Текст книги "Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина"
Автор книги: Коллектив Авторов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Земляной абсолют
Каждый срез космоса – это целый мир. Чем выше этот срез, тем больше онтологического содержания он включает в себя (в первую очередь, те сферы, которые находятся под ним) и тем ближе он к ноэтическому космосу идей. Самый нижний слой – тот, где время застывает и обращается в камень, это мир стихии земли, земляной мир. Именно этот мир дан нам как внешняя телесная оболочка. И более того, когда стихия земли становится доминирующей, эта телесная оболочка начинает претендовать на самодостаточность, полностью поглощает собой все остальные стихии и более высокие уровни бытия. В мире земли все есть только телесная оболочка, и в пределе – телесная оболочка без содержания.
Стихия земля – это очень серьезная реальность. Она представляет собой полное застывание жизненной силы Вселенной, предельную стадию коагуляции, оледенение духа, петрификацию движений и ритмов. Но этот мир земли имеет свою философию, свою культуру, свое общество, свое человечество, свою ценностную систему, свою науку и даже своего «бога», земляного «бога», «князя мира сего», «земного мира». В основе философии земли – материальность, возведенная в идею (материализм, прагматизм, утилитаризм, технократия). Культура земли – «забота о себе», абсолютизация стратегий выживания, культивация тела и телесных предметов, магия производства. Общество земли – демократический эгалитаризм или механический тоталитаризм, в любом случае – общество одиноких толп. Земное человечество – это антропологический ландшафт, из которого старательно удалены горы, ведущие к небу, и засыпаны норы, ведущие в глубину. Ценности земли – ценности сохранения, миролюбия и зверской жестокости ко всему неземному, дифференцированному, индивидуализированному. Наука земли – наука гравитации, в ней преобладает тяжесть, масса, энтропия, бессмысленное столкновение слепых сил, беснование атомов и элементарных частиц. Нетрудно угадать, кем является «бог» земли, ее господин, главный бенефициар и распорядитель такого порядка вещей. Одним словом, это тот мир, в котором мы с вами живем и который пытается убедить нас в том, что он является единственно возможным и никакого иного просто не может быть.
Евгений Головин так не считал. Мир земли – это только один из слоев «истинного бытия», это его последняя периферия, где все пропорции опрокинуты, а вещи перевернуты с ног на голову. Головин распознает современность как патологическое окаменение настоящей реальности, как судорогу последних времен, как последний аккорд ниспадения вертикального времени и кратковременный эфемерный триумф рока. Но эфемерность этой последней агонии космоса не отменяет ее ужаса. Земля чрезвычайно агрессивна и в любой момент готова атаковать того, кто бросит ей вызов или даже просто усомнится в ее безальтернативной абсолютности. Головин так говорит об этом в одной из песен:
Тот, кто признает мир земли лишь срезом, должен быть готов дорого за это заплатить. Он становится на путь страшной изнуряющей борьбы с неопределенным концом. Земля в каком-то смысле абсолютна. Она вбирает в себя все – мысль, чувство, тело, свободу, душу, дух. Ее пары подменяют любой взгляд – куда бы он ни был направлен, мы увидим только внутреннюю поверхность земли, твердь, гранит земных небес. Формула земли – «что снизу, то и сверху». Пока действует ее закон, любое помышление остается земляным; любое действие льнет к низинам; любое высказывание тяжелеет и каменеет, едва покинув уста. У земли есть свой абсолют – земной абсолют.
Головин любил цитировать стихотворение Готфрида Бенна:
Alles ist Ufer. Ewig ruft das Meer. (Все – только берег. Вечно зовет море.)
Все – это земля. Но… Но есть зов, звучащий с той стороны. Из-за последнего края земли. Это голос воды.
В своей лекции «Дионис-2» Головин так говорил об этом:
Мы все живем на земле (надо сказать, что, естественно, каждый из четырех элементов несет в себе три других элемента) или в том мире, в котором главный элемент – это земля, которая под своей, так сказать, доминацией содержит воду, воздух и огонь. И поэтому в нашей ситуации, в нашем телесном и материальном воплощении, для нас вода, воздух и огонь являются неглавными элементами, что, собственно говоря, и обеспечивает наш взаимный контакт и то, что наше (людское) восприятие в известном смысле, совпадает. Но представим себе другой космос (ступенькой выше, ниже – это не важно), космос воды, где земля, материки, все земное является просто, условно говоря, плавучими островами. Давайте представим себе одного великого философа-стоика по имени Посидоний и его космологию. Посидоний писал, что мы живем в океане и что воздуха здесь нет, есть разреженная вода – вода просто более субтильная. А все, что мы принимаем за материки и за острова и все прочее, есть просто плавучие острова. Этот его чисто космографический вывод приводит к очень и очень многим последствиям, и вот каким.
Вся наша жизнь и вся наша этика и эстетика основаны на том, что мы живем на твердой земле. Это настолько въелось в нашу кровь, что никакая новая астрономическая картина мира ничего с этим не сделает[42]42
Головин Е. В. Дионис-2 (лекция в Новом Университете). [http://golovinfond.ru/content/dionis-2]
[Закрыть].
Опыт воды
Евгений Головин был философом воды. Вся его теория и практика построены на фундаментальном переходе от земли к воде, от нижнего среза космоса к тому, что находится непосредственно над ним. Цель этой философии – сделать шаг от плотного к жидкому, от суши – к морю, от земной массы – к океанической стихии. Зов Головина – это зов моря. Морю, мореплаванию, кораблям, океанам, рекам, а также их непременным героям – капитанам, утопленникам, морским звездам, спрутам, ундинам, нимфам и наядам – посвящены бесчисленные эссе, стихотворения, лекции и песни Головина. Среди тех авторов и сюжетов, которые он переводил, также явно выделяется все, связанное с водой. Это не случайно – в этом ось его философской программы. Лейтмотивом этой программы может служить «Пьяный корабль» Рембо, переведенный Головиным и осмысляемый им в течение всей жизни. Это сочетание слов «пьяный» и «корабль» был полн для Головина бездонного смысла, это была молитва его герметической сотериологии, коан, дающий мгновенное сатори, путь, цель и субъект, идущий по пути к неведомой и невозможной цели.
Опьянение – это растворение земли. Это магический инструмент, позволяющий на миг освободиться от ее невыносимой тяжести, от ее материальных законов, от ее сковывающей рациональности. Вино – это шанс и врата в безумие. Однако большинство людей, достигнув этой критической зоны земли, немедленно рушатся вниз, соскальзывают в темные страсти, телесную тяжесть, в отупение и ступор, в мрачные механизмы животных импульсов и вегетативных расстройств. Земля настигает их и карает своим излюбленным приемом – слабоумием, по которому узнаются ее рабы. Мало кто доходит до устья реки опьянения. И еще меньшее число способно выйти в открытое море. Здесь начинается великое искусство пьянства, магический алкоголизм, инициатическая дипсомания. Это ворота в мир воды. Тот, кто пересекает эти ворота, оказывается в стихии безумия. По крайней мере, на этом настаивает режим земли, ее преданные слуги и сам завистливый «бог», тщательно следящий за тем, чтобы узники плоти не ускользнули бы от своего хозяина.
Вода – это второй онтологический срез снизу. Совсем скромно, с учетом полной неоплатонической картины Вселенной, но недоступно и невозможно, если учесть почти бесконечные возможности гравитационной суггестии. От хватки земли еще никто никогда не уходил. Или почти никто и почти никогда. Обычно возвышенные души, несущие в себе достаточно благородных субстанций (золота и серебра), останавливают свое нисхождение, свои метаморфозы, свой кенозис выше – в космических срезах, где низшие стихии подчинены высшим, в зоне огня и воздуха, или еще раньше, в небесных сферах. Они становятся звездами, саламандрами или, на худой конец, птицами небесными. В область предельной гравитации спускаются, как правило, самые ничтожные, грубые, неблагородные, грязные и жалкие душонки, несущиеся к чистой материи, чтобы в ней сгинуть, и не испытывающие никакого дискомфорта в современности. Их земля и ее режим вполне устраивают, так что поводов для беспокойства и сомнений нет. Но что делать в том случае, если в плен земляного космоса попадает высокая золотая душа тонкой пробы и изысканной конструкции, полная жизни и стремления в небо? Вот это настоящая проблема. Ее цель одна – уплыть, стать кораблем, отчалить от берега, перерубить канаты, а дальше… будь что будет. Море – это первый шаг к «истинному бытию». Совершая критический переход, мы не просто меняем состояния, мы меняем миры с их законами, установками, обитателями, ценностями и богами. В стихии воды плотное становится жидким, тело может менять формы, постоянство структуры приходит в динамическую череду метаморфоз. Жители этого мира полупрозрачны, подвижны, нестабильны. Это водные люди и водные звери, наяды и рыбы, кораллы и актинии. Водная фауна, акватическая антропология.
В мире воды есть свой «бог». «Бог» воды. Повелитель моря. «Бог безумия». Бог Соли, Deus de Sal. Книгу, посвященную тематике безумия и составленную из своих переводов и других фрагментов, Головин называет «Безумие и его бог».
Безумие – спасение. Оно выглядит хаосом и ночью только с позиции земли. У земли есть свой день или, вернее, то, что земля называет «днем». Пока мы не выйдем за пределы земли, мы не узнаем, что находится за ее пределами и как это называется. Головин любил говорить: «Тот, кто идет против дня, не должен бояться ночи». Но дело в том, что ночь для режима земли еще далеко не есть ночь в полном смысле этого слова. Безумие для земли не есть настоящее безумие. Это просто иной тип разума, мышление воды. И если сделать решительный шаг, то, умерев для земли, мы родимся в ином пространстве – там будет другой смысл у ночи и дня, другая форма ума и безумия.
Это иная философия, которую интуитивно понимают поэты, влюбленные и пьяницы – философия легкости, тонкости, окрыленности, стремительного броска, невиданной для стихии земли свободы. Только в мире воды человеческое «я» становится капитаном (если не превращается в утопленника), тело – кораблем, а природа начинает дышать ранней весной Боттичелли. Это открытый мир, недоступный толпе.
Головин настаивает именно на этом принципиальном моменте: неоплатонический космос, герметизм, алхимию и магию мы сможем понять только тогда, когда сумеем раскрыть мир, распахнуть его, ускользнуть от земли, потерять почву под ногами. Это он отчетливо провозглашает в программной песне, которую неоднократно переделывал, – «Учитесь плавать!».
Когда идете вперед, все время боитесь удара,
Когда в темноте – все время боитесь кошмара.
И как вам страшно оказаться на панели,
Особенно когда Она лежит в постели.
И ваша нога должна чувствовать твердую почву,
И женщина вас отравляет бациллами ночи.
И рассуждая про полярную зимовку,
Вы размышляете, какой вы сильный-ловкий.
И ваша нога должна чувствовать точку опоры,
Иначе пойдут лагеря, дурдома, разговоры.
А если с–дят аппараты, книги, деньги,
Вы передохнете как жалкие калеки.
Сдыхать от маразма умеет любой,
Найдите воду, найдите прибой,
Поднимите руки, напрягите ноги,
Прыгайте вниз головой.
Учитесь плавать, учитесь плавать,
Учитесь водку пить из горла
И рано-рано из Мопассана
Читайте только рассказ «Орля».
И перед вами, как злая прихоть,
Взорвется знаний трухлявый гриб.
Учитесь плавать, учитесь прыгать
На перламутре летучих рыб.
Учитесь плавать, учитесь плавать
Не только всюду, но и везде.
Вода смывает земную копоть,
И звезды только видны в воде[44]44
Головин Е. В. Учитесь плавать / Головин Е. В. Парагон. С. 215.
[Закрыть].
Бытие в режиме воды представляет собой радикальный опыт, который непередаваем обычными средствами коммуникации. Обычные средства коммуникации сегодня являются исключительно земляными средствами коммуникации, приспособленными для передачи земляных смыслов, жестов, сообщений. И оперируют они земляными множествами. При переходе к воде, к стихии открытого плавания постепенно обнаруживаются иные множества и иные смыслы. Это все еще подлунный мир, генезическое поле рождений/смертей, но вся его структура радикально легче: здесь водная земля, водная вода, водный воздух и водный огонь. Хотя эти стихии еще далеко не небесные и тем более не ноэтические, присутствие высших элементов начинает чувствоваться гораздо более пронзительно, нежели в мире земных скорлуп. В мире воды тела уже несколько больше, чем просто тела. Люди – несколько больше, чем люди. Таковы же и звери, и звезды, и росы, и камни, и зори, и трупы, и кровь. И даже боги несколько больше, чем «бог» (по крайней мере, «бог» земли).
Могут спросить: и что же, Евгений Головин не продвинулся в своем внутреннем делании, в реализации своей неоплатонической программы дальше самого первого, начального уровня? На этот вопрос нет ответа. Более того, он не имеет никакого смысла до тех пор, пока задающий его не предъявит неопровержимые доказательства того, что он по-настоящему понял, о чем здесь идет речь. Сделать даже один шаг против рока, подняться против течения водопада времени хотя бы на расстояние вытянутой руки столь проблематично, столь невероятно трудно, столь мучительно, что даже от одного такого намерения кружится голова и захватывает дух. Для этого надо быть очень сильным, нечеловечески, безумно сильным. И чем скромнее определял Головин масштабы своего духовного труда, тем яснее становилась общая структура его платонического мира, тем отчетливее проступали составляющие его ткань онтологические дистанции[45]45
Намек на то, что находится на дальнем пределе «философского плавания», на том конце режима воды, дан в известной песне Евгения Головина, насыщенной символизмом философского золота в сочетании с разнообразными водными мотивами: // Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо. // И всего только надо опустить паруса… // Здесь наконец мы в блаженной истоме утонем, // Подставляя ладони золотому дождю! // Головин Е. В. Голубой Эльдорадо // Головин Е. В. Парагон. С. 217.
[Закрыть]. Любой разговор о режиме воздуха, то есть о практике полета, и тем более о режиме огня (то есть об экзистенции существ разряда саламандры), приобретет даже самое отдаленное значение лишь после того, как мы вслед за Евгением Головиным отправимся в открытое море Меркурия философов. Но никак не раньше этого. Что же говорить о выходе к сфере Луны и к ее ценностям, ее лунному человечеству, ее «богам» и соцветиям, к царству селенотропов или мола-мола… Все это останется чистой бессмыслицей, так как в мире земли этих «тел» и таких «явлений» просто не существует. Это философский делирий, белая горячка или эхолалия грезовидца, погруженного во сны наяву.
Опыт воды, вступление под юрисдикцию философии воды – тот порог, за которым рассуждения об остальных стихиях и более высоких срезах впервые приобретают отдаленное подобие смысла. Тем, кто прошел это, на практике проник в сферы безумия, оказался «схваченным» его тревожным «богом», дальнейший прогресс Евгения Головина может быть по-настоящему интересен. Что лежит там? По ту сторону океана? – Предлагаю ответить хорошо темперированным молчанием…
Личная алхимия и «открытая герметика»
Предыдущие пояснения философской позиции Евгения Головина позволят лучше понять спектр его интересов. В частности, его глубинную и преданную любовь к герметизму и алхимии.
Соотношение герметизма и неоплатонизма – отдельная тема. Часто эти два направления рассматриваются совместно. В Италии эпохи Возрождения школа Марсилио Фичино уделяла равное внимание текстам Платона и Плотина, с одной стороны, и Гермеса Трисмегиста, с другой. Так продолжалось и в последующие эпохи – вплоть до «розенкрейцеровского Просвещения» (Ф. Йейтс[46]46
Йейтс Ф. Розенкрейцеровское просвещение. М.: Алетейа, Энигма, 1999.
[Закрыть]), германского романтизма и (косвенно) немецкой идеалистической философии (Шеллинг, Гегель и т. д.). Головин не проводил строгого различия между этими течениями, продолжая традиции тех авторов, за которыми он следовал.
В алхимии есть две стороны:
• нооцентрическая метафизика «Поймандра», приблизительно отражающая эллинизированный египетский спиритуализм, и
• развернутые космологические теории, сопряженные с исследованием пластов космических феноменов материального толка.
Обе стороны тесно взаимосвязаны, и космологические ряды и порядки стихий служат имплицитными аллюзиями и метафорами высших, небесных, чисто духовных измерений. Алхимик ван Гельмонт, предложивший использование термина «газ» (от голландского произношения греческого слова «хаос»), так определял задачу алхимии: «Мы должны сделать тело духом, а дух – телом». В «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста континуальность «верха» и «низа» мироздания запечатлена в формуле: «Что сверху, то и снизу». Материальные элементы, металлы, минералы, жидкости, газы, а также другие различные вещества и состояния (например, огонь) берутся в алхимии как «иконические» сгустки небесных влияний и высших пневматических состояний. Разбирая область эмпирики, изучая свойства тел и смесей, состояний и трансформаций вещества, алхимик по спирали поднимается к тому среднему пространству, где осуществляется принципиальная демиургия и куда, со своей стороны, нисходит воронка эманаций. Эта область медиации расположена между землей и небом, в мире, напоминающем mundus imaginalis Ибн Араби или философии Ишрака. Показательно, что в Средневековье тексты шиитского эзотерика Джабира ибн Хайяна[47]47
Corbin H. L’Alchimie Comme Art Hieratique. P.: Herne, 1986.
[Закрыть] (Geber) получили настолько широкое распространение и такой авторитет, что приобрели статус «пророчества», сопоставимого с высказываниями самого Гермеса Трисмегиста.
Двойная метафорика составляет основу алхимического языка и алхимических практик: материальный предмет сублимируется до символа (вещь символизирует идею), а небесные и духовные энергии нисходят к этому символу, чтобы наделить его особым высшим бытием (идея вселяется в символ). Отсюда рождается «веселая наука», gaia scientia, как называли алхимию в Средневековье с ее особым, ни с чем не сравнимым языком. Каждый термин – «сера», «ртуть», «огонь», «вода», «соль», «известь», «солнце», «луна», «железо», «золото» – сосредоточивал в себе целый узел полисемии, обозначая и соответствующую материальную субстанцию, и ту идею, которую она символизировала, и нечто промежуточное – медиацию между одним и другим, то есть некую вещь, принадлежащую «среднему миру», субтильный дубль предмета, синтематическое[48]48
Неоплатоники использовали термин «синтема», σύνθημα, – «сочетание; нечто, состоящее из двух и более разноуровневых элементов, сведенных в одно» – в том смысле, в каком позднее стал использоваться термин «символ», σύμβολον.
[Закрыть] тело, двойника из плоскости «активного воображения». Точно так же духовные понятия – «душа», «дух», «король», «человек», «брак», «женщина», «бог», «миф», «интеллект» и т. д., – относящиеся к миру идей, могли означать как самих себя, так и соответствующие им серии предметов, находящихся в зоне их влияния на обратном конце эйдетических рядов, например, ведущих от Аполлона к солнцу, от солнца – к петуху, от петуха – к гелиотропу (подсолнуху), от гелиотропа – к маслу. И более того, между идеей и предметом снова располагался медиационный срез, где идеи становились чувственно воспринимаемыми, но еще не приобретшими той плотности, которой отличается телесный мир стихий.
Далее, сложность алхимического языка дополнялась еще и тем, что на каждом из этих уровней существовали семантические поля синонимов и атрибутов, многомерных риторических способов обозначения одного предмета или одной идеи через другие сходные, близкие или, напротив, противоположные вещи и знаки (здесь можно вспомнить широкий спектр риторических фигур – от метонимии и синекдохи до антифразы и иронии[49]49
См. Дугин А. Социология воображения. М.: Академический проект, 2010. В этой работе разбираются соотношения между риторическими фигурами речи и режимами воображения на основании теорий Ж. Дюрана.
[Закрыть]). Таким образом, каждый термин представлял собой полюс гибкого круга терминов-спутников; и это повторялось сразу на трех уровнях – духовном, промежуточном (область имажиналя, если использовать термин А. Корбена) и материальном. Это предельно усложняло и без того чрезвычайно сложную семантическую игру синтематики и диалектики символов, порождая уникальную топику герметической философии, работа в которой доставляла алхимикам огромное наслаждение, но и требовала колоссального труда. При этом сами герметисты предпочитали только усугублять неопределенность и двусмысленность (точнее, трехсмысленность) своей «великой игры, приглашая постигать «темное еще более темным» (obscurum per obscurius, ignotum per ignotius).
Головин с юности полностью включился в этот процесс великой философской игры, который он сам называл «открытой герметикой»[50]50
Головин Е. Артюр Рембо и открытая герметика (две гипотезы) // Головин Е. В. Приближение к Снежной Королеве. С.277–305.
[Закрыть]. Открытость, как мы уже видели, для Головина была важнейшим свойством всего того, что он считал ценным и заслуживающим внимания. И сам факт, что он обращал на это внимание, используя термин «открытый» (в данном случае применительно к герметизму), был своего рода «откровением» – «приоткрыванием» того, чем на самом деле является герметизм как таковой[51]51
Сочетание «открытая герметика» есть аллюзия на то, что само понятие «герметизм» стало означать «скрытый», «закрытый», «тайный», «недоступный», то есть нечто прямо противоположное «открытости». В этом же смысле следует понимать название книги известного алхимического автора Иренея Филалета «Открытый вход в закрытый дворец короля», обращаться к которому очень любил Головин. Philalethes Eirenaeus. Introitus Apertus ad Occlusum Regis Palatium // Manget J. J. Bibliotlieca chemica curiosa. Geneva, 1702.
[Закрыть]. Алхимия есть философия открытия мира его внутренним горизонтам и духовным корням, ведущим в небо. Она отрывает человека от группы («наука одиноких мужчин») и сталкивает его с бездной Selbst. Предметы физического мира, которые алхимик постоянно перебирает, разъединяет, соединяет заново, переводит из одного в другого, убивает и воскрешает, также отрываются от своей темной массивности и возводятся к их изначальной родине, к полю их небесных смыслов. В этом делании субъект и объект, пребывающие в стадии открывания, сублимации и возгонки, обмениваются своими свойствами, отражаются друг в друге, проявляя различные этажи и слои космоса, в обычном состоянии невидимые, скрытые телесными массами и структурами профанной рациональности.
И снова мы приходим к режиму воды. Алхимическое делание, получение философского камня, стяжание магистерия начинается с первичной фундаментальной операции – конверсии земли в воду. Это и есть практика открытой герметики, ее первый, но решающий этап. Мир воды – это внешняя периферия мира воображения. Пока мы смотрим в сторону мира земли, пока наш взгляд прикован к ней, мы остаемся узниками масс, рабами группы, механическими деталями слепой слабоумной толпы. Если мы переключаем режим и начинаем смотреть в другую сторону, то оказываемся на дне философского океана, и перед нашим взором открываются подводные пейзажи и их обитатели, так убедительно описанные Головиным (песни «В подводных лесах», «Утопленник», эссе «20 000 лье под водой», «Анадиомена. Женская субстанция в герметике», «Ло», «Медуза Cianea Floris» и т. д.). Мир воды, таким образом, открывается как начало поля медиации, где тело уже стало чуть-чуть духом, а дух, со своей стороны, сделал важный шаг в сторону тела. Поэтому философия воды у Головина закономерно приобрела характер алхимического делания, а конкретно – поиска универсального растворителя или радикальной влаги, способных вскрыть плотную оболочку тел и освободить заточенную в них эссенцию – пусть вначале в ее самом грубом, водном (то есть все же достаточно плотном) измерении. Сохраварди говорил по этому поводу, что реальность сновидения, особенно когда она освобождается от гнета земных вещей, это настоящая реальность, более реальная, чем сама реальность, и поэтому заслуживает самого серьезного внимания, отношения и изучения[52]52
Sohravardî Shihâboddîn Yahyâ. L’Archange empourpré. P.: Fayard, 1976.
[Закрыть]. Mundus imaginalis стоит не на земле, но на воде, в этом его секрет. И поэтому он часто описывается как остров, путешествие к которому осуществляется по морю. Это море сновидений, первый шаг алхимического делания.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
