Текст книги "Маршал Тухачевский"

М. Н. Тухачевский умел руководить войсками не только из штаба, но и находясь на линии огня или в важнейших пунктах тылового обслуживания. Эти его методы не были вначале поняты новым главкомом Востфронта И. И. Вацетисом. Однажды Вацетис в довольно грубой форме телеграфировал командарму 1-й, чтобы тот побольше находился в штабе армии. Михаил Николаевич ответил на это очень тактично, но с присущим ему достоинством. Вот его телеграмма Вацетису:

«Получил Ваше приказание находиться при штабе, а не болтаться в тылу. Я не осмеливаюсь возражать, но думаю, что Вам не известна моя работа… Большую часть времени я находился на передовых позициях, а в Пензу ездил, чтобы устроить бежавшие части и набрать артиллеристов и инженеров.

Мне совестно оправдываться, но я никак не ожидал, чтобы моя работа была оценена как бездеятельность. Если Вы разрешите, то я, когда затихнут бои, приеду к Вам с подробным докладом для выяснения некоторых чрезвычайно важных общих положений…»[14]14
  ЦГАСА, ф. 157, оп. 3, д. 57, л. 165.


[Закрыть]

Это деликатное, но твердое возражение Вацетис оставил было без последствий. Но от Тухачевского трудно было отделаться молчанием, когда решался принципиальный вопрос. Михаила Николаевича решительно поддержал политический комиссар армии В. В. Куйбышев. Вместе они направили главкому еще одну телеграмму, в которой с некоторой иронией просили об отмене запрета командарму выезжать из штаба и предоставлении ему полной свободы действовать в пределах поставленных задач.[15]15
  ЦГАСА, ф. 106, оп. 3, д. 45, л. 549.


[Закрыть]

Ответ на это последовал 31 июля: «Не считайте ту мою телеграмму категорическим императивом для себя».[16]16
  Т а м ж е, л. 548.


[Закрыть]

Таким образом, практикуемый М. Н. Тухачевским стиль руководства войсками и тылом получил наконец признание со стороны И. И. Вацетиса.

Огромная работа дала свои плоды. Выросшая, окрепшая, спаянная революционной дисциплиной 1-я армия блестящим маневром разбила врага и через полтора месяца вернула оставленный в июле Симбирск. М. Н. Тухачевский вошел в город во главе победоносных войск и счел своим товарищеским партийным долгом тотчас же снестись с признанным руководителем симбирских большевиков И. М. Варейкисом. Он послал в Алатырь следующую телеграмму:

«Двенадцатого сентября Симбирск взят. Прошу Совдеп возвратиться в Кадетский корпус и принять управление городом».[17]17
  Сб. «1918 год на родине Ленина», стр. 335.


[Закрыть]

Немногословная эта депеша как бы подводила итог нелегкому пути, пройденному М. Н. Тухачевским вместе с симбирскими коммунистами.

В начале 1919 года М. Н. Тухачевский получил новое назначение. К этому времени 1-я армия одержала уже победы под Бугурусланом, Бузулуком и приближалась к Оренбургу. Симбирск остался далеко в тылу. Но Михаил Николаевич не забывал о дружбе, которая связывала его с симбирской большевистской организацией.

Перед отъездом на Южный фронт он написал два прощальных письма. Одно – войскам 1-й Революционной армии, второе – симбирским коммунистам. В последнем говорилось:

«Глубокоуважаемый т. Варейкис! Приказом Революционного Военного Совета Республики я назначен помощником командующего Южным фронтом. Уезжая и покидая Симбирскую губернию, с таким напряжением обороняемую и наконец возвращенную Советам, в Вашем лице, товарищ Варейкис, искренне и горячо благодарю Симбирский комитет нашей партии.

Я открыто говорю, что дело создания 1-й армии и изгнания контрреволюции никогда не могло бы осуществиться, если бы Симбирский комитет партии и исполком не пришли на помощь.

В том единомыслии, какое у нас с Вами было, мне легко было работать… Еще раз горячий привет всем дорогим товарищам коммунистам…»[18]18
  Газета «Пролетарий», орган Симбирского губкома РКП (б), № 58, 11 февраля 1919 г.


[Закрыть]

Симбирская партийная организация и поныне помнит этот привет. Коммунисты города, носящего ныне великое имя – Ульяновск, свято чтят выкованную в годы гражданской войны боевую дружбу с выдающимся советским полководцем М. Н. Тухачевским. Они хранят в своих сердцах светлый образ командарма-большевика.

В ДНИ ВОЙНЫ И В ДНИ МИРА
ГЕНЕРАЛ-МАЙОР
Н. И. КОРИЦКИЙ

Первые годы Советской власти стали уже достоянием истории. Новые поколения узнают о них только из книг. А для нас – это пора нашей незабываемой молодости. Именно тогда фронтовая судьба свела меня с одним из самых выдающихся и прекрасных людей, каких я когда-либо знал, – с Михаилом Николаевичем Тухачевским. О нем я и хочу рассказать в этих отрывочных записках.

Во главе 1-й Революционной

С Михаилом Николаевичем Тухачевским меня познакомил М. Н. Толстой, который вместе с ним учился в гимназии. Встреча произошла летом 1918 года. Я и Толстой в то время служили в инструкторском отделе Пензенского губвоенкомата.

Пенза только оправлялась после мятежа контрреволюционного чехословацкого корпуса. Город еще носил следы уличных боев; окраины были изрыты окопами, на улицах – неразобранные баррикады, на стенах домов – царапины от шрапнели.

Покинув Пензу, белочехи направились на Сызрань – Самару. Под их крылышком в Самаре образовалось контрреволюционное правительство «Комуч»,[19]19
  Комуч – Комитет членов Учредительного собрания – образовался в результате тайного сговора между ЦК партии эсеров и агентами Антанты. Состоял главным образом из эсеров – бывших членов распущенного в январе 1918 г. Учредительного собрания. Ставил своей целью поднять мятежи на окраинах России и свергнуть Советскую власть. К началу августа 1918 г. с помощью бело-чехов и кулачества захватил бразды правления в ряде губернии Поволжья и Приуралья, приступил к формированию своей армии. После образования «Уфимской директории» Комуч был переименован в «Съезд членов Учредительного собрания», а затем 3 декабря 1918 г. ликвидирован Колчаком, объявившим себя «верховным правителем России».


[Закрыть] начала формироваться белогвардейская «народная» армия. В оренбургских и уральских степях разбойничали банды атамана Дутова.

Развертывался Восточный фронт гражданской войны, и Пенза стала одной из его баз.

Михаил Николаевич Тухачевский появился здесь 15 или 16 июля. А 18-го числа в губернской газете был опубликован и во многих местах города расклеен приказ:

«Для создания боеспособной Красной Армии все бывшие офицеры-специалисты призываются под знамена.

Завтра, 19 сего июля, все бывшие артиллеристы и артиллерийские техники, офицеры-кавалеристы и офицеры инженерных войск должны явиться в губернский военный комиссариат в 16 часов.

Все бывшие офицеры пехоты должны явиться 20 июля в 12 часов туда же.

Призываются офицеры от 20 до 50 лет.

Не явившиеся будут преданы военно-полевому трибуналу».

Подписали этот документ три лица: командующий 1-й Революционной армией Тухачевский, комиссар армии Калнин и председатель губернского Совета Минкин.

Приказ взбудоражил не только офицеров, но и все население Пензы. Встревожилось и контрреволюционное подполье. Эсеры и меньшевики понимали, что военные специалисты, работая под контролем комиссаров, умножат силы Красной Армии.

Начались провокации. По городу поползли слухи: большевики, мол, собирают офицеров для того, чтобы бросить их в тюрьму и затем расстрелять. А красноармейцам нашептывалось, что на их шею опять сажают «золотопогонников», возрождают в армии старорежимные порядки.

Для разоблачения этой злостной клеветы Пензенская партийная организация приняла энергичные меры. На митингах и в беседах коммунисты разъясняли офицерам, что служба в Красной Армии – это их патриотический долг, к выполнению которого призывает Советская власть. Помню, как горячо выступал комиссар инструкторского отдела губвоенкомата тов. Соловьев:

– С кем вы, русские офицеры? – взволнованно спрашивал он. – С народом или против народа?..

Наступило 19 июля. Еще задолго до 16 часов к губвоенкомату, разместившемуся в доме, который недавно занимал архиерей, стали стекаться офицеры. Приходили поодиночке и группами, некоторые с женами, с родными.

Ровно в 16 часов начался прием. В зале бывшей архиерейской трапезной за большим столом, накрытым красной кумачовой скатертью, сидели командарм Михаил Николаевич Тухачевский, политический комиссар армии Оскар Юрьевич Калнин, начальник административного управления Иван Николаевич Устичев. Представителем Совета и губкома партии был комиссар инструкторского отдела военкомата Соловьев.

Незадолго до приема Толстой представил меня Тухачевскому. Я остался в зале и мог наблюдать за Михаилом Николаевичем, слушать, как и о чем он беседует с мобилизованными.

Подходя к столу, офицеры по укоренившейся привычке оправляли гимнастерки, подтягивались и четко представлялись: «поручик такой-то», «капитан такой-то». Они обычно обращались к Устичеву. Им импонировали солидность и осанка Ивана Николаевича, седеющие пушистые усы, суровый взгляд из-под золотого пенсне. Устичев имел в старой армии звание подполковника, но по виду его вполне можно было принять за генерала. Некоторые офицеры так и обращались к нему: «Ваше превосходительство».

Иван Николаевич тактично перебивал таких и жестом указывал на сидевшего рядом с ним Тухачевского:

– Представляйтесь товарищу командующему.

Он нарочито подчеркивал «товарищу», стараясь тем самым вернуть забывшихся к действительности.

Офицеров поражала молодость командарма. Михаилу Николаевичу было тогда 25 лет.

Он сидел в туго перехваченной ремнем гимнастерке со следами погон на плечах, в темно-синих, сильно поношенных брюках, в желтых ботинках с обмотками. Рядом на столе лежал своеобразный головной убор из люфы, имевший форму не то пожарной каски, не то шлема, и коричневые перчатки.

Манеры Михаила Николаевича, его вежливость изобличали в нем хорошо воспитанного человека. У него не было ни фанфаронства, ни высокомерия, ни надменности. Держал себя со всеми ровно, но без панибратства, с чувством собственного достоинства.

Весь облик командарма, его такт и уравновешенность действовали на мобилизованных успокаивающе.

Свою беседу Тухачевский начинал обычно вопросом:

– Хотите служить в Красной Армии?

Ответы были разные, подчас маловразумительные: «Что ж, приказ есть приказ», «Раз призывают, повинуюсь». Некоторые вступали в объяснения, жаловались на усталость, ссылались на болезни, раны и т. д. Случались и другие ответы: «Я, товарищ командующий, по призванию военный, вне армии мне тяжело, я люблю свою родину, но… ведь нам, офицерам, не доверяют».

Это было понятно Михаилу Николаевичу. Он хорошо знал психологию русского офицерства, знал, как тяжело честным патриотам огульное недоверие.

Солдаты и рабочие имели основания для такого недоверия. Веками помещичье-дворянский офицерский корпус был оплотом царского трона. В офицере солдаты видели прежде всего барина-крепостника. Еще не забылись карательные отряды, возглавляемые офицерами, расстрелы по их команде рабочих демонстраций.

Офицерам, которых от вступления в Красную Армию удерживало недоверие солдат, Михаил Николаевич говорил примерно так:

– Чувствовать по отношению к себе подозрительность очень тягостно. Я испытал это. Но ведь доверие само собой не возникает. Его надо заслужить, завоевать. А чем офицер может завоевать доверие и авторитет у солдат? Во-первых, честностью, во-вторых, отличным знанием своего дела и, в-третьих, любовью к солдату, заботой о нем, уважением в нем человеческого достоинства.

Многим, очень многим офицерам помог Михаил Николаевич стать на путь служения Советской Родине…

Поздно закончился первый день работы комиссии по отбору мобилизованных. Выходя из военкомата, Тухачевский предложил мне и Толстому пройтись.

Стояла теплая июльская ночь. Пенза была погружена в сон. Пустынные улицы с деревянными тротуарами слабо освещались редкими фонарями. Наши шаги гулко раздавались в тишине. Из подворотен на них откликались собаки.

С наслаждением вдыхая свежий воздух, мы шли по хорошо знакомому Михаилу Николаевичу пути к вокзалу. Разговор вели между собой Толстой и Тухачевский, вспоминали гимназические годы, товарищей, педагогов, общих знакомых.

Толстой по образованию был инженер-технолог, в войну окончил Николаевское военное инженерное училище и стал поручиком лейб-гвардии саперного батальона. Батальон этот входил в тот же самый гвардейский корпус, что и лейб-гвардии Семеновский полк, где служил Тухачевский.

Между прочим, вспомнили и Марию Владимировну Игнатьеву, дочь машиниста пензенского депо. В гимназические годы она была постоянной «дамой» Тухачевского на балах.[20]20
  Позже Мария Владимировна стала женой М. Н. Тухачевского. Сопутствовала ему на фронтах гражданской войны и трагически погибла в Смоленске в 1920 г.


[Закрыть]

Прощаясь с нами у салон-вагона, Михаил Николаевич спросил:

– Ну, а как вы решаете – остаетесь работать в Пензе или поедете в действующую армию?

Очевидно, он был уже осведомлен о том, что я с конца 1917 года служил инструктором в Красной гвардии, что в дни чехословацкого мятежа мы с Толстым стали членами оперативного штаба губвоенкомата. Пензенская партийная организация, Совет депутатов нам доверяли. Но вопрос Михаила Николаевича не застал нас врасплох. Не сговариваясь, мы ответили:

– Поедем!

Толстому Тухачевский предложил должность для особых поручений по инженерной части при командарме, а мне – начальника штаба Симбирской группы войск. Мы согласились с этим.

Меня, правда, точило одно сомнение. Будучи в Москве делегатом первого съезда Всевобуча от Пензенского губвоенкомата, я встретился со многими своими фронтовыми товарищами, намеревавшимися поступить в Академию Генерального штаба, расформирование которой приостановил своим личным распоряжением Владимир Ильич Ленин. Открытие Академии намечалось на осень, я подал рапорт о зачислении в ее слушатели, получил согласие и, вернувшись в Пензу, стал готовиться к экзаменам.

Не стал скрывать этого от Михаила Николаевича и тут же услышал в ответ:

– А знаете, я тоже мечтаю об академии! Но война – лучшая подготовительная ступень к этому. Особенно нынешняя, гражданская, где так много нового, не похожего на все войны прошлого. Давайте после победы поступать в академию вместе…

Массовая мобилизация офицеров в Красную Армию была мероприятием большой практической и политической важности. Своего пролетарского командного состава, обладающего хотя бы минимальной военной подготовкой, Советские Вооруженные Силы еще не имели. Для этого требовалось время. А его не оказалось. Развертывались все новые фронты, формировались новые армии, нужда в тысячах командиров всех степеней все обострялась.

Только Ленин нашел путь к решению этой неотложной проблемы кадров. Он предложил призывать в армию военных специалистов, возложив на политических комиссаров ответственность за их перевоспитание и контроль за добросовестным выполнением ими своих задач.

10 июля 1918 года V съезд Советов вынес постановление о необходимости широкого использования опыта и знаний военных специалистов. Декрет же Совета Народных Комиссаров о призыве офицеров в Красную Армию был издан 29 июля 1918 года. Таким образом, мобилизацию офицерства, проведенную Михаилом Николаевичем Тухачевским 4–5 июля в Симбирске и 19–20 июля в Пензе, надо считать первым пробным шагом. У нас нет точных данных, но можно предположить, что по этому принципиальному и очень щепетильному вопросу Тухачевский получил указания от Владимира Ильича во время беседы с ним перед отъездом на Восточный фронт.

Из Пензы все мобилизованные офицеры направлялись на станцию Инза, в расположение штаба 1-й Революционной армии. Для этого был сформирован поезд особого назначения, к которому прицепили и салон-вагон командующего. Меня назначили начальником эшелона, и мы с Толстым разместились в отдельном купе мягкого пульмана.

В пути Михаил Николаевич пригласил нас к себе на чай. Его салон-вагон, ранее принадлежавший какому-то крупному железнодорожному чиновнику, был комфортабелен и удобен для работы. Здесь стоял письменный стол, тяжелые кресла красного дерева; у кожаного дивана – круглый столик. За ним мы и пили чай.

Разговор перескакивал с одной темы на другую. За окном мелькали поля, луга. Сменялись привычные картины матушки-Руси с ее нищенскими деревушками, погостами да деревянными церковками. На станциях крестьянки предлагали печеную картошку, молоко, ягоды. Вместо денег просили какую-нибудь одежонку или обувь, мыло или соль.

На письменном столе у Тухачевского я заметил томик Пушкина, раскрытый на «Истории Пугачевского бунта». Рядом лежали «Походы Густава Адольфа», «Прикладная тактика» Безрукова, «Стратегия» Михневича. Михаил Николаевич перехватил мой взгляд.

– Да, – вздохнул он, – со времен Разина и Пугачева этот край не знал войны. А теперь вот пожалуйста…

О чем бы ни заходила речь, мысли Тухачевского неизменно возвращались к военным событиям. Больше всего его занимали тогда вопросы организационные. Вместе с Устичевым, имевшим солидный военно-административный опыт, он разрабатывал штаты полков, дивизий, штабов. Не выпускались из поля зрения и армейские склады и ротные обозы. Это была кропотливая и сложная работа, требовавшая недюжинных способностей.

На каждой крупной станции Тухачевский устанавливал связь с Инзой, вел переговоры то с одним, то с другим работником своего штаба. Положение на фронте было крайне тяжелым, особенно под Симбирском. Еще из Пензы Михаил Николаевич телеграфировал начали нику Симбирской группы войск Пугачевскому:

«Обстановку знаю. Держитесь на занимаемой позиции. Скоро в Инзу прибудет Мценский полк, который немедленно вышлю на помощь к вам…»[21]21
  ЦГАСА, ф. 157, оп. 3, д. 30, л. 28.


[Закрыть]

Этот полк мы встретили в пути 21 июля. Тухачевский вызвал к себе его командира А. Г. Реву, расспросил состоянии полка, подробно ознакомил с обстановкой приказал сейчас же двигаться на Киндяковку, атаковать; противника с тыла и войти в связь с Симбирской группой.

Запомнился мне и еще один путевой эпизод. Мы нагнали 4-й Видземский латышский стрелковый полк Я. Я. Лациса. Полк этот пользовался доброй славой. Но произошли какие-то неурядицы, солдаты были чем-то недовольны и отказались двигаться дальше на фронт. Об этом, насколько я помню, доложил Тухачевскому комендант станции Рузаевка. Михаил Николаевич сам отправился к латышам. Поговорил со стрелками, разобрался в причинах отказа, тут же принял какие-то меры чисто организационного порядка и «забузивший» полк как ни в чем не бывало выступил по указанному ему маршруту…

На станцию Инза мы прибыли рано утром 22 июля. Отсюда Казанская железная дорога разветвлялась на Симбирск и на Сызрань. Пристанционный поселок coстоял из нескольких домов, старой кирпичной казармы и 20–25 дощатых бараков питательного пункта, построенных для проходящих воинских эшелонов в первую мировую войну. Весь штаб армии размещался в вагонах, хотя мог бы устроиться и получше, в стационарных поселковых помещениях. Но Михаил Николаевич заботился не только о своем штабе и подчиненных ему войсках. Коммунисту Тухачевскому близки были и нужды рабочих Инзенского узла, ютившихся в страшной тесноте. Сохранился любопытный документ тех дней, являющийся ярким свидетельством этой черты характера командарма 1-й Революционной. Не могу удержаться от соблазна воспроизвести его здесь.

«Инзенский районный исполнительный комитет на общем собрании 18 июля с. г. постановил:

Поручить делегатам – председателю Инзенского районного комитета Андрееву, секретарю Николяй и врачу 20 участка Заглухинскому выразить глубокую благодарность командующему 1-й Революционной армии тов. Тухачевскому и начальнику штаба тов. Захарову от лица всех рабочих, служащих и мастеровых Инзенского района за предоставление 11 бараков под квартиры…»[22]22
  ЦГАСА, ф. 157, оп. 3, д. 26, л. 41.


[Закрыть]

Но вернемся к прерванному рассказу о нашем приезде в Инзу. Там было очень неспокойно. Начальник штаба армии Иван Николаевич Захаров доложил Тухачевскому, что связь с Сенгилеевской и Симбирской группами войск утеряна. Левый фланг армии в пространстве между железными дорогами Инза – Сызрань и Инза – Симбирск оказался оголенным. Под непосредственной угрозой находилась и Инза. Противнику достаточно было подбросить сюда один усиленный батальон, чтобы разгромить армейский штаб и захватить всех нас во главе с командармом в плен.

Вскоре стало известно, что Симбирск занят противником. Мое назначение начальником штаба Симбирской группы само собой отпадало.

Толстой, вступивший уже в исполнение своих обязанностей, пригласил меня к командарму. В салон-вагоне происходило совещание. Кроме Михаила Николаевича здесь находились О. Ю. Калнин, И. Н. Устичев, старшие адъютанты – по оперативной части Диков и по разведывательной Скворцов. Иван Николаевич Захаров отсутствовал: в придачу к своему туберкулезу он подхватил малярию.

– Мы решили, Николай Иванович, назначить вас генерал-квартирмейстером армии,[23]23
  Так называлась тогда должность, соответствующая начальнику оперативного отдела.


[Закрыть] – объявил Тухачевский.

Я был обескуражен. Для нас, строевых офицеров, не только «генкварм», но и начдив представлялись не иначе как маститыми старцами. Попытался отказаться, просил полк.

Михаил Николаевич рассмеялся:

– Да ведь и я не родился командармом. На фронте командовал лишь ротой, и то недолго.

А Оскар Юрьевич Калнин, с трудом выговаривая русские слова, добавил:

– Не бог горшки слепил.

На этом вопрос был исчерпан. Началась моя служба в непосредственном подчинении М. Н. Тухачевского.

Из-за болезни И. Н. Захарова мне пришлось некоторое время исполнять и его обязанности. А после эвакуации Ивана Николаевича в Москву я окончательно был утвержден в должности начальника штаба армии.

С первых же дней моего пребывания в 1-й Революционной мне довелось наблюдать работу командарма не только в штабе, но и в непосредственной близости к полю боя.

Сразу же после захвата белыми Симбирска для обеспечения нашего левого фланга и прикрытия направления Инза – Симбирск на станцию Чуфарово был выброшен отряд под командованием М. Н. Толстого. Отряд формировался наскоро, из сил, имевшихся под рукой.

Вечером 23 июля В. В. Куйбышев и я тоже выехали на станцию Чуфарово.

Первоначально Михаил Николаевич ставил Толстому задачу овладеть Симбирском. Но это оказалось делом непосильным, и фактически действия отряда свелись к успешной разведке противника боем. Было установлено, что белогвардейцы укрепляют Симбирск, воздвигая на подступах к городу инженерные оборонительные сооружения.

Я. Я. Лацис доносил, что и в полосе Инзенской дивизии враг активизируется. Особенно на стыке с отрядом Толстого.

Обеспокоенный создавшейся обстановкой, Тухачевский сам поспешил на станцию Вешкайма и в ночь на 25 июля вызвал к себе меня вместе с Толстым.

Обычно Михаил Николаевич выезжал в расположение войск в своем салон-вагоне, к которому прицеплялись классный вагон охраны, теплушка для лошадей и платформа для автомобиля. При командарме всегда находились состоящий для особых поручений и адъютанты. Иногда его сопровождал кто-либо из командиров штарма или начальник полевого управления. Такими специальными поездами пользовались в гражданскую войну почти все командующие.

В тот раз для особых поручений при командарме состоял бывший старший лейтенант флота Потемкин, а адъютантами были Метлош и Гавронский. Обязанности каждого из них четко разграничивались. Метлош ведал текущей перепиской. Гавронский вел «Дневник событий в армии». На Потемкине лежала ответственность за оперативную карту и разработку вопросов взаимодействия с Волжской флотилией.

К поезду командующего мы с Толстым явились ранним утром. Проводник салон-вагона сообщил нам, что Михаил Николаевич умывается, и совсем конфиденциально добавил:

– За всю ночь только часика три вздремнул, а то все читал…

В те годы некоторые бывшие офицеры стремились всячески «опроститься»: редко брились, щеголяли в драных гимнастерках, не чистили сапог. Им казалось, что таким образом они приобретают «пролетарский вид», А чтобы еще больше приспособиться к «простому люду», некоторые даже сквернословили, сплевывали под ноги, курили козьи ножки, лущили семечки.

Михаил Николаевич не подражал этой «моде» и ни к кому не приспосабливался. При любых обстоятельствах Тухачевский был верен себе. И в то раннее утро он вышел к нам, как всегда, бодрый, подтянутый, тщательно выбритый. Совсем не чувствовалось, что «только часика три вздремнул». К слову замечу, что опрятность командарма очень влияла на всех окружавших его. Скоро даже наши ординарцы, садясь на коня, стали надевать перчатки.

Приняв от меня и Толстого рапорты, Михаил Николаевич пригласил нас позавтракать. За столом шел разговор об обстановке в районе действий отряда Толстого. Михаил Николаевич приказал Толстому ретироваться на Вешкайму, занять здесь оборону и сосредоточить основное внимание на глубокой разведке. Сам он намеревался сразу же после завтрака ехать на рекогносцировку недавно образовавшегося симбирского направления и распорядился, чтобы я находился при нем.

Мы отправились верхом в сопровождении небольшого конвоя. Погода стояла великолепная. Местность вокруг отличалась исключительной живописностью – слегка всхолмленная, с оврагами и перелесками. Михаил Николаевич моментально фиксировал возможности маневрирования, скрытых передвижений войск, их маскировки. И вместе с тем любовался природой. Полководец и художник словно бы соперничали в нем. Однако шла война, и полководец брал верх.

В этом прилегавшем к Инзенскому железнодорожному узлу районе он проектировал сооружение инженерных укреплений. Сторонник высокой подвижности войск и ярый противник «окопной войны», Тухачевский тем не менее еще тогда, в 1918 году, продумывал систему укрепленных районов, взаимодействующих с полевыми армиями.

Чем ближе мы подъезжали к фронту, тем чаще приходилось спешиваться. И все-таки раза два-три попали под жестокий обстрел противника.

Михаил Николаевич держал себя с удивительным хладнокровием, вникал во все мелочи, неторопливо беседовал с бойцами и командирами передовых разведывательных дозоров и сторожевых застав. Это спокойствие командарма вселяло во всех уверенность, надежду на скорую победу.

Поздно вечером мы вернулись в Вешкайму, и Тухачевский продиктовал приказ, уточнявший задачу отряду Толстого.

Из этой поездки я вынес первое впечатление о Тухачевском как военачальнике. Михаил Николаевич был отважен, крепок и вынослив. Быстро оценивал обстановку и принимал решения. Обратило на себя внимание и его отношение к подчиненным. Со всеми он был одинаково вежлив, прост, в каждом уважал человека.

Все эти качества свидетельствовали не только о прекрасной выучке, но, я бы сказал, и о командирском призвании Тухачевского. Одно для меня оставалось еще не ясным: под силу ли ему успешное руководство крупными войсковыми соединениями? Ведь военное училище, которое закончил Михаил Николаевич, готовило младших офицеров. Там отрабатывались задачи максимум за батальон на фоне полка. Да и первая мировая война была для Тухачевского не очень-то длительной школой – на фронте он провел всего 6–7 месяцев. А теперь ему доверена армия, насчитывающая 10–12 тысяч человек, занимающая фронт в 400–500 километров, и к тому же еще слабо оснащенная.[24]24
  Мы располагали тогда всего 50 орудиями, примерно 150 пулеметами, 2–3 бронепоездами. Бойцу выделялось на день по 10–20 патронов, а каждое орудие могло произвести в течение суток только 5—10 выстрелов. (Прим., авт.)


[Закрыть]

С этими сомнениями я явился на первое для меня служебное совещание руководящего состава 1-й Революционной. Здесь присутствовали оба политических комиссара армии – В. В. Куйбышев и О. Ю. Калнин, начальник административного управления И. Н. Устичев, начарт тов. Гарднер, интендант армии тов. Шевчук и другие.

Михаил Николаевич сообщил им результаты рекогносцировки и пункт за пунктом стал излагать план будущей операции по освобождению Симбирска. Он как бы отвечал на мой никому не высказанный вопрос. И ответ этот был обнадеживающим.

– Наше первое преимущество перед противником, – говорил командарм, – наш революционный боец. Главное – в его революционной сознательности, в его инициативе, сметке, отваге и выносливости.

Но Тухачевский не закрывал глаза и на наши тогдашние слабости. Перед отъездом из Москвы он слышал выступление Ленина на заседании Московской городской партийной организации, помнил слова Ильича о том, что первоочередной задачей является задача организационная, которая требует не порыва, не клича, не боевого лозунга, а длительной напряженной упорнейшей работы, строжайшей дисциплинированности. Исходя из этой ленинской установки, Михаил Николаевич делал упор на необходимость такой организации войск, которая полностью соответствовала бы принципам регулярной армии.

В. В. Куйбышев в своих воспоминаниях отмечает, что армия, возглавляемая М. Н. Тухачевским, была первой не только по номеру, но и вообще первым в Советских Вооруженных Силах регулярным объединением. Превращение ее в таковую осуществлялось в невероятно трудных условиях.

На широком пространстве от Волги до Белой и почти до западных склонов Уральского хребта были разбросаны многочисленные красногвардейские, рабочие, продовольственные отряды, точную численность которых установить нельзя. Всего насчитывалось примерно до 80 отрядов, а в каждом из них от 20 до 250 активных штыков.

Первоначально Михаил Николаевич свел эти разрозненные отряды в группы, которые в последующем становились основой дивизий. Так возникли старейшие дивизии Советской Армии – Пензенская, получившая 20-й номер, и Инзенская, имевшая номер 15-й.

По мысли Михаила Николаевича 1-я Революционная армия на первом этапе развертывания должна была иметь четыре дивизии. Кроме того, по его инициативе началось комплектование корпуса под командованием тов. Лончара, а также армейской конницы.

Таковы были далеко идущие планы Тухачевского. Однако события, происходившие на Восточном фронте (измена главкома Муравьева, падение Симбирска, а затем и Казани), вносили свои коррективы, план подвергался изменениям.

Новый главком Восточного фронта И. И. Вацетис сосредоточил все свое внимание на Казани. От Тухачевского он требовал одного – немедленно и во что бы то ни стало наступать на Симбирск с целью отвлечения сил противника. Эти свои требования главком нередко сопровождал угрозами по адресу Михаила Николаевича. Однако Тухачевский продолжал неуклонно и твердо проводить линию на организационное укрепление армии, бороться с партизанщиной.

– Не теряя боевого соприкосновения с противником, – говорил командарм, – надо реорганизовывать отряды в регулярные полки, батальоны, роты и тем повышать нашу боеспособность.

Тухачевский принимает решение пополнить войска за счет мобилизации в полосе армии. Для этой цели в штабе создается мобилизационный отдел. Его возглавил старый большевик тов. Ибрагимов, в помощь которому было выделено до сотни агитаторов и пропагандистов. Несмотря на все трудности, мобилизация проводилась успешно. Одновременно шло интенсивное сколачивание частей.

Одним из основных вопросов был в то время вопрос материального обеспечения войск всем необходимым для боя и жизни. Решая его, Тухачевский предложил создать в составе армейского управления отдел заготовок, не предусмотренный никакими положениями. Возглавлявший этот отдел молодой энергичный работник тов. Штейнгауз получил мандат, дававший ему право собирать по железным дорогам невостребованные грузы.

Чего только наши заготовители не обнаруживали по тупикам и пакгаузам! Там было все, начиная от текстиля и кончая пулеметами, даже пушками.

При отделе заготовок развернулись мастерские по ремонту обуви, обмундирования, пошивке белья.

Эта инициатива Тухачевского быстро получила всеобщее признание. Аналогичные отделы появились и в других армиях, а затем даже в центре было учреждено управление заготовок.

Находил Михаил Николаевич время и для систематического изучения военной теории. Это как бы органически включалось в его текущую практическую работу. На письменном столе Тухачевского всегда была та или иная книга, относившаяся к разрабатываемому им в данный момент вопросу. С карандашом в руках он проштудировал еще дореволюционное «Положение о полевом управлении войсками в военное время» и курсы администрации, некогда читанные опытными генералами.