Текст книги "Кости холмов. Империя серебра"

Не склонный к самоанализу, Хасар все же пришел к выводу, что командовать войсками ему по душе. Для таких людей, как Чингис, это было вполне естественно. Хасар и представить не мог, чтобы Чингис позволил кому-нибудь вести себя в отхожее место, не говоря уже о сражениях. К Хасару это чувство пришло не сразу, но теперь потребность властвовать росла в нем, как мох на болоте. С братьями – Чингисом, Хачиуном и Тэмуге – он не виделся уже долгих три года. Его воины всегда ждали от него приказа, куда идти и что делать. Поначалу Хасар считал это занятие утомительным, понимая, что вожак жив, только пока стоит во главе стаи. Но потом он открыл для себя еще одну истину: править людьми столь же приятно, сколь и опасно. Его ошибки были только его ошибками, но зато и его победы принадлежали только ему одному. Лето пришло на смену весне, затем настала осень, и Хасар изменился. Он не хотел возвращаться домой. Тут, под Кайфыном, он был отцом десяти тысяч сынов.

Хасар окинул взглядом окружавших его людей – тех, кого он увел так далеко от родных юрт. Его правая рука – Самука, – как всегда, был пьян и весело наблюдал за поединком. Угэдэй неистово орал, обливаясь хмельным потом. На фоне широкоплечих богатырей он казался даже меньше, чем был на самом деле. Хасар невольно задержал взгляд на мальчике, подумав, как тот воспримет известие о возвращении домой. В возрасте Угэдэя все казалось таким новым и интересным, и Хасар решил, что мальчишка обрадуется. Пока Хасар изучал лица своих людей, тоска скрутила его сильнее. Они получали тысячи женщин, а коней, серебра и оружия в таком количестве, что на подсчеты потребовалась бы целая жизнь. Хасар глубоко вздохнул. И все же великим ханом был Чингис. Поднять восстание против старшего брата было так же нереально, как вырастить крылья, чтобы перелететь через стены Кайфына.

Страсти вокруг поединка борцов накалились, толпа шумно ликовала, но Хо Са как будто заметил настроение полководца и предложил ему бурдюк с черным араком. Недовольный Хасар лишь натянуто улыбнулся. Хо Са и Самука слышали, что передал гонец великого хана, и оба знали, что день испорчен безвозвратно.

Когда-то тангутский командир лишь содрогнулся бы при мысли о пьяной пирушке в обществе вшивых кочевников. До появления монголов Хо Са вел простую, суровую жизнь и гордился своим положением в армии своего правителя. Хо Са поднимался с рассветом, после часа гимнастических упражнений шел купаться в холодной воде и начинал день с черного чая и хлеба с медом. Жизнь, которую вел Хо Са, казалась ему идеальной, и порой он тосковал по ней, хотя ее скучное однообразие страшило его.

Теперь, в самые темные ночные часы, когда обнажаются потаенные амбиции мужчины, Хо Са сознавал, что обрел положение, на которое никогда не мог бы надеяться в Си Ся. В войске монголов он стал третьим по званию, и люди, подобные Хасару, доверяли ему свою жизнь. Укусы блох и вшей были ничтожной платой. Следуя взгляду Хасара, Хо Са обратил пьяный взор в сторону Кайфына. Если император способен только на бегство за высокие стены, то это вовсе не император, насколько мог судить об этом Хо Са. Он снова приложился к бурдюку и, сделав глоток, скривился.

Временами тангуту действительно не хватало покоя и размеренности прошлой жизни, однако он знал, что они не потеряны навсегда. И эта мысль приносила ему утешение, когда он уставал или был ранен. К тому же теперь он был очень богат и не испытывал недостатка ни в золоте, ни в серебре. Когда бы Хо Са ни вернулся домой, у него будут жены, рабы и дорогое имущество.

Второй поединок окончился переломом руки, и оба бойца поклонились Хасару прежде, чем тот позволил им уйти залечивать раны. Состязание, возможно, будет стоить ему десятка раненых и нескольких убитых, но затея стоила этих жертв, чтобы укрепить воинственный дух его людей. В конце концов, они воины, а не жеманные девицы.

Хасар сердито смотрел на гонца. Именно Хасар взял те самые одиноко стоящие укрепления, которыми теперь монголы пользовались в качестве почтовых станций. Беспрерывная линия крепостиц тянулась до самого Яньцзина, обугленные руины которого остались на севере. Если бы всего на восемнадцать дней раньше Хасар осознал, что созданный им новый торговый путь позволит ханскому гонцу быстро и беспрепятственно доставить ему приказ возвращаться домой, то стер бы эти крепостицы с лица земли. Разрешит ли брат остаться ему здесь еще на год и дождаться падения Кайфына? От злости Хасар пнул ногой камень, заставив гонца вздрогнуть. Ответ был очевиден. Чингис ожидал, что брат бросит все и вернется, доставив домой ханского сына Угэдэя. Как же все это было досадно. Хасар гневно смотрел на Кайфын, словно эти могучие стены можно было сокрушить одним только гневом. Третья схватка борцов уже давно началась, и разгоряченная алкоголем толпа ликовала, но Хасар едва ли проявлял интерес к поединку.

– Повтори приказ, – вдруг обратился он к гонцу.

Из-за громкого шума юноше пришлось дважды повторить донесение:

– Возвращайся домой, брат, и испей черного арака с нашим народом. По весне будем пить кровь с молоком.

Потом гонец склонил голову, недоумевая, почему повеление хана вызвало такую реакцию.

– Это все? – буркнул Хасар. – Скажи, как выглядел брат, когда отправлял тебя с донесением?

Гонец нерешительно переступил с ноги на ногу:

– Великий хан обсуждал планы со своими приближенными, господин. У них были карты со свинцовыми гирями, но я не слышал, о чем они говорили до моего прихода.

Тут Хо Са поднял голову и уставился на гонца остекленевшими от пьянки глазами.

– Кровь и молоко означают, что он готовит новую войну, – произнес Хо Са.

При этих словах гул толпы внезапно стих. Угэдэй застыл, напрягая слух. Даже борцы остановились, неуверенные, следует ли им продолжать схватку. Хасар сощурил глаза, потом пожал плечами. Слышали его или нет, ему уже было все равно.

– Раз мой братец разложил свои драгоценные карты, значит так оно и есть, – тихо вздохнув, сказал Хасар.

Если бы Чингис знал, что он стоит под стенами Кайфына, то наверняка подождал бы. Малолетний император ускользнул от них из Яньцзина. Мысль о том, что цзиньский императорский двор увидит отступление монголов, была почти невыносима.

– Брат послал за Субудаем и Джелме? – спросил Хасар.

Под пристальными взорами толпы гонец нервно сглотнул слюну:

– Меня не посылали к ним, господин.

– Но ты ведь знаешь. Гонцы всё знают. Говори, или я вырву тебе язык.

Юноша, отбросив все сомнения, быстро заговорил:

– К ним послали еще двоих гонцов с приказом вернуться к хану. Это все, что я слышал, господин.

– А войска, что остались дома? Готовятся к походу или просто ждут?

– Войскам дан приказ согнать зимний жир, господин.

Заметив ухмылку Самуки, Хасар тихо выругался.

– Тогда это война. Возвращайся и скажи брату: «Я скоро прибуду». Этого достаточно.

– Должен ли я сказать, что ты прибудешь до конца лета, господин? – спросил гонец.

– Да, – ответил Хасар и плюнул на землю, как только гонец скрылся из виду.

Монголы заняли все города на сто миль вокруг Кайфына, взяв императора в кольцо разрухи и голода. И вот, когда Хасар уже почуял дыхание победы, его вынуждают отступить. Увидев, каким воодушевлением пылают глаза Угэдэя, Хасар отвел взгляд.

Но затем он подумал, что снова увидеться с братьями будет все же неплохо. К тому же интересно было сравнить трофеи Джелме и Субудая с тем, что награбил он, разоряя китайские города. Ведь чтобы уложить все это добро на телеги, пришлось вырубать целые леса. Хасар даже набрал рекрутов из китайцев и мог возвращаться домой с войском, которое было теперь на две тысячи человек больше того, что он привел с собой. Хасар тяжело вздохнул. Паче всех прочих трофеев он хотел принести Чингису кости мертвого императора.

Глава 3

Кобыла Чингиса быстро несла его по равнине. Он отпустил поводья и выпрямился, разрезая телом теплый воздух. Длинные черные волосы развевал степной ветер. Легкая туника без рукавов распахнулась на груди, обнажив густую паутину шрамов. Старые штаны засалились и потемнели, как и мягкие сапоги в стременах. Чингис был без меча, и только лук висел в кожаной сумке у бедра да небольшой кожаный колчан с ремнем через грудь подскакивал за плечами.

Небо над головой чернело от птиц. Они шумно хлопали крыльями, когда соколы вонзали в них острые когти и несли пойманную добычу хозяину. Вдалеке три тысячи воинов выстроились в кольцо и медленно гнали впереди себя все живое, что попадалось им на пути. Прошло немного времени, и центр кольца уже наполнился сурками, лисами, оленями, крысами, дикими собаками и множеством прочих мелких зверьков. Видя, как земля потемнела от живности, Чингис улыбнулся и обнажил зубы в предвкушении бойни. Заметив оленя, в панике метавшегося в центре круга, Чингис с легкостью сразил его меткой стрелой, вонзившейся глубоко под лопатку. Брыкаясь, олень рухнул, а Чингис обернулся и посмотрел на своего брата Хачиуна в надежде, что тот видел удачный выстрел.

Облавная охота давала мало возможностей для развлечения, зато помогала накормить много народу, когда у племени заканчивалось мясо. И все же Чингис любил ее, выделяя места внутри круга тем, кого хотел уважить и наградить. Как и Хачиун, Арслан, самый преданный хану человек, тоже был там. В свои шестьдесят кузнец был строен точно лезвие ножа и пока еще неплохо сидел в седле. На глазах у Чингиса он сбил голубя, когда тот пролетал над его головой.

Вот перед Чингисом пронесся борец Толуй, свесившись с седла за испуганно мелькнувшим в траве жирным сурком. Но тут из зарослей высокой травы появился волк. Лошадь Толуя резко шарахнулась в сторону, едва не сбросив седока. День удался на славу. Круг все сужался, и в самом его центре сотня наиболее толковых и ценных командиров сновала взад и вперед по кишащей зверьем земле. Животные сбились в такую плотную массу, что скорее погибали под копытами лошадей, чем от стрел. Кольцо сжималось до тех пор, пока воины не сошлись плечом к плечу, а довольные собой охотники не истратили все содержимое своих колчанов.

Приметив в траве еще одного волка, Чингис ударил пятками лошадь и бросился в погоню за удирающим зверем. Чингис уже готов был пустить стрелу, когда увидел Хачиуна. Тот тоже гнался за хищником, но потом развернул коня, уступив выстрел брату, и довольный Чингис завершил дело. Братьям было около сорока, оба крепки и в прекрасной форме. После сбора войск они возглавят поход в новые земли, и Чингис уже предвкушал победу.

Из цзиньской столицы он вернулся усталым и разбитым болезнью. Почти год ушел на поправку здоровья и восстановление сил, но теперь прежняя слабость стала только воспоминанием. К концу лета Чингис уже почувствовал былую силу, а вместе с ней и желание сокрушить тех, кто дерзнул лишить жизни его людей. Лишь бы враг оказался смелым и сильным, предоставил ему возможность до конца насладиться местью.

Чингис протянул руку за новой стрелой, но колчан опустел. Чингис вздохнул. Скоро сюда прибегут юноши и девушки с молотками и ножами в руках, чтобы довершить охоту и начать готовить туши животных для великого пира.

Хану доложили, что войска Хасара и Субудая в двух днях пути. Как только они вернутся, их будут чествовать рисовой водкой и черным араком. Еще Чингису не терпелось увидеть, как выросли и повзрослели его сыновья за годы разлуки. Такой сладостной казалась сейчас мысль о военных походах и завоевании новых земель вместе с Чагатаем и Угэдэем, чтобы и они смогли стать настоящими ханами. Чингис знал, что Джучи тоже вернется, но воспоминания о нем бередили старую рану, и ему не хотелось думать об этом. Он был вполне счастлив в годы мирной жизни с женами и подрастающими детьми, но он верил, что Отец-небо создал его для некой цели, и уж точно не для тихой жизни в сонном мире.

Чингис подъехал к Хачиуну в тот момент, когда брат похлопывал Арслана по плечу. Земля между ними была залита кровью и завалена мехом, и мальчишки крутились под самыми копытами лошадей, перекрикиваясь и подзывая друг друга восторженными голосами.

– Видели, какого волка я завалил? – сказал обоим Чингис. – Две стрелы ушли только на то, чтобы его остановить.

– Отличный выстрел, – ответил Хачиун, с лоснящимся от пота лицом.

В это мгновение тощий мальчонка оказался так близко от стремени Хачиуна, что тот наклонился, чтобы шлепнуть его по спине, но мальчик упал и распластался на земле, вызвав всеобщий смех.

Арслан улыбнулся, когда мальчик, встав на ноги, злобно взглянул на ханского брата и пустился бежать.

– Совсем еще дети, это новое поколение, – сказал он. – Я почти не помню, каким был в его годы.

Чингис кивнул. Детям племен больше неведом страх преследования, который познал он и его братья. Слушая их смех и звонкие голоса, он только дивился тому, чего достиг. Лишь немногие пастухи водили еще стада в долинах и на холмах его родной земли. Всех остальных он собрал в единый народ под началом одного человека и Отца-неба. Возможно, поэтому и был он достоин вызова, брошенного ему племенами пустыни. Мужчина без врагов становится мягкотелым и быстро жиреет. Народ вырождается. При этой мысли Чингис улыбнулся. Врагов по всему миру хватало, и он благодарил небо за то, что их были миллионы. Лучшего способа прожить жизнь он не представлял, а впереди его ждали счастливые годы.

Арслан заговорил снова, но голос его стал серьезнее:

– Уже многие месяцы, повелитель, я думаю оставить ратные дела. Пришло мое время. Я слишком стар для нового зимнего похода и, возможно, стал чересчур осторожен. Войскам нужен кто-нибудь помоложе и посмелее.

– Тебе еще жить да жить, – так же серьезно возразил Хачиун.

Арслан покачал головой и взглянул на Чингиса, ожидая его ответа.

– Я дождусь, пока вернется мой сын Джелме, но больше не хочу покидать родные края. Я верен тебе, Чингис, и не нарушу клятвы. Если скажешь, я сяду в седло и буду скакать, пока не упаду. – Арслан замолчал. Он говорил о смерти. Ни один воин не мог упасть с лошади, пока был жив. Лишь убедившись, что хан не сомневается в его преданности, он заговорил снова: – Никто не может скакать по степям вечно. Мои ноги и плечи болят, руки немеют при первом дуновении холода. Может быть, годы работы с металлом не прошли даром. Кто знает?

Поджав губы, Чингис медленно подвел свою кобылу ближе к старому командиру, чтобы крепко пожать его плечо.

– Ты был со мной с первого дня, – сочувственно сказал он. – Никто не служил мне лучше тебя. Если хочешь прожить остаток лет в покое, я освобождаю тебя от твоей клятвы.

С видимым облегчением Арслан склонил голову.

– Благодарю тебя, мой повелитель, – ответил он. Видно было, что его переполняют эмоции. – Наши пути пересеклись, когда ты был одинок и враги преследовали тебя. Я увидел в тебе силу и посвятил тебе жизнь. Я знал, что этот день придет, и подготовил себе замену. Решать тебе. Но я советую назначить Зургадая командиром тумена вместо меня.

– Никто не сможет заменить тебя, – решительно возразил Чингис. – Но я уважаю твой выбор и мудрость. Я знаю этого Зургадая. Его прозвали Джебе, или Стрела.

– Это так, – подтвердил Арслан, слегка скривившись. – В первый раз ты встретил его много лет назад, когда мы воевали с племенем бесуд. Он убил твою лошадь.

– Я вспомнил его! – неожиданно воскликнул Чингис. – Клянусь, он ловко стрелял. Кажется, с трехсот шагов? Помню, я чуть было не расшиб себе голову.

– Он слегка сдал, господин, но не намного. Он хранит тебе верность с тех самых пор, как ты пощадил его.

– Передай ему свою пайцзу и пригласи в мою юрту для совещаний, – кивнул Чингис. – Мы устроим праздник в твою честь. Сказители сложат о тебе песню и исполнят ее Отцу-небу, и все воины услышат, что великий человек покидает свой пост. – Чингис задумался на мгновение, и Арслан покрылся гордым багрянцем. – Ты получишь тысячу коней из моего табуна и двенадцать женщин, чтобы прислуживали твоей жене. Я пришлю троих молодцов охранять твою старость. Ты не останешься в одиночестве. Я дам столько овец и коз, что ты сможешь запастись жиром на сто лет вперед.

Арслан слез с коня и прикоснулся лбом к сапогу Чингиса:

– Это большая честь для меня, повелитель. Но мне надо совсем немного. С твоего позволения, я возьму жену и малое стадо коз и лошадей для разведения. Вместе мы найдем себе тихое место возле реки. На холмах больше не осталось воров, но если кто-то объявится, мои лук и меч могут еще поговорить с ним вместо меня. – Арслан с улыбкой взглянул на человека, который у него на глазах превратился из мальчика в завоевателя государств. – Может, я еще построю маленькую кузницу и выкую свой последний меч, который унесу с собой в могилу. В моих ушах по-прежнему стучит молот, и теперь я спокоен.

Глядя на человека, который стал для него вторым отцом, Чингис почувствовал, как слезы навернулись на глаза. Он тоже соскочил с лошади и быстро обнял Арслана, заставив замолчать шумевших вокруг детей.

– Чудесная мечта, старик.

Земли в долине Орхона казались самыми зелеными на всем белом свете. Сама же река была широка и прозрачна. Субудай и Хасар наконец вернулись, и теперь надо было содержать двести тысяч мужчин и женщин да еще вдвое большее число лошадей. Под правящей дланью хана население росло, и где-нибудь обязательно слышался детский крик. После возвращения из Китая Чингис кочевал на Орхоне почти постоянно, отказавшись от Авраги. Конечно, Аврага навсегда осталась священным местом рождения нации, однако ее земли были засушливыми и плоскими. Здесь же, на Орхоне, водопад вспенивал и разбивал воду белыми брызгами, вдоволь снабжая влагой табуны лошадей и стада овец. Поправляя здоровье и набираясь сил, Чингис не раз плавал в его глубоких заводях.

Первым вернулся Хасар. По прибытии он немедленно встретился с братьями, чтобы обнять их всех: Чингиса, Хачиуна и даже Тэмуге, который больше не участвовал в походах, а занимался внутренними делами и улаживал споры между родами. Вместе с Хасаром вернулся и Угэдэй. Мальчику исполнилось только тринадцать лет, но он вырос мускулистым и длинноногим, и можно было надеяться, что ростом мальчик пошел в отца. В резких чертах лица Угэдэя братья находили сходство с мальчишкой, благодаря которому они, изгнанные и покинутые всеми, остались в живых, избежав голодной смерти. Слегка подталкивая Угэдэя в затылок, Хасар с гордым видом подвел его к отцу.

– А он неплохо обращается с луком и мечом, братец, – сказал Хасар, подняв бурдюк черного арака, и направил струю крепкого напитка себе в рот.

Радостный крик жены Чингиса Бортэ донесся из ханской юрты, и стало ясно, что Угэдэй сейчас будет окружен женщинами.

– Ты вырос, Угэдэй, – смущенно сказал Чингис. – Вечером расскажешь о своих странствиях.

Стараясь не выдать своего возбуждения, Угэдэй учтиво поклонился отцу. Три года вдали от дома – большой срок, но Чингис радовался тому, что юный воин вернулся. У него были такие же желтые глаза, как у отца, и Чингис оценил его твердость и невозмутимость. Хан не обнял сына, чтобы проверить крепость и силу его тела, решив не делать этого на виду у многочисленных воинов. Ведь день, когда Угэдэй поведет их за собой в бой, когда-нибудь обязательно наступит.

– Ты достаточно взрослый и, наверное, уже познакомился с араком? – спросил Чингис, приподняв в руке бурдюк.

Когда мальчик кивнул, отец бросил ему бурдюк, и Угэдэй ловко поймал его под громкие возгласы и веселые взгляды толпы. Когда в шатер вошла мать и обвила ребенка руками, он сохранял твердость, стараясь показать отцу, что он уже не маленький мальчик и не растает в объятиях матери. Но Бортэ едва ли обращала на это внимание. Лаская лицо сына обеими ладонями, она рыдала по случаю его благополучного возвращения.

– Оставь его, Бортэ, – пробурчал Чингис жене, стоя у нее за плечом. – Он достаточно взрослый, чтобы воевать вместе с отцом.

Но женщина пропустила его слова мимо ушей, и Чингис только тихо вздохнул и немного смягчился.

Когда великий хан увидел Субудая, едущего прямо к нему через многолюдную толпу на равнине, в груди больно заныло. Вместе с полководцем вернулся Джучи. Оба мужчины спешились, и вместе с Субудаем Джучи направился к хану уверенным шагом прирожденного воина. Чингис обратил на это внимание. Как заметил и то, что сын был уже на дюйм выше отца. И только карие глаза по-прежнему напоминали о том, что отцом Джучи мог быть не он. Чингис не знал, как будет общаться с сыном, потому, игнорируя юношу, инстинктивно обратился к Субудаю:

– Надеюсь, ты вернулся с победой?

Субудай ответил с довольной усмешкой:

– Я видел много чудес, мой господин. И продвинулся бы еще дальше на север, если бы не твой приказ возвращаться назад. Значит, война?

Печаль легла на лицо Чингиса, но он лишь покачал головой:

– Об этом потом, Субудай. Врагов на ваш век еще хватит, но мой верный Арслан покидает меня. Как только вернется Джелме, мы устроим пир в честь моего старого друга.

Услышав новость, Субудай выразил сожаление:

– Я многим ему обязан, повелитель. В моем войске есть отличный сказитель. Могу ли я предложить его услуги?

– Десяток моих сказителей, как тигры, сошлись в поединке за честь сложить песнь о кузнеце-полководце. Твой человек тоже может присоединиться к ним, – ухмыльнулся Чингис.

Говоря с Субудаем, хан почувствовал, что Бортэ наблюдает за сыном. Она как будто ждала, пока ее первенцу скажут при всех хотя бы несколько одобрительных слов, прежде чем позвать его в дом. Наступило молчание, и Чингис наконец повернулся к Джучи. Как же трудно было держать себя в руках под пронзительным и дерзким взором его карих глаз. В монгольских станах уже давно никто не смел так смотреть на хана. И Чингис слышал, как сильно колотится сердце, словно перед ним стоял сейчас враг.

– Рад видеть тебя в добром здравии, отец, – начал Джучи голосом более низким, чем ожидал хан. – Перед моим уходом ты был еще слаб от яда убийцы.

Чингис заметил, как дрогнула рука Субудая, будто он хотел поднять ее и подать Джучи предупредительный знак. Полководец, казалось, был мудрее своего воспитанника. Однако юноша держался перед отцом уверенно, как если бы был рожден в законном браке и дома его ожидал радушный прием.

– Похоже, я не из тех, кого можно легко убить, – добродушно ответил хан. – Добро пожаловать в мой стан, Джучи.

Юноша не сдвинулся с места, ведь отец поприветствовал его, словно рядового воина, как в насмешку. Чингис не сказал ничего подобного ни Субудаю, ни Хасару – друзьям такие слова не нужны.

– Ты оказываешь мне честь, мой господин, – поблагодарил Джучи, склоняя голову, чтобы отец не увидел гнева в его глазах.

Не сводя глаз с молодого человека, Чингис задумчиво кивал. Тем временем Джучи уже взял в ладони руки матери, склонив к ней бледное, напряженное лицо. Хотя глаза Бортэ наполнились слезами радости, с Джучи она вела себя сдержаннее, чем с Угэдэем. В такой обстановке мать не посмела обнять своего высокого юного воина. Прежде чем Чингис успел заговорить снова, Джучи повернулся к младшему брату, и все напряжение моментально улетучилось.

– Вот ты где, молодой человек, – произнес Джучи.

Угэдэй хитро улыбнулся и бросился навстречу Джучи, чтобы отвесить ему тумака в плечо и спровоцировать поединок, который вскоре закончился, как только голова Угэдэя оказалась под мышкой старшего брата. Чингис недовольно следил за происходящим, силясь подобрать какую-нибудь колкость, дабы приструнить Джучи. Тем временем старший брат отвел Угэдэя в сторону, мутузя его, невзирая на глухие протесты. Впрочем, хан еще не отпускал сына, а потому Чингис уже открыл было рот, чтобы позвать его назад, но тут заговорил Субудай:

– Твой сын хорошо усвоил науку, повелитель. Он командовал тысячей в бою, и мужчины уважают его.

Чингис поморщился, поняв, что упустил нужный момент.

– Не слишком ли быстро ты его научил? – поинтересовался он.

Какой-нибудь малодушный сейчас же признал бы правоту хана, но Субудай, преданный юноше, которого пестовал в течение трех долгих лет, возразил:

– Твой сын быстро научился командовать, повелитель. А главное, он научился вселять в людей веру в победу. Мой поэт сложил о Джучи много стихов, да и воины им довольны. Он способен повести за собой. Лучшей похвалы для него мне не найти.

Чингис направил взгляд туда, где развлекались Джучи с Угэдэем. Вместе они казались моложе и больше походили на мальчишек, росших в юрте Чингиса. Он недовольно покачал головой, а когда снова заговорил, надежды Субудая растаяли.

– Дурная кровь может ударить в голову в любую минуту. Он способен на предательство. Будь осторожен и не доверяй ему свою жизнь.

Субудай не смел перечить хану, чтобы не нарваться на грубость, хотя и сгорал от желания возразить против несправедливости. Все-таки он оставил свои возражения при себе и склонил голову.

– Джелме и Чагатай всего в трех днях пути отсюда, – немного повеселев, продолжил Чингис. – Скоро увидишь моего настоящего сына, Субудай, и тогда поймешь, почему я горжусь им. Украсим землю светильниками и будем есть и пить столько, что люди еще долго будут помнить об этом.

– Как прикажешь, повелитель, – ответил Субудай, пряча от хана свое недовольство.

За три года Джучи вырос у него на глазах и стал настоящим мужчиной, таким, который способен вести за собой целые армии. Субудай не видел в нем слабости и знал, что Джучи разбирается в людях. Наблюдая за тем, как хан глядит на старшего сына, Субудай искренне сочувствовал юноше, ощущая боль, которая должна была терзать его. Ведь никому не пожелаешь быть отвергнутым собственным отцом. Если бы хан обращался со всеми своими полководцами так же, как он обращался с Джучи, насмешки отца не причиняли бы тому столько страданий.

Когда Чингис, Хачиун и Хасар отвернулись, Субудай чуть заметно покачал головой и, приняв снова невозмутимый вид, присоединился к ним, чтобы заняться приготовлениями к празднику. Ждать прибытия Джелме и Чагатая осталось недолго, но Субудай совсем не горел желанием увидеть, как Чингис будет восхвалять своего второго сына, открыто отдавая ему предпочтение.

Глава 4

Джелме не спал. Что-то мешало ему уснуть. В кромешной тьме он привстал и внимательно прислушался. Дымовое отверстие юрты было закрыто, и глаза никак не могли привыкнуть к темноте. Лежавшая рядом с ним китаянка шевельнулась, Джелме протянул руку и коснулся ее лица.

– Тихо, – прошептал он.

Джелме хорошо знал звуки ночного лагеря: и ржание лошадей, и смех, и ночную капель, что так навевала сон. Знал во всех мелочах, как сопят и храпят его люди. Но какая-то часть его, как у дикого пса, всегда была начеку. Джелме был достаточно опытен, чтобы не отмахнуться от жгучего чувства опасности, как от дурного сна. Тихонько отбросив меховое покрывало, он, в одних старых штанах и с голой грудью, поднялся с постели.

Хотя едва слышный звук шел издалека, определенно это трубил дозорный. Как только его сигнал стих, Джелме схватил меч, подвешенный к центральному столбу юрты. Натянув сапоги и накинув на плечи халат, полководец выскочил в ночную мглу.

Лагерь уже начал просыпаться. Ворча спросонья и пощелкивая языком своим скакунам, воины садились в седла. До стана Чингиса оставался всего день пути, и Джелме мог только гадать, что за сумасшедший отважился бы скакать ночью, рискуя драгоценными лошадьми. Попадись на пути всего одна норка сурка – и у коня сломана передняя нога. Джелме и представить не мог, чтобы на этих безлюдных равнинах ему повстречались враги. Он не знал никого, кто осмелился бы напасть на него здесь. И все же на всякий случай готовился отразить нападение, не желая оказаться застигнутым врасплох в собственном лагере.

К юрте Джелме подбежал по темной траве Чагатай. Его неровная поступь выдавала количество выпитого накануне арака. Когда вокруг юрты зажглись светильники, ослепленный юноша сощурил глаза, но Джелме не проявил ни малейшего снисхождения. Ведь воин всегда должен быть готов вскочить на коня и скакать, и недомогание ханского сына мало интересовало сейчас Джелме.

– Возьмешь сотню, Чагатай, – велел он, не скрывая своего недовольства. – Прочешешь местность вокруг: нет ли кого. Кажется, мы тут не одни.

Наследник хана быстро зашагал назад, на ходу свистом собирая своих командиров. Джелме подзывал подчиненных и быстро отдавал приказы. Дозорные дали ему немного времени, и он не тратил попусту ни минуты. Отряды собирались один за другим, никто не сидел без дела. Мужчины готовили оружие к бою, женщины и дети собирали вещи и грузили их на телеги. Ночь быстро наполнилась лязгом металла и человеческими голосами. Тяжеловооруженная стража проезжала парами по лагерю в поисках врагов или воров.

В центре всего этого круговорота и оживления стоял Джелме. Сигнала тревоги пока никто не подал, но он услышал далекий зов рога еще раз. В мерцающем зареве шипящих светильников на бараньем жире слуги подвели к Джелме его жеребца и поднесли полный колчан.

Когда войско было готово, Джелме выступил в ночь. Рядом с ним скакали первые пять тысяч воинов – чистокровных монголов, закаленных в боях. Никто не любил воевать в темноте, ведь если придется вступить в бой, потерь среди людей и лошадей не миновать. Джелме крепко сжал зубы, впервые за ночь ощутив холод.

Чингис мчался во тьму. Он был сильно пьян и едва держался в седле, крепко упираясь в стремена, чтобы не упасть с лошади. Как того требовал старинный обычай, каждый раз, принимаясь за новый бурдюк арака, он окроплял землю несколькими каплями, которые предназначались духам – хранителям его народа. Еще больше лил хан в пламя праздничного костра, кружась и пританцовывая в клубах сладкого дыма. Несмотря на возлияния, изрядное количество хмельного напитка выливалось Чингису в глотку, и вскоре он потерял счет опорожненным бурдюкам.

Праздник начали справлять два дня назад. Чингис торжественно приветствовал вернувшихся сыновей и военачальников и прилюдно оказал им всяческие почести. И даже вечно печальный и хмурый Джучи повеселел, как только подали большие блюда добытой во время недавней охоты дичи. Хасар и Угэдэй тоже с радостными возгласами накинулись на лучшие куски. За истекшие годы им довелось отведать немало удивительных и необычных блюд, но ни в Корё, ни в Цзинь, где столы ломились от яств, никто не мог принести им хотя бы тарелку кушанья из выкопанной из земли баранины. Это мясо зарыли прошлой зимой и откопали только теперь, специально к возвращению полководцев. На глаза Хасара навернулись слезы, хотя он заявил, что это из-за резкого запаха проквашенного мяса, а вовсе не из-за ностальгии по редкому деликатесу. Конечно, никто ему не поверил, но это не имело значения.

Когда празднество подошло к своей кульминации, повсюду царил шум и пьяный разгул. Самые крепкие воины потащились по чужим юртам в поисках женщин. Женщины племени были в безопасности, но китайские рабыни и русские пленницы стали легкой добычей. Они громко кричали, но их надрывные крики, заглушенные барабанами и гудением рогов, едва ли кто-нибудь слышал.