Текст книги "Искусство французского убийства"

Глава третья

– Никто в здравом уме не поверит, что Джулия в состоянии кого-то убить! – с дикой яростью выпалила я, гневно расхаживая по гостиной и возмущенно жестикулируя. Я даже не сняла пальто, зато стянула шарф и использовала его как знамя, размахивая в такт своим словам. – Это смешно!

– Ну-ну, ma mie[20]20
  Девочка моя (фр.).


[Закрыть], может, не стоит так бунтовать, – сказал дедушка, взглянув на стоявший у стены сервант. От моих шагов пол сотрясался так, что тонкие чеканные бокалы для аперитива и вина, соприкасаясь, звенели. Вероятно, его беспокоил и мой развевающийся шарф, поскольку на столах в гостиной стояло много хрупких предметов. – Давай ты сядешь и… выпьешь чего-нибудь для успокоения нервов. – Он указал на голубой парчовый диван в стиле Людовика XV. – Как насчет арманьяка?

– По-моему, такое безобразие требует виски, а не простого бренди, – возразил дядюшка Раф и встал, чтобы за всем проследить. При этом он сунул под мышку крошечную пушистую коричнево-белую собачку, сидевшую у него на коленях, и подошел к серванту. – И с каких это пор ты не позволяешь бунтовать, а, Морис? – Он искоса, ласково взглянул на моего деда и улыбнулся мне. – Помочь тебе снять пальто, ma chére?[21]21
  Дорогая (фр.).


[Закрыть]

Мой дед небрежно и коротко махнул рукой в сторону Рафа, как бы отказываясь от его замечания, но я увидела, что его губы дернулись в улыбке.

Я не знала его точного возраста, но, по моим оценкам, дедушке было под семьдесят. Хотя его тело исхудало, у него сохранилась густая копна темных волос и идеальные зубы. Я не сомневалась, что это протезы. В одной покрытой возрастными пятнами руке он держал сигарету, в другой – бокал с коньяком. На его коленях сидела гладкошерстная черная кошка в широком ошейнике с настоящими бриллиантами.

– Прости меня, что не помог тебе раздеться, Табита, но мадам Икс будет очень обеспокоена, – и дедушка указал на кошку, которую назвали в честь знаменитой картины Сарджента – отсюда и украшенный драгоценностями ошейник.

– Нет-нет– нет… мы не хотим расстраивать мадам, а то она опять раздерет когтями ситцевый диван, – с цинизмом произнес Раф и подмигнул мне.

Я стянула с плеч пальто, бросила его на диван и наклонилась поцеловать дедушку в гладкую влажную щеку.

– Ты прав. Здесь хорошо и тепло, и пальто мне не нужно.

Когда я вернулась домой и ворвалась в гостиную, охваченная тревогой и праведным гневом, я обнаружила обоих мужчин в их привычных позах, сидящих возле большой батареи. И хотя в гостиной было тепло, их колени с сидящими на них питомцами были прикрыты пледами, а на узкие плечи дедушки была накинута серая шаль.

Раф был лысым, зато с густыми седыми бровями, и носил черную вязаную шапочку, натянутую до самых мочек ушей. Если мой дед был очень высоким для француза, то Раф был среднего роста. У него была оливковая кожа и аккуратно подстриженные борода и усы, которые, по его словам, согревали голову, поскольку на макушке волос не осталось. Он тоже затянулся сигаретой, но другого сорта, чем у дедушки. Это была тонкая темная сигарета с запахом, который показался мне особенно приятным, потому что в нем был намек на экзотические пряности, которые отсутствовали в американских сигаретах. Возможно, кориандр. Или анис? Я уже успела узнать кое-что о специях от Джулии, но до эксперта мне было еще далеко.

Мужчины дружат более сорока лет. Когда моя бабушка в тысяча девятьсот девятнадцатом году переехала в Америку с моей мамой, оказалось, что брак моей бабушки с Морисом Сен-Леже фактически распался.

У меня сложилось впечатление, что это было обоюдное и дружеское решение, поскольку бабушка и мама всегда с любовью отзывались о дедушке. У меня были письма, которые они писали друг другу на протяжении многих лет, с обеих сторон океана, и я не торопилась их читать.

С момента моего приезда я также узнала, что во время немецкой оккупации Парижа Дедушка и Раф были участниками Сопротивления, помогали ввозить и вывозить из города солдат Джедбурга и выполняли другие задания, чтобы поддержать соотечественников.

Раф, художник из семьи виноделов, помогал издавать подпольную газету, содержавшую закодированные послания для участников Сопротивления, а мой богатый дед способствовал этому, используя свои связи через банк, в котором он был партнером. Меня восхищает то, что в таком возрасте они шли на огромный риск и совершали так много смелых поступков.

– Ну вот, держи, petite[22]22
  Малышка (фр.).


[Закрыть], – и дядюшка Раф протянул мне маленький бокал в форме лампочки. Медно-коричневая жидкость заполняла лишь четверть. – Садись, и мы все обсудим.

– Merci, oncle[23]23
  Спасибо, дядя (фр.).


[Закрыть]. – Я поцеловала его в короткую седую бороду, а затем села на голубой диван и продолжила свои разглагольствования: – Это неправильно, что инспектор подозревает Джулию. Нож из ее кухни мог взять кто угодно!

– Верно, – согласился дедушка. Несмотря на хрупкое телосложение, его глаза по-прежнему были острыми, а зрение ясным. – И ты была там вчера вечером, non? Ты не видела, чтобы кто-нибудь заходил на кухню?

– Не видела, но я особо и не следила. – Я глотнула виски. Оно обожгло горло, но когда спустилось в желудок, я почувствовала, как тепло растекается по всему телу. Я была рада, что Раф не добавил содовой, как обычно делал для меня. – Кроме того, кухня находится наверху, над гостиной. Кто угодно мог туда подняться, и я сомневаюсь, что мы бы заметили. – Я нахмурилась и покачала головой. – Детектив так пристально смотрел на Джулию, будто был готов надеть на нее наручники и утащить в тюрьму. Дядя Раф, вы слышали о детективе? Об этом Мервеле? Он показался мне слишком молодым. Я уверена, что он понятия не имеет, что делает.

Глаза Рафа весело сверкнули.

– А зачем ты задаешь этот вопрос такому старику, как я? Я никого не знаю. Я сижу здесь, в этом прекрасном старом доме, ухаживаю за превосходным мистером Уайльдом, и за привередливой мадам Икс, когда мне позволяет Морис, а еще решаю головоломки и ем слишком много овощей для француза. – Он бросил на меня многозначительный взгляд, потому что зеленые салаты и тушеные овощи были одними из немногих блюд, которые я не могла испортить. – И это вся моя жизнь! Видишь? Сплошная скука и однообразие.

Я похлопала его по руке.

– Да, и ты никогда не видел тюрьму изнутри, не пробирался в германский офис, не приглашал в этот дом никого, у кого был бы спрятан нож или пистолет. Конечно нет. Ты невинен, как девственница в брачную ночь. – Я сделала еще глоток виски.

– А-ха-ха! – радостно воскликнул дедушка и погладил мадам Икс по ее изящной головке. – Вот женщина и раскусила твой трюк с невинностью! Я же говорил, что наша девочка умница!

– Не было надобности об этом говорить, – заметил Раф, снисходительно взглянув на дедушку. – В конце концов, она твоя внучка.

– Чертовски верно, – кивнул дедушка, и я могла поклясться, что его щеки порозовели.

– Что ж, возможно, я мог бы вспомнить кого-нибудь, кого можно расспросить об этом инспекторе Мервеле. – Раф лукаво ухмыльнулся. – Может быть, пара человек до сих пор помнят меня в доме номер тридцать шесть.

– Я абсолютно уверен, что их не пара человек, а гораздо больше, – сухо возразил дедушка.

– Тридцать шесть?

– Штаб-квартира police judiciaire уже много лет находится по адресу набережная Орфевр, тридцать шесть, и ее часто называют по адресу – дом номер тридцать шесть, – пояснил дедушка.

– Ах, понимаю. Как в Скотленд-Ярде, – догадалась я. Но не успела я спросить, почему кто-то в доме номер тридцать шесть должен помнить дядю Рафа, как в дверь постучали.

Поскольку вскоре после моего приезда в Париж их экономка-кухарка уехала ухаживать за больной матерью, дедушка и дядя Раф наняли двух горничных, сестер-близнецов по имени Бет и Блайт, которые приходили к нам каждое утро. Чаще всего они готовили для нас сытный обед и только для меня оставляли что-то на ужин. Но сейчас было уже далеко за полдень, и они ушли, а значит, кому-то из нас следовало открыть дверь. Я была рада, что находилась дома и могла сделать это вместо одного из старичков.

Дядюшка Раф попытался встать, но я оказалась шустрее.

– Нет-нет, я открою. Я все равно слишком взволнованна, чтобы сидеть на месте.

Гостиная находился в одном лестничном пролете от вестибюля, а входная дверь располагалась, разумеется, на первом этаже. Это был один из моментов, к которым мне пришлось привыкнуть: дома мы называли первым этажом тот этаж, что идет первым от земли, но парижане называли первым тот, что располагался над ним.

Величественный трехэтажный дом, в котором проживали дедушка и дядя Раф, по любым меркам можно было бы считать особняком. Если бы кто-нибудь решил превратить его в апартаменты, как дом, где жила Джулия, здесь легко уместились бы три отдельные просторные квартиры. Это была одна из причин, по которой горничные приходили к нам каждый день, хотя дедушка и дядя Раф редко отваживались покидать пределы второго этажа, где располагались гостиная, большая ванная комната и спальни. Кухня и еще одна гостиная находились на первом этаже, а моя спальня и ванная комната – на верхнем, где когда-то жил целый штат прислуги.

В доме были высокие потолки, то есть каждый лестничный пролет состоял из двадцати ступенек, а также много высоких узких окон, в том числе ряд мансардных, которые делали мои комнаты на третьем этаже просторными и светлыми. Из одного окна я даже видела Эйфелеву башню, и мне нравилось, что это было последнее, на что я смотрела каждый вечер перед тем, как уснуть: ее изящные, словно бы сплетенные очертания купались в золотистом свете.

Небольшой балкончик на портике с плоской крышей застеклили несколько лет назад, чтобы создать восхитительную маленькую оранжерею, в которую можно было попасть из комнаты рядом с гостиной на втором этаже. Оранжерея выходила во внутренний двор, и именно там дедушка держал растения, за которыми я теперь помогала ему ухаживать.

Все еще держа в руках бокал с виски, я поспешила вниз по лестнице в вестибюль – и едва не выронила свой напиток.

У парадной двери стоял инспектор Мервель в темном тяжелом пальто и низко надвинутой на лоб шляпе. Но не слишком низко, и я поймала на себе его холодный взгляд, встретившийся с моим через окно.

Что он здесь делает?

Я засомневалась, стоит ли ему вообще открывать, но он меня уже увидел, и делать вид, будто дома никого нет, было бессмысленно.

– Bonjour, monsieur le inspecteur[24]24
  Здравствуйте, месье инспектор (фр.).


[Закрыть]. – Я открыла дверь.

Порыва зимнего воздуха хватило, чтобы я поспешно вернулась в относительное тепло дома. Я неохотно придержала дверь, молча приглашая Мервеля войти.

– Мадемуазель Найт, – сказал он, снимая шляпу рукой в перчатке. Его густые темные волосы были идеально разделены на пробор и гладко причесаны. – Я считаю необходимым поговорить с вами еще раз.

– Необходимым? – пробормотала я, но он меня услышал.

– Да, именно так, мадемуазель. Расследование убийства включает в себя ряд неприятных моментов.

– Разумеется. – Я чувствовала себя наказанной – и поделом. В конце концов, не меня и не кого-то из моих близких бросили умирать за мусорными баками. – Да, прошу прощения. Конечно. Позволите взять ваше пальто и шляпу?

Мервель оглядел вестибюль, и я вспомнила, как была потрясена, когда впервые переступила порог этого величественного дома с широкой лестницей, витиеватой лепниной и массивной люстрой, свисающей из центра гипсового медальона. Под круглым персидским ковром пол был выложен полированным мрамором, белым с прожилками красного, а черный мрамор создавал рамку, очерчивающую пол. И это был только вестибюль.

– Это ваш дом? – уточнил инспектор. Он протянул мне шляпу и перчатки, но остался в пальто.

– Я живу здесь с дедушкой и дядей, – ровно ответила я. По ряду причин я сразу же почувствовала себя защитницей двух пожилых людей наверху и решила, что мы с инспектором проведем наш столь «необходимый» разговор здесь, в комнате для отдыха экономки возле кухни.

Но не успела я заговорить, как сверху донесся шум – резкий отрывистый лай Оскара Уайльда, означавший, что он заметил незнакомца. Его миниатюрная фигурка, на этот раз облаченная в элегантный черный пиджак с жилетом и галстуком, появилась на верхней ступеньке лестницы. У него были большие уши в форме крыльев бабочки – из-за этих великолепных ушей породу и называли папильонами, и он навострил их, глядя на нас с большим интересом. Он был в основном белым, если не считать пары пятен коричневого и черного. Длинные пряди каштановой шерсти с черными кончиками, которые мой дядя расчесывал ежедневно, шелковистыми водопадами ниспадали на лапы. Оскар снова залаял, на этот раз резче и громче, и нетерпеливо завилял длинным пушистым хвостом.

Лай мистера Уайльда звучал не как предупреждение или предостережение. Это было больше похоже на ожидание, ведь появление нового человека означало, что можно рассчитывать на угощение, ласку, восхищение своей внешностью или на все это сразу.

Это не значит, что мадам Икс меньше интересовалась гостями. Просто она не так явно демонстрировала свой энтузиазм и предвкушение.

Сквозь перила я видела только кончик ее подергивающегося черного хвостика. Она тоже покинула уютные колени хозяина, чтобы заняться расследованием, но, как и положено, милостиво позволила возбужденному мистеру Уайльду идти впереди.

– Кто там, Табита? – Следующим наверху лестницы появился дядя Раф, и я осознала, что мои надежды сохранить визит инспектора в тайне были обречены с самого начала.

– Я инспектор Этьен Мервель из police judiciaire, – ответил посетитель, прежде чем я успела увести его в гостиную.

– Ах. Вы расследуете смерть на противоположной стороне улицы? – уточнил Раф таким же безразличным тоном, как если бы говорил о свисающих с карниза сосульках. – Что ж, тогда пройдемте в гостиную, inspecteur, там гораздо удобнее, и у нас есть виски.

Мервель взглянул на меня, словно оценивая мою реакцию на это приглашение, но я ответила вежливой улыбкой и повела его вверх по лестнице.

Тем не менее, если бы я почувствовала хоть малейшую враждебность, снисходительность или отвращение со стороны детектива к моим любимым дедушкам, я бы немедленно выпроводила инспектора за дверь, и неважно, расследует он убийство или нет..

Как и следовало ожидать, всем понадобилось время, чтобы рассесться, и все это время я никак не могла подавить нервное щекотание в животе.

– Морис Сен-Леже? – повторил Мервель имя моего дедушки, удивленный и как будто даже потрясенный масштабом его личности. – Очень приятно с вами познакомиться, месье. – Он говорил искренне, но я заметила, насколько хрупкой и уязвимой выглядела ладонь деда в крепкой хватке инспектора, когда они обменивались рукопожатием. – А вы, месье?

– Рафаэль Фотрие. – Когда мой почтенный дядюшка назвал свое имя, я уловила в его голосе скрытый вызов – или, возможно, это была гордость.

Мервель ненадолго растерялся, но быстро овладел собой и пожал руку Рафу.

– Мне тоже очень приятно, – пробормотал инспектор.

Мадам Икс вернулась на свое место на коленях у дедушки. Она с презрением посмотрела на Оскара Уайльда, когда собачонка положила лапу на ногу Мервеля, с надеждой глядя на него и виляя пушистым хвостом.

– Merci[25]25
  Спасибо (фр.).


[Закрыть], но нет, я вынужден отказаться, – ответил детектив. – Мне предстоят еще много часов работы, прежде чем я смогу себя побаловать.

– Отстань от человека, Оскар, звереныш, – сказал Раф, отвернувшись от столика и увидев, как его питомец танцует на задних лапах перед коленом инспектора.

Мадам Икс усмехнулась.

Я рассердилась.

Это был не светский прием, а мужчины вели себя так, как будто так оно и есть – по крайней мере мужчины постарше. Инспектор тем временем внимательно осматривал комнату с того места, которое он занял на диване рядом с моим помятым пальто. Мне это не нравилось. Мне не нравилось, что он озирается по сторонам и подмечает все детали.

– Тогда, может, горячего кофе, inspecteur? – спросил Раф.

– Было бы очень приятно, спасибо, – ответил Мервель, снял пальто и вместо того, чтобы бросить его на диван, как сделала я, повесил на вешалку у двери.

Я встала, чтобы приготовить горячий напиток – это заняло бы всего минуту, так как мы всегда держали в чайнике кипяток, и хотела, чтобы детектив последовал за мной. Мне было тревожно оставлять его наедине с моими дедушкой и дядюшкой.

Но, разумеется, он этого не сделал, и когда через несколько минут я вернулась с его кофе, то застала мужчин за непринужденной беседой.

Неужели они говорили о погоде? Или о плане Маршалла? Или даже о настойчивости Оскара Уайльда, который растянулся на полу и выглядел просто очаровательно. Он надеялся получить лакомство.

Нет. Они говорили обо мне.

– …переехала к нам после смерти бабушки, – объяснял дед. – Моей жены. В апреле. Не так ли, Раф?

– Да, – язвительно подхватила я. – Я переехала сюда как раз перед Пасхой.

– Меня поразил ваш превосходный французский, – похвалил меня Мервель, забирая у меня кофе.

– Мама и бабушка меня научили, – хладнокровно объяснила я.

Почему бы нам не перейти к делу?!

– Но вы же родились в Америке, – продолжал детектив так же настойчиво, как и Оскар Уайлд.

Теперь пушистый песик катался по полу перед инспектором, игриво болтая четырьмя лапками и извиваясь из стороны в сторону на спине.

– Избавь бедное животное от страданий, Раф! – Дедушка хрипло рассмеялся.

– А по-моему, он очень забавный, – заметил Мервель. – Интересно, что он будет делать дальше?

– Инспектор, о чем вы хотели со мной поговорить? – вмешалась я, пытаясь направить разговор в нужное русло.

Раф подхватил мистера Уайльда на руки и скормил маленькой собачке два печенья размером с ноготок, которые он хранил в банке рядом со своим креслом. Затем, вздохнув, он предложил одно угощение мадам Икс, которая понюхала его, как будто никогда прежде не видела ничего подобного – а она видела! – а затем соблаговолила взять.

– Ах да, мадемуазель Найт, – произнес детектив и вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш. – Я хотел обсудить некоторые сведения, которые вы предоставили мне ранее. – Он пролистал исписанные страницы: должно быть, он сделал заметки после разговора со мной и Джулией.

– Хорошо, я готова. – Мой желудок сжался, и я вспомнила, что оставила виски на кухне, когда варила кофе.

– Вы и мадемуазель Тереза Лоньон вместе вышли из квартиры Чайлдов в… во сколько, вы сказали? – Он заглянул в свой блокнот.

– В два часа, – ответила я, пытаясь не обращать внимания на заинтересованные взгляды всех присутствующих.

– И никого поблизости не было, когда вы оставили ее у входной двери.

– Нет, инспектор. Я больше никого не видела.

– А как насчет других гостей вечеринки? Они оставались наверху, или вы ушли последней?

– Наверху оставалось несколько человек. Кажется, они не собирались расходиться.

Мервель покрутил в руке карандаш, но вместо того, чтобы писать что-либо в блокноте, засунул карандаш между двумя страницами и достал из кармана небольшой конверт.

– Итак, вы никогда не встречали мадемуазель Терезу Лоньон и никогда не слышали о ней до вчерашнего вечера. И разговаривали с ней, только когда вместе спускались в лифте. Верно, мадемуазель Найт?

– Да, я так и сказала. – Я наблюдала, как его ловкие пальцы извлекают содержимое конверта. – Я увидела ее впервые прошлой ночью, и мы почти не говорили.

– Тогда, мадемуазель, может быть, объясните мне, почему в кармане у Терезы Лоньон было это?

Я посмотрела на бумажку и почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Это был канцелярский бланк с тисненым логотипом дедушкиного банка. Кто-то написал на нем мое имя и адрес.

Но самым шокирующим и необъяснимым было то, что это был мой почерк.

Глава четвертая

– Я не знаю, – пробормотала я, ненавидя себя за то, что заикаюсь, но еще больше ненавидя то, что Мервель загнал меня в тупик.

Я отчаянно желала хлебнуть виски, которое по-прежнему стояло на кухне.

Инспектор смотрел на меня. Его глаза цвета морской волны были холодными и бесстрастными. Мне казалось, что его взгляд пригвоздил меня к стулу.

– Вы не можете отрицать, что это довольно странно: в кармане мертвой женщины находился листок с вашим именем и адресом. На канцелярском бланке «Лё Банк Мэн-Сен-Лежер» – банка, носящего имя вашего дедушки.

– Это странно, я не отрицаю, – пролепетала я. Мое беспокойство немного улеглось, когда я поняла, что Мервель не знает, что это мой почерк. – Но я не представляю, зачем Тереза носила это в кармане. Как я уже сказала, я никогда ее не встречала и даже не слышала ее имени до прошлой ночи.

– Какое совпадение, что она ушла с вечеринки вместе с вами, – заметил инспектор, по-прежнему приковывая меня взглядом к стулу.

– Скорее неудача, чем совпадение, – возразила я. – Я не имею к ее убийству никакого отношения, инспектор, даже если у нее в кармане были мое имя и адрес.

– Вы не знаете, кто мог написать это или передать мадемуазель Лоньон? – поинтересовался Мервель.

Проклятие. Я попала впросак. У меня не было намерения лгать полиции, но и уличать себя дальше я не хотела.

– Позвольте мне, monsieur le inspecteur? – К счастью, дедушка спросил прежде, чем я успела ответить. Его тонкая, покрытая венами рука была твердой, когда он протянул ее за бумагой.

Не сводя с меня взгляда, Мервель передал ему лист:

– Почерк явно не французский.

Я сглотнула. Он был прав. Европейское чистописание – с его аккуратными засечками, орнаментальными завитками и скрещенными семерками – стилистически отличалось от того, чему нас учили в Америке.

– Да. Потому что это написала я.

Мервель кивнул, как будто другого ответа и не ожидал.

– И ты это кому-то отдала, – констатировал дедушка как раз в тот момент, когда инспектор собирался сделать очередное важное замечание. Или выдвинуть обвинение. Тем не менее Мервель почтительно молчал, пока мой дедушка говорил: – Табита, кому ты передала эту бумагу?

Я покачала головой:

– Не помню, дедушка. Мне жаль. Видите ли, – я посмотрела на Мервеля, – я занимаюсь репетиторством, преподаю французский язык нескольким американским семьям здесь, в Париже. Я пару раз записала свои данные для этих потенциальных клиентов, и я не знаю, кому предназначалась именно эта бумага.

Мервель кивнул, но я не понимала, поверил он мне или нет. Не то чтобы у него была какая-то причина мне не верить, но он казался таким… непреклонным. Таким подозрительным.

Я сжала руки на коленях и спрятала их в складках шерстяной юбки в надежде, что он не заметит. Оказаться на допросе у полицейского после того, как я увидела окровавленное тело убитой женщины было гораздо неприятнее, чем я себе представляла.

– Будьте добры, назовите фамилии семей, которым вы передали свои данные, – попросил Мервель.

– Видите ли, я записала свое имя и адрес на шести или семи разных бумагах и передала их Полу Чайлду, чтобы он отнес их в офис. Я уверена, вы в курсе, что он работает в посольстве в Службе безопасности США. Мы условились, что он передаст их тем, кому интересны мои услуги. У меня нет никакой возможности узнать, откуда взялась эта конкретная бумага или как она попала к Терезе.

Мервель выглядел неудовлетворенным.

– Понимаю. Но по крайней мере вы могли бы назвать имена тех, кого вы сейчас обучаете, или тех, кому вы предлагали свои услуги.

– Разумеется. – Меня охватил ужас при мысли о том, как почувствуют себя семьи, которых я обучала, когда их начнет допрашивать полицейский инспектор. Наверняка они не захотят заниматься французским с молодой особой, замешанной в расследовании убийства. Дядя Раф похлопал меня по руке, я вздохнула и немного успокоилась.

– Прости, ma petite. – Он сжал мои пальцы и посмотрел на Мервеля. – Вдруг существует какой-то другой способ решить этот вопрос, кроме как вовлечь в это дело клиентов Табиты, инспектор? Наверняка вы понимаете, что это ввергнет их в шок.

– Другого способа не существует, если только мадемуазель Найт каким-нибудь образом не идентифицирует эту бумагу, – ответил Мервель. – Или, по крайней мере, не объяснит, зачем мадемуазель Лоньон хранила ее у себя.

Я поморщилась:

– Дайте-ка я еще раз на нее взгляну.

Дедушка протянул мне бумагу. Когда инспектор Мервель впервые мне ее вручил, я на нее едва взглянула, настолько я была потрясена и обескуражена.

– Что это? – удивилась я. Я вертела лист в руках в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы понять, кто передал записку Терезе: пятно от вина или кофе, остатки лака для ногтей или губной помады… – Тут что-то написано на обороте. «Детройт». – Я посмотрела на инспектора Мервеля. – Вы не заметили эту надпись на оборотной стороне? – возмутилась я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

– Естественно, заметил, – ответил он в той беззаботной французской манере, которая могла как привлекать, так и раздражать. В данном случае она раздражала. – Это ведь так, мадемуазель, non? Вы из Детройта?

Он произносил название города как «Де-труа», как сказал бы любой истинный француз вместо англизированного «Дии-тройт», на котором говорили коренные жители Мичигана.

– Да… ну, я из маленького городка неподалёку. Бельвиль.

– Значит, мадемуазель Лоньон, вероятно, отметила для себя город вашего происхождения, – продолжал инспектор. – Или кто-то, кто рассматривал возможность брать у вас уроки.

– Да, – согласилась я.

– Было бы очень полезно составить список имен тех, кто проявил интерес к вашим услугам, мадемуазель, – решительно заявил Мервель.

– Тереза могла забрать этот листок прошлой ночью в квартире Чайлдов, – проговорила я в последней отчаянной попытке отговорить его от получения имен моих клиентов.

– Вы предполагаете, что эта бумага с написанными вами данными вчера вечером все еще находилась у месье Чайлда? Вы сказали, что он отнес все бумаги в свой офис для распространения, – напомнил Мервель.

Меня стало раздражать, что столько времени и внимания уделяется бумаге с моим именем и адресом; это казалось таким неуместным, когда убили женщину. По крайней мере, я точно знала, что не имела к этому убийству никакого отношения, как и Джулия, Пол и Дор.

Таким образом, главными подозреваемыми оставались те, кто вчера вечером находился в квартире Чайлдов. Мое сердце дрогнуло. Неужели я развлекалась в одной компании с убийцей? Или какой-то прохожий или другой житель дома подкараулил Терезу, пока она ждала такси, и заманил ее в подвал?

– Не могу сказать наверняка, инспектор. Но, возможно, эта бумага все еще находилась в квартире супругов Чайлд, потому что вчера вечером я написала еще несколько записок со своими данными, чтобы у Пола Чайлда был их запас для раздачи в посольстве. Полагаю, мне следует заказать визитные карточки. – Я пожала плечами.

Мервель мрачно посмотрел на меня, но кивнул:

– Понимаю. Но не могли бы вы назвать имена тех, кто получил ваши данные до прошлой ночи, мадемуазель Найт. В интересах тщательного расследования, как вы понимаете.

Ощущая на себе тяжесть всеобщего внимания, я неохотно встала, взяла бумагу и карандаш, нацарапала имена и передала список Мервелю:

– Вот. Я считаю, это все, с кем я говорила о своих уроках или кому преподавала. Я указала, кто является клиентом, а кто нет – по крайней мере на данный момент. Гм… Был один человек, который со мной связался, некая мадам Коулман. Хотя я с ней не говорила. Я ответила на ее звонок и оставила сообщение горничной, но мне так никто и не перезвонил. Поэтому в список я ее не внесла.

– Возможно, чтобы соблюсти точность и аккуратность, вам следует внести в список и эту мадам Коулман, – заметил Мервель. Я со вздохом забрала листок, дописала внизу имя Коулман и передала ему. – Спасибо, мадемуазель. Я буду максимально осторожен в общении с ними.

Он встал, собираясь уходить.

– Это все, что вы хотели у меня спросить? – осведомилась я.

– Я должен спросить вас о чем-то еще, мадемуазель?

Я чувствовала, как вспыхнули мои щеки.

– Нет-нет, конечно нет.

– Но если вспомните что-то важное, свяжитесь со мной, – сказал он, и его слова прозвучали скорее как приказ, нежели как просьба. Он положил на стол белоснежную визитку.

– Да, хорошо, – ответила я. Я понимала, что бесполезно даже надеяться, что он поступит так же.

Я проводила Мервеля вниз, в холл, и взяла его шляпу и перчатки. Когда я открыла дверь навстречу пронизывающему холоду, у меня на мгновение возникло сочувствие к детективу, которого от безжалостной погоды защищали только фетровая шляпа, перчатки и шерстяное пальто. Я представила себе, как он проведет остаток дня, слоняясь по пронизывающему холоду, входя и выходя из зданий, поднимаясь и спускаясь по улицам, пытаясь восстановить важные моменты жизни Терезы Лоньон.

Но он, выйдя из дома, казалось, ничуть не сожалел и даже не страдал от стужи.

– Au revoir, mademoiselle[26]26
  До встречи, мадемуазель (фр.).


[Закрыть], – попрощался он и отважно зашагал по дорожке.

Я закрыла за ним дверь, радуясь, что он ушел, но тут зазвонил телефон. Этот звук – пронзительный, дребезжащий звук настолько отличался от звонка нашего телефона дома, в Мичигане, что до сих пор заставил меня врасплох, даже после шести месяцев жизни здесь. Не то чтобы нам часто звонили; возможно, именно поэтому я к нему так и не привыкла.

– Резиденция Сен-Леже, – представилась я.

– О, слава богу, ты здесь! – В трубке прогремел голос Джулии.

– Все в порядке? – Я внезапно испугалась, что Мервель вышел из нашего дома, перешел через улицу и арестовал – или просто допрашивал – Джулию, Пола или Дор.

– Да, да… ну, настолько хорошо, насколько возможно, учитывая, что в нашем подвале лежит мертвая женщина, заколотая моим несчастным поварским ножом, – ответила Джулия и болезненно усмехнулась. – Ну и дела! Бедная, бедная девочка. Мне до сих пор в это не верится! – Ее голос стал тише.

– Это ужасно, – дрожа, произнесла я.

– Но, Табита, я звоню потому, что ты забыла здесь мадам курочку вместе с прекрасной репой и всем остальным, что было в твоей сумке, – продолжала Джулия, едва переводя дыхание. Ее звонкий голос всегда был наполнен энергией и радостью, и она говорила взахлеб, словно слегка запыхавшись, особенно когда болтала по-английски, как сейчас, и ей было легче подбирать слова.

– О, господи! Ну, конечно, я забыла! Я сейчас зайду.

Неудивительно, что из-за всего происходящего я забыла свою сумку, а еще меня взбесили подозрения Мервеля в отношении Джулии.

– Надеюсь, что зайдешь, – проговорила Джулия. – Иначе твои бедные дедушки останутся без ужина, а я выпью великолепное «Бордо-Медок», которое ты выбрала!

Мне пришлось поспешить наверх в гостиную сообщить, куда я направляюсь.

– Жареная курочка? – Глаза дедушки расширились от восторга. – А пюре из репы? Мадам Чайлд приготовит это для нас?

– Э…нет, приготовлю я сама, но под ее руководством, – поспешно добавила я, и выражение надежды на его лице угасло. – Я обещаю, что получится лучше, чем в прошлый раз.

– Конечно, так и будет, ma petite, – сказал дядя Раф с некоторой настороженностью.