Текст книги "Калейдоскоп прозаических миниатюр №3. Коллективный сборник"

ТАТЬЯНА ГРИБАНОВА, ОРЁЛ

Алёнкина сойка

Если Алёнка тихонечко прокрадётся к жасминовому кусту, то в его зарослях, на самой дальней—предальней ветке, что прикрыта от глаз порослью всякого—разного вьюна и дурнопьяна, сможет увидеть, как каждый апрель несколько лет кряду из сухих корешков и травинок обустраивает себе гнездо удивительная птица – голубая сойка. Бабушка, правда, бывало, когда завидит её над огородом, кличет по—свойски: «Соя!».

А птица эта расчудесная – из себя голубоватая, а подбрюшье слегка коричневое, цвета пеночки из топлёного в печи молока. Шейка – белым—белая с чёрными нитками ожерелок. На головке – малюсенький гребешок. Чуть что, заподозрит сойка неладное – взъерошит, вскинет его, крохотный: видать, думает, что вусмерть им врага запугает. А то и вовсе – ка—ак начнёт ворчать: и по—собачьему, и по—кошачьему, и ещё по—другому – по—такому, по какому выучилась.

Кончики крылышек у неё окунуты в небесную краску, и окружья глаз голубые—преголубые! Так и горят они, так и сияют! А под клювом у сойки, будто усики, две чёрные полосочки. «Не птичка, а картинка!» – скажет, бывало, об Алёнкиной сойке баба Дарья.

Вот отчего—то припомнилось вдруг Алёне и такая картинка. Спустя две, а то три недели, как пичужка усядется на гнездо, девчонка, бывало, обнаруживала на земле скорлупки зеленоватых, с серо—бурыми пятнышками, меньше лещинного орешка, яиц. В гнезде тонюсенько под раскрылившейся мамкой попискивали голые новорождённые птенчики, а суматошный родитель носился над грядками, собирая для своей детвы червячиный и блошиный прикорм.

Бывало, пропадёт сой в дубняке за околицей, нет и нет его. Уже и хозяйка его забеспокоится – как не встревожиться—то? Эвон сколько котов в деревне, да и своей сестры, птицы хищной, вдосталь, возьми хоть того же ястреба, что обретается в ближнем сосняке. «Не переживай, сойка, – успокаивает тогда птичку Алёнка, – куда он от семьи денется, сколь годков вы уже вместе?».

А и правда, прислушается Алёнка: «Кре—кре—рахх—рахх!» – объявился, жив—здоров кормилец. Так и мало того, желудей натащил – даже лететь не может, «пёхом чешет», корму – ешь не хочу. «Под языком—то у него, – усмотрела Алёнка, – цельный мешок для таких переносок имеется».

Мужичок у сойки, хоть сам – в чём душа держится, заботливый, такого днём с огнём поискать. И тут, и там у соя припасы. И правильно! Обернуться не успеешь – как крот в земь уйдёт, повиснет на кустах седое бородьё повилик, уж и захолодает… Летать туда—сюда, на юга да в обратку, умаешься – легче поднабить закрома да перебедовать лихое холодное время в своём дому.

ЛИДИЯ ГРИГОРЬЕВА, ЛОНДОН

Из «Романа в штрихах ТЕРМИТНИК»

Ни от чего

Хоть на улицу не выходи! Чтоб на негатив не напороться. Казалось бы, в этой стране нет никакой войны. Она всегда привычно воюет где-то там, далеко, чужими руками. Только деньги иногда даёт воюющим да оружие устаревшее туда охотно посылает, если выгода есть.

Жить бы да радоваться. А вот поди ж ты…

Соседей этих она давно не видела. И вот сейчас они её окликнули. Она знала, что Синтия была американка и по многу месяцев проводила за океаном, ухаживая сначала за матерью, потом за больной сестрой. Похоже, тяжёлая онкология была бедствием для её американской родни. Муж Синтии, состоятельный адвокат уголовного права Брайян, чаще всего одиноко выгуливал их маленькую, почти игрушечную, собачку, и был в очевидной депрессии от одиночества. При редких встречах на прогулках в соседнем парке он не стеснялся ей об этом говорить. И хоть сейчас они были вдвоём, по унылому виду мужа было понятно, что Синтия опять собралась в Америку. Вроде бы там её больные родичи уже скончались, что ж она не бережёт тут своего словно в воду опущенного и на вид вполне себе болезненного мужа! Вот и выхаживала бы его. Уж ему явно за шестьдесят. Опасный для мужчин возраст.

Словно прочитав её мысли, Синтия сказала: «Знаешь, я завтра опять улетаю. А вот Брайяну летать врачи запретили. Приступы паники. Затяжная депрессия. Вчера мы с ним отдали нашу Милли на кремацию. И у собачек бывает онкология. Саркома лимфатических узлов. Она очень страдала. Не знаю, как он это перенесет пока меня с ним не будет. Наш психотерапевт прописал ему активную социальную жизнь и прогулки. Как лекарство от уныния. Но Милли теперь нет, гулять ему будет не с кем и незачем. Чтобы немного отвлечься, мы в новый модный Кофешоп собрались. Поедешь с нами за компанию? Это недалеко. Там и знакомых можно встретить. Пообщаемся все вместе по соседски. А крепкий кофе и сладости для нас с ним – заменители счастья».

Во французском кафе Patisserie Valerye было многолюдно, они с трудом нашли столик у входа в туалет. Потому, видимо, и был никому не нужен.

Пока Брайян выбирал у витрины сдадости, Синтия продолжила разговор так, словно убеждала в чем-то именно себя:

«Нет, ему лететь не надо. Это слишком тяжело. – и после недолго молчания – Я ведь опять на похороны лечу. В этот раз, знаешь ли… У нас сын в Нью-Йорке выбросился из окна. С тридцатого этажа, в день своего тридцалетия. Он всегда любил символику цифровых совпадений. Да-да… Нет, нет… Просто так. Ни от чего. Депрессия. Очевидно от нас с мужем унаследовал, – сказала. И замолчала, глядя на Брайяна с подносом, полным больших пышных пирожных.

Вот вам и мир под оливами, подумала она. Хоть из дома не выходи – не знаешь с какой чужой невыносимой бедой встретишься. Ни от чего. На ровном месте.

Шоколадные горы

У кого Бизе композитор, а у кого – пирожное, хоть и безе! Близкое по заучанию, и по сюжету её теперешней жизни, подумала она, налегая на сладкое. Зря все-таки в опере Бизе эту чумную Кармен убили. Она, Настя, сама кого хочешь убьёт! И не то чтобы жестокая такая, просто горячая. Гнев при случае мгновенно бил в голову и застилал глаза. После таких приступов она и налегала на сладкое. Тут, в Швейцарии, это было не трудно – шоколадные горы по величине соперничали со снежными. Инструктор по горным лыжам для ВИП персон из России Анастасия Забродская вышла из кафе и села в свой маленький фольксваген-жучок. Гнев внутри оседал и покрывался примирительной шоколадной глазурью. Вот так всегда.

А ведь могла, могла на тренировках столкнуть эту девицу с горы или направить на старую трассу, закрытую после оползня. Пусть поломала бы там руки-ноги, а то и голову! Эта новенькая клиентка, дочь русского олигарха, зачем-то вцепилась в её парня не по-хорошему. Ну, зачем ей нищий, по их меркам, массажист? А для Насти он стал настоящей опорой после того, как она поломалась на склоне и ушла из спорта. За таких как он девчонки до крови дрались в их детском доме! Любить безоглядно и отдать бесплатно?! Нет уж. Пусть всё же заплатит. Жизнью! Вот.

Она вдавила газ до упора. Потом говорили, что тормоза отказали, что был вязкий горный туман, что она пыталась объехать застрявшую на горном повороте машину и голосовавшую рядом девицу, ту самую коварную богатейку из новых русских.

Рассмотреть кто там голосует хоть и было трудно, но она все же успела. И не столкнула соперницу в бездну. Предпочла сама туда улететь.

На крыльх любви собиралась взлететь, что ли…

Настоящий мужчина

У отца деменция. У сына аутизм. У мужа алкоголизм.

И только у тебя, Митька, всё в порядке. С утра до вечера горло дерешь, песни распеваешь, сердце радуешь. Кенар ты мой голосистый. Что бы я делала без тебя. Ты мой единственный мужчина, с которым мне хорошо и надёжно.

Вот сейчас подсыплю тебе корму, поменяю воду, почищу клетку, яблочко мелко нарежу. А ты пока полетай по комнате, мальчик мой золотой! Форточки я давно гвоздями намертво заколотила. Знаешь наверное почему. Должен помнить, что год назад в морозом феврале влетел ко мне как раз через открытую форточку! Я тогда полы мыла, внаклонку, на коленках как обычно тряпкой мокрой возила, и вдруг слышу над головой, словно с небес, твоё цвирканье! Не поверила такому счастью. Не иначе именно небеса тебя ко мне и прислали. И мы стали спасать друг друга. Ты крылышко одно тогда слегка подморозил. Перышки выпали. Полинял немного, от стресса, скорее всего. Со временем пушком эти голые места прикрылись. Сколько ты тогда пробыл на морозе пока нашёл мою открытую форточку! Не известно. Но голос не потерял. Настоящий мужчина.

Не то, что мои. Устала я с ними, понимаешь. Одна этот воз тащу. Беру работу на дом. В трех небольших фирмах бухгалтерию веду. Потому и комната у меня в квартире отдельная. А в большой, проходной, они все трое и живут. Живой балласт, куда их денешь.

Полный дом мужчин. И только один из них настоящий. Потому что радость с собой несёт, жить помогает и придаёт мне сил, а не забирает их безвозвратно.

Как раньше говорили: жена не рукавица, с руки не стряхнешь. А этих троих и подавно.

НАТАЛИЯ ГРИЖИБОВСКАЯ (НАТАЛИ ЭГЛИТ), ПСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ

Мы все грустим по несбывшемуся

Я верю, что есть одно волшебное окошко… Если в него заглянуть, то увидишь старую этажерку с книжками про разведчиков и подшивкой пожелтевших газет, радиоприемник с матерчатым динамиком, деревянным корпусом и большой круглой ручкой для регулировки громкости.

Ещё обеденный стол под скатертью с кистями, три венских стула с гнутыми ножками и жесткими сиденьями. Крашеный пол и немножко протертый, но чистый коврик. Диван с парочкой вышитых подушек… Под одной – чехол для очков и недовязанные серые носки.

Слышно, как в кухне закипает чайник. В буфете пузатая сахарница с рафинадом, твердым, как речной камушек, и пачка чая со слоном. А ещё банка клубничного варенья. В глубокой миске, под полотенцем, лежат теплые булочки, со сладкой карамельной глазурью.

Этот уютный уголок существует только в моем сердце. Дом моей бабушки, которой у меня не было.

Март

Март не лучшее время влюбиться. Вечно мокрые ноги, душный шарф и, простите, сопли ручьем. Потому что ветрено, сыро и холодно.

Выходишь из подземки и порывистый ветер встречает тебя вовсе не поцелуями. Он уставший и потому злой, этот мартовский ветер. Две недели разгонял тучи, чтобы солнце успело погладить лучиком снег на крышах и довести сосульки до слез.

Мартовские сумерки все еще ранние и в темноте прохожие кажутся одинаковыми пластиковыми фигурами… Ну и как влюбиться в манекен?

Я знаю, что нужно ждать апреля, когда небо станет высоким, дни длинными, а деревья подернутся зеленой бархатной дымкой…

– Вы сегодня такая задумчивая, что кажетесь грустной. Это можно исправить щепоткой розового перца и апельсиновым сиропом. Я добавлю их в ваш латте совершенно бесплатно…

Март не лучшее время влюбиться. Особенно, если у тебя мокрые ноги, красный нос, а у него голубые глаза и ресницы, как у девчонки. И руки, как у викинга, получить из них свой coffee to go приятно и немного неловко.

– Я не слишком фамильярен?

Качаю головой, потому что трудно говорить с парнем, у которого ты полгода покупаешь кофе и только сейчас поняла, что он чертовски хорош.

– А если вечером встречу вас с горячим шоколадом и маршмеллоу, это все ещё не будет нахальством?

В России семь месяцев хороши для горячего шоколада, март в их числе. Встречай, скажу, что влюбилась в апреле.

АННА ГРОЙСС, САНКТ—ПЕТЕРБУРГ

Падение

– Признайся, что ты просто боишься на дерево лезть, – усмехнулся он.

– Не в этом дело, – задумчиво пробормотала она, пропуская сквозь пальцы шелковые стебли цветов.

– Значит, всё—таки трусиха, – он раздраженно дернул хвостом. – Ну и сиди тогда тут. Эта тайна не для тебя.

– Сказано же: нель—зя, – по слогам выговорила она.

– Ясно, – он поднялся и направился к кустам. – Ладно, я пошёл.

– А что за тайна—то? – крикнула она ему вслед.

– Вот и узнаешь! – он обернулся и, улыбнувшись, сверкнул глазами.

Она зажмурилась и выдохнула.

– Уговорил!

Вскочила и, поплевав на ладони, полезла на дерево. Ловко взобравшись на второй ярус веток, протянула руку к сверкающему на солнце красному плоду. Покачиваясь на теплом ветру, он едва слышно звенел. Она сорвала его и быстро надкусила.

Тут ветка под ней надломилась, и она, обдирая кожу, полетела вниз.

Упав на землю, Ева открыла глаза. Огляделась. Вокруг лежала пустынная местность. С неба падали белые хлопья. Рядом лежал голый Адам.

– Где мы? – спросил он.

Рифы

«Волны раскачивали лодку, гроза грохота…»

– Лен, а Лен! А когда мы обедать будем?

Черт! Только села… Отстань!

Она уставилась на вполовину исписанный лист бумаги, стараясь не раздражаться, чтобы не потерять мысль.

«Вот и бухта… Рифы! Обходи слева!»

– Ленусь, – просительно. – Есть охота!

Спокойно. Не отвечай.

Сняла очки. Тонкими нервными пальцами потерла лицо. Пока она молчит, мысль внутри.

Из кухни донеслись бормотание и звук открываемого холодильника.

Быстро надела очки, и тут же захлебнулась в ледяной воде. Чудом ухватившись за борт…

– А где котлеты, Ленусик?

Проклятье! Швырнула ручку, смахнула со стола листы. Без тапок рванула в кухню. Халат развевался, обнажая худые ноги, неприбранные волосы разметались по плечам.

Муж стоял грустный, растерянный перед открытым холодильником. Повернув голову, послал ей виноватый взгляд. Хвостики бровей, как у Пьеро, ползли вниз.

Шторм утих. Обмякли напряженные плечи. Подошла к нему, обняла, посмотрела снизу вверх.

– Вот же они. На второй полке.

С новым счастьем!

– Нет, ты не выйдешь за него замуж! – твердо сказал дед.

– Деспот! – всхлипнула внучка. – Если не разрешишь, я из дома уйду!

Дед грустно покачал головой.

– Ах так! – она топнула ногой. – Тогда… тогда я косу себе отрежу!

– Отрезай, – махнул рукой старик. – Не впервой…

– Не веришь?! – страшным голосом крикнула внучка.

Она схватила ридикюль и вывалила на стол горку всевозможных коробочек, футлярчиков и кистей, подняв в воздух облако искрящейся ароматной пудры.

– Каждый год одно и то же, – пробормотал дед, поглаживая бороду и невозмутимо глядя на то, как внучка раскидывает в стороны содержимое косметички.

– Вот! – зловеще расхохотавшись, она потрясла над головой маникюрными ножницами.

– Апчхи! – чихнул дед, вдохнув долетевший до него перламутр.

– У тебя десять секунд на размышление, – грозно предупредила внучка. – Десять, девять, восемь… – считала она, не замечая, что старик то и дело поглядывает на большие стенные часы у неё за спиной. И когда она крикнула «Один!» и раскрыла стальные лезвия, нацеливаясь на свою серебристую косу с вплетенными в неё синими лентами, часы торжественно ударили: бом—м! И сразу же раздался громкий стук в дверь. Не выпуская ножниц из рук, она бегом кинулась в прихожую.

Отворив, девушка замерла от восхищения.

На пороге стоял высокий юноша. На его тёмных волосах сверкали снежинки. Накинутый на плечи ярко—зелёный плащ ниспадал широкими складками, подчеркивая стройность фигуры.

– Кто вы? – пролепетала она. Ножницы выскользнули из её ослабевших пальцев.

– Я новый 2024 год. Меня зовут Деревянный Дракон, – мелодично произнес гость и учтиво поклонился. – Может быть, я не вовремя?

– Ну что вы! – воскликнула Снегурочка, протягивая ему руки. – Мы ждали именно вас!

Молодой человек очаровательно улыбнулся и переступил порог.

– С Новым счастьем! – пробормотал Дед Мороз и смущенно покашлял в бороду.

АЛЕКСАНДР ГРУЗДОВ, КУРСК

Два рыжих цвета

В кофейне стоял приятный аромат зерен, которые так тщательно мололись работниками заведения. Небольшое прямоугольное помещение было шумным, несколько набитым людьми. В числе разношерстных посетителей были два молодых человека, что сидели за одним из столиков и болтали обо всем. Один – русый, коротко стриженый, с круглыми линзами в очках, второй – шатен – с длинными немытыми волосами выделялся ярко-зеленой расстегнутой у шеи рубахой-короткорукавкой.

– Знаешь, – Очкарик медленно потер подбородок, – а та девчонка очень милая.

– Ты про какую из? – Рубашечник без энтузиазма отхлебывал из чашки, глядя в однотонную коричневую жидкость.

– Не помнишь? – Очкарик приподнял бровь, – ту, что мы видели вчера в метро!

– Допустим, – будто и не слушая собеседника, Рубашечник взял чашку, резко поднес ее к губам, допил все, что в ней оставалось.

– Вот прямо запомнил ее, – облокотившись, Очкарик поглядел вверх, вспоминая, – как я случайно ее толкнул, пока мы проходили через толпу. Ее взгляд устремился ко мне, а с каким волнением и нежностью она ахнула от неожиданности!

– Ну-у-у, – протянул Рубашечник, поставив опустошенную им чашку на блюдце, – как-то громко она вздохнула, хотя ты просто о плечо ее потерся. Взглянула, словно ошалевшая, а голос, как у ржавой рухляди.

– Да ну! – Очкарик нахмурился, – а ее лицо? Длинные кудрявые локоны рыжего цвета, делающие ее еще более миленькой. Эти веснушки и румянец на щеках – загляденье!

– Не-а, – Рубашечник, сохраняя хладнокровие, начал загибать пальцы, – голова непричесанная, рыжий цвет явно искусственный, а на лице килограмм пудры. Да и эти веснушки ее лицо делают грязным.

– …а ее одежда! – Очкарик проигнорировал собеседника, хотя желание поспорить так и рвалось наружу, – кремовый свитер – нелепый оверсайз, красная клетчатая юбка, забавные башмачки с черной розой. Докажи, что и тут я не прав!

– Запросто, – Рубашечник прямую линию на губах медленно выгнул в улыбку, – свитер растянутый, словно его до этого носил упитанный родственник. Везде висит, потерт в разных местах, да и нитки торчат. Красная юбка вообще не сочетается со свитером. Ну и башмаки такие, будто эта особа дралась с кем-то в магазине, только чтобы их урвать по скидке.

– Ой, ну хватит тебе быть таким циником! – Очкарик, хоть и был раздражен, но посмеялся, – вечно только плохое в людях видишь!

– Я вижу не «плохое». Просто мой взгляд более реалистичный и независимый.

– А мой взгляд нереалистичный и зависимый?

– Ты просто романтик, – Рубашечник пожал плечами, а воротник рубашки развел в стороны, – все кривое превращаешь в прямое.

– А ты все прямое превращаешь в кривое!

– В таком случае, либо мы оба правы, либо мы оба дураки.

– Знаешь, что? – Очкарик грозно взглянул на Рубашечника. Настала тишина, от которой будто напряглась вся кофейня, но звонкий смех Очкарика ту же разрядил обстановку, – ну тебя! Давай уже пойдем отсюда. Если уж слушать твое недовольство, то только на свежем воздухе.

– Польщен, что ради меня ты жертвуешь нашим столиком! Но да, здесь становится душно. Пошли отсюда, – Рубашечник встал и последовал за другом к выходу из кофейной.

Молодых людей и след простыл. Об их короткой беседе знала лишь девушка, что все это время сидела в стороне и слушала разговор. С напряжением она поглядела в чашку кофе, видя в том свое отражение: мыльное, однотонное, аморфное. Можно было разглядеть лишь одно – рыжий цвет ее волос. Девушка с волнением прошептала самой себе: «Кто из них прав?»

ЕЛЕНА ГУСЕВА, МОСКВА

Не вы первый, не вы последний

Тимофей Егорыч потирал ручки, приговаривая: «Врёшь, не возьмёшь..»

Чёртов карантин все нервы вымотал: это где ж видано, чтоб гулять запрещали?! Что за дискриминация? А у него режим: 10000 шагов в день. За неделю он исходил свою сорокаметровку на пятнадцатом этаже вдоль и поперёк, все плитки пересчитал, все углы… От некогда любимого телика уже слегка мутило.

Но теперь—то он на коне! Мозги—то работают! Фиг—два кто подкопается…

5 минут спустя, он вышел из дому. Сияющий в весеннем сиянии. Не спеша, он направился к реке. Дышал глубоко, полной грудью. Нежился блаженным котиком – впервые за последнюю неделю.

…

– Здравия желаю! Куда направляемся? – Молодцеватый полицейский вырос на тропинке, будто из ниоткуда, и вторгся в благостные пенсионеровы помыслы.

– Да вот, – Егорыч чуть смутился, – с собачкой гулял. Убежала, зараза. Теперь ищу.

С грустным вздохом он продемонстрировал традиционные атрибуты заядлого собаковода – пакетик с фекалиями и маленький совочек, каким детки в песочнице играют.

Служитель порядка заинтересовался:

– Ого! Какие крупные экскременты!

– Так и собачка немаленькая. Вот такая, – Егорыч очертил в воздухе контуры собачки – получилось нечто размером с телёнка.

Беспокойство не отпускало: содержимое пакетика было его собственного производства, и чуток помёта супруги добавил. Зря? Этот дотошный приметил разницу в цвете? И чего привязался?

– А как зовут? Какой породы?

– Мухтаром кличут. Этот, как его, доберман. Пинчер. Ага. Доберман пинчер.

– Понятно… Документики предъявите, пожалуйста. А то вдруг найдётся – будем знать, куда вести. А вы, мммм Тимофей Егорович, домой идите. Не положено гулять. Самоизоляция. И объявление дайте. О пропаже.

…….

Раздосадованный Егорыч завершал восьмую версию пересказа своих приключений супруге, когда в дверь дважды позвонили.

На пороге стоял давешний полисмен.

Пенсионер открыл и обомлел: позади визитёра топталась здоровущая шавка бело—рыжего окраса.

– Вот, принимайте. Нашёлся! Ваша? Ну, ваша же! То есть, ваш. Порода, всё, как положено. И на кличку отзывается. Мухтар! Заходи! Чего притих? Аль хозяина не признал?

Псяра вальяжно процокала грязными лапищами по коридору и улеглась на коврик, наставив на Егорыча исполненный верности взгляд. И хвостом по полу брякнула.

– Тимушка, кто там?!

– Мухтар наш нашёлся… Радость—то какая, – выдавил новоиспечённый хозяин, – спасибо.

– Не теряйте больше. – Полицейский понимающе улыбнулся и тут же строго добавил. – Вы теперь у нас на заметке.

……….

Выйдя из подъезда, блюститель законности сел на лавочку, достал из кармана блокнотик и вывел в нём аккуратный крестик – пятый по счёту:

– Ну, слава богу, и этого пристроили. Эх, Тимофей Егорыч… Не вы первый, не вы последний. Гуляйте теперь, сколь душе угодно. Чисто согласно инструкции. И всем польза. – Он сладко потянулся, раскинув руки в стороны, и подставил лицо васильковому апрельскому небу.