Текст книги "Защитник"

Но, позабыв об осмотрительности, он в спешке продолжил:

– Мы ведь сожгли Афины, повелитель. Это великий триумф! Наша армия осталась непобежденной. На перевале мы потеряли не более двадцати тысяч человек. Прошу о милости. Позволь мне отправить обратно моего первого помощника – Артабаза! Позволь ему обеспечить безопасность моста. Умоляю, не лишай нас своего света. Если ты останешься, я принесу тебе победу, клянусь.

Царь не ответил, и Мардоний похолодел, прозрев, что зашел в своем упорстве слишком далеко. Какую бы слабость или трусость ни обнажили греки, Ксеркс по-прежнему оставался великим царем, правителем сорока стран, простирающихся до самых пределов мира. Ему нельзя было противоречить, и Мардоний понял, что его жизнь висит на волоске. Он пал ниц, прижав руки к голове, и замер, дыша в песок.

Выждав, чтобы старик осознал, чем вызвал неудовольствие правителя империи, Ксеркс велел ему подняться.

– Хочешь сказать что-нибудь еще? – спросил царь.

– Нет, повелитель, – ответил Мардоний. – Я повинуюсь. Всегда будет по слову твоему. Что бы ни пришлось сделать, я не успокоюсь, пока греки не сложат оружие.

– Благословение небес, что ты у меня на службе! – сказал Ксеркс тихо, но с угрозой, и рот его перекосило от гнева. – Решение принято. Царь… распоряжается миром так, как считает нужным. Мне нет надобности смотреть, как ты выполняешь мои приказы. Я привел тебя сюда. Исполни мое повеление! Принуди их к подчинению, поставь на колени. Я хочу, чтобы они помнили меня.

Царь отвернулся и направился к дороге, которая вела в город, до сих пор пылающий в ночи. «Бессмертные» в белых доспехах выстроились рядом с ним в колонну. Их шаги звучали глухо, не отдаваясь эхом на открытой местности. Мардоний смотрел им вслед, и мир рушился вокруг него.

Рассвет наступил позже, чем летом, хотя небо было ясным, воздух теплым, ветерок мягким. Корабли плавно покачивались на якоре у берега или в проливе. Сначала тьму рассеяла осторожная серость. Сонные, позевывающие мужчины выстраивались вдоль борта, чтобы помочиться. Некоторые с угрюмым выражением тянулись на корму, откуда опорожняли кишечник прямо в воду пролива. Тем временем плотник и его мальчишка разогревали куски тушеного мяса, разворачивали тряпицы с бобами, по крепости более похожими на камень, чем на что-то съедобное. После добавления свежей воды и соли полученную массу перемешивали и разогревали на жаровне. Еды постоянно не хватало. Гребцы ели, как гончие, глотали пищу большими кусками, давились, кашляли и краснели. Все похудели, и мышцы веревками бугрились под обвисшей кожей.

На палубу подняли последние бочонки с водой, драгоценное содержимое проверили на вкус. В одном вода оказалась испорченной, в ней плавали длинные нитевидные черви. На глазах у облизывавших пересохшие губы мужчин воду вылили за борт. Оставшуюся смешали с вином. Пока не стало жарко, каждому гребцу давали по два полных ковша. Когда подходило время сменяться, бочонки были почти пусты. Никто не ожидал, что придется оставаться в море так много дней. Обычно они без труда находили родники – даже те ключи, которые изливались в море под поверхностью, – проходя вдоль побережья. Местные мальчишки запоминали места, где, купаясь летом, попадали в леденящую струю.

Постанывая и кряхтя, люди занимали места за веслами на гребных скамьях в тесном трюме. Лопались вчерашние мозоли, скрипели в уключинах весла. В струпья и ссадины втирали свежее масло, но легче от этого не становилось. Под протестующий хруст суставов люди всматривались впавшими, в темных кругах глазами в наступающий новый день и не понимали, как можно выжить.

Фемистокл стоял на палубе лицом к восходящему солнцу. Впитавший позолоту свет быстро разлился по суше и морю. Но поверить в то, что открылось взору, было трудно. Ночь выдалась неспокойной, сны сменяли друг друга, и эта утренняя картина казалась эхом чего-то мелькнувшего в ночи.

Накануне флот и капитаны-триерархи сотворили чудеса. Они сражались как львы за него – и за любимых, за тех, кто смотрел на них с берега. Не было ни одного человека, который не отдал бы всего себя, – и результатом стало крушение вражеских надежд. В груди разлилось тепло, а мочевой пузырь сжался, напоминая о себе. Фемистокл ждал рассвета с опаской и надеждой, вопреки всему рассчитывая, что письмо персидскому царю произведет нужное впечатление. Фемистокл не смел мечтать о многом. Идея заключалась в том, чтобы убедить царя отозвать дюжину или две кораблей, которые, оставшись, могли отправить на дно несколько греческих триер.

Но море было пустынным. Пока Фемистокл с удивлением смотрел по сторонам, на палубе собирались люди. Новость уже распространилась, и внизу раздались радостные крики, вскипевшие волной, когда команды поняли, что случилось.

Царский шатер на берегу исчез. Ксеркс и его стражники вместе с сотней кораблей ушли еще до рассвета. Как борец-победитель, Фемистокл вскинул руки в триумфальном жесте. Получилось! Он сыграл в свою игру и победил. Расчет оправдался полностью.

И тут же первый, торжествующий крик утонул во втором, громком и нисколько не радостном. Десятки людей на других триерах указывали на что-то, повернувшись лицом на запад, прочь от восходящего солнца, туда, куда падала его собственная тень. Крики доносились и с дюн Саламина. Женщины и дети предупреждали отцов, мужей и братьев о новой опасности. В пролив входила вторая половина персидского флота, те корабли, что обогнули остров, пройдя по неведомым водам, рискуя наткнуться на скалы и скрытые отмели. Фемистокл услышал собственный рык. Триста кораблей – более шестидесяти тысяч человек – двигались по проливу с явным намерением напасть на греков. Но они, эти шестьдесят тысяч, еще не имели опыта и не прошли испытание боем.

Свирепая ухмылка растянула его губы. Эти корабли ушли, когда греческий флот держался из последних сил. И вот теперь они вернулись и застали тот же флот, потрепанный и понесший потери, но научившийся сражаться и побеждать.

– Подайте сигнал моей группе – подойти ко мне. Всем приготовиться и атаковать – в строю. Равнение на Ксантиппа, Кимона, Эврибиада. На меня. Они пришли воевать. Дадим же им то, чего они хотят.

Приказ отозвался эхом радостно ревущих голосов. Мужчины ухмылялись понимающе и смотрели на Фемистокла с каким-то благоговением. Его команда знала, чего он достиг, хотя никто другой пока еще даже не догадывался об этом. С легким сердцем взяв копье и щит, Фемистокл потер лицо; на щеках белой стерней прорезалась щетина. После вчерашних трудов он чувствовал себя постаревшим лет на двадцать. Но он дал людям то, в чем они отчаянно нуждались, – шанс на победу. Спартанцы, услышав о двух письмах, назвали бы это афинской хитростью, но от возможности, которую он предоставил им всем, не отказались.

Повинуясь внезапному порыву, Фемистокл опустился на колени. Еще с десяток мужчин прервали свои приготовления и последовали его примеру, коснувшись коленом палубы.

– Афина, ты оберегла нас. Позволь нам отомстить тем, кто этого заслуживает. Я прошу твоего благословения для этого корабля, для этой верной команды. Дай нам силы закончить начатое и спасти наших женщин и детей. Я прошу от твоего имени. Я прошу благословения Ареса и могущественного Посейдона. Позвольте нам быть вашим копьем и мечом. Позвольте нам быть вашим ответом.

Он поднялся, открыл глаза и понял, что воины и гребцы внизу читают со склоненной головой собственные молитвы или повторяют его слова. Он видел их решимость. Они были его людьми. Несмотря ни на что и вопреки всему, они не уступят – по крайней мере, в этот день.

Глава 7

Идя по главной улице Элевсина, Аристид всячески старался скрыть признаки раздражения. Рядом с ним шел спартанский регент со сцепленными за спиной руками, в красном, развевающемся на ветру плаще-трибоме. Павсаний был тогда в первом цвете молодости и здоровья. Приподнятая, как казалось, постоянно бровь придавала его лицу сардоническое выражение, словно везде, куда бы он ни посмотрел, находилось что-то вызывавшее у него неудовольствие.

По другую сторону от афинянина шагал прорицатель Павсания – в подпоясанном хитоне и сандалиях, с обнаженными загорелыми руками.

«Эти двое идут, как молодые львы», – подумал Аристид.

Жизнь не терзала их, не ломала. Они не сомневались в своей значимости и своем месте в мире. Аристид не выказал признаков смятения, которое испытывал, имея дело с людьми относительно молодыми. Афины никогда бы не назначили регента моложе тридцати лет.

– Должен сказать, я огорчен тем, что не смог посмотреть мистерии, – сказал Павсаний. – Отец и дядя высоко отзывались о здешних ритуалах. Однако сам я никаких приглашений в святая святых не получал.

Для ушей Аристида голос регента звучал излишне резко, в нем постоянно прорезалась нота жалобного недовольства. Так и хотелось спросить, не считает ли Павсаний, что священный праздник до́лжно провести заново по его прихоти. Богини, конечно, не стали бы слишком возражать или воспринимать это как насмешку, но Аристид сдерживался и молчал. Он уже упомянул причину, по которой они все оказались в Элевсине, за что получил отповедь, как будто нарушил некое правило хороших манер. Все, что от него требовалось, – это убедить человека, в чьей поддержке он нуждался. Дерзость и глупость Павсания никакого значения не имели. Аристид знал, что будет льстить и отпускать комплименты, делать все, что понадобится, чтобы завоевать расположение спартанца. Он постоянно напоминал себе об осторожности. Павсаний казался человеком отстраненным, невежественным в отношении манер, присущих знатным людям, которых знал Аристид, как будто значение имели только его собственные потребности и интересы. Но если Павсаний действительно чего-то не знал, то его прорицатель, как подозревал Аристид, был остер, словно обсидиан. В каждом брошенном им мельком взгляде, в каждой полуулыбке чувствовался ум.

Весть о гибели царя Леонида все еще распространялась по городам и весям эллинов. Для Аристида, как и для любого афинянина, сражение при Фермопилах было событием, в общем-то, банальным. Он знал, что спартанцы потеряли военного царя. Павсаний потерял дядю! Проявить уважение к такому горю было правильно и естественно. Но разве эта потеря могла сравниться с тем, что персидская армия учинила в Афинах, где она оскверняла священные места и гробницы, разрушала дома и стены?

Присутствие персов в своем городе Аристид ощущал тяжестью на плечах, будто плащ, который не мог сбросить, как бы это его ни тяготило. Он напомнил себе, что люди спасены и доставлены на Саламин. Остров был виден из Элевсина – за сверкающей полоской разделяющего их моря. В этот самый момент, когда афинское собрание скандалило и шумело, Ксантипп был где-то там, среди них, с Фемистоклом и Кимоном. Их жены, матери и сестры наблюдали и молились. Аристид стиснул зубы. Пока там решалась судьба его города, ему приходилось играть в политику со спартанцами.

Он знал, что город – это нечто большее, чем улицы и рынок. Афины остались в воспоминаниях тех, кто жил в них. Стены, как и храмы, можно отстроить заново. Аристид чувствовал себя мужем, чья жена подверглась насилию. Персидские воины ходили и мочились в пыль его города, и все, что он мог сделать, – это ждать на нейтральной территории, пока Павсаний не согласится встретиться с ним.

Аристид испытывал напряжение как давление чужой руки, сжавшей ему горло. Он ожидал, что будет иметь дело с Леонидом, человеком с огромным опытом, известным своей мудростью. Брат царя тоже слыл таким человеком, хотя, похоже, Клеомброт был слишком стар или слишком болен, чтобы стать регентом. Павсаний отвечать на этот вопрос не соизволил и отмахнулся от него как от дерзости.

Они спускались с холма, когда молодой регент нахмурился, глядя на море и прикрывая глаза ладонью, чтобы мельком увидеть флоты. Саламин на таком расстоянии представал размытым холмистым пятном, но море уже приносило к берегу свидетельства сражения.

Как утолщается слой сурьмы, нанесенный на женские глаза, так утолщалась прибрежная полоса из мертвецов и деревянных обломков. Такая картина требовала хоть какого-то отклика, но вывести спартанца из состояния самодовольства не получалось. Аристид не мог взять Павсания за плечо и заставить его взглянуть на происходящее по-другому, посмотреть и понять! Аристид снова ощутил брошенный исподлобья взгляд прорицателя Тисамена. Жрец был безоружен, хотя, возможно, это не имело значения, учитывая, что оружия хватало у обвешанного им Павсания и следующих за ними спартанских стражников.

Еще один день потерян, еще один шанс упущен. Аристид подавил поднимавшееся отчаяние. Одно было ясно наверняка: просить спартанца о помощи невозможно. Аристид почувствовал это с первых мгновений. Павсаний был из тех, кому доставляло удовольствие с ухмылкой отворачиваться от нужд Афин. И тем не менее его необходимо было убедить, для чего в первую очередь требовалось набраться терпения. Аристид выдохнул. Ради своего народа он был готов.

Праздник богинь завершился всего лишь днем ранее, после целого месяца обрядов, ритуалов и жертвоприношений Деметре и ее дочери Персефоне. В ожидании прибытия делегации из Спарты Аристид и сам принял участие в некоторых процессиях. За недели, что минули с тех пор, как он вышел из Афин с восемью тысячами гоплитов, Аристид успел хорошо ознакомиться с городом. Его отряд всего за одну ночь удвоил местное население, по крайней мере до начала осенних празднеств. Элевсинские мистерии нисколько не изменились, хотя он в последний раз почтил вниманием улицы и скромные храмы этого города много лет назад. Аристид прошептал священные слова, которые давались только тем, кто был допущен во внутреннее святилище храма. На него посмотрели с завистью.

В морском воздухе маленького городка витали ароматы нарцисса и граната. Ветер собрал лепестки цветов в кучки, уже начавшие темнеть, по мере того как жизнь покидала их. Толпы тоже редели, мужчины и женщины расходились по домам. При виде спартанцев, вышагивающих по городским улицам, они невольно прибавляли шагу. Война витала в воздухе вместе со слухами и страхом. Изможденные и немытые нищие на углах предупреждали о конце света, взывая с закрытыми глазами к богам и протягивая руки за подаянием.

Аристид чувствовал неодобрение идущих рядом с ним спартанцев. Впрочем, нет, напомнил он себе. Спартиатом по крови был только Павсаний. С Тисаменом не все обстояло так просто. Отрицать способность знать будущее – дело трудное. Боги наделяют этим даром лишь нескольких мужчин или женщин в каждом поколении. Аристид видел, как вплетены в его собственную жизнь и жизнь его народа пророчества дельфийского оракула. Что такое флот, если не «деревянные стены», которые, как однажды сказал оракул, спасут его город?

Вот только ясноглазый и подтянутый Тисамен больше походил на воина, чем на святого или отшельника, живущего в пещере. Казалось, ему не чужды юмор и симпатия, что выглядело как-то неуместно и непривычно. Вряд ли возможно наслаждаться обществом того, кто видит сквозь завесу искусственности. Блеск глаз и легкий изгиб губ выдавали в Тисамене именно такого человека. Сходство с отшельником добавляла сдержанность в словах, как будто он нарочно позволял Павсанию говорить за них обоих. Аристид знал, что спутники составляют о нем мнение, но никак не мог на это повлиять.

Вместе они добрались до большого храма Деметры у подножия холма. Колонны из кремового камня шириной с телегу у основания тянулись вверх, и четверо мужчин не смогли бы их обхватить. Внутри пели жрицы, но огромные двери оставались закрытыми. Павсаний, протянув руку, положил ладонь на деревянное полотно.

День выдался холодный, хотя, конечно, спартанец делал вид, что не испытывает никаких неудобств. Он очень хорошо знал, что Аристид ждет от него ответа. Афинянин боялся, что Павсаний в конце концов принудит его просить, а потом все равно откажет. Или все-таки он ошибся в своем суждении о регенте? Без спартанской армии Афинам было не обойтись.

– Мне говорили, – сказал Павсаний, – что допущенным в святая святых предлагают какой-то напиток, который действует на человека сильнее, чем вино.

Спартанец говорил с наигранным безразличием, хотя хитрость его была очевидна. Настроение у Аристида испортилось еще больше. Были вещи, достать которые он не мог даже для регента.

– Чтобы войти, – ответил Аристид, – чтобы получить разрешение войти в святая святых, проситель должен провести целую зиму в молитвах богине, приходя каждый день до рассвета. Он также должен выучить стих из Малых мистерий и повторять его каждое утро на восходе солнца, полностью и без единого изъяна. Если он – или она – пропустит хотя бы один день, идти дальше не позволяется.

– Тебя допускали? – спросил Павсаний.

Он мельком взглянул на Аристида, прекрасно понимая, что афинянину нужен его собственный ответ. Да, подумал Аристид, жестокости этому молодчику не занимать. Боги капризны, и Павсания они возвели наверх как раз тогда, когда потребность в нем обострилась до крайности.

– Меня допускали. В первый раз – когда я был еще молод. С тех пор еще несколько раз. Да, есть особый напиток, хотя некоторые от него отказываются. Я не доверяю своим воспоминаниям о том первом разе, хотя они были весьма… яркими. Но, регент Павсаний, я бы…

– И еще нужно знать какую-то фразу? Я видел, как мужчины наклоняются к уху жрицы и что-то шепчут, после чего их пропускают во внутреннюю часть храма.

– Это правда, – признал Аристид.

Он боялся, что регент может потребовать те самые слова в обмен на то, что ему так нужно. Может быть, для него это все просто игра и не важно, что люди в это самое время сражаются и умирают, а статуи Афины разбивают молотками?

Заметив его беспокойство, Павсаний усмехнулся и махнул рукой:

– Не волнуйся, Аристид. Я сам заслужу эти слова… или нет. Выпытывать их у тебя я не стану. Разве тогда они имели бы какую-то ценность? Так, пустые звуки.

Он провел ладонью по деревянной двери, которая была в два раза выше его самого. Аристид почувствовал, как кровь прилила к лицу при мысли о том, что его могли заставить выдать секреты Деметры. А учитывая, что на кону стояло выживание Афин… да, он мог бы, пожалуй, и не отказать.

– Что ж, я увидел достаточно, – продолжил Павсаний. – Если только ты, Тисамен, не хочешь, чтобы я разбудил жриц. Если у тебя есть к ним вопросы, уверен, у них найдутся ответы.

– Я бывал здесь раньше, – сказал Тисамен.

Аристид отметил, что прорицатель не поклонился, но ответил как человек высокого положения.

– Я выполнил все требования, был допущен в святая святых и постиг великие тайны. Раскрывать их запрещено – это опасно для моей бессмертной души. Но то, что было… оно прекрасно.

Известие о том, что прорицатель тоже бывал в храме, не обрадовало спартанца. Двери все еще были закрыты для него. Регент постучал по дереву тыльной стороной ладони и отвернулся – едва ли не с укором.

Он направился обратно по главной улице. Теперь море было слева от него, а стражники шагали справа. Аристид считал себя терпеливым человеком, но сначала он целую вечность ждал прибытия Павсания, а теперь все выглядело так, будто спартанского регента совершенно не интересуют те причины, которые привели его сюда.

– Павсаний, ты подумал о вашей поддержке? – спросил Аристид.

Регент не ответил и просто шагал дальше, кивая как будто в глубокой задумчивости. Почему некоторым так нравится превращать все в поединок характеров? Аристид терпеть не мог обращаться к кому-либо как нищий, с протянутой рукой. Спартанцу же явно нравилась власть над афинянином.

– Ты должен понять, Аристид, – сказал наконец Павсаний, – что народу Пелопоннеса Персия не угрожает. Наша стена через перешеек завершена – можно пройти от одного конца до другого и не найти пути обхода каменного укрепления, в три раза выше человеческого роста. Охраняют стену и железные ворота – единственный проход внутрь – спартанские воины. Работами руководил мой отец Клеомброт, и он же устроил там постоянный пост.

– Именно Клеомброт пообещал от имени Спарты поддержку против персидского вторжения, – быстро сказал Аристид. – Твой отец – человек чести.

Павсаний внезапно остановился и жестко, в упор посмотрел на Аристида. Впервые за все время перед афинянином стоял настоящий мужчина. Аристид выдержал тяжелый, пристальный взгляд.

– Эта клятва была дана перед смертью моего дяди и его личного войска в Фермопилах.

Аристид неплохо знал спартанцев, а потому предпочел промолчать. Наградой ему был румянец, заливший лицо и шею регента.

– Да, афинянин, – сказал Павсаний, как будто признавая правоту Аристида. – Клятва есть клятва. Мы люди чести.

– Мне так говорили. Так вы выйдете из-за своей стены? Зима не за горами, Павсаний. Огромная армия, как та, которую привел Ксеркс, умрет с голоду, если не соберет припасы. Близится тот день, когда им нечего будет есть. Тогда мы сможем вынудить их принять сражение, если вы исполните клятву, данную твоим отцом. Так вы присоединитесь к нам на поле битвы до наступления зимы? Ты выведешь свою армию, как было обещано?

– Мы строили стену не для того, чтобы выходить из-за нее, архонт, – огрызнулся Павсаний и, заметив, что Аристид обомлел от этих слов, продолжил: – Я не говорил, что мы не придем. Но это произойдет не в ответ на мольбы афинян, а в тот момент, когда мы будем готовы.

Лишь призвав на помощь все самообладание, Аристид удержался от резкого ответа.

– Регент Павсаний, я молюсь, чтобы это произошло поскорее. Не только ради афинян, хотя мы в тяжелом положении, но и ради всей Греции.

– Нет никакой Греции, – махнул рукой Павсаний, как будто отгонял назойливую муху. – Есть только такие города, как Спарта и Афины, хотя, кажется, их число значительно сократилось, – со злобным удовлетворением сказал он.

Аристид замер:

– Мы тоже верны клятве, Павсаний. Защитить страну от чужеземного царя. Мы отступили к морю, и я привел сюда восемь тысяч человек, зная, что Спарта, если дала слово, сдержит его, несмотря ни на что.

Аристид не стал продолжать. Говорить о своих страхах вслух, пожалуй, не стоило. Вожди Спарты испокон веков отличались сдержанностью во всем, что относилось к их внутренней политике и разногласиям по предмету этой политики. Насколько знал Аристид, эфоры – выборные должностные лица Спарты – уже вели, по сути, гражданскую войну. Павсаний ничего ему не скажет, и он не узнает, выступит ли спартанская армия, пока она не придет. Или пока персы не убьют последнего свободного афинянина и все не закончится.

– Я услышал тебя, Аристид, – сказал Павсаний. – И я ответил. В нужный момент мы будем там. Не раньше.

Спартанский регент сделал знак Тисамену, и прорицатель остановился. Павсаний пошел дальше. Аристид посмотрел спартанцам вслед. Их было всего лишь семеро, но он не мог ни задержать их, ни заставить выслушать его и понять. От разочарования и отчаяния его бросило в дрожь.

– Он хороший человек, – с нежностью в голосе сказал Тисамен.

Уж не любовники ли эти двое? – подумал Аристид и спросил:

– Он выведет своих людей? Сейчас только это имеет значение.

– Дома… есть трудности. Боюсь, я предал бы его доверие, обсуждая эти трудности. Нисколько не сомневаюсь, что Павсаний найдет выход. Он хочет сдержать слово, данное отцом. В этом можешь не сомневаться.

Терпение лопнуло, и Аристид резко повернулся к прорицателю:

– Кто ты на самом деле? Тисамен – не спартанское имя.

– Не спартанское, ты прав. Однако я грек. Это все, что имеет значение.

Аристид усмехнулся:

– Значит, ты не согласен с Павсанием? Он видит только Спарту – все остальные для него либо рабы, либо враги. Мы, в Афинах, видим греков – людей, у которых одни и те же боги и которые говорят на одном языке! С самым подлым спартанцем у меня больше общего, чем с персидским царем.

– Хорошо, если бы было так, – сказал Тисамен.

– Так ты умеешь предсказывать будущее? – спросил Аристид. – Тогда можешь ли ты сказать, победим мы или погибнем?

– Я не оракул, – со вздохом ответил Тисамен. – Хотя… – Он помолчал, будто решая, стоит ли продолжать, потом кивнул. – Давно, еще мальчишкой, я отправился в Дельфы – спросить пифию, что ждет меня в жизни. Она сказала, что я выиграю пять состязаний. В юности я думал, что она имела в виду Олимпийские игры – пятиборье. И я начал готовиться: бегать, прыгать, бороться, метать копье.

– Я… я помню тебя! – с растущим изумлением воскликнул Аристид. – Я был там в тот день. Клянусь Афиной, ты… ты прекрасный атлет! Но ты же не выиграл? Если только меня не подводит память.

– Не подводит. Я занял второе место после спартанца. Вся моя жизнь была посвящена этому единственному моменту, и я… проиграл. Он увидел мое смятение и, поскольку был хорошим человеком, повел меня выпить, залить горе вином. Я рассказал ему об оракуле…

Тисамен отвел взгляд, погрузившись в далекие воспоминания. Подувший с моря ветерок принес в Элевсин холодное дыхание зимы.

– В Спарте состязаниями называют сражения, ты знал об этом? Мой новый друг очень разволновался, когда услышал, что напророчила мне пифия. Он решил – и до сих пор этому верит, – что мне суждено за свою жизнь победить в пяти великих сражениях.

– Это был Павсаний? – спросил Аристид. – Спартанец, который победил?

– Именно так, – кивнул Тисамен. – Племянник военного царя Спарты. Он считает меня своего рода талисманом, верит, что я пять раз принесу ему победу. Я побывал у эфоров в Спарте, и они подтвердили это. Он вернул мне цель в жизни.

Молодой прорицатель протянул руку, схватил Аристида за предплечье и, наклонившись, заговорил тихо:

– Не суди его слишком строго, куриос. Смерть дяди изменила его жизнь точно так же, как тот день на Олимпийских играх изменил мою. К такому трудно привыкнуть, нужно время.

– Думаешь, он выполнит клятву отца?

– Он военный царь Спарты, по крайней мере, до тех пор, пока его двоюродный брат не достигнет совершеннолетия. И Павсаний хочет победить в сражении, держа меня при себе. Верь в это. Он хочет победить.

– А эти «трудности» дома, они его не остановят? – небрежно и даже с дразнящей ноткой поинтересовался Аристид.

– Павсаний – человек чести. Не сомневайся. Илоты… – Тисамен осекся и усмехнулся. – Нет, не думаю, что Павсанию понравилось бы, если бы я стал обсуждать такие вопросы с афинянином.

– Сынок, этот афинянин будет стратегом на поле боя, когда появится вражеская армия. Я видел персов. В сражении никаких различий между нами не будет. Если мы выступим как спартанцы, платейцы, афиняне, коринфяне… нас уничтожат. Если мы будем в этот день греками – людьми одной культуры, одного языка, – у нас появится шанс победить. Если ты знаешь что-то, что удерживает Спарту за стеной, то должен довериться человеку, который уже потерял все. Тисамен, мой город горит этим вечером, и о нем вся моя забота. Если тебе нужен совет, спроси. Мы на одной стороне.

Они стояли вдвоем на главной улице Элевсина. Аристид ждал, ничем не выражая своих чувств. Он сделал все, что мог. Тисамен хотел что-то сказать и посмотрел через плечо в ту сторону, где исчезли спартанцы. Воины то ли возвращались в лагерь на ночевку, то ли уже направлялись обратно к перешейку и стене, защищавшей Пелопоннес всего в одном-двух днях пути к юго-западу от Элевсина.

– В Спарте много илотов. Это рабы, хотя само слово означает «захваченные», «плененные». Такие люди, как Павсаний, почти никогда не думают о них. Илоты – те же козы или волы, они носят воду и обрабатывают поля…

– Я знаю, кто такие рабы, – нетерпеливо перебил его Аристид.

Он нервничал, опасаясь, что Павсаний пошлет человека за прорицателем. Если, конечно, это слово было применимо после услышанного.

– Не такие, как эти, – сказал Тисамен. – Рабов покупают и продают повсюду, да, за долги, для работы, иногда ради удовольствия. Илоты свое состояние наследуют. Они рождаются рабами, поколение за поколением. И находятся такие, кто этим возмущается. Они видят, как растут их дочери и сыновья, и осознают, что и те никогда не будут свободными. В них копится большой гнев. Я видел его.

– Не понимаю… – признался Аристид.

Вдалеке вспыхнуло что-то красное. Несомненно, Павсаний задался вопросом, почему его талисман до сих пор не вернулся, и послал кого-то за ним.

– Спартанская армия не любит уходить далеко от дома. Они знают, что илоты могут взбунтоваться и убить их женщин и детей. Все в Спарте живут как будто с ножом у горла! – объяснил Тисамен, не видя, что за его спиной с холма спускается спартанский стражник.

За всю свою жизнь Аристид не слышал столько о политике Спарты. Теперь он изо всех сил пытался найти правильный вопрос.

– Но они же приходили раньше! Сам царь Леонид или те две тысячи, что в предыдущем поколении помогли освободить Афины от тирана. Как это возможно, если ситуация такова, как ты ее описываешь?

– Они всегда оставляют большое войско, чтобы держать илотов в повиновении, – сказал Тисамен. – Но на этот раз… Если они пошлют всех до единого спартиатов, всех до единого периэков?.. Против персидской армии понадобится каждый воин. Но кто защитит семьи спартанцев, когда илоты увидят, что хозяева ушли? Люди рискуют вернуться к пеплу и костям.

Идущий к ним гонец нахмурился, услышав столь серьезный разговор. Тисамен понял что-то по выражению лица собеседника и замолчал.

– Ответ очевиден, – сказал Аристид.

Тисамен уже повернулся уйти, но остановился и оглянулся.

– И какой же? – спросил он.

– Привести илотов с собой. Всех.

– Но… – замялся Тисамен.

– Ты прорицатель, – изрек Аристид. – Убеди Павсания.

Воин подошел ближе и остановился; на его лице ясно читалось подозрение.

– Регент Павсаний послал меня проверить, не задержали ли тебя, Тисамен, пустые разговоры, – сказал он.

Аристид, скрывая разочарование, улыбнулся:

– Приношу извинения, это я отвлек его. Вина на моем народе.

Спартанец насмешливо кивнул, повернулся и зашагал прочь. Тисамен, не оглядываясь, пошел за ним.

Глава 8

Больше выдержать Фемистокл уже не мог. Все его тело жаждало отдыха, передышки, и ничего он так не хотел, как только упасть на палубу, посмотреть в небо – и уснуть. Услышав радостные крики по ту сторону пролива, он ненадолго закрыл глаза и открыл их, когда триера накренилась, ударившись носом о какой-то тяжелый обломок. Не хватало только свалиться за борт в величайший момент своей жизни.

Он, Ксантипп и Кимон трудились без сна и отдыха, как собаки или гребцы, с первых мгновений рассвета и до заката, пока солнце не достигло запада и не зажгло небо. Разработанная и примененная ими тактика нового строя доказала свою состоятельность. По меньшей мере треть обогнувших Саламин персидских кораблей навсегда осталась в проливе. Одни горели, отравляя воздух маслянистым дымом погребального костра и шипя, когда в них врывалось холодное море. Другие, затонув, не ушли на дно, остались под поверхностью, представляя опасность для проходящих над ними кораблей, и мертвецы смотрели с них, скользя в кильватере.