Текст книги "Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник)"

– Да кто бы знал, – махнул рукой майор. – Предположений сотни, правды никто не знает.

Ещенко у окна оживился и бросил коротко:

– Идет.

Васнецов тут же спрыгнул с дивана и подскочил к окну. Остальные солдаты продолжали сидеть, но Игорь решил, что хуже не будет, – раз военный сморит, то и ему можно.

За окном потемнело – будто плотные облака закрыли солнце перед дождем. Но ветра не было и капли не мочили асфальт.

Игорь вытянул шею, рассматривая двор, и не сразу понял, что самое интересное – в небе.

Там с грацией кита плыла огромная глыба хитина и роговых покровов. Походило это все на пирог, посыпанный колючей проволокой, – сплошные шипы, отростки, канаты.

– Что это? – не выдержал Игорь.

– Матка, – пояснил майор. – Мы за ней охотимся.

– Сколько до нее?

– Метров двести, а то и меньше. Они ходят низко, чтобы наши радары их не заметили.

– Огромная, – присоединился к ним Геннадий.

– Не меньше трех километров в диаметре, одного – в высоту.

– Чудеса, – протянул Геннадий.

– Никогда такой не видели, – подтвердил его брат.

– И хорошо, – Васнецов взял бинокль, всмотрелся в инопланетный корабль, потом договорил: – Если матка приходит, начинается самый большой хапун.

Игорь снова посмотрел наверх: удивительно, но огромный корабль инопланетян двигался очень быстро и вдобавок постоянно менял траекторию. То поднимался немного, то опускался, то бросался вправо, то уходил влево.

– Видишь, как танцует? – поинтересовался у Геннадия майор.

Тот угукнул.

– Вот поэтому мы за ним и охотимся. Они, инопланетчики хреновы, умные – после того, как мы с сотню таких завалили, начали постоянно двигаться, чтобы уйти от огня. Радар их заметит, ракетчики долбанут – а пока ракета летит, матка уже на десяток километров в сторону ушла.

– А спутники?

Васнецов потер глаза двумя пальцами:

– Нету спутников. В течение первой недели все пропали.

Он еще раз приложился к биноклю и продолжил, не отрываясь:

– А с земли мы навести не можем. По координатам не успеваем, а присобачить передатчики на трупы этих роботов не получается.

– Не получается?

– Ну да. Сейчас сами увидите почему.

От матки отделились странные силуэты: толстые пузыри с хоботами с двух сторон и двумя парами крыльев – по одной паре над каждым хоботом.

– Это еще что за хрень? – Игорь указал на силуэты.

– Смотри.

Васнецов опустил бинокль, потому что в нем уже не было нужды. Инопланетные роботы с крыльями опустились во двор, зависли над телами крабов. Один – над гусеницей.

Они опустили хоботы к трупам, уткнулись в них, на секунду замерли – и по хоботам пошла вибрация, дрожь. Крабы стали на глазах разрушаться, будто истлевали, как мумии. Пузыри между хоботами надувались, отвисали, будто от воды.

Прошло всего тридцать секунд, и все пузыри собрались над гусеницей. Она была больше, и одного на нее не хватало.

– Они забирают их, – пояснил майор. – Распыляют на атомы, или что-то вроде этого, и забирают.

Он достал из нагрудного кармана маленький прибор размером с палец.

– Это передатчик, который наводит ракету на цель. Мы раз десять пробовали оставить его в телах. Хрена! Тела исчезают, а передатчик оставался лежать. Эти заразы даже людей не всегда целиком захватывают, так что тоже не вариант. Они только беременных женщин захватывают целиком и невредимыми.

– А уничтожить нельзя? Женщин?

– Кого?

– Трупы. Они ж наверняка из них потом новых строят.

Майор с уважением посмотрел на Игоря:

– Толково уловил, – и продолжил: – Уничтожить можно. Если поджечь или взорвать, то кое-что обязательно останется. По-хорошему, самым лучшим оружием против них является напалм или сильный взрыв, который обуглит тело. После такого они уже своих не забирают. Похоже, материал становится негодным. Так и валяются, пока крысы не растащат по кусочкам.

Пузыри с хоботами закончили работу – на площадке не осталось ничего, ни малейших остатков крабов и гусеницы, выметено чисто, как перед свадьбой.

В небе танцевала матка.

– Видали? Вот поэтому и нужен другой способ. Мы уже две недели шарашимся, ищем варианты. Пока ничего не придумали.

Он повернулся к своим:

– На сегодня все. Ужинаем и спать. Голиков, разведай, чего на кухне есть.

– Уже, товарищ майор! Нашел сухие хлебцы, гречку, тушенку, консервы из сайры и водку. И чай с сахаром.

– Водку отставить! – отрезал майор. – Остальное использовать на ужин. Что лишнее – распределить между бойцами, по ранцам.

Пока рядовой распоряжался на кухне, Игорь снова подсел к майору.

– Скажи, Васнецов, а что у нас с армией?

Военный вздохнул – не весело, но без особой тоски:

– Есть еще. Много погибло, но не все. Положение, как говорится, критическое, почти нет авиации и танков, мотострелков и десантников крепко потрепало, флот, считай, весь ко дну пустили. Но вот артиллеристы и ракетчики – этих еще немало. Беда в том, что боеприпасы и все такое рано или поздно закончатся, а заводы не работают, на складах инопланетяне орудуют. Хорошо еще, не догадались взорвать все. Тогда бы совсем хреново стало. Хотя и так не сахар.

– И что – есть у нас шансы?

Васнецов грустно хмыкнул:

– Самому интересно узнать. Партизаним пока – они не научились вычислять наши подземные бункеры и ракетные станции. А что потом будет… Потом и увидим.

Он потянулся к столу и замер, растопырив пальцы:

– А где передатчик?

Игорь посмотрел на стол – прибора не было.

Васнецов быстро заглянул под стол, откатил кресло, осмотрел ковер – пусто. Он крикнул на кухню:

– Передатчик брал кто-нибудь?

– Никак нет, товарищ майор, – отозвался нестройный хор.

– Черт! А где же он?

– Последний, что ли?

– Да нет, не последний. Просто мало их у нас. Куда он мог подеваться? Ума не приложу.

Игорь обвел пустую комнату таким же растерянным взглядом, потом опустился на колени, заглянул под диван – пыли много, передатчика ни следа.

– А где твой брат?

Игорь резко выпрямился, вскочил на ноги:

– Что с ним?

– Не знаю, – скрипнул зубами майор, – но его нет, и передатчика нет.

– Он не мог взять…

– Мог! Кроме него больше некому.

На улице раздался шум. Игорь и Васнецов обернулись к окну – там кружили необычные инопланетные роботы. Они походили на спрутов с пропеллерами, лопасти вращались, щупальца висели как шланги.

– Хапун! – выдохнул майор. – Там человек! Бойцы, слушай мою команду – в ружье.

Военные высыпали из кухни, бросились к окнам с оружием на изготовку – и замерли.

Игорь протиснулся между ними и тоже застыл, оторопев.

По двору, под щупальцами пропеллерных спрутов спокойно шагал Геннадий. Он был по пояс раздет, живот гордо выдавался вперед.

– Что он делает? – майор повернулся к Игорю. – Ты понимаешь?

Тот не успел ответить.

Геннадий замер, похлопал себя по животу и, подняв руки, крикнул:

– Ловите меня!

Игорь вцепился в плечо майора:

– Надо стрелять, они же захватят его!

Васнецов осторожно высвободился:

– Не хочу тебя обидеть, но, похоже, твой брат понимает, что делает.

Спрут плотно сжал щупальца и зашел в пике – прямо на Геннадия. Тот стоял совершенно спокойно, будто ожидал автобуса на остановке. Разве что ногой не притоптывал.

– Он рехнулся! – Игорь схватил ружье, прицелился.

Майор коротко дернул головой, и Тимохин с Ещенко мгновенно скрутили младшего брата, прижали к стене.

– Тихо. Твой брат это неспроста затеял. Не будем ему мешать.

Игорь дернулся, но солдаты держали его крепко.

Спрут упал на Геннадия и тут же взмыл, плотно держа того в щупальцах. Человек был туго стянут, не пошевелиться. Васнецов успел разглядеть его лицо – спокойное, даже отрешенное. Только уголки губ слегка приподняты.

Улыбка.

В глубине комнаты ожила рация:

– Шатун-три, Шатун-три! Я Берлога, я Берлога. Как слышишь меня, как слышишь? Прием.

Майор Васнецов бросился к ней:

– Я Шатун-три, я Шатун-три. Слышу хорошо, хорошо слышу. Прием.

– Что у вас? Почему заработал передатчик?

– Заработал?

– Еще как, Шатун-три. Ты засадил его матке? Можем пускать «Марусю»?

Васнецов повернулся к Игорю, которого все еще прижимали к стене:

– Глыба у тебя брат. Грандиозный человек.

И сказал в рацию:

– Так точно, Берлога, мы нашли другой способ.

Он выглянул в окно – там спрут уносил Геннадия к самой матке; они уже почти потерялись на фоне ее огромного тела.

Васнецов снова поднес переговорное устройство к губам:

– Так что, Берлога, так точно – запускайте «Марусю», запускайте.

– Не обманешь, Шатун?

Васнецов вздохнул и, стараясь не смотреть на Игоря, ответил:

– Не обману, Берлога. На этот раз все точно.

– Молодец, майор, молодец! Теперь-то мы дадим им прикурить! Держитесь, гады. Все, Шатун, жди посылочку.

В рации затрещало, потом голос в рации сменился:

– Шатун-три, молодец. Если получится, представлю тебя к награде…

Голос человека пресекся, но он пересилил себя и закончил:

– Понимаю, что пустое, по нынешним временам, но ты заслужил. Давай, сынок, с Богом.

– Спасибо. – Васнецов все так же избегал смотреть Игорю в глаза. – До связи, Берлога.

– Отпустите его, – сказал майор бойцам. – Все уже.

Игорь сполз по стене. Он хотел что-нибудь сказать, накричать на военных, обложить их матом, разбить морды.

Но слов не находилось. И сил тоже.

Ещенко посмотрел на часы на руках:

– Шесть минут до подлета, командир.

Майор тяжело прошелся по комнате, потом подошел к Игорю, присел перед ним.

– Брат у тебя – настоящий человек. Ты понял, что он сделал?

Игорь помотал головой; слов по-прежнему не находилось.

– Не знаю, как он на это решился, но однозначно – кремень мужик. Кто бы мог подумать, что инопланетяне, похоже, не различают, где беременная женщина, а где просто пузатый мужик. По крайней мере, на этот раз не различили. Теперь он доставит передатчик прямо на матку.

Игорь промолчал. Васнецов продолжил оправдываться:

– Твой брат как мужчина поступил – это был единственный выход, и он его использовал. Ты пойми, у них таких кораблей всего сотни три осталось, и подкреплений мы пока не видели. Поэтому каждый уничтоженный корабль – это шаг к победе… Хотя, наверное, сейчас это глупо звучит. На твоем-то месте.

Игорь вяло кивнул и промямлил:

– Геля всегда был такой… Упрямый. Как баран. Мы с ним однажды в поход пошли – так он десять часов шел, пока не нашел место для привала, которое ему понравилось. Мы с ног валились все, а он шел и шел. И нашел. Понимаешь?

Майор не ответил, просто похлопал Игоря по плечу.

У окна снова оживился Ещенко:

– Кажется, летит!

Самой ракеты они не увидели, просто «танец» инопланетного корабля стал совсем дерганым, превратился из вальса в сумасшедшую джигу. С одного конца отделилась тучка маленьких существ.

– Завесу пытаются поставить, – прокомментировал рядовой Голиков.

– Хрена им лысого, а не завесу, – отозвался Ещенко. – Не успеют.

Не успели.

Матка инопланетян резко вздрогнула всем огромным телом, и до людей долетел отзвук взрыва. Корабль быстро-быстро окутался дымом, взвесью из ошметков плоти, капельками огня. Еще мгновение – и плотное облако стало распадаться на мелкие островки. Они падали к земле, полыхая, оставляя длинные хвосты дыма и огня.

Нещадно завоняло мерзким запахом обуглившегося тела.

Куски инопланетного корабля падали на опустевший город, шмякались на асфальт, ломали деревья, бились в дома, обдавая их огнем. Небо быстро очищалось от дыма.

Снова стало светло. Если бы не гарь, вонь и разбросанные то тут, то там кучи обгоревшей плоти, можно было бы подумать, что ничего и не было.

Затрещала рация:

– Шатун-три, Шатун-три. Есть попадание? Отвечай – есть попадание?

– Так точно, – отрапортовал майор, – есть попадание! Расщелкали орешек подчистую. Только крошки остались!

– Так держать, Шатун-три. Ждем новых наводок. Отбой.

– Отбой.

Игорь оторвался от созерцания догорающих кусков инопланетного корабля и сказал майору, не сдерживая сарказма:

– Это где ж можно найти столько настоящих людей, как мой брат, которые решатся пожертвовать собой?

Майор Васнецов провел ладонью по коротко стриженному подзатылку, потом повернулся и сказал, четко выговаривая каждое слово:

– Не знаю. Но у меня есть задача, и я буду ее выполнять. Потому что, чем лучше я ее выполню, тем меньше этих инопланетных сук останется. И мне, я тебе честно скажу, не очень-то важно, как я этого добьюсь. Надо будет – сам туда полезу с передатчиком. Уяснил?

Игорь кивнул.

Майор кивнул своим:

– Пошли, бойцы.

Солдаты прошли мимо Игоря тихо, не смотря ему в глаза.

Васнецов шел замыкающим. Он остановился в дверях и, глядя твердо, без дрожи, сказал:

– А брат у тебя – настоящий человек. Не то что ты.

Он махнул рукой и вышел.

Игорь долго сидел в квартире. Стемнело, затрещали цикады. Игорь так и не встал с кресла. Лишь утром, когда уже рассвело, он прошелся по квартире, нашел тетрадь и ручку и засел на кухне.

Геля погиб, погиб не зря, но глупо. Должен быть другой способ.

Обязательно должен быть.

Алекс де Клемешье
НА ИВАЕВСКОЙ ВЫСОТЕ

Когда впервые за туманами запахло огнем,

Он стоял за околицей и видел свой дом,

Картошку в огороде и лук у реки.

Он вытер слезу и сжал кулаки,

Поставил на высоком чердаке пулемет

И записал в дневнике: «Сюда никто не войдет!»

…Красные пришли – и обагрили закат,

Белые пришли – и полегли, словно снег,

Синие – как волны откатились назад,

И все это сделал один человек,

Молившийся под крышей своим богам,

Молившийся под крышей своим богам…

«Наутилус Помпилиус». «Последний человек на земле»

Лейтенант был лопоух и чрезвычайно стеснялся этого. Под неотрывным взглядом сидящего напротив, через стол, деда Ильи он краснел лицом, суровел тонкими губами и принимался еще громче стучать пальцами по клавиатуре ноута. А дед Илья, может, и глядел на уши лейтенанта, но самих ушей не примечал, а думал примерно так, что вот, мол, сидит Гринька Колобоков, который Захара Колобокова правнук; что уехал этот Гринька в город, и выучился на милиционера, и два года проработал в Томске участковым, а теперь – вот, армейский командир. Может, их, милиционеров, всех сразу мобилизовали, а может, он и добровольцем пошел. Дед Илья, оглаживая кучерявую «боярскую» бороду, пытался припомнить, каким пацаненком рос нынешний лейтенант Колобоков, но вспоминалось только, что был Гринька дюже терпеливым. Другие дети, к примеру, рассадят коленку и ревут, а этот зубы стиснет – и молчит. «Уж такой терпеливый, что даже бабу перетерпит!» – подумал дед Илья и шумно, во всю саженную грудь, вздохнул. Привлеченный вздохом, лейтенант поднял голову.

– Так, стало быть, все? – строго спросил Колобоков и пуще прежнего застеснялся: во-первых, своего бывшего односельчанина он крепко уважал и даже побаивался, и собственный строгий тон вдруг показался неуместным; во-вторых, Григорий, целый вечер общаясь со стариком, так и не смог выбрать, как же его называть – по имени-отчеству, официально, или дедом Ильей, как в детстве, или дядькой Ильей, как, например, отец и старшие братья. Он уж раз десять примерялся то на «вы», то на «ты», сбивался и сердился. Прокашлялся, начал заново: – Точно, говорю, все эвакуировались?

– Врать буду? – удивившись бровями, откликнулся дед.

Теперь уже лейтенант молча и неотрывно смотрел – наверное, по милицейской привычке, и могучие плечи старика под таким взглядом увядали, скукоживались. «Вот ведь, холера задери! – с тоскою думал дед Илья. – Любую бабу перетерпит! Иная баба, она куда терпеливее мужика быват, а уж этот Гринька!.. Ох уж этот Гринька…»

– Ну, считай… – Чтобы хоть как-то укрыться, выйти из-под взгляда, дед принялся загибать мясистые пальцы. – Фроловы третьеводни все съехали, Лузгины тогда же. Почитай, как загрохотало – так и собрались. Колобоковы – не твои Колобоковы, а которы у ручья, – те сперва скот перевезли, потом вещи, потом уж и сами подались. Как скот перевозили – это же смех один! Лошаденки-то их к кузову машинному привычные, их кажное лето на дальни покосы отправляли, а вот корова с овцами – это, я тебе доложу, водевиль!.. кхм…

– Дед Илья, – тихонько перебил лейтенант, – я ведь не про них. Эти у меня все тут отмечены. – Он постучал ногтем по ноуту. – Кто, когда и даже куда. Последних, сам знаешь, мои же ребята и перевозили. Кто совсем без родственников, без пристанища – те пока в лагере под Томском. Завтра-послезавтра эвакуация дальше двинется, на север. И никого здесь не останется, понимаешь? Совсем никого! Машина, на которой я приехал, она ведь последняя! Больше рейсов не будет. А у меня тут, в компьютере, еще один человек числится.

– Неправда твоя! – вскинулся дед. – Не может ентот человек у тебя числиться!

– Это почему же?

– А потому что я весной в переписи не участвовал! Я тогда на длинной рыбаловке был – меня и не переписали. Мож, решили, что помер, мож, подумали, что в други каки места подался на старости лет… А только опосля я все лето пенсию не получал, потому как в ведомости меня нету! Енто что же, для пенсии нету, а для эвакуации – есть?

Лейтенант побарабанил пальцами по шероховатой дубовой столешнице, поморгал на ситцевую занавесочку над печкой и вдруг заоглядывался, впервые дивясь размерам горницы деда Ильи – это как же он в такой комнатенке поворачивается? С другой стороны, небольшой дом – меньше хлопот одинокому мужику.

– На рыбалке, говорите? – раздумчиво переспросил Григорий. – Это вы, наверное, на осетра ходили, а?

– Ишь ты! – нахмурился старик. Рыбалка – это дело личное, можно сказать, интимное, и не принято задавать вопросы, раз тебя с собою не позвали. Тем более если ты милиционер, пускай и бывший, и из местных, и лучшего дружка правнук. – А хучь бы и на исетра!

– На дальние заводи или на Обский Мостище?

– А хучь бы и на Мостишше! – совсем осерчал хозяин.

– Красиво там… – мечтательно улыбнулся лейтенант. – Сто лет не был! Красиво ведь, а? Я помню, там кедрач… На заводях – там все больше осокори, а на Обском Мостище – пушистый такой кедрач. С того берега смотришь – будто мох на камнях, ладошкой провести-потрогать хочется.

– Ишь ты! – оттаивая лицом, повторил дед.

– Я ведь все понимаю! – вдруг жарко зашептал Гринька. – Я и сам к этим местам душою прикипел, а уж вы-то!.. Я, вон, все зубы исскрипел-искрошил, приказы исполняя – отступаем, отступаем, эвакуируем, и никакой ведь надежды!

– Никакой?

– Совсем!

– И ничем его не возьмешь?

– Да уж всякие средства попробовали – бесполезно! Ты даже не представляешь, какие у нас теперь технологии, какие секретные разработки в дело пущены, какое вооружение! А ему – что комариный укус!

– И откель же такой супостат на наши головы? – качнул бородою старик.

– Монарх-то? Дед Илья, а ты в астрономии силен? А то я могу на компьютере показать, откуда он явился. Показать?

– Да ну! – отмахнулся хозяин. – Ты мне только скажи – он и взаправду со звезд? Побожись!

Теперь уже отмахнулся лейтенант.

– Пол-Китая прошел за неделю, Казахстан задел, Монголию выжег. Столько народу полегло, дед! Ужас просто! День-другой – тут уже будет. А ты кочевряжишься, ехать не хочешь…

– Н-но! – встрепенулся хозяин.

– Да я понимаю, понимаю, – поник плечами лейтенант, нащупал на краю стола фуражку, надел. – Кого другого я б и слушать не стал: у меня, вон, целый взвод в машине для таких целей, чтоб не слушать. А вот твое решение – да, уважаю. Потому что не блажь это, не упертость стариковская, а… – Ближнее к нему окно выходило на Иваевскую горку – там, в темноте, в ельнике, уже густился туман, подошедшим тестом выпирая то тут, то там меж стволов и лапищ. Посмотрел в то окно Гринька Колобоков – и такая тоска полилась из его глаз, что дед Илья даже оробел слегка. – Мне бы тоже тут помереть хотелось, – совсем тихо проговорил бывший односельчанин, а теперь армейский командир, – вот прям тут, у ручья, под той вон елью! Но завтра лагерь дальше перевозить, под Томском который, там три тысячи четыреста восемьдесят человек… из окрестных сел… а потом еще… и это…

Что-то бормоча почти беззвучно, зажав под мышкой ноутбук, лейтенант, не прощаясь, вышел из горницы, хлопнул дверью. Хозяин несколько минут сидел недвижно, потом покачал головой, вздохнул шумно:

– Ты терпеливый, Гринька. Ты перетерпишь.

Он поднялся с лавки, уперся пудовыми кулаками в стол, постоял так раздумчиво, посопел носом. Следовало бы протопить печку – да время уж позднее. Следовало бы натаскать воды – так, обратно же, полночь скоро. Может, и поесть бы следовало, но не любил дед Илья с полным животом спать укладываться. А и сна-то ни в одном глазу, хотя денек выдался суматошный. И какой-то… душещипательный, что ли? Проводы, проводы, прощания.

Дед Илья повернул голову к большой картинной раме на стене. По местному обычаю, вместо пейзажей или, там, натюрмортов, в рамы помещались фотографические карточки. Разнокалиберные снимки топорщились пожелтевшими уголками, налезали друг на друга, образуя понятную только хозяевам обрамленную мешанину поколений. Среди десятка-другого фотографий старик отыскал взглядом фронтового дружка Захара. Кро-охотный был снимочек, выцветший совсем, неприметный, а видел и понимал поболее живых людей. Так, во всяком случае, деду Илье давно уже казалось.

– Вот что, Захар, хочу тебе сказать, – прогудел он, перетаптываясь с ноги на ногу, а руки все так же в стол упирая. – Нынче ты двум сценам был сосвидетелем. Перва сцена в двенадцатом часе дня произвелась. Это, значит, когда Евдокия Матвевна прощаться прибежала. Вот тут, в дверях, застыла – и молчит. Вроде укорят меня. А я-то вижу, что сердце у ней буквально выпрыгиват. Это почему? А потому, дружка Захар, что не досвиданькаться она сюда зашла, а хоронить меня заране. Хо-ро-нить! С поминками. А? Каково? Мне бы ее, голубушку, пожалеть да расцеловать перед расставаньем, а меня така злоба взяла! Нет, ты ж видал: я грубости не допустил. Но ведь и не попрощался честь по чести!

Дед Илья оторвался от стола, обошел его, наклонился к низкому окошку, вгляделся в туман и темень Иваевской горки. Тишина стояла окрест – не брехали в опустевших дворах собаки, не взмыкивали возле вымени телята, не трещали бензопилы на дальней лесосеке. И там, за тайгой, где три дня нещадно громыхало, сейчас тоже было тихо.

– Друга сцена, значит, только что образовалась. Твой-то правнучек тебя и не приметил, а? Мож, и не знат, что ты тут висишь? Кхм… Вот ты в какой момент угадал, что он не станет мне руки выкручивать и силком в машину тащить? Я, к примеру, в такой момент угадал, когда он мне хотел на планшетке своей показать, откуда Монарх к нам явился. Мож, и не большой секрет, и не военная тайна вовсе, не стану спорить. Мож, по теревизиру сто раз об ентом сообщили. А только Гринька-то с таким видом предложился, будто бы напоследок подивить хотел, чтоб, значит, образованным помирать мне приятнее было. Какой с мертвяка спрос, даже ежельше он секреты знат? Слышь, Захар? «Я понима-аааю, понима-аааю!» А сам-то, правнучек твой, ни черта не понимат! Так-то…

Дед Илья обнаружил пяткой скрипучую половицу, потопал по ней, цыкнул досадливо зубом.

– Завтра подновить надобно будет. Непорядок, ежельше в доме скрипеть начнет кто ни попадя! Утром машинку нашу достану, расчехлю-распакую, все подготовлю, а останется время – так и за половицу возьмусь. День дли-иинный… Слышь, Захар, а ты машинку-то нашу помнишь? Это ж не машинка, а сплошная глобальная катастрофа, хех-хех! Кирдык всему, хех-хех! Смертоубийство одно! Вот и поглядим мы на Монарха тогда, холера его задери!

Сколько себя помнил, спал дед Илья помалу, особенно в летнее, светлое время. Молодость сейчас всплывала чем-то далеким и смутным, но старик был уверен, что и тогда не мог дрыхнуть подолгу – от этой самой молодости, кипучести характера, от жадности к жизни. В зрелые, трудовые и военные годы вовсе было не до того, чтобы дремать сколько влезет. Сейчас же, в возрасте, который и представить себе трудно, засыпал дед Илья крепко, высыпался быстро, сны видел короткие, но яркие, а поднимался еще до первых солнечных лучей. Если не был занят домашними или какими еще заботами, присаживался к столу, подпирал бороду кулаками и смотрел в низкое окошко. Сплошная, шершавая, непроглядная по причине темноты Иваевская горка едва заметно и тревожно пошевеливалась, вздыхала туманом. А потом начинало происходить чудо: мрак протаивал, будто пролитые чернила постепенно впитывались в песок, и вот уже прямо перед стеклом возникала тоненькая веточка, которой мгновение назад совсем не было. Сразу после веточки появлялись звуки и запахи, словно кто-то невидимый поворачивал выключатель – вот скрипнул в чаще старый кедр, вот вторила ему задетая ветерком соседская калитка, вот пичуга проснулась – будто заново петь учится и пока еще стесняется концертировать в полный голос; вот тугой лесной дух толкнулся в лицо, сперва только хвойный, древний, звериный, потом к нему подмешивался запах йода с реки, затем уж и тонкие струйки прибегали – цветов и трав, молока и меда. Ну а потом этот кто-то выкручивал выключатель до конца, на максимальную мощность – и взрывалась тайга петушиным криком, коровьим мычанием, собачьим лаем, рыком тракторов и бензопил, ароматами навоза и солярки. На самой верхушке горки возникал пожар, сначала медленно, а затем быстрее и быстрее, опасно и радостно катился он кипящим валом по лапам елей вниз, к дому деда Ильи, и очень дед Илья этот момент любил, любил переживать его снова, робел и тревожился – а ну как сегодня по-другому выйдет? Но выходило всякий раз так, как надо, правильно и исконно, как и прошлым летом, как сотню и даже тысячу лет назад.

Сегодня все пошло наперекосяк. Во-первых, старика очень рассердил сон: он, молодой еще Илья, рыбалит на порогах, стоит на камнях, обдаваемый тучей брызг, от которых не спасает ни зюйдвестка, ни шитая на заказ брезентовая спецовка; то слева, то справа от Ильи осетры медленно, по-коровьи высовывают из воды морды, Илья неторопливо, степенно поворачивается к ним и стреляет из рогатки. Подбитые рыбины послушно плывут на мелководье, где и укладываются штабелями.

– Это что же?! – возмущался проснувшийся старик. – Это где же видано, чтобы на исетров с рогатками ходили?! Да разве ж исетры таки дураки, чтобы морды под рогатку подставлять?

Расстроенный, раздосадованный несправедливостью сна по отношению к рыбалке вообще и к осетрам в частности, дед Илья кое-как оделся и подсел к окну, но сосредоточиться не мог.

– Придумают же! – сердито качал он головой, от возмущения не примечая пока изменений – не мычали коровы, не лаяли собаки, не хлопали калитки, не перекрикивались соседи; изменений логичных и ожидаемых, но неприятных и незаметно, подсознательно раздражающих.

Раскачивался на лавке, маялся дед Илья, таращась в окно невидящим взглядом, затем не выдержал, стукнул кулаком по столу.

– Они бы ишшо показали, что я на медведя с рогаткой!!!

Кто такие, эти «они», которые сны показывают, дед Илья не знал, но в этот момент презирал и даже ненавидел их за недостоверность.

Будто откликнувшись на удар кулака, содрогнулась земля, дернуло занавески, закачался под потолком выцветший плафон люстры, в сенях свалилась с гвоздя сеть. И, самое удивительное, пронеслась за окном заполошно трепыхающаяся, пищащая тень. Дед Илья не то чтобы испугался, но вздрогнул от неожиданности, поднялся в недоумении.

– Енто что же деется? – спросил он у люстры и, не дождавшись внятного ответа, направился к дверям.

Нет, не взрыв его удивил – к сотрясанию почвы он был готов, потому как знал о надвигающейся на него войне. А вот летающие и по-птичьи пищащие под окнами тени – это из какой же оперы?

На высокой, недавно подправленной завалинке сидел перепуганный петух.

– Тьфу ты! – в сердцах махнул рукой дед Илья. – Я уж думал – космический Монарх пожаловал, а тут!.. – Он в нерешительности потоптался. – Ты чей же будешь, а? – Помолчал задумчиво, пошевелил усами. – Я так считаю, что енто Фроловы тебя забыли, потому как у Фроловых петухи завсегда нарядные были. Ишь ты! Блестишь-то как!

Действительно, скатившийся с верхушек елей рассветный пожар ярко вспыхнул на петушиных перьях, отливающих медью и золотом с васильковыми прожилками.

– Ну, сиди, блести себе, – разрешил дед Илья. – А я, значит, раз ты меня все одно выманил из дому, пойду гляну, далече ли енто грохотало.

Иваевская горка, может, и не была высокой, и даже серьезным холмом не считалась, но видно с нее было далеко во все стороны. Обычно дед Илья, молодцевато расшвыривая сапогами остатные клочья тумана, добирался до вершины минут за пять, но сегодняшнее утро не задалось во всем. Петух позволением блестеть на завалинке не воспользовался, увязался за стариком, поминутно забегал вперед и путался под ногами.

– Натурально собачонка! – останавливаясь, изумлялся старик, обходил помеху и через пару шагов вновь останавливался. Петух и рад бы не мешаться, но птичьих ног не хватало придерживаться нужного темпа, а плестись в арьергарде он никак не желал.

В результате на вершине горки дед Илья оказался только через полчаса – и тут снова громыхнуло. Капельки росы, блестевшие на кончике каждой сосновой иголки, брызнули в лицо, с гомоном вспорхнули перепуганные птахи, заметался в папоротниках петух.

Как известно, звук, свет и колебания почвы распространяются с разными скоростями, и потому, выбравшись на свободную от подлеска площадку, дед Илья застал гриб уже во всей чудовищной красе – грязно-дымным солнцем на ножке поднимался он над далеким горизонтом. Когда-то давным-давно старик оказался свидетелем испытания бомбы – тогда ядерный шампиньон был виден с двухсот километров, а в ста километрах от эпицентра, говорят, люди получили ожоги. Сейчас гриб был, похоже, дальше, но и мощность его была неизмеримо больше.

Старик досадливо покачал головой. Вчерашний тихий день подарил слабую надежду на то, что продолжения не последует. Почему бы и нет? Дошел Монарх до границ земли русской, подивился красоте бескрайних просторов – да и решил пощадить вековую тайгу, осетров в тихих заводях, покинутые деревеньки и города и, самое главное, людей, в панике пятящихся от приближающегося супостата. А вышло, что зряшной надежда оказалась.

Было, правда, непонятно – Монарх ли атомную бомбу взорвал, или это наши его атаковали. Говорили, что у Монарха все больше лазерное оружие, но кто знает? В любом случае, короткая передышка кончилась.

Отвернувшись от ядерного гриба, дед Илья обратил лицо на северо-запад, туда, куда отступала армия и эвакуировались мирные жители, посмотрел с тоскою на верхушки сосен и кедров, на деревню, за ширь реки, втянул шумно носом, шепнул в бороду:

– Отзовись!

И, уже не оглядываясь, принялся спускаться.

По причине хорошей погоды и отсутствия посторонних глаз «машинку» дед Илья решил собирать во дворе, на садовом столике, врытом в землю под старой осенней яблоней. Лазить в погреб за завернутыми в промасленные тряпицы частями пришлось трижды, и придется еще раз – уже потом, когда время подойдет, за льдом, все лето не тающим в «холодном» углу погреба.