Текст книги "Злоба"

Злоба
Kompot

© Kompot, 2023

ISBN 978-5-0056-0821-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Злоба

Пролог

Кап… Кап… Кап…

Темно. Запах витает странный и несколько манящий, но совершенно ничего не видно. Капли стеклом скатываются по щекам, но боль от предательства сбивает физическая, да и не известно что именно капает на землю: слезы или кровь.

– Почему? – всхлипывала Аня, скуля словно собака, попавшая под телегу.

Он смотрел на умирающее существо. Дверь открылась озарив его искривленное лицо в самодовольной улыбке ярким жёлтым пламенем тысячи церковных свеч. Пустые глаза этого дьявола могли только отражать кровавую сцену, что и витражные окна маленькой церквушки.

Вошедший священник завопил, от чего содрогнулись сами небеса. Эхо вторило его вопли, словно насмехаясь. Столь же насмешливой улыбкой расцвел незнакомец.

Служитель бросился на колени перед умирающей дочерью, мямлил и тараторил, что-то отдаленно напоминающее молитву.

Самодовольство убийцы росло, подобно тени, что никто не замечал, в бездонных глазах его появилась искорка, подобная табличке: «Я всегда был таким, а вы не видели». Улыбка искривилась на его лице нечеловеческой линией: «И я никогда не уйду».

Отец остановил свой взгляд на этой твари, вытаращил глаза, втянул нижнюю губу, резко выдохнул.

– Ты!? – коротко и резко вырвал священник, опираясь о пол руками, и в ту же секунду выдернул что-то из кармана и плеснул дьяволу в лицо, признав в нем жениха своей дочери.

Усмешку дьявола подхватил церковный зал, диффузия смешала в комнате звонкий смешок со сладким и тихим горением чистого пламени. Плавный и быстрый рывок чертового творения послужил уворотом от святой воды.

Уверенно стояла нога, тело развернулось, словно в танце, рука медленно подплыла к губам. Жених махнул рукой, растворился, окрашивая воздух в красный дым.

Нечистое попало в дом бога, омерзев его кровью и скверной, ввел горе в дом монаха и убил невинное дитя.

Царская тварь

Спавентос – знатная семья, что несколько веков назад переселилась из Италии. Дом вышеупомянутых был обителем роскоши и грации. Покой, убаюкивающий холод пронизывал как залы имения, так и самих проживающих в нем. Будучи в браке несколько лет, пара решилась на ответственный шаг – рождение детей. Как многим было известно, дело это серьезное и необходимое, но, по секрету говоря, очень страшное. Бывали случаи из 12 детей, дай бог, один выживет.

Анатолий– первый сын своих родителей. Трудолюбивый и всесторонне развитый человек, высокого интеллекта. Увлекался музыкой и от рождения умен. Вдохновлялся высшими принципами и моралью.

Павел– четвертый сын своих родителей. Спокойный и общительный. Благородный муж. Учился фехтованию, читал книги.

Игорь-пятый сын своих родителей. Трудолюбивейший и заботливый красавец, самый младший в роду, но от того, только сильней привлекал девушек городка.

Молоды и прекрасны люди то были, но ни возраста ни родителей их никто не знал. Разные слухи ходили про этих красавцев, но во что в итоге из этого верить?

– Люди из этого дома посланы богами, дабы показать грешным, как жить!

– Люди из этового дома вечерами говорят с духами. Как-то раз мимо проходил и слыхал как они там того… с нежитию этовой беседуют.

– Да что вы старики про удальцов этих сплетничаете! Хорошие это люди их уважать надо, к вам тогда самим удача в дом придет.

– Демоны они и пришли наших девиц красть.

– Говорят, люди из этого дома божества, заправляющие в этом месте удачей, богатством и плодородием, как-то раз руку пожал младшему-то и попросил сына здорового, вот, уже третий год молодцом растет.

– Ох, Ох. Красавцы они, сердце девичье не выдержит, я то уже старая, а все равно гляжу на них и ой… своруют то всех девок хороших, и другим то молодцам не оставят. Я вот старая, но как взгляну на младшенького, да потом на своего-то, от него-то какой помощи дождешься? А вот молодцы эти, вот они то… ой… они то!

– Колдуны они, девок красть будут наших! Гнати их надо бы, братцы!

Богатые люди – вот про них и напридумали всего самого разного. Но ведь зевакам всё равно, какими сплетнями себя тешить и слушают от стариков и девок чушь несусветную.

Но вот событие какое, Павел начал ухаживать за дочкой священника. Долго он ей подарки дарил, родителю единственному помогал в хозяйстве, а потом спустя год руки просить надумал. Кто бы подумал, что столь благородный муж совершит такое злодеяние, слухи про дьявола в городке были, но имени никто не говорил, да и какая разница кого чертом величать? Есть он, и страшен он, не щадит никого и вообще за день весь город опустошит от живых. Нет у него цели иной кроме как горе человеческое.

Но история сама началась за долго за до рождения сплетен и тех, кто их распространял:

Теплая майская ночь. Ветер убаюкивал кроватку младшего. Был год ему третий от роду. Старший охранял сон брата пока средний носился и цветы рассматривал в саду.

«Майский ландыш с тремя темно-зелеными листочками, из них мать делала духи, искусная мастерица – вот как я ее запомнил. Из ландыша даже за морем не создавали духов, как она смогла их приручить не известно, вероятно, даже ей самой». Эти слова были адресованы Анне во время одного из долгих вечерних разговоров в саду резиденции рода Спавентос.

Несмотря на всю красоту цветка, вид, выращенный в прекрасной обители, в свете аметистовой листвы деревьев, ландыш являлся цветком ехидным. Постоянной традицией дома была колыбельная, нежно напеваемая поколениями под сладкое звучание десятка звонких колокольчиков. Звенящие друзья, покачиваясь на майском ветру, пели, словно дети, никогда не знающие нотной грамоты. Любой желающий мог, если бы пожелал, петь колыбельную весь май, без остановки, как это делали серебряные колокольчики предков, отлитых из их праха:

«Смотри на меня, да не дай руке волю,

Если смелости хватит меня сорвать

Ты почувствуешь голову в пчелином рою.

Тебе малыш надо знать,

Если смелости хватит меня сорвать,

Навсегда ты забудешь покой.

Тебе, малыш, давно пора засыпать,

Пока надо мной кружит рой»

Эта песенка со странной моралью звучала из аметистового сада тоненьким и тихим детским голоском. Ребенок лет шести сидел на рассыпанных гладких камнях, рисующих белую дорожку, рядом с великолепной красоты цветами. Казалось, он был еще одним цветком, который пел для своих немых братьев, но не мог их коснуться даже под страхом смерти.

Сад светился и переливался в холодных и теплых оттенках фиолетового, луна, словно открытый глаз ворона смотрела на мальчишку, а её отражение в воде дрожало, будто смеясь над наивным ребенком, любящим столь опасные цветы.

Вдруг мальчик услышал перекатывания камней позади себя, кто-то подкрался к нему сзади.

Сидящий ребенок, даже повернувшись не понял кто стоит перед ним, в глазах отражалось лишь поистине великолепное одеяние в фиолетовых тонах. Одежды были женские, не шуршали, хотя и были достаточно длинными, чтобы закрыть ноги высокой женщины и складывались в не сильно пышную двухслойную юбку. Серебряная цепь блеснула перед глазами мальчика, изумив его своей изысканностью: белое серебро отражало все оттенки и блики аметистового леса и одежд женщины, а рука протянувшая цепь была белее самой луны и холоднее января. Мальчик поднял голову и узнал теплую улыбку своей матери.

– Мой любимый сын не желает помочь поднести эту цепь духам моих родителей? – наклонившись тепло попросила женщина, без упрека и приказа, мягко как будто каждое слова, произнесенное ей было кудрявым облаком, плывущим по утреннему горизонту.

Павел улыбнулся как только смог растянул губы и тихо восклицая подпрыгнул, взяв свою маму за свободную руку, на удивление кожа не была такой холодной, напротив – тепло руки согревало и без того теплую руку мальчика. Вероятно его грела вовсе не рука, а теплые чувства к матери, свойственные каждому ребенку.

По дорожке, освещенной теплым свечением светлячков, два человека шагали, или даже плыли в спокойном ритме, излучая тепло своими же глазами. Деревья закрывали темное небо не везде, ветви не раскидывались над головой, а стояли, словно по приказу вертикально, устремляясь вверх к светящимся созвездиям и луне. Листочки цвета аметиста округлые и мелкие просвечивали свечение звезд, усыпающих небо, которое не смогла закрыть густая листва. Будто и не листья вовсе, а фатин.

Две фигуры в царственном сиянии ночи подошли к цепям, подобным той, что мальчик видел ранее, а на них весели отличающиеся изяществом серебряные колокольчики, размером выходящие большее на семь сантиметров в высоту.

Подойдя ближе, стало отчетливо видно рисунок на каждом колокольчике: где-то растительный орнамент рисовал сказочный лес, где-то льющаяся вода, где-то перья, слова и бумага. На одном из них, весящем с небольшой группой на цепочке иного качества выгравированы надписи на неизвестном языке и ландыши, залитые жидкостью.

Женщина в фиолетовых одеждах подошла и заменила цепочку, развесив своих предков более аккуратно. Последние, словно воодушевившись зазвенели чище и радостнее.

Эта традиция была единственной постоянной, к тому же самой веселой. В этом доме радостно отмечалось событие. Хотя говоря начистоту, люди утешали себя тем, что смерть не такая уж и страшная, да и такая посмертная судьба куда лучше простого гниения в земле.

Женщина аккуратно погладила колокольчик с ландышами и обратилась к нему:

– Здравствуй отец, в этом году ландыши потрясают своей красотой, а значит, мы будем вместе дольше, чем май.

Ребенок приподнял уголки губ, наклонил голову набок и смотрел на свою маму, решив что веселый праздник и звон колокольчиков продлится и июнь, а может и все лето. Но этот малыш внезапно переменился в лице.

– Ты не застал этот момент при жизни, но я обещаю, все будет иначе чем со мной. – Продолжала женщина достав из рукава фиолетовый цветок.

Ландыш…

Некогда теплый взгляд матери сменился на пристальный взгляд незнакомца, предлагающего конфетку. Но вместо конфетки она протягивала ландыш.

Мальчик попятился назад, за ним не шагала, а плыла женщина в фиолетовых одеждах. Она тряслась будто от смеха, но звука не было, даже камни не перекатывались у ее ног.

Колокольчики затихли в ожидании.

Лицо мальчишки залилось слезами, он пятился назад, округлив глаза. Фигура, приближаясь, наклоняла своё лицо и руку все ниже, пытаясь поравняться с ребенком.

– Мама – шепотом пробормотал мальчик. – Мама его нельзя трогать.

Ответа не последовало.

Мальчишка всхлипывая перебирал руками и ногами, раскидывая камни под собой.

Сама картина вокруг переменилась: потемнело, а деревья залило теплым светом. Да, таким же теплым, что и кровь в человеческих артериях. Светлячки горели тем же светом. Звезды перестали светить, сама луна зажмурилась от страха, не в силах видеть тьму этой ночи.

Спину мальчика обдало холодным ветерком, он же заставил колокольчики дать признаки жизни. После чего мальчик наткнулся на что-то столь же холодное.

Это была стена.

Ребенок вжался в каменный дом, отвернувшись от женщины. Надежда на то, что это всего лишь шутка была, но… У нее в руках ландыш.

Рука продолжила тянуть цветок, а не увидев нужной реакции, сама вложила в руку мальчика. Тот попробовал отдернуть ладонь, почувствовав холодные пальцы матери.

Ландыш был в его руке.

Фиолетовая фигура искривилась в неправильной улыбке, с огромной силой натянутой на безжизненное лицо, а после упала замертво.

Красная жидкость покрыла руку, в которой в данный момент лежал фиолетовый цветок.

– Мама!! – тихо кричал мальчик. – Мама! Мамочка! Мама…

Слезы престали быть слезами: красная жидкость покрыла лицо мальчика. Это была именно его кровь, она лилась из глаз и ушей, кожа на руке трескалась и заливалась кровью, но потом мальчик увидел колокольчики, весело звенящие у его маленького, трясущегося от страха тельца. Мальчик, заикаясь, пропел:

«Смотри на меня, да не дай руке волю,

Если смелости хватит меня сорвать

Ты почувствуешь голову в пчелином рою.

Тебе малыш надо знать,

Если смелости хватит меня сорвать,

Навсегда ты забудешь покой.

Тебе, малыш, давно пора засыпать,

Пока надо мной кружит рой»

В глазах темнело или на улице? Мозг перестал различать, то ли слезы, то ли кровь капали на усыпанную камнем тропу. Сад, как оказалось, уже пришел в свой привычный вид. Тело мальчика потяжелело. Рука, в которой лежал цветок опустела, но на месте ландыша была кровь, но уже не походящая на человеческую.

Мальчик и сам понял что что-то изменилось, но прежде чем он позволил мысли придти ему в голову, упал как и женщина в фиолетовых одеждах.

Майский цветок остался в крови ребенка, в его плоти, но пах совершенно другими ландышами: не как те, из которых родная мать делала прекрасные духи, а мерзко, словно самый отвратительный парфюм, созданный неумельцем.

Уже и не слышно было крики тех, кто остался в доме. На пару минут весь мир остановился и никого уже не существовало.

«Я совершенно потерял время и землю под ногами, один лишь запах цветка пробуждал во мне чувство, но это была боль, а не ощущение жизни. Я был напуган. Это чувство казалось знакомым: я точно чувствовал то же самое, когда спал, но это… Это было куда мрачнее и тяжелее любого кошмара. Я плохим зрением видел рядом самого любимого в моей шестилетней жизни человека – мою маму, и кровь под ней. Я помнил, что глаза её были пустыми, а руки холодными. Я не мог даже дышать» – такие строки напишет уже взрослый Павел в своем дневнике за неделю до кровопролития в церкви, а закончит огромное письмо фразой: «Я знаю как будет страшно, однажды ты простишь меня».

Царская тварь часть вторая

– Павел, я вот тут подумала, – начала Анна – твоя фамилия итальянская, но имя…

– Моя семья зародилась в Италии очень давно, и фамилия указывает на принадлежность к ней, даже если в семью приходит мужчина с другой фамилией, это он должен ее поменять, такова традиция. Наша семья уже и язык родной не помнит, а фамилия никак не поменялась. – Не дав возможность Анне закончить вопрос, ответил Павел.

Такие посиделки в саду были свойственны этой парочке: непринужденные беседы, продолжительностью не менее трех часов, влюбленные взгляды и нежные поцелуи. Молодые девушки, по обыкновению читавшие свои девичьи романы, падали от зависти, проходя у ограды большого имения благородных мужей, фантазируя о том счастье прекрасных дам, имеющих шанс стать их женами. Разумеется и Анна, прочитавшая не меньше романов успокоить сердце не могла.

Молодая и прекрасная девушка, в белом простеньком платье до пят, туфлях и шляпе от солнца, ловила лучи романтики и, забывая дышать смотрела на прекрасного мужчину в дорогих темных одеяниях.

Лучи вечернего солнца играли на аметистовой листве, проходили сквозь нее и пятнышками ложились на самодовольное, но теплое лицо юноши. Выглядел тот молодо, а вел себя совсем как вечно играющий сам с собой ребенок: то задумается о чем-то, то посмотрит пустым взглядом в никуда, то повернётся с точно таким же неспокойным сердцем к девушке, улыбнется и снова задумается о своем.

Иногда казалось, что он влюблен даже сильнее самой дамы, что читал гораздо больше романов, чем она.

– Вот как? – тепло улыбнулась девушка.

– М? – приподнял бровь юноша. – Не веришь?

– Я уверена, что так и было, просто… – Анна замолчала и подняла взгляд наверх.

Павел терпеливо ждал ответа, а после понял что его может и не последовать. Он немного напрягся, пододвинулся к девушке и протянул ладонь к её лицу. Анна послушно повернулась к своему прекрасному принцу. Уголки её губ сами по себе приподнялись, тень тревоги мгновенно пропала из взгляда. Её губ коснулись мягкие губы юноши. Спустя мгновение принц сжал Анну в нежных объятиях и снова отстранился, удостоверившись, что пробился через туман тревоги своей возлюбленной.

– Просто? – нежным голосом спросил Павел, убирая прядь волос девушки от лица.

– Мне кажется что мало кто знает и чтит традиции своей семьи. Я о своей совсем ничего не знаю, лишь отец и я. Будто и не существовало никого до этого. От этого немного грустно. Сколько бы я не просила отца, он лишь говорил, что-то вроде: не так уж и важно, мы есть друг у друга и, в конце концов, мое любопытство немного притихло. Ну что ему скажешь? Его часто странным считают, но он на самом деле просто счастлив, совсем не жалуется, что из друзей у него только бог, наоборот, говорит, что этого много. Такой он дурашка, – звонко засмеялась девушка.

Павел лишь выдохнул и ничего не ответил.

«Я тоже хотел бы не знать» – пронеслась мысль в его голове, там же возник образ, от которого кожа покрылась мурашками.

Он взглядом обошёл весь сад, остановился на пустом участке рядом с серебряными цепочками и ушел ещё дальше в свои мысли, пока над ухом звенел серебряный колокольчик, с вырезанными на нем флаконами духов, персиками и ландышами.

«Я проснулся в своей кровати, под плач маленького ребенка – моего брата. Анатолий укачивал на руках Игоря. Везде стоял это зловещий запах цветка, от этого кружилась голова. Я уже чувствовал иначе, меня пугала мысль, что на самом деле, мне действительно не важно произошедшее. Зрение так и не вернулось, я словно был пьян или болен чем-то смертельным и неизлечимым. Забыть все я просто не мог, как не мог не знать, что я уже иной. Моё тело проваливалось вниз, будто я весил не 20—30 кг, а все тысячу или две. Уже и страха не было, он куда-то пропал. Я видел силуэты моих братьев и почему-то ненавидел их. Возможно от того, что они пахли как я, сейчас об этом сложно думать. На языке был горький вкус миндаля, мне казалось, что весь мир трясётся.

За эти года у меня появились подозрения на счет состава удобрений для этих цветов. Но сколько бы я ни искал ответы на мои вопросы, я не мог ничего найти. Может я ошибся, но мне кажется, что эта ехидная женщина готовилась к этому долгие годы»

Юноша взглянул на дерево, цветы которого всегда радовали Анну:

– В июле снова зацветет персик, я очень хочу посмотреть на него вместе с тобой.

– Было бы действительно волшебно.

Павел смотрел на осеннее дерево, растущее прямо над пустой клумбой, глаза его заливались кровью.

Анна смотрела на персик иначе, с радостью и любовью в сердце, что вызывало у юноши чувство дежавю, которое он не мог объяснить.

«Я никогда не обману тебя, ты будешь любовью всей моей жизни и я готов сделать для тебя все что угодно»

Павел вновь протянул руку к левому уху, поигрывая серебряной серьгой, от чего колокольчик легко позвякивал. В один момент рука дрогнула, тень прошлого стремительно пронеслась перед глазами, колокольчик оглушил своего носителя, издав высокую, зловеще дрожащую ноту.

«Я пролежал в кровати с полчаса, прежде чем смог очнуться, во всяком случае, так сказал Анатолий. Тела отца и матери он сжёг в этот же день и сам отлил колокольчики. На новой цепочке появились еще два колокольчика. Моему брату пришлось справляться с нами, мы были младше него. Я попытался забыть о том, что этот день был в моей жизни. Впрочем, у меня это получилось.

На свое семнадцатилетие я проколол свое левое ухо. Удивительно то, что оно болит до сих пор временами. Впрочем все налаживалось, но мы обнаружили что меняемся еще сильнее. Меня охватила злость.

Вероятно, мы изменились уже давно, но понять это до конца не могли, да и кто признается своим отношением к дьяволу? Царапины, получаемые в жизни пропадали с наших тел, что действительно пугало.

Страшное произошло несколькими годами позднее.

Признаюсь, я впал в безумство, жестокий поступок матери мне был неясен, человеку свойственно злиться, моё поведение вполне оправдано. В этот день все цветы были уничтожены, а мне и моим братьям, почему-то, стало хуже.

Мои вены были видны из-под кожи, голова болела невыносимо, этот чертов запах цветов опять заполнил нашу обитель! О, боги! Чем я таким вас разгневал, что вы отвернулись от меня? Клянусь, что в жизни ни до ни после не совершу плохого.

Я страдал, клянусь, страдал невыносимо, пережив это раз никому не пожелаешь такого, но вы, Анна должны понять чего я вам желаю, счастья, вечности и любви, я ведь не враг вам»

«Я знаю как будет страшно, однажды ты простишь меня».

Демоническая дочь – горе в семье

Церковный пол залила невинная кровь, а лежащее в этой луже тело уже остыло.

Священник ходил по комнате при свете свеч, пытаясь очистить место от скверны, но он лишь оттягивал неизбежное: ей нужно закрыть глаза.

Присев на колени рядом с дочерью, любящий отец не мог найти силы посмотреть в её глаза, полные крови и слез.

– Что это создание сделало с тобой, милая моя? – взревел отец, – я не могу потерять и тебя.

Он посмотрел в глаза некогда прекрасной девушки, и кровь застыла в жилах, сердце, будто не билось у обоих и оба были холодны как мертвецы.

Глаза… О, эти глаза…

Не кровь их наполняла, а страшная чума.

Монах почувствовал на своем плече руку, мертвую руку, а глаза… глаза смотрели прямо на него.

– О, боги! Дочь моя!

В ответ она могла лишь проскулить с ужасной болью. Болела каждая мышца, каждый миллиметр кожи, кровь вновь заполняло тело, стремительно сбивая остывшую, от чего боль была невыносимая, а этот жар… этот жар внутри был адский.

Холодная лужа крови медленно испарялась в туман, свечи плясали от могильного ветра.

Запах сжигал остатки жизни девушки, в её теле проснулось нечто темное. Оно злилось, оно хотело есть.

Любящий отец не мог понять, не хотел верить. Да, этот человек верил в бога и охотнее бы поверил, что его дочь какой-нибудь ангел, что проскакивало в его речи очень часто. Да будь она колдуньей, он бы принял это не более чем за минуту, но та тварь, лежавшая перед ним, нечеловечески воя, покрытая зловещим мёртвым туманом, почти без дыхания – нет, это не может быть она, та девушка с янтарными волосами, в незапятнанной белой одежде, а эта – побитый зверь. Вся эта картина вызывало желание убить это существо, пускай он размажет её голову по полу, но убьет, не в силах смотреть, как мучается его любимая дочь.

Убрав эти мысли в глубокие воды своего непорочного сознания, пытаясь разделить боль своей дочери, забрать физическую и оставить у себя душевную, он нежно погладил дочь по макушке.

– Все хорошо, милая, папа рядом. – Шептал бедный священник убаюкивающим голосом, вместе с тем заикаясь.

Он сел ближе и подложил свою руку под голову Ани, заботясь о её комфорте. Возможно, он пытался облегчить её страдания, но ничего придумать не мог, да и если честно, это скорее напоминает деятельность неопытного врача, выписывающего всем подряд активированный уголь или пластырь, какая бы жалоба ни поступила.

И все же, смотреть на свою дочь сейчас он не мог, как бы себя ни заставлял. А когда выступили слезы, он, при всём желании, не смог бы ничего увидеть. Оставалось только одно: сидеть рядом и гладить любимую дочь по голове, слушая её плачь и самому прикладывать невероятные усилия чтобы дышать. Каждый вдох отдавался болью в голове, а каждый выдох казался последним в его жизни.

Чувствуя себя подобным образом, он не мог даже подумать какого его любимой дочке, его единственному ребенку, единственному счастью в жизни.

Спустя какое-то время девушка смогла сесть, схватившись за голову, звон в которой напоминал те самые майские колокольчики, от чего её лицо перекосило злобой.

Отец, сидящий рядом, придерживал, как ему показалось, хрупкую спину дочери. Однако, спина её, как и все тело не была таковой, более того, не была человеческой.

Глаза светили подобно утренней росе на солнце, а зубы – будто проблеск окровавленного острия меча, ногти могли бы порвать и камень и плоть, а руки зачаровать любого своим холодным лунным цветом. Румянец жизни сошёл с её прелестных щёк, круг святости захватила дьявольская чума. В свете сотни церковных свеч образ благородной девы напугал бы самого чёрта своей невозмутимостью и холодом. Воздух вокруг поплотнел и потяжелел, не то от холода, не то от крови. От вкуса металла уже тошнило.

Если бы Анна помнила как дышать, она бы тяжело вздохнула. Жизнь в её теле застыла, словно и время вокруг.

– Пап…

Она взглянула на отца, а глаза так предательски блестели, выдав все её чувства. Боялась ли она, что её вновь пронзят чем-то острым, добив не тело, но душу, возможно, вовсе лишив её всякого смысла существовать или же, она, уже добитая горем, совсем потеряла контроль над собой, сказать сложно. Все, что было в её силах – это протянуть дрожащую руку и податься вслед за ней.

– Тише, тише, – подхватил её отец, – всё хорошо, не бойся.

Глаза обоих были красными от слез, священник поглаживал спину своей горе-дочери. Эхо насмешливо возвращало каждый всхлип этих двух несчастных.

Аня вцепилась в своего отца и совсем перестала сдерживать слезы, но на крик застрявший в горле во время последнего удара своего губителя, уже не было сил.

В посёлке об этом происшествии никто не знал, какой отец позволил бы людям говорить о том, что его дочь – это тварь достойная смерти. Разумеется семья молчала об этом.

Время для сплетен они заменяли временем разгребания возникших проблем: что есть, как спать, в какое время выходить из дома, как говорить, ходить и как не дать понять людям, что собеседница немного мертва.

Еда не приносила особое чувство насыщения, да и чувства голода почти не было. В питье, как оказалось, тоже особой потребности не возникало. Пожалуй, даже в самые худшие времена, Анна смогла бы прожить почти без дискомфорта. Но ведь сейчас, разве не наступили худшие времена для неё самой?

В голове снова и снова звенели эти мерзкие колокольчики, её первая любовь убила и превратило в это непонятное создание. Глаза иногда переставали видеть и время от времени мышцы работали не так, как нужно. Кровь то переставала циркулировать по телу, то вновь начинала, принося боль от покалывания и нагревания тела. И, что удивляло до ужаса появилось невиданное ренее чувство – чувство ненависти, чувство отвращения, жажда мести.

Поистине пугало, сколько горя принес отказ от свадьбы.

– Собственник! Урод! Ох, ну ты и…

Вымещать злость на грядке стало чем-то нормальным, но это занимало время. Впрочем, в этом были свои плюсы: это ненадолго успокаивало девушку, и отцу не нужно было копать самому, с его старой и больной спиной.

– Эх…

Девушка стояла, облокотившись на воткнутую в землю лопату, перепачканная грязью, в штанах, соломенной шляпе, завязанной под самое горло, старой, пожелтевшей рубашке, с закатанными рукавами и повязанной на поясе накидкой. Словно о чем-то задумавшись, потупленными глазами пепелила ту же грядку. Вытерла рукавом пот со лба, потерла точку между бровей, где вновь появилась звенящая боль и принялась пытать уже другую грядку.

В это время священник читал книги, в попытке найти какие-либо упоминания этой болезни. Из-за чрезмерной энергии дочери, можно было не волноваться за бытовые обязанности, она сделает все: натрет тарелки до блеска, ругаясь с ними в процессе, отдраит пол, чуть ли не до дыр, а также вкопает столько земли сколько надо, но в тройном размере, чем она сейчас и была занята.

Самой, такую злобу подавить очень сложно, если вообще возможно ненавидеть того, кого ранее могла только любить. Пугало сколько от той любви осталось после смерти.

– Я лишь хотела любви! – прорычала девушка, в очередной раз вонзая лопату в землю.

– Я лишь хотела любви, – шептала она перед сном, лежа на мокрой от слез подушке.

Даже мучимая бессонницей при свете холодных звезд, окружающих вороний глаз ночного неба, до самого утра в компании подаренных когтей, способных рвать плоть, влажных и бесчувственных глаз и редкого биения собственного сердца, сложно понять: хотелось бы убить его или услышать извинения.

Сколько времени нужно чтобы из всех этих тревожных мыслей, теряющихся в клубке нервных клеток появиться одна спокойная? Узнать бы, почему он сделал именно так.