Текст книги "Приход № 7 (июнь 2014). Троица"

Возрождение церковной жизни на территории, оккупированной германскими войсками, не только свидетельствовало о сохранившейся у многих советских граждан потребности иметь религиозную жизнь, но и активно использовалось немецко-фашистской пропагандой. Подобная ситуация требовала от коммунистического режима ответных мер пропагандистского характера в религиозной сфере. В то же время последовательная политическая лояльность, проявленная руководством Московской Патриархии по отношению к коммунистическому режиму даже в период жесточайших гонений на церковь и в первые годы войны, убедила Сталина в готовности митрополита Сергия (Страгородского) осуществлять свою деятельность именно в тех рамках, которые определит для Русской Православной Церкви возглавлявшийся им тоталитарный режим. Эти обстоятельства, как, впрочем, и необходимость иметь в войне с нацистской Германией союзников из числа западных демократий, общественное мнение в которых традиционно исходило из признания определяющего значения христианских ценностей, вынуждали Сталина очеловечивать политический облик СССР допущением в стране хотя бы в ограниченных рамках религиозной жизни ведущей христианской конфессии.

Результатом этих прагматичных тактических перемен в принципиально антихристианской политики коммунистического режима стала не только встреча Сталина с митрополитом Сергием (Страгородским) 4 сентября 1943 г., но и собранный в «большевистских темпах» 8 сентября из 19 архиереев Собор, избравший без голосования митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси. Краткий доклад митрополита Сергия (Страгородского) на этом однодневном Соборе, собранном после четвертьвекового методично-кровавого разрушения Церкви в России, был посвящен не путям возрождения церковной жизни, но «деятельности Православной Церкви за два года Отечественной войны». «О том, какую позицию должна занять наша Церковь во время войны, – сказал митрополит Сергий (Страгородский), – нам не приходилось задумываться, потому что, прежде чем мы успели определить как-нибудь свое положение, оно уже определилось – фашисты напали на нашу страну, ее опустошали, уводили в плен наших соотечественников, всячески их там мучили, грабили и т. д. Так что уже простое приличие не позволило бы нам занять какую-нибудь другую позицию, кроме той, какую мы заняли, то есть безусловно отрицательную ко всему, что носит на себе печать фашизма, печать враждебности к нашей стране. Архипастыри сочли своим долгом не только самим встать на эту позицию, но и свою паству призвать к этому… Наш народ охотно откликался на наш призыв. Призывали мы его к жертвам на нужды войны. Пожертвования шли непрерывным потоком и составили очень значительную сумму… Я, между прочим, в свое время обратился к нашему церковному обществу с предложением собрать средства на устройство танковой колонны имени Димитрия Донского. Мною руководило желание повторить пример Преподобного Сергия, который на поле брани выслал своих двух схимников. Конечно, это были слабые воины, если смотреть на них с физической стороны, но они несли на себе благословение Троицкой Лавры и Преподобного Сергия, и поэтому появление их в рядах русского воинства, несомненно, подняло дух последнего и способствовало поражению Мамая. Так и наши танки, думал я, не Бог знает, какая это могла быть помощь нашему русскому воину и воинству, но это было наше благословение, это был знак того, что Церковь не оставляет воинов и на поле брани, что она их благословляет и готова участвовать с ними в самих боях, чтобы добиться освобождения нашей Святой Руси от нашествия иноплеменников. Постоянная готовность народа, наших богомольцев, и постоянный призыв пастырей к этим пожертвованиям обратили на себя внимание и правительства. И вы лично имели возможность убедиться, с каким сочувствием глава нашего правительства Иосиф Виссарионович Сталин отнесся к патриотической деятельности нашего духовенства и к нашим просьбам, касающимся дальнейшего устройства нашей Церкви. И, конечно, оказывая нам это внимание, он может быть уверен, что мы и впредь с еще большим усердием будем продолжать вместе со всем русским народом служить общему делу освобождения нашей родины от фашистского нашествия».

Важнейшим наряду с весьма своеобразным избранием Патриарха решением этого Собора стало постановление, которое на соборном уровне должно было закрепить проводившуюся в посланиях митрополита Сергия (Страгородского) мысль о том, что защита богоборческого коммунистического государства в условиях войны является религиозным долгом каждого русского православного священнослужителя и мирянина. «Среди духовенства и мирян, – подчеркивалось в постановлении, – находятся такие, которые, позабыв страх Божий, дерзают на общей беде строить свое благополучие: встречают немцев, как желанных гостей, устраиваются к ним на службу и иногда доходят до прямого предательства; выдавая врагу своих собратий, например, партизан и других, жертвующих собою за родину… Фашисты понесут справедливую кару за свои грабежи, убийства и прочие злодеяния. Не могут ожидать себе пощады и эти приспешники фашистов, думавшие поживиться за их спиной на счет своих братий. Святая Православная Церковь, как русская, так и восточная, уже вынесла свое осуждение изменникам христианскому делу и предателям Церкви. И мы, сегодня, собравшиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа, подтверждаем это осуждение и постановляем: всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик – сана».

Этим постановлением отлучались от Церкви миллионы русских православных христиан, окормлявшихся в почти 12 тысячах храмах, которые действовали на оккупированной территории на основе официального разрешения немецко-фашистских властей. Этим постановлением извергались из сана тысячи клириков, которые самоотверженно возрождали разрушенную большевиками русскую церковную жизнь, искренне или вынужденно служа молебны о победе германской армии. Этим постановлением извергался из сана весь русский епископат, получивший от немецко-фашистских властей право на легализацию своей деятельности на условиях канонически более приемлемых, чем те условия, на которых получил свою легализацию от богоборческого коммунистического государства в 1927 г. сам митрополит Сергий (Страгородский). Наконец, этим постановлением извергался из сана ближайший сподвижник новопоставленного Патриарха Сергия митрополит Сергий (Воскресенский), который проводил точно такую же, как митрополит Сергий (Страгородский), хотя по своим церковным результатам более успешную, политику безусловного сотрудничества с тоталитарным богоборческим режимом.

Избрав для себя в 1927 г. в качестве единственно возможной политику нескончаемых компромиссов как с богоборческим большевистским режимом, так и с собственной совестью, митрополит Сергий (Страгородский) сопроводил свой выбор наложением канонически безосновательных прещений на отвергавших его политику церковных иерархов, среди которых были и два Патриарших Местоблюстителя – священномученик митрополит Кирилл (Смирнов) и священноисповедник Агафангел (Преображенский). Пожиная главный плод этой политики в виде признанного Сталиным первого советского Патриаршества, митрополит Сергий (Страгородский) вынужден был обрушить столь же канонически безосновательные прещения на своего самого преданного ученика и сподвижника митрополита Сергия (Воскресенского) и все подведомственное ему духовенство, осуществлявших свою деятельность в рамках той политики, которую сам митрополит Сергий (Страгородский) все эти годы навязывал Русской Православной Церкви. Но мог ли этот новый компромисс с богоборческим коммунистическим режимом и собственной совестью даровать теперь уже Патриарху Сергию и поддерживавшей его тогда весьма немногочисленной церковной иерархии подлинную победу в условиях сохранения в России большевистского государства? Ответ на этот вопрос содержался в одной из последних статей митрополита Сергия (Воскресенского) «Большевизм надо сокрушить», ставшей своеобразным завещанием погибшего через год после ее написания митрополита, решившегося, наконец, свободно и честно высказать правду о тех, кто пытался превратить его из митрополита Сергия (Воскресенского) в агента НКГБ СССР Воскресенского Дмитрия Николаевича. «В мире много зла и горя, но нет ничего страшнее и губительнее большевизма, – писал митрополит Сергий (Воскресенский). – Большевизм восстал на Бога и попрал человека. Большевизм не только умерщвляет, он растлевает. Он разрушает святыни и ценности, которыми жива душа человека. Свободных людей он превращает в безличных рабов. Он отравляет их своею ложью и терзает их своим насилием. Страной большевизма правит страх, скрытый под маской предписанной преданности и продиктованного восторга. Страх за себя и своих; страх перед арестом, ссылкой, пыткой, казнью; страх перед нищетой и голодом; страх перед доносом; страх перед ГПУ и друг перед другом. В стране большевизма все вынуждены притворяться и лгать, чтобы избежать немедленной расправы… Рабам приказано кричать о том, что свободнее их нет людей на свете, что нет ничего радостнее их страдальческой жизни, что они любят своих ненавистных вождей, что большевистское одичание есть наивысшая форма культуры, что большевистское издевательство над человеческой личностью поднимает достоинство ее на недосягаемую высоту. И они кричат, бахвалятся, поют и пляшут, чтобы только сохранить свою жизнь, эту жалкую жизнь, опозоренную страхом и ложью, и получить свой кусок хлеба, этот отравленный муками жалкий кусок.

Но они ненавидят! О, как они ненавидят своих палачей! Они не забывают, не прощают своих унижений, своих страданий. И разве можно простить, можно забыть? Никогда! Россия взывает к возмездию, ждет страшного часа расплаты. Для победы над большевизмом мы, русские, готовы на все. И потому Россия ждала войны, хотела войны. В войне она видела единственную возможность сокрушить большевизм, выйти на простор новой, свободной жизни, вновь приняться за пряжу своей национальной истории – за эту священную пряжу, разорванную большевистской революцией. Хотела этого также и наша Церковь, потому что только в военном крушении большевизма видела она путь к своему освобождению. Она едва не захлебнулась в воздвигнутом на нее гонении и уцелела, решусь сказать, чудом, чудом той простой, сердечной, неученой веры, которую русский народ сумел сохранить в своем сердце, несмотря на все усилия большевистских погромщиков и марксистских дрессировщиков. И если бы большевикам удалось теперь выиграть войну, то Церковь Российская была бы обречена на уничтожение. Прижатые к стене германским оружием, большевики увидели, что они не могут гнать своих рабов в бой одними лишь пулеметами и горячить их одними лишь лозунгами коммунизма. В эти лозунги давно в России никто не верит. И вот большевики принялись говорить о защите Родины и Веры, взывать к чувствам русского патриотизма и православной церковности… А чтобы этот обман удался лучше, большевики заставляют Церковь стать его соучастницей. Они принуждают Церковь звать на борьбу против тех, кто борется с большевиками, лютейшими ее гонителями. Это насилие столь чудовищно, что некоторые не способны вообразить его возможности и потому склоняются к мысли, будто и в самом деле Церковь в Советском Союзе теперь свободна, будто она по собственному почину и убеждению призывает верующих людей в России и за ее пределами подняться на защиту безбожного большевизма. Но поймите же, что это предположение совершенно нелепо, что своей волей поддерживать безбожие никакая Церковь не может. Поймите, что раздающийся из России голос Церкви фальсифицирован. Это вовсе не ее голос. Это голос большевиков, говорящих от ее имени. Они выдавливают из горла Церкви нужные им слова. А те слова, которые Церковь сама хотела бы сказать, она сказать не может. Но я слышу эти ее невысказанные слова. Вот они: «Кто в Бога верует, – помогите! Не верьте большевикам никогда, ни в чем! Мы в плену, мы замучены! Нас заставляют говорить ложь! Простите нас вы, не испытавшие того, что мы испытываем! Не заколачивайте Церковь в гроб! Не заколачивайте Россию в гроб! Победите большевиков! Господь наградит вас за это! Если большевики победят, то гибель и вам, и нам!»

Не думайте, что этот подлинный голос Церкви существует только в моем воображении, что я говорю о том, чего не знаю. Нет, я знаю, что творится в Советском Союзе, знаю, что там терпит и о чем думает Церковь, потому что я сам оттуда. До 1941 года, до моего назначения в Ригу, я жил в Москве и принимал самое близкое участие в трудах Патриархии, неся общий крест с моими собратьями-архиереями. Я знаю тамошний ужас до самого дна, и все, что я здесь говорю, основано на личном моем опыте, накопленном и у алтаря, и в келье, и в тюрьме, и в многолетнем дружеском общении с архипастырями, пастырями и мирянами во многих городах и селах России. Я вправе свидетельствовать о тамошней жизни и тамошних чаяниях, народных и церковных, и я обязан делать это, чтобы безмолвием своим не оказать косвенного содействия распространению большевистской лжи и увековечению большевистского насилия… кто, имея возможность участвовать в борьбе против большевиков, под каким бы то ни было предлогом уклоняется от этого, тот косвенно поддерживает большевизм и, хочет того или не хочет, но помогает распинателям Церкви Христовой, нашим мучителям… Мы, все мы, молимся о победе над большевизмом, об освобождении Церкви и Родины от коммунистического ига, о даровании сил на борьбу с ним, о благословении тем, кто на эту борьбу идет. И мы верим в нашу победу, верим, что Господь смилостивится над народом российским и над народами, идущими на помощь ему, верим, что большевизм будет сокрушен, человечество будет от него спасено и Церковь Божия восстанет в России к новой, свободной и радостной жизни».

Почти пятнадцать лет пытавшийся совместить свое служение Русской Православной Церкви с сотрудничеством сначала с богоборческим коммунистическим, а затем с антихристианским нацистским режимами митрополит Сергий (Воскресенский) был обречен стать жертвой одного из них. В высшей степени символично, что его гибель 29 апреля 1944 г. на одной из прибалтийских дорог до сего времени приписывается агентам как коммунистического, так и нацистского режимов, ибо для каждого из них митрополит Сергий (Воскресенский), не перестававший мечтать о свободной Русской Православной Церкви в освобожденной от большевизма России, оставался лишь случайным союзником, со временем обреченным на физическое уничтожение или нравственное перерождение. Однако лукаво торжественные похороны митрополита Сергия (Воскресенского), организованные немецкими оккупационными властями в Риге 4 мая 1944 г., в чем-то напоминали столь же лукаво торжественную патриаршую интронизацию митрополита Сергия (Страгородского), организованную советскими властями прежде всего для иностранных дипломатов и журналистов 12 сентября 1943 г. в Москве. Но остававшийся после этой интронизации более полугода в живых Патриарх Сергий был обречен оставаться заложником той же самой «сергианской» политики, которая оказалась исполненной двоедушия и двоемыслия даже по отношению к его многолетнему ученику и сподвижнику митрополиту Сергию (Воскресенскому). Поэтому в высшей степени закономерно, что одним из первых после его патриаршей интронизации и одним из последних перед его кончиной обращений к пастве стало послание Патриарха Сергия к 26-й годовщине Советского государства, которое все эти годы пыталось уничтожить взрастившую Патриарха Сергия Русскую Православную Церковь. «Сегодня весь наш народ празднует двадцать шестую годовщину Советского государства, – писал Патриарх Сергий. – Помня завет Апостола, мы за каждой церковной службой возносим моления «о властех». Но сегодня нам нужно усилить наши молитвы, чтобы Господь и на будущее время не удалил Своего благого промысла от нашей страны, чтобы Он даровал нашим правителям мудрость к устроению государственных дел и прежде всего к скорейшему изгнанию врага из пределов нашей страны; чтобы и мы, советские граждане, могли возвратиться к мирному труду на общее благо и чтобы прочие угнетенные фашизмом народы, с надеждой на нас взирающие, могли вскоре в нашем лице приветствовать своих освободителей… В настоящее время предметом всеобщего, можно сказать, всемирного удивления является тот единодушный подъем, которым многоплеменное и разноязычное население нашей страны ответило на фашистское нашествие. Наше правительство поощряло культурное развитие каждого племени и народности в национальном духе. У нас каждый даже самый маленький народец свободен строить свою жизнь и развиваться сообразно своим особенным национальным традициям и привычкам. На посторонний поверхностный взгляд такая свобода как будто должна вести к ослаблению внутренних связей между частями государства, грозить ему распадением. Несомненно, наши враги и рассчитывали на эту воображаемую непрочность Советского Союза и всячески старались ее использовать. И вдруг; вместо плохо сплоченной массы разных племен, наш Союз встретил врагов до неразрывности спаянным беззаветной любовью всех племен к своей общей Родине, готовностью их на всякую жертву, лишь бы Родина была свободна от фашистского ярма. Откуда же взялось такое единодушие? Какая сила могла так спаять наши как будто разрозненные племена? Конечно, многое здесь объясняется мудрой национальной политикой правительства, которая каждому племени дает возможность чувствовать себя дома на советской земле. Но вера не колеблясь указывает нам и высшую причину, от которой исходит и сама мудрая политика. «Это – перст Божий», говорит нам вера. «Сие знамение десницы Вышнего» (Пс. 76, 11)… Итак, пред началом нового государственного года поусерднее помолимся о Богохранимой стране нашей и о властех ее во главе с нашим Богоданным Вождем. Да дарует им Господь силы и крепость еще много лет совершать их великое служение во благо вверенных им народов».

В отличие от митрополита Сергия (Воскресенского), убитого пулями безвестных то ли красных, то ли коричневых палачей, Патриарх Сергий мирно скончался в большевистской Москве 15 мая 1944 г. и был погребен под сводами Елоховского Богоявленского собора, который многие годы был основным местом его церковного служения. Однако, несмотря на различные обстоятельства кончин двух церковных иерархов, именно им суждено было запечатлеться в анналах русской церковной истории ХХ века как двум отцам-основателям не только совершенно особого направления церковной политики, но и совершенно особого типа восприятия церковной жизни, который в устах его оппонентов получил наименование «сергианства». Совершая свое архиерейское служение в условиях невиданных по своей масштабности и жестокости коммунистических гонений на Русскую Православную Церковь, митрополиты Сергий (Страгородский) и Сергий (Воскресенский), будучи лишь одними из многих земных архиереев, дерзнули взять на себя бремя спасения Церкви Христовой. «Я спасаю Церковь» – эти слова, сказанные митрополитом Сергием (Страгородским) в декабре 1927 г. своим оппонентам из числа «иосифлянского» духовенства, так же как и их ответ митрополиту Сергию: «Церковь спасает Христос», стали той чертой, которая уже не на политическом, а на экклезиологическом уровне разделила русскую церковную иерархию на рубеже 1920–19З0-х гг. Пытаясь своими немощными человеческими усилиями сохранять Церковь Христову, митрополиты Сергий (Страгородский) и Сергий (Воскресенский) главной целью своего служения сделали достижение политического соглашения с коммунистическими и нацистскими предтечами Антихриста, не скрывавшими своего намерения уничтожить Церковь Христову. Идя по пути достижения этой призрачной цели, они готовы были жертвовать сначала теми из своих собратьев из церковной иерархии, кто отвергал духовную подлинность поставленной ими цели, затем теми, кто доверчиво или лукаво шел за ними по указанному ими пути, и, наконец, друг другом, когда жизнь поставила обоих митрополитов перед очередным «сергианским» выбором между богоборческим коммунизмом и антихристианским нацизмом. Остается надеяться, что искусительная способность митрополитов Сергия (Страгородского) и Сергия (Воскресенского) жертвовать как своими ближними, так и самими собой будет в нашей церковной жизни превзойдена милостью Христовой, благодаря которой и была спасена Русская Православная Церковь в ХХ веке.