Текст книги "Следствие ведут дураки"

– Так, вот это уже что-то. Мне приходилось на моей практике сталкиваться с подобным техническими камуфлетами, но на территории вверенного мне участка это первый раз. В всем Сен-Дени, если мне изменяет память, такого не было никогда. Вот в позапрошлом году в Париже, на бульваре Гренель, прямо с Марсовым полем, было что-то наподобие. Подорвали какого-то арабского шейха, и тоже направленным точечным взрывом мобильника. Та-а-ак! Нужно установить номер, с которого звонили месье Жаку Дюгарри.

– Какой он там месье… – хмуро, но в целом беззлобно булькнул Степан Семенович.

– Я свяжусь с телефонной компанией, услугами которой он пользовался, и мы установим номер, – расхаживая по комнате, говорил комиссар Руж, а потом отдал резкое отрывистое приказания одному из ажанов, которое не разобрал не то что Астахов с его «катр-сисом», но даже и Гарпагин.

– А теперь, господа, конкретно по убийству… – повернулся к ним комиссар. – Как вы полагаете, месье Гарпагин, убийца имел представление о планировке вашего дома?…

* * *

После ухода полицейских и медиков, увезших с собой тело Жака, Степан Семенович велел Лизе налить себе бокал коньяка и выпил его залпом, выпил с тем отрешенно-свирепым выражением лица, с которым злостные русские алкаши похмеляются после употребления очищенной политуры. Закусил тонким кружочком лимона, сморщился, а потом повернулся к Осипу и Астахову и произнес:

– У меня к вам разговор. Лиза, немедленно выйди! – бросил он дочери по-французски. – Не для твоих ушей разговор…

– Ну. Чаво ж… разговор так разговор, – сказал Осип, переглядываясь с Иваном Санычем. Разговоры с Гарпагиным стали особенно занимательны после того, как наша кочующая парочка узнала о размерах украденного у Степана Семеновича имущества: когда комиссар Руж спросил о стоимости содержимого сейфа, месье Гарпагин долго кряхтел и мялся, но потом сказал, что не меньше пяти с половиной – шести миллионов франков.

Миллион долларов!!

– На самом деле я был очень сильно привязан к Жаку, – таким замечательным образом Гарпагин начал разговор. – Он был для меня не столько поваром или там шофером. Он был мне чем-то вроде… ну не младшего брата, а так…

– Бедного родственника. Как у Бальзака, – подсказал образованный Иван Саныч.

– Ну вот. Да, – Гарпагин покрутил головой, как будто надеясь что-то увидеть или проверяя, не находится ли в помещении еще кто, – я хотел рассказать вам кое-что о Сен-Дени и конкретно администрации и полиции этого города. Потому что без этого вы не поймете всего остального.

– М-м-м, – отразил готовность к приему информации Иван Саныч.

– Сен-Дени – город иммигрантов, – заговорил Степан Семенович. – Тут полно русских, алжирцев, евреев, арабов, поляков, негров, венгров… всяких разных македонцев. Мэр города, некто Анни Шаллон, которую всякий порядочный человек иначе чем Шалавой не назовет, – отъявленная коммунистка. У нее портрет Ленина в кабинете до сих пор висит. Ее муж, Эрве Шуазель – начальник полиции Сен-Дени, редкий прохиндей и жулик. Оба меня терпеть не могут. Шуазель, между прочим – прямой начальник этого круглого комиссара Ружа.

– И что? – спросил Иван Саныч, не понимавший, к чему клонит дядя.

– А то, что они никогда не дадут отмашки на то, чтобы искали убийцу, или убийц, Жака, тех негодяев, которые умыкнули мой сейф! – В тусклых глазах Гарпагина сверкнули искры. – Никогда!! Да Шаллониха скорее съест портрет своего вождя мирового пролетариата с чесноком, маслом и петрушкой, как какие-нибудь escargots a la bourguignonne!! (Пышный кулинарный термин, означавший блюдо «улитки в собственном соку», прозвучал так отрывисто и сухо, что Иван Саныч почувствовал, как в его глотку запихивают портрет дедушки Ленина с перечисленными приправами.) Она терпеть меня не может, – с жаром продолжал Степан Семенович, – и все потому, что в свое время я разоблачил несколько ее махинаций и едва не подготовил ее провал на выборах на пост мэра!! Правда, я уже давно отошел от дел и в активной жизни предместья не участвую, – поспешно поправился Степан Семеныч, видя, с каким интересом уставились на него Осип и Ваня Астахов. – Но поверьте: на полицию мне рассчитывать нечего. Если этот толстый комиссар Руж и найдет мои деньги, то они тут же прилипнут к жирным лапам мэрши и волосатым граблям ее загребущего муженька!

– Веселая петрушка, – сказал Осип. – Ну, а мы-то, Семеныч, с какого боку-от тут выходим?

Гарпагин кашлянул. На его бледно-желтом лице проступило выражение торжественности. Он моргнул короткими белесыми ресницами и произнес:

– А вот об этом я и хотел поговорить. Александр Ильич говорил, что вы специалисты высокого класса. В Генеральную прокуратуру так просто не берут. Я хотел бы предложить вам расследовать это дело…

Астахов издал горлом низкий хрипящий звук. Осип наморщил лоб и сделался похож на бритого ученого шимпанзе.

– …и найти преступников и мои деньги! – закончил Гарпагин. – Если вы могли бороться с гидрой русской мафии, то во Франции вы справитесь тем более, – пафосно добавил он, оглаживая подбородок.

«Борец с гидрой русской мафии» Иван Саныч Астахов даже привстал с кресла, услышав эти слова Гарпагина. Осип схватил его за плечо и усадил обратно, а потом с таким видом, будто ему постоянно предлагали нечто подобное, сказал почтенному рантье:

– И чаво ж? Я что-то не понимаю. Ты, Семеныч, сам рассуди: ну как мы будем искать каких-то там ублюдков, когда мы по-хранцузски и двух слов связать не могем.

– Ты и по-русски-то не больно… – пискнул Ваня.

– Момэнт! – перебил его Осип почему-то с грузинским акцентом. – Не перебивай, когда серьезные люди говорят. Ты вот что, Семеныч, – глянул он на напрягшегося Гарпагина, – ты сам посуди, что дело это сложное, неосвоенное. Если бы то было в Питере или где в Саратове да Нижнем, то мы быстро бы раскумекали, что к чему. А тут, знаешь ли, полный кирдык, кто к чему, ничего не знает… – Осип начал путаться в собственных словах, а потом не нашел ничего лучшего, как стукнуть по столу ладонью и бросить:

– Конкретно!! Как ты себе это представляешь, расследование, стало быть, и кто что от того будет иметь?

– Ага, вот чего оно куда, – витиевато отозвался Гарпагин, бессознательно подражая Осипу. – Это уже деловой разговор. Что вы языка не знаете, это, конечно, плохо. Да только Иван, я смотрю, язык подучивает, а может и так случиться, что язык не потребуется.

– В смысле?

– Я так думаю, что это дело рук наших почтенных соотечественничков, – задушенно выговорил Степан Семеныч. – Они все тусуются в «Клио» да в «Селекте». «Селект» – это не бар на Монмартре который, а другой, ночной клуб, в котором Николя, отпрыск мой непутевый, свой пай имеет. Может, это он и совершил. Ему, помнится, срочно деньги были нужны!

– Ага, – буркнул Осип. – Николя? Коля, не Коля… Гм! Да только забыл ты, Семеныч, что Николя ентот где-то в Париже со вчерашнего вечера и у тебя, Семеныч, носа не казал.

– Настю забрал и уехал, – злобно сказал Иван Саныч.

– Я его подозреваю, – заявил Гарпагин и откинулся на спинку кресла. – Пусть не думает, что родного отца можно палкой по заду метелить безнаказанно.

– А еще кого-нибудь подозреваешь?

– Шаллониху! Шуазеля!! Всех! Весь город!!

– И нас? – ехидно спросил Осип.

Гарпагин качнулся вперед, заморгал, а потом нерешительно сказал:

– Нет. Вас – нет, да я и видел, что не могли вы…

Говоря это, Гарпагин выглядел довольно жалко и неубедительно, и Иван Саныч, подумав, что в любом случае они с Осипом ничего не теряют, поспешил перейти к разрешению наиболее животрепещущего и занимательного вопроса:

– Дядя Степан, хорошо… допустим, мы возьмемся за это. Но вот только… поймите меня правильно… вы человек практичный, так что понимаете…

– Сколько мы получим, если найдем ваш сейф и возвратим его вам? – жестко сформулировал Моржов.

Гарпагин глубоко вздохнул и, помедлив, ответил:

– Ну, допустим, пять… нет, четыре тысячи.

– Долларов?

– Нет, почему долларов? Доллар – это в Штатах, а тут Франция. Четыре тысячи франков. По-моему, неплохая сумма, особенно для первоначального обустройства… – поспешно добавил он, позабыл, что еще несколько дней назад получил от Ивана Саныча и Осипа гораздо больше.

– Доллар – он и в Париже доллар! – пробасил Осип. – А ты, Семеныч, не дергайся. Ну что ты такой нервный. Ты успокойся и говори настоящую цену. А то загнул – четыре тысячи!

– А что, разве плохо – четыре тысячи? – возмутился Гарпагин. – У кого есть четыре тысячи и ему не надо, пусть он их лучше мне четыре тысячи даст, чем вот так пренебрежительно говорить: дескать, эка невидаль, четыре тысячи!! Не видали мы четыре тысячи!

– Кажется, я представляю, за что дяде Степе массировали задницу бейсбольной битой, – негромко произнес в сторону Иван Саныч.

– Не-е, не пойдет! – безаппеляционно заявил Гарпагину Осип. – Четыре тысячи… смяшно. А чаво ж? У тебя в сейфе на мильен «зеленых». И еще неизвестно сколько в банках. И «Ферраря» ента. И опять же – квартира в Париже. Так что не прибедняйся, Степан Семеныч. Ты же сам говорил, что комиссар Руж и его начальничек, ентот Шуазель, ни за что тебе не найдут твое добро, а если и найдут, то не отдадут!

– А сколько вы хотите? – задавленно пролепетал Гарпагин, вжимая голову в плечи.

Иван Саныч, напротив, тут же распрямился, выкатил воробьиную грудку и чирикнул:

– Двести тысяч!

– Вв-в-в… сколько?!

– Каждому!! – ну совершенно по-моргуновски рявкнул Осип. – Тады по рукам! Енто же даже половины не будет от того, чаво там в сейфе лежит!

– Ннну? – приободрившись еще больше, дослал Иван Александрович.

Гарпагин корчился так, как будто его поджаривали на медленном огне; тонкие серые губы подергивались и кривились, и, вне всякого сомнения, перед Иваном Санычем и Осипом предстоял апофеоз скупости, зашедшийся в мучительном спазме. Степан Семеныч несколько раз качнулся взад-вперед, а потом простонал:

– Ну… хорошо… я согласен!

ГЛАВА ПЯТАЯ. КЛУБ «СЕЛЕКТ»

После того, как Гарпагин со стенаниями, в коих наиболее употребительным было словосочетание «четыреста тысяч долларов», убрался в свою спальню, где предался унынию и скорби, в которой убиенный Жак, верно, играл самую незначительную роль, – после этого Осип и Иван Саныч переглянулись и, ни слова не говоря, налили себе халявного коньяка, который не допил Гарпагин.

– Ну, чтобы дело выгорело! – сказал Осип, чокаясь с Астаховым. Последний был бледен, как полотно, и напряженно улыбался, но после того, как выпил, порозовел, как поросенок, и выдохнул:

– Да… круто! Этакую кучу деньжищ и представить сложно!

– Ее ишшо заработать-от нады-ы, – резонно заметил Осип. – А Семеныч в самом деле редкий скупердяй.

И они выпили еще.

А через полчаса позвонил комиссар Руж и сказал, что установили номер, с которого звонили на мобильник Жака Дюгарри и таким образом активировали взрыватель. С комиссаром говорил Степан Семеныч, и когда он положил трубку, его лицо приобрело мертвенно-восковой оттенок.

– Засекли номер, – глухо сказал он. – Так я и думал. Так я и предполагал. Это служебный телефон «Селекта». О Господи!

Он схватился за голову и начал бегать по комнате, натыкаясь на мебель и попутно свалив со стола графин с искусственными цветами. В иной ситуации это показалось бы комично, но теперь Осип и Иван Саныч, на которых, ни на секунду не отпуская, давило бремя виртуальных сотен тысяч долларов, даже не улыбнулись. Астахов глянул на сверкнувшую в свете люстры лысину Гарпагина, и ему почудилось тусклое сияние золотого слитка…

Вечером того же дня, а именно в десять часов, они отправились в «Селект». Перед этим Иван Саныч, в полном соответствии со своей неуемной актерской натурой, навел марафет на свою внешность, а именно – прикупил себе в одном из бутиков кожаные брюки почему-то сиреневого цвета, с замшевыми карманами, а также туфли и замысловатого покроя рубашку. К тому же он перекрасился в платинового блондина и подвел глаза, а также очертил контурным карандашиком губы, в результате чего так стал смахивать на педераста, что Осип Моржов даже плюнул.

Сам Осип надел новый костюм вульгарного оранжевого цвета, серую шляпу и дымчатые очки без диоптрий. Благодаря всему этому он неожиданно стал похож на огрубевшего и омужланившегося Элтона Джона.

Ваня безмолвно оглядел его и вдруг отрывисто расхохотался. Смеялся он еще и потому, что все модные парижские обновки были куплены на аванс, выуженный у Гарпагина «на текущие расходы» и, как выразился Ваня Астахов, «реквизит». Впрочем, у Астахова и без того были деньги: не считая остатков от десяти тысяч баксов, полученных в виде взяток еще в Мокроусовске, оставались еще кредитные карточки, удачно украденные у Эрика Жодле в туалете самолета Москва – Париж.

«Расследование», которое собирались проводить два жулика, началось.

Ночной клуб, в котором имел пай сын Гарпагина Николя, клуб, чей телефонный номер едва не сыграл такую роковую роль в инциденте с мобильником, – ночной клуб «Селект» находился на окраине Сен-Дени (если у столь небольшого населенного пункта вообще имеются окраины) и окнами выходил на автостраду. Осип и Иван Саныч не сразу нашли его.

Для начала они прошли мимо нескольких рядов страшных местных проституток, которые собирались в одном из условленных для такого рода деятельности кварталов; квартал напомнил Ивану жутковатые улочки лондонского пригорода Моссайд, где он видел среди бела дня расхаживающих с цепями и пистолетами бандитского вида хлопцев в бесформенной, на несколько размеров больше, чем требуется, одежде или же в майках хулиганских фанатских группировок футбольных клубов «Челси» и «Миллуолл».

Ивану Санычу стало жутковато. Такой Париж и предместья его мало привлекали. Закралась трусливо трясущаяся мысль, что можно потерять голову раньше, чем обрести вожделенные деньги Гарпагина.

Но вслух он сказал совершенно другое – холодно-насмешливое:

– Ну и ну… тоже мне – мясные ряды.

Ремарка Астахова относилась к веренице проституток разнокалиберных габаритов, всевозможных цветов и оттенков кожи, всех национальностей и возрастов.

Осип скептически хмыкнул. И в самом деле, несколько представительниц древнейшего ремесла являли собой своеобразные наборы жировых складок, которыми они не слишком эротично потрясали перед носами мужчин. Кроме того, здесь были по селедочного типа тощие белоглазые дамы, не опускающие глаз даже под самым пристальным взглядом потенциального клиента, а также негритянки с габаритами этак 190-160-190, которые выглядели так, словно обслуживали еще участников Великой Французской революции.

Впрочем, обе категории дам пользовались спросом. На глазах Осипа и Ивана Саныча двух толстух увели с собой три живописных араба на редкость зловещего вида с такими бандитскими мордами, что на их фоне контингент иной российской КПЗ показался бы просто филиалом образцово-показательного детсада номер 1917 имени Надежды Константиновны Крупской.

Вообще же у Ивана Саныча сложилось впечатление, что арабов и негров здесь куда больше, чем самих французов или других европейцев. Особенно показательным в этом плане стал момент, когда наперерез гостям из России бросился пожилой араб и выдал нечто вроде: «Хащь, хащь!».

Осип тут же вспомнил московский базар и небритых кавказцев, который на манер этого араба кричали: «Купы арбуз, слющь!»

Но этот араб продавал явно не арбуз, и это выяснилось тотчас же, потому что он начал решительно совать оторопевшему от такой прыти Ивану Санычу какой-то коричневый комочек, который при ближайшем рассмотрении оказался самым натуральным гашишем («хащь»). Осип пришел Астахову на помощь и внушительно сказал, что араб может быть свободен, как Африка; араб отошел, но тут же его перехватила группа негритянских подростков, которой после недолгого торга он и «впарил» свой эксклюзивный товар.

– Ничаво себе, – сказал Осип, беглым взглядом окидывая то завлекательные неоновые рекламы, то довольно подозрительного вида тусклые вывески баров. – М-м-м… и где же «Селект»? Черт, по-хранцузски не в зуб ногой, это плохо. Эй, – окликнул он какого-то бледного молодого человека, судя по всему, добропорядочного французского семьянина, который по чистой случайности забрел на территорию квартала, – Ваня, прокудахтай ему по-аглицки.

Иван Саныч вывел безукоризненную грамматическую форму вопроса касательно местонахождения «Селекта», но реакция молодого человека была совершенно неожиданной: он шарахнулся от Астахова, как черт от ладана, и проскочил мимо него, ускорив шаг. Потом еще несколько раз обернулся на ходу и исчез за углом, на котором барахталась под ветром с шоссе вывеска «El Dorado», намалеванная на плохо нарисованном и сильно расплывшемся бюсте.

– Может, у меня неправильный выговор? – недоуменно пробормотал Иван Саныч, а Осип буркнул:

– Да чаво ж это за «Селект» такой, что при одном названии шарахаютси? Н-да… бляха-муха.

– Руски? – перед глазами Осипа и Ивана Саныча возник рослый небритый парень в пестрой рубашке, с длинным кривым носом и маленькими темными глазками. Вероятно, он услышал последние слова Осипа и тут же идентифицировал национальную принадлежность г-на Моржова. – Есть много короши девочка, котора можно выгуливайт, – с сильным немецким акцентом, но по-русски сказал тот. – Русски любят короши шенчин.

– Знаешь что, мин херц, – опасливо сказал Иван Саныч и обошел назойливого сутенера, – предложил бы ты кому другому.

– Лучше объясни, фриц, как нам дойти до ентова… клуба «Селект», – влез Осип.

– Yeah, if you please, – вежливо добавил Ваня, упражняясь в иностранных языках.

Длинное лицо немца расплылось в широчайшей ехидной улыбке.

– А, вот в чем дело, – сказал он уже по-английски, – так бы и сказали сразу, что вы это самое…

– Так, ты, хайль Гитлер хренов! – рявкнул на пол-улицы Осип, не поняв ни слова, но почуяв в его словах нехороший подтекст. – Тогда вали отсюда и не канифоль мозги! Доехали до городу Парижу! – повернулся он к Ване. – Как будто не уезжал я из родного Тамбова!!

– Надо выпить, Осип, – пробормотал Иван Саныч. – Что мне жутковато тут…

– Не журись, Саныч, прорвемся! И не из таких заварух выбирались! Не куксись раньше времени! – И Осип бодро затопал по направлению к ядовито светящейся витрине, на которой на чисто русском языке было написано: «Бар „Карусель“. Прокатим с блеском!».

– Да я смотрю, тут полно на нашенском языке-от. Погоди-ка, Саныч… ну да, вот и пришли, – сказал Осип и кивнул на сплошь залитое неоновым светом двухэтажное здание с парадной лестницей, выполненной из прозрачного пластика со встроенными в него световодами. Над входом наискосок горела ярко-алая надпись «Селект», а под ней притулилась вторая, набранная беспорядочно разбросанными разноцветными буквами кириллического алфавита, все-таки сохраняющими представление о последовательности – «Клуб русского экстрима».

– Ого! – сказал Иван Александрович, ежась. – Русского!..

Перед входом торчали два огромных фонаря, выполненных в форме человеческих скелетов, а яркий свет наполнял собой огромные прозрачные черепа, отчего непостижимым образом достигался эффект достоверности, почти жизненности застывшего красноватого стекла лиц.

Перед полуоткрытой дверью, пошатываясь и корча полуконвульсивные мины, стоял какой-то вдрызг обкуренный субъект и вяло тянул «дурь» из огромного «косяка». В субъекте Астахов, к своему ужасу, признал того самого здоровяка, что держал Гарпагина, когда негр колотил его битой по мягкому месту. Правда, признал не без труда. Потому что на этот раз на парне были не кожаные брюки и цветастая шелковая рубаха. На нем была даже не одежда, а некое эклектичное и вульгарное сочетание обрывков пестрой ткани, лоскутов черной и коричневой кожи и даже целлофана и сетки, по всей видимости, фрагмента рыболовного невода. Все это непостижимым образом моталось и болталось, достигая эффекта полного идиотизма.

В этот момент открылись двери клуба и вышел тот самый негр, что колотил Гарпагина.

Он был во всем белом, мускулистую шею перетягивал белый же кожаный ремешок с заклепками. На правом предплечье негра светилась татуировка.

Увидев эту парочку, то бишь чудо в рыболовном неводе и бейсбольного негра Лафлеша, Моржов ахнул и пожелал, чтобы его разразил гром. Прямо как пират семнадцатого века, промышляющий где-то в районе Карибского моря экспроприацией испанского золота.

– Так, понятно, почему все эти парни так реагировали на название этого клуба, – боязливо пробормотал Астахов. – Помнится, еще папа говорил, что этот Николя женщинами не особо интересуется. Непонятно только, в таком случае, зачем он с собой всюду таскает эту дуру Настьку. Для экзотики а ля русс, что ли? Осип… Осии-ип!

– Чаво?

– Да я такого даже в самых отвязных клубах Питера и Москвы не видел!!

– Погоди, – предупредил его Моржов. – Не дай Бог, на чаво-нибудь еще хужей (слово «хужей» произносилось Осипом с ударением на последний слог) наглядишься. «Маррруся а-ат-вии-ичала, что енто всего хужее-ей, и в грррудь себе вонжала… ух!.. шашнадцать столовых ножей!»

И дуэт Ваня Астахов – Осип вошел в предел клуба «Селект».

Осип оказался прав: внутри было «еще хужей».

* * *

Только что был предночной сумрак, болезненно раздираемый разноликими ножами неона. Пополз мелкий дождик, с автострады пахнуло пронизывающей свежестью, – но тут же все это как отрезало ударом огромного ножа, мягко ухнули закрываемые двери, и на головы Осипа и Ивана Саныча во всем своем грохочущем и переливающемся дешевом великолепии опустился «Селект».

Они очутились в довольно большом зале, с одной стороны окаймленным длиннейшей стойкой бара, изогнутой по синусоиде, длиной едва ли не в пятьдесят метров. У дальней стены, где под струями размытого света, вокруг полированных металлических столбов извивалось несколько почти полностью раздетых тел, танцовщиц и танцовщиков вперемешку.

Да и у стойки бара сидели вполне приличные молодые люди, некоторые даже с девушками. Правда, большинство девушек было довольно вызывающего вида, а многие из, с позволения сказать, парней казались вполне определенной ориентации, и это можно было заключить по серьгам, жеманным манерам и буквально облипающим их кожаным штанам. Ваня Астахов, который по паспорту был просто обязан вести себя примерно так же, а то и хлеще, а одет был почти аналогично, скорчил недовольную гримаску:

– Русский экстрим… да одни пидоры!

– Ета точна-а, – подтвердил Осип и, подойдя к стойке бара, за которой суетилось два бармена, оба почему-то в псевдобуденновках, заказал четыре пива. Заказал, разумеется, на чистом русском языке, и, что характерно, был понят.

И тут Осип и Астахов увидели Настю.

Она спустилась в зал с лестницы, ведущей на второй этаж. С ней был хмурый Николя Гарпагин, под глазом которого красовался живописный фингал. Настя заметила присевших за один из немногих свободных столиков Осипа и Астахова и направилась к ним.

Секунду поколебавшись, за ней последовал и Николя.

– А, Настюха! Здорово живешь! – громогласно приветствовал ее Осип. – Где шляисси, а? Второй день к Семенычу носа не кажешь.

– А ну его.

– Как ета «ну»? И ты, Николай, присаживайси! Хто ето тебе «фонарь» прилепил?

– Да ну их!.. – в тон предыдущему ответу Насти ответил Николя.

– Что-то у вас с Настюхой ентот… репертуарт скудный-от какой-то, – глубокомысленно заметил Осип. – Стало быть, вот в ентом бардаке ты и работаи-ишь, Коля? – протянул он.

Тот недоверчиво покосился на Осипа, очевидно, вспомнив, как последний уложил его одним ударом, и буркнул:

– Да что ты прицепился? Кто в клубе работает, кто «фонарь» прилепил!.. – передразнил он голос Моржова. – Да ты же, между прочим, и прилепил!

– И за дело, – назидательно изрек Осип, выливая в глотку первое пиво, – неча тебе отца колошматить было, как паршивую собачонку.

– Да чтоб он провалился вместе со своим Жаком, скавалыга хренов! – воскликнул Николя.

– Уже… – мрачно заметил Астахов.

– Что значит – уже?

– Уже провалился, говорю. То есть не дядя Степан, а Жак. Убили его сегодня ночью.

Николя взмахом руки убрал с потного лба налипшие длинные волосы и выговорил раздельно, почти по слогам:

– Уби-ли? Жа-ка? Да что ты такое молишь? (Николя, верно, хотел сказать «мелешь», но волнение, истинное или напускное, и не очень глубокое знание родного языка не дали ему сделать этого.) Как – убили?

– А вот так. Шарахнули чем-то по голове, и никаких гвоздей.

– Кес ке се – «никаких гвоздей»? – пробормотал Николя. – Я, верно, все-таки не очень хорошо владею русским. Причем тут гвозди?

– Да ни при чем. Убили Жака и стырили у твоего папани какой-то сейф из подвала. Вот так.

Николя выпрямился.

– Сейф? Знаю я его сейфы – наверно, какая-нибудь железная коробка с разным хламом, которую он величает сейфом только по малоумию. И конечно, он подумал на меня? – холодно сказал он. – Нет, не отвечайте, я и так знаю. Папаша считает меня способным на любую подлость, я это прекрасно знаю. Наверно, он думает, что ради денег я готов пойти на все, как он сам? Да он ради своих проклятых франков готов родную мать продать, если бы она у него была!! Он, наверно, постоянно жужжал вам в уши, какой у него омерзительный сын и как он не уважает отца. А за что мне его уважать? За то, что он крысил деньги на самые необходимые… э-э-э… надобности? Он же с пятнадцати лет не давал мне и франка, а когда я учился в Сорбонне, недолго, правда, я вообще чуть ли не голодал…

– …потому что просаживал все свои доходы в казино и на пьянки в своем Латинском квартале, – вдруг перебила его Настя, – ты мне уже рассказывал. И если бы Степан Семеныч тебе что-либо давал, то ты и это спустил бы. Впрочем, месье Гарпагина это нисколько не оправдывает. Значит, Жака убили? Жалко… жалко Жака. Нормальный был мужик. Кому это он не угодил? И что, наверно, там полон дом полицейских?

– Совершенно верно, – холодно сказал Иван Саныч. – Там наличествовал некий комиссар Руж, такой забавный толстячок, которому лучше бы в рекламе пива сниматься, чем сыскную деятельность практиковать. – Он отпил пива, о рекламе коего только что упоминал, а потом, соорудив на лице озабоченную мину, не заставившую бы усомниться в его незаурядных актерских способностях, проговорил:

– Николай, а вот у вас был разговор с отцом касательно того, что вам срочно нужны были деньги. Вы говорили, что если вы не достанете денег, то вам может прийтись плохо. Все правильно?

– Откуда тебе это известно?

– Да так.

Николя наморщил лоб, а потом быстро спросил:

– А вы в самом деле в России работали в главной прокуратуре?

Настя с трудом подавила смешок. Иван Саныч бросил на нее испепеляющий взгляд и ответил:

– Только не в главной, а в Генеральной. И не вижу, какое бы это могло иметь значение. Гораздо более интересным мне видится ваше положение в этом деле, Николя. Установили, что звонок на мобильник Жака, приведший к взрыву и не повлекший за собой трагедии только благодаря моей предосторожности (под «предосторожностью» Иван разумел, верно, тот пьяный толчок локтем, в результате которого мобильный вылетел из рук Жака и приземлился на мостовую), – так вот, этот звонок был сделан… откуда бы ты думал?

– Н-не знаю, – пробормотал Николя.

– А сделан он был отсюда. Из «Селекта». То есть те, кто покушался на твоего отца, тусуются именно здесь. Отдыхают или, напротив, работают.

– Хорошенькое дельце, – сказала Настя. – На трезвую голову и не разберешься. Эй, гарсон, принеси-ка сюда водки! Да не пятьдесят граммов… на хера они сдались? Бутылку неси, да закуски к ней!

Николя дрожал крупной дрожью.

Осип заметил это и, перегнувшись к нему, негромко проговорил:

– Я так вижу, паря, что у тебя рыльце-от в пуху.

– Что вы говорите? – поднял на него мутные глаза Гарпагин-младший.

– Я грю, что ты жидко обделался, Коля. Не могет того быть, чтобы ты совсем, да и ничего не знал. Полиция до тебя доберется. Не понимаю, как до сих пор не добралася и за жабру не ухватила. Так шо… – Осип, сам того не ведая, сделал эффектнейшую из знаменитых мхатовских пауз, – так шо рассказывай, Коля, чаво ты там знаешь, и не дыбится, как бычок перед случкой.

Николя, верно, не понял половины роскошных Осиповых выражений, но общий смысл был донесен до него удачно, тем более что Осип так сжал короткими толстыми пальцами запястье Николя, что у того перехватило дыхание. Гарпагин-младший, очевидно, испытывал непреодолимый, панический страх перед Осипом.

Он мотнул головой, отчего длинные волосы упали на столик, и тихо проговорил:

– Ну хорошо… я скажу. Но только не здесь. Тут народу слишком много. И слышно плохо. И по-русски тут многие хорошо понимают, так что не надо рисковывать. (Николя хотел сказать: «рисковать».)

– Вот енто другой разговор, – одобрительно заключил Осип, усмехаясь и переглядываясь с Астаховым. – Щас водочки хряпнем для сугреву и покалякаем.

Выпили водки. Николя поднялся и, наклонившись к самому уху Осипа, проговорил:

– Поднимемся наверх. Там будет удобнее.

– Ага, – сказал Осип и оглянулся на двери: так стояли Лафлеш и чудо в рыболовном неводе. Как только Осип, Иван Саныч и Настя встали, они тут же двинулись к стойке бара, и Лафлеш показательно заказал себе коктейль.

Осип усмехнулся: откровенно говоря, он чувствовал себя довольно уверенно, особенно потому, что в кармане его замечательного оранжевого пиджака наличествовал пистолет, купленный на одном из блошиных рынков Сен-Дени неподалеку от грандиозного комплекса «Стад де Франс». В нагрузку к этому пистолету системы «вальтер» с полной обоймой предлагался почему-то порножурнал, к тому же на польском языке, и Осип, пораздумав, купил и его.

У Ивана Саныча не было ни пистолета, ни порножурнала, так что он нервничал и не без труда сдерживал тревогу.

Они поднялись по лестнице, при этом Осип несколько раз придерживал за руку ни в меру прытко шагавшего Николя, который нервничал существенно больше Астахова и соответственно выказывал это волнение куда явственнее.

– Сюда, – сказал Николя, указывая на черную дверь с белой ручкой.

– Иди-ка ты первый, – отозвался Осип и сжал в кармане пистолет, – голубь.

Николя молчал вошел в темную комнату и также молча включил свет. Люстра брызнула радужным пятном, и невольно зажмурившийся Осип увидел перед собой довольно просторное помещение, мебелью обставленное весьма скудно. Из мебели этой наличествовали только два кресла, журнальный столик и низкий потертый диванчик, заваленный каким-то тряпками. В углу стоял телевизор, а в уже упомянутых креслах развалились двое смуглых месье, физиономии которых тут же показались Осипу смутно знакомыми.

– Коля, чаво эта такое? – недовольно произнес он, сжимая под пиджаком рукоять рукоять Вальтера. – Можа, ты хочешь сказать, что парочка ентих мусью – два кюре из приходской церквы, а? И что они будут слушать, как ты будешь исповедоваться в грехах?