the Autobiography of Lucius Cornelius Sulla. PhD thesis. Newcastle: Newcastle University, 2014.


[Закрыть]. Писал их Сулла, когда уже всего добился и формально даже отошел от дел. Не приходится сомневаться, что в них было много самовосхваления; но сохранению его власти они служить не могли, это для удовольствия автора, который с увлечением говорит не только о своем счастье, но и о своей внешности – необычном золотистом цвете волос (Plut. Sull. 6). И еще: это в XX веке любой неленивый маршал или генерал, а также многие бывшие руководители государств садились писать или диктовать мемуары; но для римского государственного деятеля писать автобиографию было делом несолидным, Сулла был одним из первых, кто позволил себе это.

Все же не первый. У римской автобиографии несколько неожиданный основатель. Это Марк Эмилий Скавр, написавший «О своей жизни» в трех книгах. Он был знатного рода и гордился своей блестящей карьерой: консул (115 год до н. э.), цензор (109 год до н. э.), на протяжении многих лет председатель сената. «Великий старик нашей партии лучших людей», – почтительно отзывается о нем Цицерон. «Особенно великий по части корыстолюбия», – заявляет Саллюстий, представитель народной партии. Прав или нет Саллюстий, за Эмилием Скавром не числится ни единого значительного деяния, и чем были заполнены три книги его автобиографии, сказать трудно – сохранились лишь жалкие фрагменты. Вполне возможно, что, преисполнившись чувства собственной важности, Скавр решил, что он не менее достойный предмет для сочинения, чем греческий государственный деятель Арат из Сикиона, чья приобретшая известность автобиография появилась в конце III века. Сулла унаследовал от Скавра не только литературный инструмент самовосхваления, но и жену: она была из клана Метеллов, самого могущественного в римской политике того времени.

Декадентство не считает грехом каприз. Сулла капризен: «…он производил впечатление человека переменчивого и с самим собой несогласного» (Plut. Sull. 6). Декадентство поощряет неконвенциональный образ жизни. Сулла демонстративно, вразрез с тем, что считалось подобающим государственному мужу, проводил много времени с актрисами, актерами и кифаристками (Plut.Sull. 2; 36). Декадентство балансирует на грани имморализма и цинизма. Сулла позволил себе вырубить священные рощи и присвоить (с туманными обещаниями относительно возмещения) храмовое имущество. И ради чего? Он спешил поскорее взять штурмом осаждаемый город (речь, собственно, идет об Афинах: «…он опустошил Академию, самый богатый деревьями пригород, и Ликей» (Plut. Sull. 12)). Посредством юмора он придавал такого рода действиям некое эстетическое измерение. Например, он послал в Дельфы своего друга, фокейца Кафиса, приказав ему принять каждую вещь по весу. Тот прибыл в Дельфы, но не решался прикоснуться к святыням.

И когда кто-то сказал ему, что слышал, как зазвучала находящаяся в храме кифара, Кафис, то ли поверив этому, то ли желая внушить Сулле страх перед божеством, написал ему об этом. Но Сулла насмешливо ответил, что удивляется Кафису: неужели тот не понимает, что пением выражают веселье, а не гнев, и велел своему посланцу быть смелее и принять вещи, которые бог отдает с радостью (Plut. Sull. 12; пер. В. М. Смирина).

Оценивая характер разнообразных жестов Суллы, следует иметь в виду его образованность: в знании греческой и римской литературы он не уступал ученейшим современникам – это мы слышим от Саллюстия, который не был поклонником диктатора (Iug. 95).

Стремление к раскрепощению, похоже, носилось в воздухе. За Суллой последовали другие римские политики. Словно с цепи сорвались! Даже идейный консерватор Катон вел себя не прилично, но как считал нужным: например, приходил раньше всех в сенат и, пока прочие собирались, – уважаемый римский сенатор! – демонстративно читал какую-нибудь книгу[23]23
  См.: Панченко Д. В. Римские моралисты и имморалисты на исходе Республики // Человек и культура. М.: Наука, 1990. С. 73–80.


[Закрыть].

Впрочем, разнообразие в самовыражении политиков Поздней Республики редко приводило к вариантам, заставляющим вспомнить о декадентстве. Но кое-что в таком духе проникло в более широкие круги. В связи с событиями загадочного заговора Катилины (63 год до н. э.) мы находим у Саллюстия портрет своего рода декадентки по имени Семпрония:

Происхождением и внешностью, мужем и детьми эта женщина была вознесена судьбой; знала греческую и латинскую литературу, пела, играла, плясала изящнее, чем прилично порядочной женщине; знала многое, что влечет к удовольствиям. Что угодно ей было дороже пристойности и стыдливости; трудно было решить, о чем она меньше заботилась – о деньгах или добром имени. Была столь любострастна, что искала мужчин чаще, чем они ее. Не раз нарушала слово, отказывалась от долгов, бывала сообщницей в убийстве… Однако способностями отличалась незаурядными: умела сочинять стихи, шутить, вести беседу то скромно, то нежно, то вызывающе (Sall. Cat. 25).

Римские женщины последнего века Республики – особая и очень интересная тема. По ним сходили с ума, спрашивали их совета, они могли играть существенную роль в закулисной политике. Здесь многое больше похоже на Париж, чем на Афины. И в ряде других отношений личная и общественная, литературная и политическая жизнь Поздней Республики близка к европейской. Но все это, конечно, близость относительная. Так и с декадентскими повадками и настроениями: они были, но несопоставимого масштаба и значения. В рамках римской жизни декадентское поведение осталось в значительной мере привилегией тиранов – Суллы, Калигулы, отчасти Нерона.